Текст книги "Сорок пять(изд.1979)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

XIII. Спальное помещение

Было всего десять часов, как сказал д'Эпернон, но в Лувре царила мертвая тишина. Снаружи неистовствовал ветер, заглушавший шаги часовых и скрип подъемных мостов.

Действительно, меньше чем через пять минут король и его спутник дошли до помещений, выходивших на улицу Астрюс.

Из кошеля, висевшего у пояса, герцог достал ключ, спустился на несколько ступенек вниз, пересек какой-то дворик и отпер дверь, скрытую желтеющими кустами ежевики. Шагах в десяти от нее виднелась каменная лестница, которая вела в просторную комнату или, вернее, длинный зал.

У д'Эпернона имелся ключ и от этого помещения. Он тихонько открыл дверь.

В зале стояло сорок пять кроватей; на каждой из них лежал спящий человек.

Король взглянул на кровати, на спящих и, обратившись к герцогу, «спросил с тревожным любопытством:

– Кто эти люди?

– Сегодня они спят, но с завтрашнего дня спать не будут, то есть будут по очереди.

– А почему?

– Чтобы вы, ваше величество, могли спокойно спать.

– Объяснись: это твои друзья?

– Они выбраны мною, государь, отсортированы, как зерна на гумне. Это бесстрашные телохранители, которые станут сопутствовать вашему величеству неотступно, как тень. Они будут находиться всюду, где находится ваше величество, и не подпустят к вам никого ближе, чем на расстояние шпаги.

– Ты это придумал, д'Эпернон?

– Ну да, бог мой, я один, государь.

– Это вызовет всеобщий смех.

– Не смех, а страх.

– Твои дворяне такие грозные?

– Государь, это стая псов, которую вы напустите на любую дичь. Они будут знать только вас, только с вашим величеством иметь дело, только у вас просить света, тепла, жизни.

– Но я на этом разорюсь.

– Разве король может разоряться?

– Я с трудом оплачиваю своих швейцарцев.

– Посмотрите хорошенько на этих пришельцев, государь!

Продолговатый зал был разделен в длину перегородкой, по одну сторону ее архитектор устроил сорок пять альковов, которые были расположены, словно келейки, один подле другого и выходили в проход, где стояли король и д'Эпернон.

В каждом их этих альковов пробита была дверца, соединявшая его с чем-то вроде комнаты.

Благодаря такому остроумному устройству дворяне могли от исполнения служебных дел сразу же переходить к частной жизни.

К своим общественным обязанностям они приобщались через альков.

Семейная и личная жизнь их протекала в примыкавшем к алькову помещении.

В каждом таком помещении имелся выход на балкон, который шел вдоль всей наружной стены.

Король не сразу понял все эти тонкости.

– Почему ты показал мне их в кроватях, спящими? – спросил король.

– Я полагал, что вашему величеству так легче произвести смотр. На каждом из этих альковов имеется номер, под тем же номером числится и обитатель алькова. Следовательно, каждый из них может быть и номером и человеком.

– Недурно придумано, – сказал король, – в особенности если у них одних будет ключ ко всей этой арифметике. Но сколько они будут мне стоить? Если недорого, это меня, пожалуй, убедит. Но их внешний вид, д'Эпернон, не очень привлекателен.

– Государь, я знаю, что они несколько отощали да и загорели на солнце наших южных провинций. Я был таким же худым и смуглым; они пополнеют и побелеют, подобно мне.

– Гм! – промычал Генрих, искоса взглянув на д'Эпернона.

Наступила пауза, вскоре прерванная королем.

– Вот этот говорит во сне, – сказал он, с любопытством прислушиваясь.

– В самом деле?

– Да. Послушай.

И правда, один из гасконцев что-то шептал с печальной улыбкой.

Король подошел к нему на цыпочках.

– …Если вы женщина, – говорил тот, – бегите! Спасайтесь!..

– Ого, – сказал Генрих, – он дамский угодник.

– Что вы о нем скажете, государь?

– У него приятное лицо.

Д'Эпернон поднес свечу к алькову.

– К тому же руки у него белые, а борода хорошо расчесана.

– Это господин Эрнотон де Карменж, красивый, милый, – он далеко пойдет.

– А рядом с ним – престранная личность. Какая рубашка у этого тридцать первого номера! Можно подумать, власяница кающегося грешника.

– Это господин де Шалабр. Если он разорит ваше величество, то, ручаюсь, не без выгоды для себя.

– А вон тот, с таким мрачным лицом? Он, видно, не о любви грезит?

– Какой у него номер, государь?

– Двенадцатый.

– Острый клинок, железное сердце, отличная голова – господин де Сент-Малин, государь.

– Да, если хорошенько подумать, ла Валет, мысль твоя не плоха!

– Еще бы! Сами посудите, государь, какое впечатление произведут эти сторожевые псы, которые словно тень будут следовать за вашим величеством. Молодцов этих никто не видел, и при случае они не посрамят вас!

– Да, да, ты прав. Но только…

– Что?

– Полагаю, они будут следовать за мною не в этих лохмотьях? Не хочу, чтобы моя тень или, вернее, мои тени опозорили меня своим видом.

– Вот, государь, мы и возвращаемся к расходу.

– А ты рассчитывал обойти его?

– Нет, напротив: во всяком деле – это главное. Но у меня возникла одна мысль.

– Ну так выкладывай ее.

– Если бы это зависело от меня, каждый из этих дворян нашел бы завтра утром на табурете, где лежат его лохмотья, кошель с тысячью экю: жалованье за первую половину года.

– Тысяча экю за полугодие, шесть тысяч ливров в год!.. Помилуйте, да вы спятили, герцог. Целый полк обошелся бы дешевле.

– Вы забываете, государь, что им предстоит стать тенями вашего величества. А вы сами изволили сказать, что тени ваши должны быть пристойно одеты. Каждый будет обязан употребить часть этих денег на одежду и вооружение, которые сделали бы честь вашему величеству. Так вот, если на экипировку положить полторы тысячи ливров, то жалованье за первый год составит четыре с половиной тысячи, а за второй год и все последующие – по три.

– Это более приемлемо.

– Ваше величество согласны?

– Есть лишь одно затруднение, герцог.

– Какое?

– Отсутствие денег.

– Государь, я нашел средство.

– Достать деньги?

– Да, государь, для вашей охраны.

«Какой-нибудь новый способ выуживания грошей у народа», – подумал король, искоса глядя на д'Эпернона. Вслух же он сказал:

– Что это за средство?

– Ровно полгода назад был опубликован указ о налоге на дичь и рыбу.

– Возможно.

– За первое полугодие поступило шестьдесят пять тысяч экю, которые королевский казначей намеревался внести в казну сегодня утром. Я предупредил его, чтобы он этого не делал. Казначей ожидает распоряжений вашего величества.

– Я предназначал эти деньги на военные расходы, герцог.

– Вот именно, государь. Для ведения войны необходимы люди. Для королевства главное – безопасность особы короля. Эти условия соблюдаются, когда деньги идут на охрану престола.

– Доводы твои убедительны. Но по твоему расчету получается, что мы расходуем только сорок пять тысяч экю. На мои полки остается, таким образом, еще двадцать тысяч.

– Простите, государь, и, если на то будет воля вашего величества, я найду применение и для этих двадцати тысяч.

– Вот как, ты найдешь им применение?

– Да, государь, я возьму их в счет поступлений по моему откупу.

– Так я и думал, – сказал король. – Ты нанимаешь мне охрану, чтобы поскорее получить эти денежки.

– О государь, как вы можете так говорить!

– Но почему ты набрал именно сорок пять человек? – спросил король, думая о другом.

– Вот почему, государь. Три – число священное. К тому же оно удобно. У вас будет охрана из дворян в количестве трижды пятнадцати человек: пятнадцать дежурят, тридцать отдыхают. Каждое дежурство двенадцати часовое. В течение этих двенадцати часов справа и слева от вас будет неизменно находиться по пяти человек, двое спереди и трое сзади. Пусть попробуют напасть на вас при такой охране!

– Черт побери, герцог, ловко придумано, поздравляю.

– Взгляните на них, государь: право же, они производят прекрасное впечатление.

– Да, если их приодеть, вид у них будет неплохой.

– Господину де Жуаезу вряд ли пришла бы в голову такая мысль!

– Д'Эпернон, д'Эпернон! Неблагородно это – плохо отзываться об отсутствующих.

– Кстати, государь, – проговорил д'Эпернон после краткой паузы, – я хотел кое о чем попросить ваше величество.

– И правда, я был бы весьма удивлен, если бы ты ничего не попросил.

– Сегодня ваше величество полны горечи.

– Да нет же, ты не понял меня, друг мой, – сказал король. – Я хотел сказать, что, оказав мне услугу, ты имеешь право просить.

– Тогда другое дело, государь. К тому же я хотел просить у вас должность.

– Должность? Ты, генерал-полковник инфантерии, хочешь еще какую-то должность? Такое бремя раздавит тебя!

– На службе вашего величества я могуч, как Самсон.

– Ну так проси, – со вздохом сказал король.

– Я хотел бы, чтобы ваше величество назначили меня командиром этих сорока пяти гасконцев.

– Как! – изумился король. – Ты готов на такое самопожертвование? Превратиться в начальника охраны?

– Да нет же, нет, государь.

– Слава богу, так чего же тебе надобно? Говори.

– Я хочу, чтобы ваши телохранители, а мои земляки слушались моих приказов больше, чем чьих бы то ни было… Впрочем, у меня будет заместитель.

«За этим что-то кроется», – подумал Генрих, покачав головой. Вслух же он произнес:

– Отлично. Получишь командование.

– И это остается втайне?

– Да, но кто же будет официальным командиром твоих Сорока пяти?

– Молодой Луаньяк.

– Отлично.

– Значит, решено, государь?

– Да, но…

– Но?

– Какую роль играет при тебе Луаньяк?

– Он мой д'Эпернон, государь.

– Ну, так он тебе недешево стоит, – буркнул король.

– Ваше величество изволили сказать…

– Я сказал, что согласен.

– Государь, я иду к казначею за сорока пятью кошельками.

– Сегодня вечером?

– Надо же, чтобы мои ребята нашли их завтра на своих табуретах!

– Верно. Иди! Я возвращаюсь к себе.

– И вы довольны, государь?

– Пожалуй, доволен.

– Во всяком случае, вы под надежной охраной.

– Да, меня охраняют люди, спящие так, что их не добудишься.

– Зато завтра они будут бодрствовать, государь.

Д'Эпернон проводил Генриха, говоря про себя:

«Если я не король, то охрана у меня как у короля, и, тысяча чертей, она мне ровно ничего не стоит!»

XIV. Тень Шико

Мы сказали выше, что король никогда не испытывал разочарования в друзьях. Он знал их недостатки и достоинства и читал в глубине их сердец не хуже самого царя небесного.

Он сразу понял, куда клонит д'Эпернон. Но так как он приготовился дать деньги, ничего не получая взамен, а вышло, что он получил взамен шестидесяти тысяч экю сорок пять телохранителей, идея гасконца ему просто показалась находкой.

К тому же это было нечто новенькое. А бедному королю Франции подобный товар поступает не слишком часто, особенно такому королю, как Генрих III: ведь после того как он закончит свои выходы, причешет собачек, переберет четки в форме черепов и испустит положенное количество вздохов, делать ему совершенно нечего.

Направляясь в свои покои, где ждал его дежурный служитель, немало заинтригованный этой необычной вечерней прогулкой, Генрих обдумывал преимущества, связанные с учреждением отряда Сорока пяти.

«И правда, – размышлял король, – люди эти, наверно, храбры и, возможно, будут мне преданны. У иных внешность располагающая, у других мрачноватая: слава богу, есть на все вкусы. К тому же это великолепно – конвой из сорока пяти вояк, в любой миг готовых выхватить, из ножен шпаги!»

Но, несмотря на эти утешительные мысли, Генрихом опять овладела глубокая скорбь, которая превратилась, можно сказать, в обычное для него состояние духа. Время было суровое, люди кругом злонамеренные, венцы монархов так непрочно держались на головах, что он снова ощутил неодолимое желание умереть или предаться бурному веселью, лишь бы на миг излечиться от болезни, уже тогда названной англичанами сплином.

Он стал искать глазами Жуаеза и, не видя его, справился о нем у служителя.

– Его светлость еще не возвращались, – ответил тот.

– Хорошо. Позовите камердинеров, а сами можете идти.

Войдя в спальню, Генрих окинул беглым взглядом изысканные, до мельчайших подробностей обдуманные принадлежности туалета, о котором он так заботился прежде, желая быть изящнейшим щеголем христианского мира, раз ему не удалось стать величайшим из его королей.

Но теперь его больше не занимал тот тяжкий труд, которому он некогда столь беззаветно отдавал силы. Генрих уподобился старой кокетке, сменившей зеркало на молитвенник: предметы, прежде столь ему дорогие, теперь вызывали в нем чуть ли не отвращение.

Надушенные мягкие перчатки, маски из тончайшего полотна, пропитанные всевозможными мазями, химические составы, для того чтобы завивать волосы, подкрашивать бороду, румянить мочки ушей и придавать блеск глазам, – он уже давно пренебрегал всем этим; пренебрег и на этот раз.

– В постель, – сказал он со вздохом.

Двое камердинеров разоблачили короля, натянули ему на ноги ночные кальсоны из тонкой шерсти и, осторожно приподняв, уложили его особу под одеяло.

– Чтеца его величества! – крикнул один из них, ибо Генрих засыпал с большим трудом и, совершенно измученный бессонницей, иногда пытался задремать под чтение вслух.

– Нет, никого не надо, – сказал Генрих, – и чтеца тоже. Пусть он лучше почитает за меня молитвы. Но если вернется господин Жуаез, приведите его ко мне.

– А если он поздно вернется, государь?

– Увы! – сказал Генрих. – Он всегда возвращается поздно. Но приведите его, когда бы он ни возвратился.

Слуги потушили свечи, зажгли у камина лампу, в которой горели ароматичные масла, дававшие бледное голубоватое пламя – с тех пор как Генрихом овладели погребальные мысли, ему нравилось такое фантасмагорическое освещение, – и вышли на цыпочках из тихой опочивальни.

Генриха III, храброго перед лицом настоящей опасности, одолевали суеверные страхи, свойственные детям и женщинам. Он боялся злых духов, страшился призраков, и вместе с тем это чувство служило ему своеобразным развлечением. Когда он боялся, ему было не так скучно; он уподоблялся некоему заключенному, до того истомленному тюремной праздностью, что, когда ему сообщили о предстоящем допросе под пыткой, он ответил: «Отлично! Хоть какое-нибудь разнообразие».

Итак, Генрих следил за отблесками масляной лампы, вперял взор в темные углы комнаты и старался уловить малейший звук, по которому можно было бы определить таинственное появление призрака, но вот глаза его, утомленные всем виденным, закрылись, и он задремал, убаюканный одиночеством и тишиной.

Но Генриху никогда не удавалось забыться надолго. И во сне и наяву он находился в возбуждении, подтачивающем его жизненные силы. Так и теперь ему почудился в комнате какой-то шорох, и он проснулся.

– Это ты, Жуаез? – спросил он.

Ответа не последовало.

Свет лампы потускнел. Она отбрасывала на потолок резного дуба лишь белесоватый круг, от которого отливала зеленью позолота орнамента.

– Один! Опять один! – прошептал король. – Ах, верно говорит пророк: великим мира сего надлежит скорбеть. Лучше было бы сказать: они всегда скорбят.

После краткой паузы он пробормотал:

– Господи, дай мне силы переносить одиночество в жизни. Как одинок я буду после смерти!..

– Ну, ну, насчет одиночества после смерти – это как сказать, – ответил чей-то резкий голос, прозвучавший в нескольких шагах от кровати. – А черви-то у тебя не считаются?

Ошеломленный король приподнялся на своем ложе и с тревогой оглядел комнату.

– Узнаю этот голос, – прошептал он.

– Слава богу! – ответил голос.

Холодный пот выступил на лбу короля.

– Можно подумать, что это Шико…

– Горячо, Генрих, горячо! – ответил голос.

Генрих спустил с кровати одну ногу и различил недалеко от камина, в том самом кресле, на которое час назад он указывал д'Эпернону, чью-то фигуру – тлевший в камине огонь отбрасывал на нее рыжеватый свет. Таким отблеском освещены у Рембрандта [25]25
  Рембрандт(1606–1669) – великий голландский живописец


[Закрыть]лица на заднем плане картины, почему их не сразу можно заметить. Видна была лишь ручка кресла, на которую опирался сидевший, и его костлявое колено.

– Господи, спаси и помилуй! – вскричал Генрих. – Да это тень Шико!

– Бедняжка Анрике, – произнес голос, – ты, оказывается, все так же глуп!

– Глуп?!

– Тени не могут говорить, дурачина, – у них нет тела и, следовательно, нет языка, – продолжало существо, сидевшее в кресле.

– Так, значит, ты действительно Шико? – вскричал король, обезумев от радости.

– На этот счет пока ничего решать не будем.

– Как, неужели ты не умер, дорогой мой Шико?

– Да нет же, напротив, я умер, я сто раз мертв.

– Шико, мой единственный друг!

– Ты по-прежнему твердишь одно и то же. Ты не изменился, черт побери!

– А ты изменился, Шико? – грустно спросил король.

– Надеюсь.

– Шико, друг мой, – сказал король, спустив с кровати, обе ноги, – скажи, почему ты меня покинул?

– Потому что умер.

– Но ведь ты сам сказал, что жив.

– И повторяю то же самое.

– Как же это понимать?

– Для одних я умер, Генрих, а для других жив.

– А для меня?

– Для тебя я мертв.

– Почему?

– Ты в своем доме не хозяин.

– Как так?

– Ты ничего не можешь сделать для тех, кто тебе служит.

– Милостивый государь!..

– Не сердись, не то и я рассержусь!

– Да, ты прав, – произнес король, трепеща при мысли, что тень Шико может исчезнуть. – Но говори, друг мой, говори…

– Ты помнишь, мне надо было свести кое-какие счеты с господином де Майеном?

– Отлично помню.

– Я их свел: отдубасил как следует этого несравненного полководца. Он стал разыскивать меня, чтобы повесить, а ты бросил меня на произвол судьбы. Вместо того чтобы прикончить его, ты с ним помирился. Что же мне оставалось делать? Через посредство моего приятеля Горанфло я объявил о своей кончине и погребении. Так что с той самой поры господин Майен, который рьяно разыскивал меня, перестал это делать.

– Какое ужасное мужество ты проявил, Шико! Скажи, и ты не подумал о том, что я буду страдать при вести о твоей смерти?

– Да, я поступил мужественно, но ничего ужасного в этом не было. Спокойная жизнь наступила для меня, с тех пор как все считают меня мертвым.

– Шико! Шико! Друг мой! – вскричал король. – Ты приводишь меня в ужас, я просто голову потерял!

– Эко дело! Ты только сейчас это заметил?

– Не знаю, что и думать.

– Бог ты мой, надо все-таки на чем-нибудь остановиться.

– Ну так знай: я думаю, что ты умер и явился с того света.

– Значит, я тебе наврал? Ты не очень-то вежлив.

– Во всяком случае, часть правды ты от меня скрываешь. Но я уверен, что, подобно теням, о которых повествуют древние авторы, ты откроешь мне ужасные вещи.

– Отрицать не стану. Приготовься же, бедняга король.

– Да, да, – продолжал Генрих, – признайся, что ты тень, посланная ко мне господом богом!

– Готов признаться во всем, что ты пожелаешь.

– Иначе как бы ты прошел по коридорам, где столько охраны? Как очутился ты в моей опочивальне, подле меня?.. Значит, в Лувр всякий может войти? Плохо же охраняют короля!

И Генрих, в страхе перед воображаемой опасностью, снова бросился в кровать, готовый от ужаса зарыться под одеяло.

– Ну, ну, ну, – сказал Шико тоном, в котором чувствовалась и жалость и большая привязанность. – Не волнуйся: дотронься до меня и сразу убедишься.

– Значит, ты не вестник гнева божьего!

– Черт бы тебя побрал! Разве у меня рога, словно у сатаны, или огненный меч в руках, как у архангела Михаила?

– Как же ты все-таки вошел?

– Пойми, наконец, что я сохранил ключ, который ты мне сам дал! Я еще повесил его тогда себе на шею, чтобы позлить твоих камергеров: [26]26
  Камергер– высокий придворный чин. Принадлежностью камергерского мундира был золоченый ключ, который подвешивался сзади на ленте к поясу.


[Закрыть]ведь они имеют право носить ключи только на заду. Ключом открывают двери и входят – вот я и попал!

– Через потайную дверь?

– Конечно!

– Но почему ты явился сегодня, а не вчера, например?

– В этом-то и весь вопрос. Что ж, сейчас узнаешь.

Генрих накрылся одеялом и продолжал жалобным голосом:

– Не говори мне ничего неприятного, Шико, прошу тебя… О, если бы ты знал, как я рад, что слышу твой голос!

– Я скажу тебе правду, вот и все. Тем хуже, если правда окажется неприятной.

– Не всерьез же ты опасаешься господина де Майена? – сказал король.

– Наоборот, вполне серьезно. Пойми: получив от слуг господина де Майена пятьдесят палочных ударов, я всыпал ему лично целую сотню. Господин де Майен, вероятно, считает, что должен мне еще пятьдесят ударов. Я очень опасаюсь таких должников и не явился бы сюда, если бы господин де Майен не был в Суассоне.

– Отлично, Шико, я беру тебя под свое покровительство и желаю…

– Берегись, Лирике: всякий раз, когда ты говоришь «я желаю», ты готовишься совершить какую-нибудь глупость.

– Я желаю, чтобы ты воскрес и явился открыто, перед всем светом.

– Ну, что я говорил?!

– Я тебя защищу.

– Ладно уж.

– Шико, даю тебе мое королевское слово!

– У меня имеется кое-что получше.

– Что?

– Моя нора, и я в ней останусь.

– Я защищу тебя, слышишь! – с силой вскричал король, вскакивая и выпрямляясь во весь рост возле кровати.

– Генрих, – сказал Шико, – ты простудишься. Умоляю тебя, ложись.

– Ты прав. Но что делать, когда ты выводишь меня из терпения, – сказал король, снова закутываясь в одеяло. – Неужели мне, Генриху Валуа, королю Франции, достаточно для охраны моих швейцарцев, шотландцев, французских гвардейцев и дворян, а господину Шико этого мало, он не считает себя в безопасности!

– Подожди-ка, подожди, как ты сказал? У тебя есть швейцарцы?

– Да, под командованием Токио.

– Хорошо. У тебя есть шотландцы?

– Да, ими командует Ларшан.

– Очень хорошо. У тебя есть французские гвардейцы?

– Под командованием Крийона.

– Замечательно! А дальше?

– Дальше имеется кое-что новенькое, Шико.

– Новенькое?

– Да. Представь себе – сорок пять храбрых дворян.

– Где ты их откопал? Не в Париже, во всяком случае?

– Нет, они только сегодня прибыли в Париж.

– Вот оно что! – сказал Шико, озаренный внезапной догадкой. – Знаю я твоих дворян!

– Вот как!

– Сорок пять оборванцев, которым не хватает только нищенской сумы.

– Отрицать не стану.

– При виде их можно со смеху помереть!

– Шико, среди них есть настоящие молодцы.

– Словом, гасконцы, как генерал-полковник твоей инфантерии.

– И как ты, Шико.

– Ну, Генрих, я дело другое. С тех пор как я покинул Гасконь, я перестал быть гасконцем.

– А они?

– Они наоборот: в Гаскони они гасконцами не были, зато здесь они гасконцы вдвойне.

– Неважно, у меня теперь сорок пять добрых шпаг.

– Под командованием сорок шестой доброй шпаги, именуемой д'Эперноном?

– Не совсем так.

– Кто же их командир?

– Луаньяк.

– Подумаешь!

– Ты что ж, Луаньяком пренебрегаешь?

– Отнюдь нет, он мой родич в двадцать седьмом колене.

– Ответишь ты мне наконец?

– На что?

– На мой вопрос о Сорока пяти?

– И ты полагаешься на их защиту?

– Да, черт побери! – с раздражением вскричал Генрих.

Шико, или же его тень (мы на этот счет осведомлены не больше короля и потому вынуждены оставить читателя в неизвестности), уселся поглубже в кресло.

– Лично у меня гораздо больше войска, – сказал он.

– Что ж это за войско?

– Сейчас увидишь. Во-первых, у меня есть та армия, которую господа де Гизы формируют в Лотарингии.

– Ты рехнулся?

– Нисколечко. Настоящая армия в количестве не менее шести тысяч человек.

– Но каким же образом ты, который так боится господина де Майена, рассчитываешь, что тебя станут защищать солдаты господина де Гиза?

– Я ведь умер.

– Опять та же шутка!

– Господин де Майен имел зуб против Шико. Поэтому, воспользовавшись своей смертью, я переменил оболочку, имя и общественное положение.

– Значит, ты больше не Шико? – спросил король.

– Нет.

– Кто же ты?

– Я – Робер Брике, бывший торговец и лигист.

– Ты лигист, Шико?

– И самый ярый. Таким образом, меня, Робера Брике, члена святого союза, защищает, во-первых, лотарингская армия – шесть тысяч человек… Хорошенько запоминай цифры!..

– Не беспокойся.

– Затем около ста тысяч парижан.

– Ну и вояки!

– Достаточно хорошие, чтобы наделать тебе неприятностей, мой король… Итак, сто тысяч плюс шесть тысяч, итого – сто шесть тысяч! Затем – парламент, папа, испанцы, кардинал Бурбонский, фламандцы, Генрих Наваррский, герцог Анжуйский…

– Твой список еще не пришел к концу? – с досадой спросил король.

– Да нет же! Остается еще три категории людей, сильно против тебя настроенных.

– Говори.

– Прежде всего католики.

– Ах да. Я ведь истребил только три четверти гугенотов.

– Затем гугеноты, потому что ты на три четверти истребил их.

– Ну разумеется. А третья?

– Что ты скажешь о политиках, Генрих?

– Да, да, о тех, кто не желает ни меня, ни моего брата, ни господина де Гиза.

– Но кто не имеет ничего против твоего наваррского зятя?

– При условии, что он отречется от своей веры.

– Пустяки какие. Это его нисколько не смутит!

– Но помилуй! Люди, о которых ты говоришь…

– Ну?

– Это же вся Франция?

– Вот именно. Я лигист, и это моя армия. Ну-ка подсчитай и сравни.

– Мы шутим, не так ли, Шико? – промолвил Генрих, чувствуя, как его пробирает дрожь.

– По-моему, сейчас не до шуток – ведь ты, бедный Анрике, один против всех.

Лицо Генриха приобрело выражение подлинно царственного достоинства.

– Да, я один, – сказал он, – но я один и повелевая. Ты показал мне целую армию. Отлично! А теперь покажи мне вождя. О, ты, конечно, назовешь господина де Гиза! Но разве ты не видишь, что я держу его в Нанси?.. Господина де Майена? Ты сам сказал, что он в Суассоне… Герцога Анжуйского? Ты знаешь, он в Брюсселе… Короля Наваррского? Он в По… Разумеется, я один, но я у себя, свободен и вижу, откуда идет враг, как охотник, стоящий среди поля, видит дичь, выбегающую или вылетающую из леса.

Шико почесал нос. Король решил, что его друг побежден.

– Что ты на это ответишь? – спросил он.

– А то, что ты, Генрих, как всегда, красноречив. У тебя остался твой язык; действительно, это не так мало, как я думал; поздравляю. Но в твоих рассуждениях одно слабое место.

– Какое?

– Ты воображаешь себя охотником, подстерегающим дичь, я же полагаю, что ты сам дичь, которую преследует охотник.

– Шико!

– А между тем в Париже кое-кто появился.

– Кто?

– Одна женщина.

– Моя сестрица Марго?

– Нет, герцогиня де Монпансье.

– Даже если это правда, я никогда не боялся женщин.

– Да, опасаться надо только мужчин. Но погоди. Она явилась в качестве гонца, понимаешь? Возвестить о прибытии брата.

– Господина де Гиза?

– Да.

– Передай мне чернила и бумагу.

– Для чего? Написать господину де Гизу повеление не выезжать из Нанси?

– Вот именно. Мысль, видно, правильная, раз она одновременно пришла в голову и тебе и мне.

– Наоборот, никуда не годная.

– Почему?

– Едва получив это повеление, он сразу догадается, что его присутствие в Париже необходимо, и примчится сюда.

Король почувствовал, как в нем закипает гнев. Он косо посмотрел на Шико.

– Если вы возвратились лишь для того, чтобы делать мне подобные замечания, то могли оставаться там, где были.

– Что поделаешь, Генрих, призраки не льстят.

– Значит, ты признаешь, что ты призрак?

– А я этого не отрицал.

– Шико!

– Ну ладно, не сердись: ты и так близорук, а то и совсем ослепнешь… Ты говорил, что держишь брата во Фландрии?

– Да, это правильная политика.

– Теперь слушай и не раздражайся: с какой целью, по-твоему, сидит в Нанси господин де Гиз?

– Он набирает там армию.

– Хорошо, спокойствие… Для чего нужна ему эта армия?

– Ах, Шико, вы утомляете меня этими расспросами!

– Ничего, Генрих, ничего. Зато потом, ручаюсь, ты лучше отдохнешь. Итак, мы говорили, что эта армия ему нужна…

– Для борьбы с гугенотами Севера.

– Или, вернее, чтобы досаждать твоему брату, герцогу Анжуйскому, который добился провозглашения герцогом Брабантским и старается заполучить хоть небольшой престол во Фландрии, для чего беспрестанно требует у тебя помощи.

– Помощь я ему обещаю, но, разумеется, никогда не пошлю.

– К величайшей радости господина де Гиза… Слушай же, Генрих, что я тебе посоветую.

– Что?

– Притворись, что ты действительно намерен послать войска в помощь брату, и пусть они двинутся по направлению к Брюсселю, даже если им суждено пройти лишь полпути.

– Верно, – вскричал Генрих, – понимаю: господин де Гиз тогда ни на шаг не отойдет от границы!

– И обещание, данное нам, лигистам, госпожой де Монпансье, что в конце недели господин де Гиз будет в Париже…

– Обещание это рассеется, как дым.

– Ты сам это сказал, мой повелитель, – сказал Шико, усаживаясь поудобнее. – Ну, как же ты расцениваешь мой совет?

– Он, пожалуй, хорош… только…

– Что еще?

– Пока там, на Севере, эти господа будут заняты друг другом…

– Тебя беспокоит Юг? Ты прав, Генрих, – грозы обычно надвигаются с юга.

– Не обрушится ли на меня за это время мой третий родич? Знаешь, что делает Беарнец?

– Нет, разрази меня гром!

– Он требует…

– Чего?

– Городов, составляющих приданое его супруги.

– Ну и наглец! Мало ему чести породниться с французским королевским домом, он еще позволяет себе требовать то, что ему принадлежит!

– Господин Шико!

– Считай, что я ничего не говорил: в твои семейные дела я не вмешиваюсь.

– Возвратимся же к наиболее срочным делам.

– К Фландрии?

– Я действительно пошлю кого-нибудь во Фландрию, к брату… Но кого? Кому, бог мой, могу я доверить такое важное дело?

– Да, вопрос сложный!

– Отправляйся ты, Шико.

– Как же я отправлюсь во Фландрию, когда я мертв?

– Да ведь ты больше не Шико, ты Робер Брике.

– Ну куда это годится: буржуа, лигист, сторонник господина де Гиза вдруг станет твоим посланцем к герцогу Анжуйскому!

– Ты отказываешь мне в повиновении?

– А разве я обязан тебе повиноваться?

– Не обязан, несчастный?

– Откуда у меня могут быть такие обязательства? То немногое, что я имею, получено по наследству. Я человек бедный и незаметный. Сделай меня герцогом и пэром, преврати в маркизат мою землицу Шикотери, пожалуй мне пятьсот тысяч экю – и тогда поговорим.

Генрих уже намеревался ответить, когда услышал шорох тяжелой бархатной портьеры.

– Господин герцог де Жуаез, – возвестил слуга.

– Вот он, черт побери, твой посланец! – вскричал Шико..

– И правда, – прошептал Генрих, – ни один из моих министров не давал таких хороших советов, как этот дьявол Шико!

– А, наконец-то признаешь это? – сказал Шико.

И он забился поглубже в кресло, так что даже лучший в королевстве моряк, привыкший различать любую точку на горизонте, не увидел бы в королевской спальне ничего подозрительного.

Господин де Жуаез, хоть и был главным адмиралом Франции, тоже ничего не заметил.

При виде своего юного любимца король радостно вскрикнул и протянул ему руку.

– Садись, Жуаез, дитя мое, – сказал он. – Боже мой, как ты поздно пришел!

– Государь, вы очень добры, что изволили это заметить, – ответил Жуаез.

И герцог, подойдя к возвышению, на котором стояла кровать, уселся на одну из вышитых лилиями подушек, разбросанных на ступеньках.