Текст книги "Предводитель волков. Вампир (сборник)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 5
Договор

Тибо остановился на пороге, ошеломленный этим повторным появлением.

– Итак, мы говорили о том, – как ни в чем не бывало продолжал волк, – что я не могу наделить тебя способностью получать все то доброе, что ты пожелаешь.

– Получается, мне нечего от вас ожидать?

– Почему же! Я могу сделать так, чтобы сбывалось все плохое, что ты пожелаешь ближнему.

– Допустим! Но какой мне от этого прок?

– Простак! Некий моралист сказал: «В несчастье нашего ближайшего друга всегда есть нечто приятное нам».

– Это сказал волк? Не знал, что волки бывают моралистами.

– Нет, это сказал человек.

– Его повесили?

– Нет, его назначили губернатором провинции Пуату. Действительно, в этой провинции много волков. А ведь если в несчастье ближайшего друга всегда есть нечто приятное, то представь, сколько радостного можно обнаружить в несчастье злейшего врага!

– Что-то в этом есть, – согласился Тибо.

– Не считая того, что всегда можно воспользоваться несчастьем ближнего, будь он друг или враг.

– Вы правы, сеньор волк, честное слово, – ответил Тибо, подумав несколько секунд. – И в обмен на что вы окажете мне эту услугу? Ты – мне, я – тебе, ведь так?

– Да. Всякий раз, когда ты задумаешь желание и оно не будет касаться твоей выгоды, я хочу получать крохотную частичку тебя.

– Ого! – воскликнул испуганный Тибо, невольно делая шаг назад.

– О! Будь спокоен, я не потребую фунт твоей плоти, как поступал один мой знакомый еврей со своим должником.

– Что же вы тогда хотите?

– Одну волосинку за первое желание, две за второе, четыре за третье и так далее, каждый раз удваивая количество.

Тибо засмеялся.

– Если речь идет только об этом, мессир волк, – сказал он, – то я согласен. И я постараюсь желать что-нибудь хорошее, тогда мне никогда не придется носить парик. По рукам!

И Тибо протянул руку. Черный волк поднял лапу, но не подал ее Тибо.

– В чем дело? – спросил башмачник.

– Я подумал, что у меня острые когти и я могу, сам того не желая, больно поцарапать тебя. Но я вижу способ, как заключить сделку без каких-либо неприятностей. На тебе серебряное кольцо, а у меня золотое – меняемся. Сам видишь, сделка тебе выгодна.

И волк показал лапу, на безымянном пальце которой среди шерсти действительно поблескивало кольцо из золота высшей пробы.

– Ах! – сказал Тибо. – Я согласен.

Обмен кольцами состоялся.

– Прекрасно, – сказал волк, – вот мы и обручены.

– Ох! – воскликнул Тибо. – Обручены, мессир волк. Шут возьми! Как вам это удается!

– Узнаете потом, мэтр Тибо. А теперь берись вновь за работу, а я возьмусь за свою.

– Прощайте, сеньор волк.

– До свидания, Тибо.

Не успел волк произнести слова «до свидания», на которых сделал ударение, как исчез, словно щепотка пороха, к которой поднесли огонь, и так же, как щепотка пороха, оставил после себя запах серы. Тибо на какое-то мгновение опешил. Выражаясь театральным языком, он не привык к такому способу покидать сцену. Он осмотрелся по сторонам – волка нигде не было. На мгновение башмачник подумал, что это обман зрения. Но, опустив глаза, увидел на безымянном пальце правой руки дьявольское кольцо. Тибо снял его с пальца и внимательно осмотрел. Ему показалось, что на внутренней стороне кольца выгравирован вензель, и он разглядел две составляющие его буквы Т и С.

– Ой-ой-ой! – воскликнул он, обливаясь холодным потом. – Тибо и сатана, имена двух сторон, заключивших договор. Час от часу не легче! Когда отдаешься дьяволу, нужно отдаваться от всего сердца.

И Тибо, чтобы как-то развеяться, затянул песню. Но голос зазвучал так странно, что напугал его самого.

Пришлось замолчать, и, чтобы отвлечься, он принялся за работу. Но на третьем или четвертом ударе резца по сабо он услыхал, как вдали, со стороны Безмона, вновь залаяли собаки и заиграл рожок барона.

Тибо прервал работу и прислушался.

– Гоняйся, дорогой сеньор, – сказал он, – гоняйся за своим волком! Но я уверен, что лапу его тебе не прибивать на воротах твоего замка. Славненько! Дивная удача! Вот я и стал почти волшебником. Ты пока ни о чем не догадываешься, мой почтенный арендодатель кнутов, а только от меня зависит, как распорядиться твоей судьбой и сполна отомстить за себя.

На этой мысли Тибо внезапно остановился.

– Погоди-ка, – сказал он, – а что, если я и впрямь отомщу этому проклятому барону и мэтру Маркотту? Ба! Всего за одну волосинку я вполне могу исполнить это желание.

Тибо запустил руку в свою густую, шелковистую шевелюру, роскошную, как львиная грива.

– Полно! – воскликнул он. – У меня остается еще столько волос, что просто смешно жалеть об одном волоске. Кстати, таким образом можно убедиться, что мой приятель дьявол не издевался надо мной. Итак, я желаю, чтобы с сеньором Жаном произошло несчастье, а что до этого негодяя Маркотта, который жестоко отстегал меня вчера, то, полагаю, было бы справедливо, если бы с ним случилось что-нибудь и похуже.

Произнося это двойное пожелание, Тибо крайне волновался. Хотя он и видел могущество черного волка, но опасался, как бы тот не злоупотребил его доверием. К тому же он не мог вновь приняться за работу. Взявшись за лезвие, он порезал пальцы о резец, а пытаясь подправить пару сабо по двенадцать су, испортил их.

Пока Тибо, тряся окровавленной рукой, сожалел о непоправимом, со стороны долины послышался сильный шум.

Он выбежал на дорогу, ведущую в Кретьяннель, и увидел кортеж всадников.

Это были доезжачие и псари сеньора де Веза.

До Кретьяннеля около трех четвертей лье пути. И у Тибо было время, чтобы разглядеть этих людей, которые, как ему показалось, двигались медленно и торжественно – подобно траурной процессии.

Когда они оказались не более чем в пятистах шагах, Тибо заметил двое носилок. На них покоились неподвижные тела – сеньора Жана и его доезжачего Маркотта.

У башмачника на лбу выступил холодный пот.

– Ой-ой-ой! – воскликнул он. – Что же это?

А случилось вот что.

Пока лань была в укрытии, идея, которой воспользовался Тибо, чтобы сбить со следа собак, давала хороший результат.

Но, поворачивая со стороны Маролля, животное помчалось по зарослям вереска и очутилось в десяти шагах от сеньора Жана.

Вначале барон решил, что это собачий лай поднял лань. Но тут он увидел, как позади него примерно в ста шагах несется вся свора. Все сорок собак мчались, тявкали и гавкали: одни – басом, наподобие больших церковных колоколов; другие – резко, как барабаны; третьи – фальцетом, как расстроенные кларнеты. Они лаяли во всю глотку, задорно и радостно, словно и не слышали запаха другого животного.

Сеньора Жана охватило такое бешенство, что гнев Полишинеля показался бы лишь жалким его подобием.

Барон уже не кричал, а ревел. Он уже не бранился, а проклинал.

Он уже не довольствовался тем, что хлестал собак кнутом, а топтал их копытами своего коня, беснуясь в седле, как дьявол в святом месте.

Проклятия же адресовались первому доезжачему, которого сеньор Жан обвинял в глупости, никак не меньше.

На этот раз бедняге Маркотту нечего было сказать в свое оправдание – он очень стыдился поведения своих подопечных и боялся гнева господина. И решил сделать все, что только в человеческих силах, чтобы исправить промах собак и успокоить гнев барона.

Вот почему он пустил лошадь галопом по лесу к просеке, крича во все горло:

– Назад, псы! Назад!

Он раздавал налево и направо такие сильные удары кнутом, что каждый из них оставлял след на шкуре бедных животных. Но напрасно он это делал – кричал и стегал, собаки только свирепели.

Вероятно, они узнали вчерашнюю лань и их задетое за живое самолюбие требовало реванша. Тогда Маркотт принял отчаянное решение переправиться через речку Урк, рядом с которой они находились и где разворачивалась или, по крайней мере, должна была развернуться травля. Перегнувшись на один бок, доезжачий стегал собак, чтобы заставить их перебраться на другой берег, и одновременно надеясь рассеять свору. Он направил коня в сторону речки, и тот одним прыжком оказался на середине потока. Но, как мы уже говорили, после дождей вода в реке поднялась очень высоко – к несчастью, лошадь не смогла удержаться на плаву, несколько раз перевернулась и ушла под воду.

Маркотт, поняв, что коня не спасти, хотел спрыгнуть и переплыть реку, но его ноги были так плотно обхвачены стременами, что он не смог высвободить их и через несколько секунд вслед за лошадью скрылся под водой.

В это время барон со своими людьми выехал на берег, и когда он понял, в каком критическом положении находится доезжачий, его гнев превратился в отчаяние.

Сеньор де Вез искренне любил тех, кто служил ему в его развлечениях, – как людей, так и животных.

Он закричал изо всех сил:

– Разрази вас гром! Спасайте Маркотта! Двадцать пять, пятьдесят, сто луидоров тому, кто ему поможет!

Люди наперегонки прыгали в воду, как испуганные лягушки.

Барон и сам направил было лошадь в реку, но его удержали и проявили при попытке помешать достойному сеньору совершить героический поступок столько усердия, что свидетельство преданности хозяину стоило жизни несчастному доезжачему.

О нем на какую-то минуту забыли, и этого оказалось достаточно, чтобы потерять Маркотта.

Он еще раз вынырнул на повороте реки, забил по воде руками, приподнялся над водой и в последний раз крикнул:

– Назад, псы! Назад!

Вода, попав ему в рот, поглотила последний слог последнего слова, а спустя всего четверть часа его тело обнаружили на маленькой песчаной отмели, куда его прибило течением.

Маркотт был мертв.

Этот несчастный случай имел самые пагубные последствия для сеньора Жана. Будучи дворянином, он не чурался доброго вина, а это вызывало приливы крови к голове.

Потрясение же, которое он испытал, увидев труп своего слуги, было настолько сильным, что кровь, приливая с большой силой к мозгу, вызвала апоплексический удар.

Тибо был поражен тем, с какой скрупулезностью черный волк выполнил свое обещание. Не без содрогания он думал о пунктуальности, которую мэтр Изенгрин был вправе требовать в обмен на собственную.

Потом башмачник с волнением спросил себя, довольно ли будет приятелю-волку нескольких волосинок, хотя в тот момент, когда он загадывал желание и в течение нескольких последующих секунд, то есть когда оно исполнялось, не почувствовал, чтобы с кожей головы что-то происходило, – ни малейших ощущений.

Смерть Маркотта вызвала у него довольно скверное чувство. Честно говоря, он никогда особо не любил беднягу и полагал, что для этого имеются основания, но его неприязнь к покойному никогда не доходила до того, чтобы желать ему гибели, и волк явно преувеличил его пожелания.

Правдой было и то, что Тибо недостаточно точно обозначил желаемое, тем самым предоставив злому умыслу волка неограниченную свободу.

Башмачник пообещал себе в будущем более точно выражать свою волю, а кроме того – быть более сдержанным в желаниях.

Что касается барона, то он не был мертв, но и лучше ему не стало.

С того момента, когда сеньор де Вез был словно молнией сражен желанием Тибо, он так и не пришел в себя.

Барона уложили на свежем воздухе на кучу вереска, которую башмачник натаскал, чтобы скрыть дверь стойла, а его люди в полном смятении перевернули весь дом в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы вернуть их доброго господина к жизни. Один спрашивал уксус, чтобы растереть виски; другой – ключ, чтобы подложить под спину; этот – дощечку, чтобы постучать по ладоням; тот – серы, чтобы поджечь под носом.

Среди этих голосов, моловших всякий вздор, вдруг послышался крик коротышки Ангульвана:

– Клянусь селезенкой Бога! Нам нужно совсем не это. Нужна коза. Ах, была бы у нас хоть одна коза!

– Коза? – переспросил Тибо, который был вовсе не против увидеть барона Жана выздоровевшим, что сняло бы с его души половину тяжести и одновременно спасло бы бедную хижину от разорения. – Коза? У меня есть коза!

– Правда? У вас есть коза? – воскликнул Ангульван. – Друзья мои, наш дорогой господин спасен!

И Ангульван в восторге бросился на шею Тибо, повторяя:

– Ведите вашу козу, дружище, ведите вашу козу!

Башмачник отправился в стойло и притащил блеявшую козу.

– Держите ее покрепче за рога, – велел низкорослый псарь, – и приподнимите переднюю ногу.

Помощник ловчего вытащил из футляра маленький ножик, который носил за поясом, и стал тщательно точить его на круге, где Тибо затачивал инструменты.

– Что вы собираетесь делать? – спросил башмачник, озабоченный этими приготовлениями.

– Как, – сказал Ангульван, – разве вы не знаете, что в сердце козы есть маленькая крестовидная кость, которая, если ее истолочь в порошок, помогает при приливах крови?

– Вы хотите убить мою козу! – воскликнул Тибо и выпустил из рук и рога, и ноги бедного животного. – Но я вовсе не хочу этого!

– Фу! – сказал Ангульван. – То, что вы говорите, нехорошо, господин Тибо! Как вы можете проводить параллель между жизнью нашего доброго сеньора и какой-то несчастной козы? Мне за вас просто стыдно.

– Вы судите со своей колокольни. А эта коза – мое единственное состояние, все мое добро. Она дает молоко, и я к ней привязан.

– Ах, господин Тибо! Похоже, вы не совсем понимаете, о чем говорите, и, к счастью, сеньор барон вас не слышит, а то бы он очень огорчился, видя, как из-за его драгоценного здоровья торгуется какой-то скряга.

– Впрочем, – сказал один из доезжачих, злорадно посмеиваясь, – если мэтр Тибо назначит за свою козу цену, которую его светлость сможет заплатить, то ничто не помешает ему прийти в замок Вез и потребовать оплаты. Ему заплатят, а заодно доплатят то, что задолжали по вчерашнему счету.

На этот раз Тибо не решился призвать на помощь дьявола.

Башмачник только что получил от его светлости сатаны такой урок, что можно было не опасаться, что он в ближайшее время воспользуется его услугами, во всяком случае – не в тот же день.

Итак, в данный момент он был озабочен только одним: не пожелать чего-нибудь плохого никому из тех, кто находился рядом.

Один человек скончался, другой полумертв – урок был убедительным.

В конце концов он отвел глаза от окружавших его угрожающих и насмешливых физиономий, опасаясь, как бы они не вызвали в нем раздражения.

Он отвел глаза, козу зарезали, и о страдании бедного животного свидетельствовало ее жалобное блеяние. Когда коза испустила дух, в ее еще бьющемся сердце выискали косточку, о которой упоминал Ангульван. Ее извлекли, измельчили, смешали с уксусом, в который добавили тринадцать капель желчи, крестом от четок перемешали все в стакане воды, потом лезвием ножа разомкнули зубы сеньора Жана и потихоньку влили микстуру ему в глотку.

Эффект от этого пойла проявился незамедлительно и действительно чудесным образом.

Сеньор Жан чихнул, сел и несколько сдавленным, но вполне внятным голосом потребовал:

– Пить!

Ангульван поднес ему воды в деревянном кубке – семейной реликвии, которой Тибо очень гордился. Но барон лишь омочил губы в отвратительной жидкости, которую ему имели неосторожность преподнести, издал одно из многозначительных «Пуф-ф!» и изо всей силы швырнул кубок о стену, разбив его вдребезги.

Затем звучным и громким голосом, свидетельствовавшим о том, что здравие возвратилось к нему, закричал:

– Вина!

Один из доезжачих вскочил в седло и помчался в замок Уани, чтобы попросить у местного господина несколько бутылок бургундского.

Через десять минут доезжачий возвратился.

Откупорили две бутылки, и сеньор Жан из-за отсутствия стаканов осушил их огромными глотками прямо из горла. Затем оперся спиной на стену и пробормотал:

– Макон, тысяча семьсот сорок пятый год.

И заснул глубоким сном.

Глава 6
Волос дьявола

Слуги, успокоившись относительно состояния здоровья своего господина, отправились на поиски собак. Они нашли их лежащими и дремлющими в том месте, где земля была окрашена в красный цвет.

Было ясно, что псы загнали, окружили и сожрали лань. Если и было малейшее сомнение в этом, то его рассеяли рога и остатки челюсти – единственные части тела, которые невозможно было разжевать и проглотить.

Выходило, что собаки были единственными, кто в этот день получил удовольствие. Их заперли в стойле, а поскольку барон все еще спал, стали подумывать об ужине. Из ларя башмачника выгребли весь хлеб, зажарили козу и вежливо пригласили Тибо разделить с ними трапезу, за которую он уже некоторым образом заплатил.

Тибо отказался под благовидным предлогом, что в нем еще не улеглось тяжелое впечатление, вызванное смертью Маркотта и несчастьем с бароном.

Он подобрал обломки своего прекрасного кубка, но, убедившись, что бесполезно даже мечтать о том, чтобы починить его, принялся размышлять о том, как бы поскорее покончить со столь недостойной жизнью, которая за два последних дня стала еще невыносимее, чем прежде.

Первая же картинка, которая возникла в его воображении, был образ Анелетты.

Как дети видят во сне прекрасных ангелов, так он видел ее одетой в белое и парящей в голубом небе на больших белоснежных крыльях. Она выглядела счастливой и манила его за собой.

– Кто последует за мной, будет совершенно счастлив! – говорила она.

Но Тибо покачал головой и пожал плечами в ответ прекрасному видению, что означало:

«Да-да, Анелетта, я тебя узнаю, это ты. Но следовать за тобой было хорошо вчера, сегодня же я, как король, повелеваю жизнью и смертью. К тому же я не тот человек, который пойдет на безрассудные уступки любви, родившейся накануне и едва вымолвившей первое слово. Стать твоим мужем, моя бедная Анелетта, разве это не означает удвоить или даже утроить бремя, под которым и так сгибается каждый из нас, вместо того чтобы освободиться от тяжелых жизненных обстоятельств? Нет, Анелетта, нет! Ты была бы очаровательной любовницей, но женой должен быть кто-то, кто внесет в общее хозяйство свой денежный вклад, равный тому, что я внесу своей властью».

Совесть напоминала ему, что между ним и Анелеттой уже существовала договоренность о помолвке. Но он уверял себя, что разрыв помолвки будет только во благо нежному созданию.

– Я честный человек, – шептал он, – и должен пожертвовать собственным удовольствием ради счастья дорогой девочки. Между прочим, она достаточно юная, достаточно привлекательная и мудрая, чтобы выбрать себе лучшую судьбу, чем та, которая ее ожидает, стань она женой простого башмачника.

Вывод из благовидных рассуждений Тибо был таков: пусть бы утренний бриз развеял все нелепые обещания, данные накануне, а обручение, свидетелями которого были лишь трепещущие листочки берез да розовые цветы вереска, забудется.

Кстати, на мельнице в Койолле жила красавица мельничиха, чей образ не был так уж безразличен Тибо, тем более в его новом положении.

Это была молодая вдова двадцати шести – двадцати восьми лет, свежая и упитанная, с хитрым и вызывающим взглядом.

Кроме того, она слыла самой богатой партией в окрестностях, ибо на ее мельницу всегда был спрос, и для Тибо, очевидно, это было куда более выгодно. Хотя в иные времена он никогда не осмелился бы даже грезить о богатой и красивой госпоже Поле.

Именно так звали мельничиху, и вот почему наше перо впервые выводит ее имя.

Та, которую так звали, впервые серьезно завладела умом нашего героя.

Он и сам удивился, почему раньше не подумал о мельничихе, и признался себе, что на самом деле порой думал, но без всякой надежды. Сегодня же, при покровительстве волка и обладая сверхъестественной силой, которую Тибо уже имел случай испытать, ему показалось совсем несложным отмести всех конкурентов и добиться своего.

Злые языки, правда, болтали, что мельничиха из Койолля злобная и сварливая. Но башмачник подумал, что, имея под рукой самого дьявола, он отнюдь не должен беспокоиться о духе зла – несчастном бесенке, который мог скрываться в теле вдовы Поле. Итак, с наступлением дня решено было отправиться в Койолль, ибо все видения, естественно, посещали его ночью.

Сеньор Жан проснулся с пением первой малиновки и почувствовал себя вполне оправившимся от вчерашнего недомогания. Он поднял своих людей ударами кнута и решил доставить тело Маркотта в замок Вез, но не возвращаться домой не солоно хлебавши, а отправиться поохотиться на кабана, словно ничего необычного с ним вчера не случилось.

Наконец к шести часам утра он покинул жилище Тибо, заверив последнего в своей признательности за радушное гостеприимство, оказанное в бедной хижине ему, его собакам и слугам, в знак чего поклялся забыть о мелких недоразумениях с башмачником.

Можно догадаться, что Тибо без всякого сожаления смотрел на удаляющегося сеньора, его собак и слуг.

После того как все уехали, он несколько мгновений созерцал свое разграбленное жилище, опустошенный ларь, поломанную мебель, пустое стойло, усыпанный осколками пол. Но он сказал себе, что это естественные последствия посещения знатного сеньора, да и будущее рисовалось ему слишком сияющим, чтобы надолго задумываться о происшедшем.

Он снял поношенную одежду, надел все самое лучшее, положил на последний кусок хлеба последний ломтик мяса козы, съел его, запил большим стаканом воды из источника и направился в Койолль.

Тибо вознамерился попытать счастья у госпожи Поле в тот же день.

Итак, он вышел из дома около девяти часов утра. Самая короткая дорога в Койолль шла по краю Уани и Писселе.

Но как могло случиться, что Тибо, знавший лес Виллер-Коттре, как закройщик знает выкроенные им карманы, как могло случиться, что Тибо свернул на дорожку, ведущую в Кретьяннель, что удлиняло путь на добрую половину лье?

Дело в том, что эта дорожка в Кретьяннель приводила его к тому самому месту, где он впервые увидел Анелетту, и пока разум вел его в Койолль, сердце влекло в сторону Пресьямона.

И впрямь, сразу за Ферте-Милон на обочине дороги он заметил красавицу Анелетту, резавшую траву для своих коз. Башмачник мог пройти незамеченным, и это было совсем просто, потому что девушка как раз повернулась к нему спиной. Но бес попутал его, и он пошел прямо к ней.

Она же, наклонившись, жала траву серпом, а услышав, что кто-то приближается, подняла голову, узнала Тибо и покраснела.

Она зарделась, и ее личико расплылось в радостной улыбке. Стало понятно, что этот румянец вовсе не от неприязни к Тибо.

– Ах! – сказала она. – Вот и вы. Этой ночью я все думала о вас и молилась.

Тибо вспомнил, что действительно видел во сне Анелетту, шествующую по небу со сложенными руками, в белом платье и с крыльями, как у ангела.

– А по какому поводу вы думали обо мне и молились за меня, прекрасное дитя? – спросил Тибо с непринужденным видом, какой мог принять только молодой вельможа двора какого-нибудь принца.

Анелетта посмотрела на него большими, небесного цвета глазами.

– Думала потому, что люблю вас, Тибо, – сказала она, – а молилась потому, что видела, что случилось с бароном Жаном и его доезжачим и в каком затруднительном положении из-за этого оказались вы… Ах! Если бы я только поверила сердцу, тут же бы прибежала вам помочь.

– Нужно было прийти, Анелетта. Вы бы застали развеселую компанию, уверяю вас!

– О! И вовсе не ради этого, господин Тибо! Мне хотелось бы помочь вам принять ее. Ой! А что это за кольцо у вас на пальце, господин Тибо?

И девушка указала на кольцо, которое Тибо получил от волка. Башмачник почувствовал, как по его телу пробежала дрожь.

– Это кольцо? – спросил он.

– Да, это кольцо.

Анелетта, видя, что Тибо мешкает с ответом, отвернулась и вздохнула.

– Наверняка подарок какой-то прекрасной дамы, – прошептала она.

– Ах, вот оно что! – подхватил Тибо с уверенностью опытного лгуна. – Вот вы о чем, Анелетта. Это ваше обручальное кольцо: я купил его, чтобы надеть вам на палец в день свадьбы.

Анелетта грустно покачала головой.

– Отчего бы вам не сказать правду, господин Тибо? – спросила она.

– Я и говорю правду, Анелетта.

– Нет.

И она покачала головой еще печальнее.

– Почему вы думаете, что я лгу?

– Потому что кольцо такое большое, что его можно надеть сразу на два моих пальца.

Действительно, палец Тибо был вдвое толще пальца девушки.

– Если оно слишком велико, мы отдадим его уменьшить.

– Прощайте, господин Тибо.

– Как «прощайте»?

– Так.

– Вы уходите?

– Ухожу.

– Почему же, Анелетта?

– Потому что я не люблю лгунов.

Тибо искал объяснений, которые успокоили бы Анелетту, и не мог найти.

– Послушайте, – сказала Анелетта со слезами на глазах, ибо сделала над собой усилие и не ушла, – если кольцо действительно предназначено мне…

– Анелетта, клянусь вам!

– Хорошо, тогда отдайте его мне. Оно будет храниться у меня, а в день нашей свадьбы я верну кольцо, чтобы вы отдали его освятить.

– Ничего лучше и быть не может, Анелетта, – заверил Тибо, – но я хочу видеть его на вашей милой ручке. Вы совершенно правильно упрекнули меня, что оно слишком велико для вас. Я иду сегодня в Виллер-Коттре. Мы хорошенько померяем ваш палец, и я отдам подправить кольцо господину Дюгэ, ювелиру.

Улыбка вновь появилась на губах Анелетты, и слезы на ее глазах высохли. Она протянула свою маленькую ручку Тибо. Тот на секунду задержал ее в своих руках, потом поцеловал.

– О! – воскликнула Анелетта. – Не целуйте мне руку, господин Тибо, она не так красива.

– Тогда дайте что-нибудь взамен.

Анелетта подставила ему лоб. А потом с детской радостью сказала:

– Давайте же посмотрим кольцо.

Тибо снял кольцо со своей руки и, смеясь, хотел было примерить его на большой палец Анелетты. К его немалому удивлению, кольцо оказалось слишком тесным и не могло пройти через вторую фалангу.

– Гляди-ка! – воскликнул Тибо. – Кто бы мог подумать?

Анелетта засмеялась.

– И правда, вот забавно!

Тибо примерил кольцо на указательный палец Анелетты. Кольцо не проходило, как и на большом пальце.

Тогда Тибо примерил на средний. Похоже было, что кольцо все больше сжималось, словно боясь осквернить эту невинную руку.

После среднего Тибо попытался надеть его на безымянный палец – именно на этом пальце он носил его сам. Так же безуспешно, как и на другие!

По мере того как Тибо предпринимал одну попытку за другой, он чувствовал, как дрожит рука Анелетты и как пот градом катится с его лба, словно он выполнял невероятно трудную работу.

Он чувствовал, что за всем этим кроется что-то дьявольское.

Наконец он примерил кольцо на мизинец Анелетты.

Этот мизинец, тонкий и прозрачный, вокруг которого кольцо должно было бы крутиться так же легко, как браслет на пальце Тибо, этот мизинец, вопреки усилиям Анелетты, не смог пройти в кольцо.

– Ах, господин Тибо! – воскликнуло дитя. – Что же это означает?

– Кольцо сатаны, возвращайся к сатане! – воскликнул Тибо.

И он бросил кольцо о скалу, надеясь разбить его.

Кольцо высекло искру, как если бы Тибо ударил каблуком по граниту, отлетело к нему и возвратилось на тот же палец.

Анелетта видела, как странно повело себя кольцо, и с ужасом смотрела на Тибо.

– Ну так что же? – спросил Тибо, пытаясь замаскировать смущение дерзостью. – Так что же?

Анелетта не отвечала, но выглядела все более испуганной. Тибо не понимал, куда она смотрит.

Но вот она медленно подняла руку к голове Тибо и указала на что-то пальцем.

– Ой, господин Тибо! – промолвила она. – Господин Тибо, что это у вас?

– Где? – спросил Тибо.

– Вот! Вот! – проговорила Анелетта, все больше бледнея.

– Да где же, наконец? – воскликнул башмачник, топая ногой. – Скажите, что вы видите.

Вместо того чтобы ответить, Анелетта закрыла глаза руками и, крича от страха, пустилась бежать изо всех сил.

Тибо, потрясенный тем, что произошло, даже не пытался ее догнать. Он остался на месте, молчаливый и озадаченный.

Что же такого ужасного увидела Анелетта? На что она указывала пальцем?

Может быть, это было клеймо, которым Бог отметил первого убийцу?

Почему бы и нет? Разве Тибо, подобно Каину, не убил человека, и разве кюре в последней проповеди не говорил, что все люди братья?

Тибо был в смятении.

Прежде всего нужно было узнать, что так сильно напугало Анелетту.

Тибо пришла мысль пойти в Бур-Фонтэн и поглядеть на себя в зеркало.

Да, но вдруг он действительно помечен роковым знаком и этот знак виден не только Анелетте, но и другим людям!

Нет, следует искать иной выход.

Нужно надвинуть шляпу глубоко на глаза, бегом вернуться в Уани и посмотреть на себя в осколок зеркала. Но это было бы слишком долго.

В ста шагах отсюда протекал прозрачный ручей с кристально-чистой водой, который питал пруды Безмона и Бура.

В нем башмачник мог увидеть свое отражение не хуже, чем в самом изысканном зеркале Сен-Гобена.

На берегу ручья Тибо встал на колени и посмотрел на себя.

У него были прежние глаза, и нос, и рот, на лбу не было никакой отметины.

Тибо вздохнул.

Но все-таки должно же было быть что-то! Ясно, что Анелетта не испугалась бы просто так.

Тибо наклонился ниже к воде. И заметил в волосах нечто блестящее, искрящееся в черных кудрях и спадавшее на лоб.

Он наклонился еще ниже.

И заметил красный волос.

Но волос не обычного красного цвета! Этот цвет не был похож ни на светло-огненный, ни на светло-оранжевый, не было в нем ни оттенка цвета бычьей крови, ни примеси пунцового.

Это был кроваво-красный цвет с оттенком живого пламени.

Не вдаваясь в причины того, как волос столь необычного цвета появился у него на голове, Тибо попытался его вырвать.

Он опустил прядь, в которой алел ужасный красный волос, аккуратно взял его большим и указательным пальцем и с силой дернул.

Волос не поддался.

Тогда Тибо решил, что недостаточно крепко схватил его, и попробовал другой способ.

Он намотал волос на палец и дернул изо всех сил.

Волос порезал кожу на пальце, но не поддался.

Тибо намотал строптивый волос на два пальца и потянул.

Волос приподнял кожу на голове, но не поддался, словно башмачник ввязался в состязание с дубом, раскинувшим над ручьем свои тенистые ветви.

Сначала Тибо подумывал продолжить путь к Койолль, убеждая себя, что, в общем-то, сомнительный цвет волоса не должен расстроить его планы относительно женитьбы.

И все-таки этот несчастный волос не давал ему покоя – он дразнил его, переливался перед глазами тысячами отблесков, подобно тому как мерцает пламя, перебегая с головешки на головешку.

Наконец терпение Тибо лопнуло. Он топнул ногой и воскликнул:

– Тысяча чертей! Я не так далеко отошел от дома и справлюсь с этим проклятым волосом.

Он бегом возвратился домой, вошел в хижину, взял столярные ножницы и, глядя в осколок зеркала, зажал ими волос как можно ближе к корню. Затем наклонился к верстаку и изо всей силы ударил по ручке ножниц.

Ножницы глубоко вошли в деревянную часть верстака, но ничуть не повредили волоса.

Тибо предпринял еще одну попытку, но на этот раз вооружился деревянным молотком и, подняв руку над головой, с удвоенной силой ударил по рукоятке ножниц.

Все осталось по-прежнему. Он только заметил на лезвии инструмента тоненькую зазубрину толщиной точно с волос.