Текст книги "Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3"
Автор книги: Александр Дюма
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
Арамис слушал узника с глубоким вниманием.
– Монсеньор, – произнес он после минутного размышления, – я восхищен столь искренним и столь непреклонным чувством, которое внушают вам эти слова; я счастлив, что я сразу же распознал моего государя.
– Погодите, погодите немного!.. Сжальтесь же надо мной, – вскричал принц, сжимая похолодевшими пальцами свой лоб, покрывшийся испариной, – не мучьте меня! Мне незачем быть королем, чтобы быть счастливейшим из людей.
– Что до меня, монсеньор, то мне нужно, чтобы вы сделались королем, и это нужно для счастья всего человечества.
– Ах, – сказал принц, в котором снова заговорило неверие, вызванное словами епископа, – в чем же человечество может упрекнуть моего брата?
– Я забыл сказать, монсеньор, что, если вы соблаговолите предоставить мне руководить вами и согласитесь сделаться наиболее могущественным монархом на свете, вы будете служить интересам всех тех, кого я привлек ради успешного завершения нашего дела, – а таких у нас множество.
– Множество?
– И к тому же они очень сильны.
– Объяснитесь.
– Невозможно. Я объясню все до последней мелочи, – клянусь перед богом, который слышит меня, – в тот самый день, когда увижу вас на французском престоле.
– Но мой брат?
– Вы сами решите его судьбу. Или, быть может, вы жалеете вашего брата?
– Его, который гноит меня в этой темнице? О нет, я не жалею его.
– Тем лучше.
– Он мог бы прийти сюда, мог бы взять меня за руку и сказать: «Брат мой, господь создал нас, чтобы мы любили друг друга, а не для того, чтоб боролись друг с другом. Я пришел протянуть вам руку. Дикий предрассудок осудил вас на угасание вдали от людей, в полном мраке, не изведав человеческой радости. Я хочу, чтобы вы сидели рядом со мной; я хочу препоясать вас мечом, доставшимся нам от отца. Используете ли вы это сближение, чтобы убить меня или противоборствовать мне? Воспользуетесь ли вы этим мечом, чтобы пролить мою кровь?» «О нет, – ответил бы я, – я смотрю на вас как на своего избавителя и буду уважать вас как своего государя. Вы даете мне много больше, чем дано мне господом богом. Благодаря вам – я свободен, благодаря вам – я имею право полюбить в этом мире и, в свою очередь, быть любимым».
– И вы сдержали бы свое слово?
– Клянусь моей жизнью, да!
– Тогда как теперь?
– Тогда как теперь я чувствую, что виновные должны понести наказание.
– Каким образом, монсеньор?
– Что вы скажете о моем сходстве с братом, дарованном мне господом богом?
– Скажу, что в этом сходстве можно усмотреть перст провидения, которым королю не должно было пренебрегать; скажу, что ваша мать совершила тяжкое преступление, предоставив столь неравную долю счастья и столь неравную участь тем, кого природа создала в ее чреве столь похожими друг на друга; и я делаю из этого вывод, что кара за это будет не чем иным, как восстановлением равновесия.
– Что означают ваши слова?
– То, что, когда я возвращу вам ваше место на троне вашего брата, вашему брату придется занять ваше место в тюрьме.
– Увы! В тюрьме испытываешь столько страданий! Особенно если до этого чаша жизни полнилась до краев!
– Ваше высочество сможете поступить, как сочтете для себя удобным; наказав, вы сможете простить, если того пожелаете.
– Хорошо! А теперь остается сказать вам еще об одном.
– Говорите, мой принц.
– Отныне я буду беседовать с вами лишь за стенами Бастилии.
– Я и сам хотел уведомить вас, ваше высочество, что в дальнейшем я буду иметь честь встретиться с вами лишь один-единственный раз.
– Когда же это произойдет?
– В тот день, когда мой принц покинет эти мрачные стены.
– Да услышит вас бог! Как же вы предупредите меня?
– Я приду сюда сам.
– Вы сами?
– Не покидайте этой комнаты, принц, ни с кем, кроме меня, или, если вас принудят в мое отсутствие покинуть ее, помните, что это сделано помимо меня.
– Итак, ни одного слова кому бы то ни было, кроме вас?
– Да, ни одного слова кому бы то ни было, кроме меня.
Арамис отвесил глубокий поклон. Принц протянул ему на прощание руку и сказал с искренностью, идущей от самого сердца:
– Сударь, еще одно слово. Если вы явились ко мне, чтобы окончательно погубить меня, если вы – не более как орудие моих ненавистников, если наша беседа, в которой вы выведали самые сокровенные тайны моего сердца, принесет мне нечто худшее, чем заключение, а именно – смерть, то и тогда да будет мое благословение с вами, ибо вы положили конец моим сомнениям и заботам и после лихорадочной пытки, терзавшей меня последние восемь лет, внесли успокоение в мою душу.
– Монсеньор! Не торопитесь судить меня.
– Я сказал, что благословляю вас, что простил вам вашу вину предо мною. Но если вы явились ко мне для того, чтобы возвратить место, уготованное мне самим богом, место, осиянное солнцем счастья и славы, если благодаря вам я смогу оставить по себе след в людской памяти, если, свершив выдающиеся деяния и оказав услуги народам моего королевства, я доставлю честь моему роду, если из тьмы, в которой я угасаю, я поднимусь, поддерживаемый вашей благородной рукою, к вершинам почета, – в таком случае вам, кого я благословляю и кому приношу свою признательность и благодарность, вам – половина моего могущества и моей славы. И это будет все еще слишком ничтожная плата; я всегда буду считать, что не выплатил вам вашей доли, ибо вы никогда не сможете в такой же мере, как я, наслаждаться счастьем, которым одарили меня.
– Монсеньор, – проговорил Арамис, взволнованный бледностью юноши и этим его порывом, – монсеньор, благородство вашего сердца наполняет меня радостью и восхищением. Не вам выражать мне свою благодарность. Меня будут благодарить народы, которых вы осчастливите, и ваши потомки, которым вы оставите славу. Да, да… я дам вам нечто большее, нежели жизнь, – я дам вам бессмертие.
Молодой человек снова протянул Арамису руку; Арамис приложился к ней, став на колени.
– О! – вскричал принц с тронувшим Арамиса смущением.
– Это первая дань почитания моему будущему монарху. Когда я снова увижу вас, я скажу: «Здравствуйте, ваше величество!»
– А до этой поры, – воскликнул молодой человек, прижимая свои белые исхудавшие пальцы к сердцу, – а до этой поры – никаких грез, никаких потрясений, иначе жизнь моя пресечется! О сударь, до чего же тесно в моей тюрьме, до чего мало это окно, до чего узка дверь! Как же могло проникнуть через нее, как могло поместиться здесь столько гордости, столько блеска и счастья!
– Поскольку вы утверждаете, что все это принесено мною, вы наполняете мое сердце радостью, ваше высочество, – поклонился Арамис.
Произнеся эти слова, он постучал. Дверь тотчас же отворилась. За нею стояли тюремщик, а также Безмо, который, снедаемый беспокойством и страхом, начал уже невольно прислушиваться к голосам, доносившимся из-за двери.
К счастью, оба собеседника говорили все время вполголоса и даже при самых бурных изъявлениях страсти не забывали об этой предосторожности.
– Вот это исповедь! – сказал комендант, силясь изобразить на лице улыбку. – Можно ли было предполагать, что заключенный, наполовину покойник, будет каяться в стольких грехах и отнимет у вас столько времени?
Арамис промолчал. Ему хотелось поскорее покинуть Бастилию, где отягощавшая его тайна удваивала гнетущее впечатление, производимое стенами крепостных казематов.
Когда они дошли до квартиры Безмо, Арамис шепнул коменданту:
– Поговорим о делах, дорогой господин де Безмо.
– Увы! – отозвался Безмо.
– Не нужно ли вам просить меня о расписке на сто пятьдесят тысяч ливров? – молвил епископ.
– И уплатить первую треть этой суммы, – добавил, вздыхая, бедный Безмо, сделавший несколько шагов по направлению к своему железному шкафу.
– Вот ваша расписка, – подал бумагу Арамис.
– А вот и деньги, – ответил, трижды вздохнув, комендант.
– Мне было приказано вручить вам расписку на пятьдесят тысяч ливров, – сказал Арамис. – Что же касается денег, то на этот счет я не получал никаких указаний.
И он удалился, оставив Безмо в полном смятении чувств перед этим поистине королевским подарком, преподнесенным ему с такою непринужденностью внештатным духовником Бастилии.
XXIX. Как Мустон растолстел, не поставив об этом в известность Портоса, и какие неприятности для достойного дворянина воспоследовали от этого
Со времени отъезда Атоса в Блуа д’Артаньян и Портос редко бывали вместе. У одного была хлопотная служба при короле, другой увлекся покупкой мебели, которую хотел отправить в свои многочисленные поместья; он задумал завести в своих резиденциях – а их у него было несколько – нечто напоминающее придворную роскошь, которую ему довелось увидеть у короля и которая ослепила его.
Д’Артаньян, сохранивший неизменную верность по отношению к старым друзьям, однажды утром, в свободное от служебных занятий время, вспомнил о Портосе и, обеспокоенный тем, что вот уже две недели ничего не слышал о нем, поехал к нему и застал его только что вставшим с постели.
Достойный барон был, по всей видимости, поглощен какими-то неприятными мыслями; более того, он был опечален. Свесив ноги, полуголый, сидел он у себя на кровати и уныло рассматривал целые вороха платья, отделанного бахромой, галунами, вышивкой безобразных цветов, которое было навалено перед ним на полу.
Печальный и задумчивый, как пресловутый заяц в басне Лафонтена, Портос не заметил входящего д’Артаньяна, скрытого от его глаз внушительной фигурой Мустона, настолько дородного, что он мог бы заслонить своим телом любого, а в этот момент размеры его удвоились, так как дворецкий распяливал перед собою алый кафтан, который он держал за концы рукавов, чтобы хозяин мог лучше приглядеться к нему.
Д’Артаньян остановился на пороге и принялся рассматривать озабоченного Портоса; обнаружив, однако, что эта куча костюмов порождает в груди достойного дворянина тяжкие вздохи, он решил, что пора оторвать его от этого столь мучительного для него зрелища, и кашлянул, чтобы возвестить о своем приходе.
– А! – воскликнул Портос, и лицо его осветилось радостью. – Здесь д’Артаньян! Наконец-то меня осенит счастливая мысль!
Мустон, услышав эти слова, обернулся с приветливой улыбкой к другу своего хозяина, и Портос избавился, таким образом, от массивной преграды, мешавшей ему броситься к д’Артаньяну.
Он поспешно вскочил с кровати, потянулся, хрустнув суставами крепких ног, пронесся в два прыжка через комнату и порывисто прижал д’Артаньяна к груди: с каждым днем он любил его, казалось, все больше и больше.
– Ах, дорогой друг, – повторил он несколько раз, – ах, дорогой д’Артаньян, здесь вы всегда желанны, но сегодня желаннее чем когда бы то ни было.
– Так, так. У вас неприятности? – спросил д’Артаньян.
Портос ответил взглядом, полным уныния.
– Расскажите же, друг мой, в чем дело, если это не тайна.
– Во-первых, – вздохнул Портос, – вы знаете, что у меня нет от вас никаких тайн, а во-вторых… во-вторых, меня огорчает следующее…
– Погодите, Портос, погодите: дайте мне сперва выбраться из этого вороха сукна, атласа и бархата.
– Шагайте, шагайте смелее! – проговорил жалобным тоном Портос. – Все это не больше чем хлам.
– Черт подери! Сукно стоимостью в двадцать ливров за локоть – хлам! Великолепный атлас и бархат, которым не погнушался бы сам король, – это, по-вашему, хлам!
– Так вы находите эти костюмы…
– Блистательными, Портос, блистательными! Готов поручиться, что во всей Франции вы один обладаете таким неимоверным количеством их, и если предположить, что, начиная с этого дня, вы не закажете больше ни одного, а проживете добрую сотню лет, что, говоря по правде, меня нисколько не удивило бы, то и в этом случае в день вашей смерти на вас будет новый костюм, и в течение всего этого времени ни один портной не покажет к вам носа.
Портос покачал головой.
– Послушайте, друг мой, – сказал д’Артаньян. – Это мрачное настроение, отнюдь не свойственное вашему нраву, пугает меня. Дорогой мой Портос, давайте покончим с ним, и чем раньше, тем лучше.
– Да, да, покончим, – ответил Портос, – избавимся, если только это вообще возможно.
– Или, быть может, вы получили дурные известия из Брасье?
– О нет; там вырубили леса, и они дали доход, превысивший ожидаемый на целую треть.
– Или в Пьерфоне прорвало запруды?
– Нет, что вы, друг мой; там выловили рыбу, но того, что осталось после продажи, более чем достаточно, чтобы сделать все окрестные пруды рыбными.
– Что же тогда? Уж не обрушился ли Валлон по причине землетрясения?
– Нет, нет! Напротив, молния ударила в какой-нибудь сотне шагов от замка, и в месте, страдавшем от недостатка воды, забил превосходный ключ.
– Но в чем же в таком случае дело?
– Видите ли, я получил приглашение на празднество в Во, – произнес Портос с похоронным видом.
– Чего же вы жалуетесь! Король был причиною более чем ста ссор, породивших непримиримых врагов, и все они – из-за того, что тому или иному между придворными было отказано в приглашении. Так вы и в самом деле приглашены в Во? Вот оно что!
– Но, бог мой, конечно!
– Вам предстоит увидеть поразительное великолепие.
– Что до меня, то мне едва ли удастся увидеть это.
– Но ведь там будет собрана вся наша французская знать.
– Ах, – вздохнул Портос, вырвав у себя с отчаяния клок волос.
– Господи боже! Да не больны ли вы, дорогой мой?
– Я здоров, черт подери, как бык. Дело не в этом.
– Но в чем же?
– У меня нет костюма.
Д’Артаньян остолбенел.
– Нет костюма, Портос! Нет костюма! – вскричал он. – Но ведь я вижу у вас на полу больше полусотни костюмов!
– Полусотни! Это верно. Но нет ни одного, который был бы мне впору.
– Как это нет ни одного, который был бы вам впору! Разве с вас не снимали мерки, когда их шили?
– Снимали, – ответил Мустон, – но, к несчастью, я растолстел.
– Что? Вы растолстели?
– Да, так что стал толще, гораздо толще господина барона. Могли бы вы это подумать, сударь?
– Еще бы! Мне кажется, что это видно с первого взгляда.
– Слышишь, болван? – проворчал Портос. – Это видно с первого взгляда.
– Но, милый Портос, – сказал д’Артаньян с легким нетерпением в голосе, – не могу понять, почему ваши костюмы никуда не годятся из-за того, что Мустон растолстел.
– Сейчас объясню. Помните, вы мне рассказывали как-то про одного римского военачальника, которого звали Антонием и у которого всегда было семь кабанов на вертеле, жарившихся в различных местах, чтобы он мог потребовать свой обед в любой час, когда бы ему ни заблагорассудилось. Вот и я – поскольку в любой момент меня могут пригласить ко двору и оставить там на неделю, – вот и я решил иметь всегда наготове, если это случится, семь новых костюмов.
– Отлично придумано, милый мой Портос. Но чтобы позволить себе такого рода фантазии, нужно располагать вашим богатством, не говоря уж о времени, которое затрачиваешь на примерку. И к тому же мода так часто меняется.
– Что верно, то верно, – заметил Портос. – Но я тешил себя надеждой, что придумал нечто исключительно хитрое.
– Что же это такое? Черт возьми, я никогда не сомневался в ваших талантах!
– Вы помните те времена, когда Мустон был еще тощим?
– Конечно; это было тогда, когда он был Мушкетоном.
– А когда он начал толстеть?
– Нет, этого я не мог бы сказать. Прошу извинения, мой милый Мустон.
– О, вам нечего просить извинения, – любезно ответил Мустон, – вы были в Париже, а мы… в Пьерфоне.
– Так вот, дорогой Портос, – итак, с известного времени Мустон начал толстеть. Ведь вы хотели сказать именно это, не так ли?
– Конечно. И я был этим очень обрадован.
– Черт! Готов вам верить.
– Понимаете ли, – продолжал Портос, – ведь это освобождало меня от хлопот.
– Нет, все еще не понимаю, друг мой. Но если вы мне объясните…
– Сейчас, сейчас… Прежде всего, как вы сказали, это потеря времени, когда даешь снимать с себя мерку, хотя бы раз в две недели. Потом можешь оказаться в дороге, а когда хочешь всегда иметь семь новых костюмов… Наконец, я терпеть не могу давать с себя снимать мерку. Либо я дворянин, либо не дворянин, черт возьми. Дать себя измерять какому-нибудь проходимцу, который изучает тебя с головы до пят, – это унизительно в высшей степени. Этот народ находит вас слишком выпуклым тут, слишком вдавленным здесь, он знает все ваши достоинства и недостатки. Знаете, когда выходишь из рук портного, чувствуешь себя похожим на крепость, только что досконально изученную шпионом.
– Воистину, Портос, ваши мысли чрезвычайно своеобразны.
– Но вы понимаете, что, будучи инженером…
– И к тому же укрепившим Бель-Иль…
– Так вот, мне пришла в голову мысль, и она, конечно, была бы весьма хороша, если бы не небрежность Мушкетона.
Д’Артаньян бросил взгляд на Мустона, который ответил на него легким движением тела, как бы желая сказать: «Вы сами увидите, виноват ли я в том, что случилось».
– Итак, я очень обрадовался, – продолжал Портос, – увидев, что Мустон начал толстеть; больше того, чем только мог, я помогал ему нагуливать жир. Я кормил его особо питательной пищей, надеясь, что он сравняется со мной в объеме и тогда я смогу заставить его иметь дело с портными и тем самым избавлю себя от снятия мерок и прочих скучных вещей.
– А! – вскричал д’Артаньян. – Теперь я наконец понимаю… Это спасло бы вас от потери времени и унижений.
– Черт подери! Судите же сами о моей радости, когда после полутора лет отменного и искусно подобранного питания – ибо я взял на себя труд самолично кормить Мустона – этот бездельник…
– Ах, сударь, я и сам немало способствовал этому, – скромно вставил Мустон.
– Это верно. Так вот, судите о моей радости, когда в одно прекрасное утро я обнаружил, что Мустону пришлось повернуться боком, как поворачивался я сам, чтобы протиснуться сквозь потайную дверь, которую эти чертовы архитекторы устроили у меня в Пьерфоне в комнате покойной госпожи дю Валлон. Да, кстати, об этой двери, друг мой; хочу задать вам вопрос, вам, знающему решительно все на свете: какого черта эти плуты архитекторы, которым полагается иметь подобающий глазомер, придумали двери, годные только для тощих?
– Эти двери, – сказал в ответ д’Артаньян, – предназначены для возлюбленных, а возлюбленные по большей части сложения хрупкого и изящного.
– Госпожа дю Валлон не имела возлюбленных, – величественно перебил д’Артаньяна Портос.
– Несомненно, друг мой, несомненно, – поторопился согласиться с ним д’Артаньян, – но, быть может, эти двери были придуманы архитекторами на случай вашей повторной женитьбы.
– Вот это и впрямь возможно, – заметил Портос. – Теперь, когда я получил от вас разъяснение относительно этих слишком узких дверей, вернемся к нагуливанию жира Мустоном. Но заметьте себе, что первое имеет прямое отношение ко второму. Я не раз наблюдал, что наши мысли тянутся друг к другу. Подивитесь-ка на это явление, д’Артаньян: я говорил о Мустоне, который начал толстеть, а кончил тем, что вспомнил о госпоже дю Валлон…
– Которая была худощавой.
– Разве это не поразительно?
– Друг мой, один из моих ученых друзей, господин Кос-тар, сделал то же самое наблюдение, что и вы, и он называет это каким-то греческим словом, которого я не запомнил.
– Выходит, что мое наблюдение не отличается новизной! – вскричал Портос, ошеломленный услышанным от д’Артаньяна. – А я думал, что это я первый сделал его.
– Друг мой, этот факт известен еще до Аристотеля, то есть, говоря по-иному, приблизительно вот уже две тысячи лет.
– Но от этого он не становится менее достоверным, – заметил Портос, приходя в восторг от этого совпадения его собственных мыслей с мыслями философов древности.
– Безусловно. Но давайте вернемся к Мустону. Мы оставили его в тот момент, когда он стал толстеть у вас на глазах, ведь, кажется, так?
– Так точно, сударь, – вставил Мустон.
– Продолжаю, – сказал Портос. – Итак, Мустон толстел так успешно, что оправдал все мои чаяния. Он достиг моей мерки, и я смог воочию убедиться в этом, увидев в один прекрасный день на мошеннике мой собственный камзол, в который он позволил себе облачиться; этот камзол обошелся мне очень недешево: одна только вышивка стоила сотню пистолей.
– Я надел его лишь затем, чтобы примерить, сударь, – заметил Мустон.
– Итак, – продолжал Портос, – с того дня я решил, что отныне все дела с моими портными будет вести Мустон, – с него будут снимать мерку, и во всем этом он полностью заменит меня.
– Чудесно придумано! Просто чудесно! Но ведь Мустон на полтора фута ниже вас ростом.
– Вы правы. Но я велел шить таким образом, чтобы на Мустона костюм был слишком длинным, а на меня в самый раз.
– Какой вы счастливец, Портос! Такие вещи случаются только с вами.
– Да, да! Завидуйте мне, есть действительно чему позавидовать! Это было точно в то самое время, когда я уезжал на Бель-Иль, то есть приблизительно два с половиной года назад. Уезжая, я поручил Мустону – чтобы постоянно иметь на случай нужды приличное модное платье – ежемесячно заказывать себе по костюму.
– И Мустон не исполнил вашего приказания? Нехорошо, Мустон, очень нехорошо!
– Напротив, сударь, напротив!
– Нет, он не забывал заказывать для себя костюмы, но он забыл предупредить меня, что толстеет.
– Господи боже, я в этом нисколько не виноват; ваш портной ни разу не сказал мне об этом.
– За два года этот бездельник расширился в талии ни больше ни меньше, как на целые восемнадцать дюймов, и мои последние двенадцать костюмов шире, чем нужно, от фута до полутора футов.
– Ну а прежние, сделанные в те времена, когда ваши талии были приблизительно одинаковыми?
– Они успели выйти из моды, и если бы я надел их, у меня был бы вид человека, приехавшего из Сиама и не бывавшего при дворе добрых два года.
– Теперь мне понятны ваши заботы. Сколько же у вас новых костюмов? Тридцать шесть? И вместе с тем ни одного. Выходит, что нужно сшить тридцать седьмой, а остальные тридцать шесть подарить Мустону.
– Ах, сударь, – обрадовался Мустон, – вы всегда были добры ко мне!
– Черт возьми! Неужели вы думаете, что подобная мысль не приходила мне в голову или что меня останавливают расходы? До празднества в Во остается каких-нибудь двое суток. Я получил приглашение только вчера и немедленно вызвал Мустона, приказав, чтобы он явился сюда с моим гардеробом на почтовых; но я заметил приключившееся со мной несчастье лишь этим утром, и где такой более или менее модный портной, который взялся бы изготовить за это время костюм?
– То есть костюм, расшитый вдоль и поперек золотом?
– Да, я хочу, чтобы золото было повсюду.
– Мы это уладим. В вашем распоряжении трое суток. Вы приглашены на среду, а сейчас воскресенье, и притом утро.
– Это правда. Но Арамис настоятельно просил прибыть в Во за сутки.
– Как Арамис?
– Да, это приглашение привез Арамис.
– А, понимаю. Вы приглашенный господина Фуке.
– Нет, я приглашен королем. В записке ясно написано: «Г-на дю Валлона предупреждают, что король удостоил включить его в список своих приглашенных».
– Прекрасно! Но все же вы уезжаете с господином Фуке?
– И когда я подумаю, – вскричал Портос, отломив кусок паркета ударом ноги, – когда я подумаю, что у меня не будет костюмов, я готов прямо лопнуть от злости! Мне хочется задушить кого-нибудь или что-нибудь разорвать на части!
– Никого не душите и ничего не рвите на части; я это улажу; наденьте один из тридцати шести ваших костюмов, и поехали вместе к портному.
– Мой посланный обошел этим утром их всех.
– И он побывал даже у Персерена?
– Кто такой Персерен?
– Портной короля, и вы не знаете этого?
– Да, да, конечно, – сказал Портос, делая вид, что портной короля хорошо известен ему, хотя он слышал о нем впервые, – у Персерена, портного его величества короля? Да, да, конечно! Но я думал, что он перегружен работой.
– Конечно, он перегружен работой; но будьте спокойны, Портос, он сделает для меня то, чего не сделал бы ни для кого другого. Только на этот раз вам придется позволить снять с себя мерку, дорогой друг.
– Ах, – вздохнул Портос, – это ужасно. Но что же поделаешь?
– Вы поступите, как все, вы поступите, как король.
– Как? И с короля тоже снимают мерку? И он это терпит?
– Король, дорогой мой, – щеголь. И вы – также, что бы вы об этом ни говорили.
Портос улыбнулся с победным видом:
– Идемте к портному его величества. И раз он снимает мерку с самого короля, мне, право, кажется, что и я могу позволить ему обмерить меня с головы до пят!