Текст книги "Монсеньер Гастон Феб"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

И действительно, почти все противники, что скакали по оставленной незагражденной дороге, либо погибли, либо попали в плен, ведь король мужественно ободрял своих людей, а они со своей стороны мужественно поддерживали его.

Вот тут испанцы поступили так, как говорили перед боем: предоставили всю тяжесть сражения французам и гасконцам, за что их впоследствии жестоко упрекали. Ведь всего в одном льё от места стычки находился король и с ним двадцать тысяч кастильцев, и они могли бы, если бы атаковали португальцев с другой стороны, изменить ход сражения. Но они, напротив, держались смирно, говоря:

«Эти французы и гасконцы так хвастливы и надменны! Они хотели, чтобы им досталась вся слава сражения, пусть и завоевывают ее как знают, мы им мешать не станем!»

Итак, испанцы предоставили французам сражаться до пяти часов, не оказав им никакой помощи, и к тому часу те все были уже либо в плену, либо ранены, либо убиты. Король догадывался о том, что происходит, и хотел выступить вперед, но ему говорили:

«Монсеньер, это ни к чему; французские и гасконские рыцари поразили ваших врагов».

«Пусть так, – говорил король, – но надо идти вперед».

А они делали сотню шагов и опять останавливались, и невозможно было заставить их двигаться дальше.

Наконец к кастильскому королю пробился гонец с криком:

«Государь король, двигайтесь вперед, во имя вашей короны! Сражение под Альжубаротой идет плохо. Авангард почти весь погиб или в плену; у погибших одна надежда – на Бога, а у взятых в плен – на вас. Поймите это, государь король, скачите же скорее!»

Услышав эту весть, король Кастилии понял, что его обманывали. Он пустил своего коня в галоп, не слушая, что ему пытались возразить, и помчался к Альжубароте призывая:

«Скачите вперед, поднимите знамена! Во имя Бога и святого Георгия! Скорее! На помощь, на помощь!»

Но было уже поздно, солнце садилось, и те кастильцы, которым не хотелось спешить, чтобы успеть спасти французских рыцарей, отдающих жизнь за Кастилию, советовали подождать до завтра, поскольку уже наступает ночь. Король, однако, не желал ничего слушать и мчался вперед, а тем, кто уговаривал его вернуться, отвечал:

«Что же, мы дадим нашим уставшим врагам возможность отдохнуть и набраться свежих сил? Тот, кто советует это, не дорожит моей честью!»

И вот португальцы, полагавшие, что сегодня они кончили сражаться, увидели, что битва только начинается. К ним приближался король Кастилии с двадцатью тысячами воинов; исход боя был неясен: второй раз предстояло положиться на Божью волю. Оглянувшись, они увидели, что на руках у них тысячи две пленных, и подумали, что, если враги будут нападать спереди, а пленные в это время поднимутся сзади, сражение может быть проиграно в один момент. Королю пришлось принять жестокое решение, но необходимости противиться было невозможно. Был отдан приказ, чтобы каждый рыцарь предал смерти своих пленников.

Тогда началась уже не битва, а бойня. Никто из пленных не избежал смерти, как бы благороден, мужествен, знатен или богат он ни был. Рыцари, бароны, оруженосцы – все были убиты без жалости и сострадания. Ни мольбы, ни выкуп никого не могли спасти, ведь от исполнения приказа зависела жизнь убивавших. Когда некоторые португальцы хотели защитить тех своих пленных, с кем они уже договорились о сумме выкупа, англичане, особенно настаивавшие на этой мере, вырывали у них пленных из рук, говоря, что лучше жить, чем быть убитыми, и что в бою никто не может полагаться на слово врага. Фруассар пишет, что это было ужасно нерасчетливо: в тот субботний вечер португальцы лишили жизни столько пленных, что могли бы получить за них не меньше четырехсот тысяч франков.

Едва покончив с работой палачей, португальцы должны были вновь взяться за солдатский труд. Они как раз вовремя избавились от опасности сзади. Спереди к ним приближался на полном скаку кастильский король со всем своим войском, с развевающимися знаменами, на конях, одетых в броню подобно их седокам. Португальцы придерживались прежнего боевого порядка, поставив лучников и арбалетчиков по обе стороны дороги, лишенной заграждений, а в конце ее разместив испытанных воинов и самых смелых рыцарей под командой самого короля. От стрел кастильское войско пострадало меньше, чем французы, потому что его кони были укрыты броней. Итак, испанцы, воодушевленные надеждой на победу, прорвались в лагерь португальцев с криками «Кастилия! Кастилия!».

Они не знали исхода первой битвы, не знали о последовавшей за ней резне и полагали, что пленные воспользуются нападением, чтобы взбунтоваться и вступить в борьбу. В этом они ошибались: пленные уже были мертвы, они не могли ни дать помощи, ни принять ее.

Новый поток нападавших бился копьями и секирами, а лучники и арбалетчики с обеих сторон дороги осыпали их дождем стрел. Тогда-то король Португалии сдержал данное им слово: два раза он менял копье, два раза – меч и два раза – секиру. Испанцы поразились тому, что не видят никаких следов авангарда и ничего не слышат о нем, словно он разлетелся дымом.

Трижды их отбрасывали от укреплений, и трижды они бросались снова в атаку. Наконец король Португальский соскочил с коня и потребовал булаву. Ею он поразил дона Гомеса де Мендосу и гроссмейстера ордена Калатравы с братом, так что, когда опустилась ночь, испанцы были третий раз отброшены к подножию Альжубаротского холма.

Тогда король Кастильский и узнал о судьбе авангарда: что он целиком уничтожен, что погиб и его маршал Реньо де Лимузен, что не осталось в живых никого из славных французских рыцарей, приехавших помогать испанцам. И он увидел, что его люди бегут со всех сторон, а португальцы катятся на них подобно лавине. Самые преданные королю люди, окружавшие его, сказали ему: «Монсеньер, вам надо уйти отсюда: уже поздно, ваши люди бегут со всех сторон, каждый стремится спастись, фортуна сегодня против вас, в другой раз вам больше повезет, а теперь, монсеньер, удалитесь отсюда скорее, вот уже подходят португальцы».

Королю подвели свежего коня, на которого в тот день еще никто не садился; это был арабский жеребец, легкий и быстрый как ветер. Король вскочил в седло, пришпорил коня и вернулся в Сантарен, оставив на поле боя десять тысяч лучших рыцарей Франции и Кастилии. Да примет Господь милостиво их души!

Всю ночь португальцы и англичане не снимали доспехов, а на рассвете португальский король разослал во все стороны разведчиков, чтобы выяснить, что стало с противниками. Но все они вернулись, ничего не узнав: то прекрасное войско распалось и исчезло, словно испарилось.

Вот, господин граф, – заключил сир де Корасс, – то, что я могу рассказать вам о сражении под Альжубаротой; вы можете считать это сообщение достоверным.

– Но, любезный сир и сосед, – сказал граф, – вы говорите, что это сражение произошло вчера.

– Да, вчера, оно началось в час вечерни, монсеньер.

– А сколько же льё отсюда до Альжубароты?

– Кастильских льё примерно двести пятьдесят, если счет вести по прямой линии – словно Бог дал людям птичьи крылья.

– И сегодня утром вы уже знали во всех подробностях то, что рассказали мне сейчас?

– Сегодня утром, незадолго до рассвета, и я велел повторить мне все дважды, так как подумал, что вам это будет интересно.

– Вы были правы, сир де Корасс: это большая и очень печальная новость для Франции и Гаскони. Но скажите мне, как же вы узнали это? У вас есть вестники, оседлавшие ветер?

– Да, есть, – отвечал сир де Корасс, – и они мчатся даже быстрее ветра, монсеньер.

– И как же вы заполучили их? При помощи некромантии?

– Нет, монсеньер.

– Скажите же мне, Реймон, как это делается, – настоятельно просил граф. – Клянусь, что никому на свете, ни одной живой душе я этого не открою, не скажу ни слова: ни почести, ни сокровища, ни пытка не заставят меня открыть рот.

– Не знаю, следует ли мне говорить, – отвечал сир Реймон.

– Вам совесть запрещает эти делать?

– Нет, монсеньер.

– Значит, вы вправе сказать, – решил граф. – Я вас слушаю.

– Ну, так слушайте, – отвечал сир де Корасс, – потому что, клянусь спасением души, я расскажу вам, монсеньер, как все было.

IV

Вот что рассказал сир де Корасс графу де Фуа:

– Лет десять тому назад была у меня перед авиньонским папой большая тяжба с одним каталонским клириком по имени Мартин, весьма искушенным в оккультных знаниях. Судились мы из-за десятины, которую он хотел востребовать с моего владения Корасс и которая могла составить до сотни флоринов в год. Папа признал справедливость его притязаний – то ли потому, что у Мартина все бумаги были в порядке, то ли потому, что считал нужным оказать предпочтение Церкви, – и присудил ему право взимать десятину. Клирик схватил копию судебного решения и помчался в Беарн, чтобы немедленно получить то, что считал уже своим. Но я, будучи предупрежден, вооружил всех своих воинов и слуг и встретил его с таким огромным сборищем, какое никогда еще не являлось почтить духовную особу. Он приближался, держа в руке папскую буллу. Я тут же показал ему знаком, что дальше идти не следует, и сам встал перед ним со словами:

«Метр Мартин, неужели вы полагаете, что ваши бумаги заставят меня отречься от оставленного мне отцом наследства, когда я в силах оборонить его своим мечом? Если вы так думаете, то делаете большую ошибку, мессир, а если станете упорствовать в своем злокозненном намерении, то можете и жизнь потерять. Отправляйтесь куда-нибудь подальше искать себе бенефиции, к моему же наследственному достоянию, любезный клирик, вы не прикоснетесь, пока я в силах носить латы на спине и шлем на голове, а я надеюсь, что умру в них и что погребут меня в моих доспехах. Поворачивайтесь побыстрее и отправляйтесь либо в Каталонию, либо в Авиньон – как изволите, только чтобы в беарнском краю ноги вашей не было! Я вас предупредил».

«Это ваше последнее слово?» – спросил клирик.

«Нет, предпоследнее, а последнее будет „убью“«.

«Сир рыцарь, – заявил тот тогда с решимостью, которой я не ждал от человека в рясе, – вы не по праву, а силой отнимаете у меня доход моей церкви, опираясь на свою власть и вес в этом краю. Но имейте в виду, что, вернувшись в монастырь, я пришлю к вам такого ратника, каких вы еще не видывали».

«Убирайтесь к черту и присылайте кого хотите!»

Должно быть, он действительно отправился туда, куда я послал его, потому что месяца через три, ночью, когда я спокойно спал у себя в постели рядом со своей женой, в моем замке вдруг раздался страшный шум. Жена проснулась первая и схватила меня за плечо.

«Ты что?» – спросил я.

«Разве ты не слышишь?» – отвечала она.

«Ба, это ветер».

«Нет, сир, это не ветер, прислушайтесь. Похоже, дерутся или бьются на шпагах… О Господи, смилуйся над нами!»

Дрожа всем телом, она стала повторять молитвы.

Действительно, такого шума и грохота я в жизни еще не слышал. Казалось, что замок сейчас разрубят пополам от чердака до подвала; немного спустя в дверь нашей комнаты стали стучать, да так громко, что моя бедная жена каждый раз вскакивала с кровати. Мне пришлось признать, что происходит нечто необыкновенное, но я не решался подать голос, потому что боялся, как бы мои рыцари и слуги не сочли меня обезумевшим; я затаился и молчал. Как только колокол начал бить к «Анжелюсу», весь этот шум прекратился, мне удалось уснуть, и я поднялся в обычное время.

Оказалось, что все мои оруженосцы и слуги собрались и ждут меня – все они слышали адский шум, не прекращавшийся в течение ночи. Всюду были следы тех, кто производил этот шум: вся фаянсовая посуда была разбита, вся оловянная – измята и скручена, серебряная – почернела, словно ее обожгло люциферово пламя. И вся обстановка в замке была разбросана и переставлена: кухонная утварь оказалась в главном зале, а мебель из зала – в дровяном сарае, повсюду валялись дрова и щепки. Дня не хватило, чтобы привести все в порядок, а когда уже кончали, наступила ночь.

Эта вторая ночь была еще хуже первой: казалось, что начинается землетрясение, собаки на псарне выли, лошади в конюшне ржали, на деревьях вокруг замка кричали совы, в оружейной доспехи сорвались с мест и носились кругом, столы и стулья шагали на своих ножках, котелки и сковородки пустились в пляс – это было какой-то дьявольский шабаш. Жена моя рыдала, дрожала и молилась – все сразу. Я же сам соскочил с кровати как был, в одной рубашке, и, схватив меч, бросился в коридор, крича:

«Кто тут? Кто это шумит так?»

«Это я», – послышался голос.

«Кто ты?»

«Я Ортон»

«Кто же послал тебя сюда, Ортон?»

«Один клирик из Каталонии, по имени Мартин».

«А почему он прислал тебя сюда?»

«Потому что ты отказался платить ему церковную десятину, вопреки судебному решению папы Урбана Пятого. Я тебя не оставлю в покое, пока ты не отдашь Мартину то, что ему следует; он отпустит меня, когда удовлетворится полученным».

Я задумался, и мне пришла в голову одна мысль.

«Ортон!» – заговорил я вновь.

«Что?» – отозвался тот же голос.

«Слушай внимательно, что я тебе скажу».

«Говори».

«Служба у клирика не подходит такому молодцу, как ты; как я вижу, ты расторопный, предприимчивый и ловкий работник, а служба у клирика хлопотная и дохода не приносит; оставь ты его и поищи себе другое место».

«Не годится мне оставаться без места».

«Ну, я тебе отыщу другое, обещаю».

«Где же?»

«У славного рыцаря, который на своем веку зарубил больше врагов, чем у твоего монаха зерен в четках».

«А этот рыцарь богат?»

«Как король».

«И добрый христианин?»

«Как сам папа».

«Гм-гм… – протянул Ортон. – Его величество короле теперь без денег, папу отлучили от Церкви, а ты ничего не обещаешь всерьез».

«Так ты отказываешься?»

«Надо посмотреть».

«Ну, подумай…»

«А как звать этого рыцаря?»

«Реймон де Корасс».

«Так это ты?»

«Да, это я».

«Ты серьезно хочешь, чтобы я тебе служил?»

«Серьезно, только с одним условием».

«Каким?»

«Чтобы ты никому зла не делал ни внутри замка, ни снаружи».

«Да я не злой дух, – отозвался Ортон, – и не могу делать зло. Все, на что я способен, – это не давать тебе спать и тревожить тебя во сне, как мне приказал брат Мартин».

«Так вот оставь ты этого злого монаха».

«Я бы рад».

«И будь моим слугой».

«Договорились».

И вот с того самого дня, вернее, с той ночи, этот славный маленький дух так ко мне привязался в благодарность за вызволение его из-под власти злого клирика, что, не требуя никакого вознаграждения, посещает меня чуть не каждую неделю.

– А как же он вас посещает? – спросил граф де Фуа, очень внимательно слушавший рассказ сира Реймона.

– Только по ночам, когда я уже в постели. Я обычно лежу с краю кровати, а моя жена у стены. Он входит в комнату.

– Как он проникает к вам? – прервал сира де Корасса граф.

– Не знаю как, честное слово, – отвечал рыцарь.

– Это удивительно, – сказал граф. – Но продолжайте.

– И вот, он подходит к изголовью и тянет тихонько мою подушку. Я просыпаюсь и спрашиваю: «Кто там?», а он отвечает: «Это я, Ортон». Я говорю: «Отстань от меня, я хочу спать», а он отвечает: «Нет, хозяин, у меня есть новости для тебя, я несу их издалека». – «Откуда же?» – «Из Англии – либо из Венгрии, из Палестины, либо еще из какой-нибудь страны. Я уже два часа как оттуда, и вот какие события там случились». Жена моя закрывается одеялом, ее не видно, и Ортон рассказывает мне новости, а знает он все, что происходит на свете. Вот таким образом узнал я от него о необыкновенном сражении под Альжуба-ротой и, помня, что вы очень тревожитесь о своем сыне Ивене, поспешил сообщить вам, что он пока среди живых. А если бы оказалось, что он скончался, я бы велел отслужить заупокойные мессы и помолился бы о спасении его души, но предоставил бы слухам донести до вас известие о его кончине, а это случилось бы не так скоро, потому что отсюда до места, где произошла битва, добрых две недели пути.

– Чудеса прямо, – сказал граф де Фуа.

– Так оно и есть, – отвечал сир Реймон.

– А есть у вашего вестника еще хозяева?

– Чего не знаю, того не знаю.

– На каком же языке рассказывает он вам свои истории?

– На гасконском, самом чистом, какой только бывает.

– Повезло же вам заполучить такого вестника: и ничего вам не стоит, и не надо ему ни еды, ни одежды, ни жилья. Вот бы мне иметь такого! Только я бы хотел посмотреть на него. А вы когда-нибудь видели Ортона?

– Никогда.

– И вам не хочется на него посмотреть?

– Я об этом не думал.

– Обязательно надо вам взглянуть на него, сир де Корасс, а потом рассказать мне, на кого он похож: на четвероного зверя, дракона или птицу.

– Честное слово, вы правы, монсеньер. Теперь и мне захотелось, как вам, посмотреть на него.

– Правильно.

– Да, верно; при следующей же встрече я уж постараюсь взглянуть на него и увижу его, ручаюсь, если только христианские глаза могут разобрать, как он выглядит.

Так они порешили и, поскольку было уже три часа ночи, удалились каждый в свою спальню, а на следующий день, после завтрака, около девяти часов утра, сир Реймон распрощался с графом де Фуа и отправился в свой замок Корасс.

Прошло трое суток, и вот в середине ночи, когда сир де Корасс спал, как всегда, с краю постели, а жена его у стены, он почувствовал, что тянут его подушку, и спросил:

– Это кто?

– Я.

– Кто ты?

– Ортон.

– Что тебе нужно?

– Рассказать тебе важную весть.

– Какую же?

– Король Наварры умер.

– Не может быть!

– Это правда.

– Так он же совсем не стар еще.

– Ему было пятьдесят пять лет, два месяца, двадцать два дня, одиннадцать часов и семнадцать минут.

– А как же это произошло?

– Есть у тебя время слушать?

– Да, конечно.

– Ну, так слушай, сейчас расскажу.

Жена сира Корасса закрылась с головой одеялом, а Ор-тон начал:

– Да будет тебе известно, что король Наварры жил в городе Памплоне, когда пришло ему на ум обложить свое королевство налогом в двести тысяч флоринов; он собрал свой совет, изложил свое требование и объявил, что такова его воля. Совет не посмел возразить ему. Сейчас же были вызваны в Памплону самые именитые люди из больших и малых городов Наварры, и все они явились: ни у кого не нашлось мужества отказаться.

Когда все они прибыли в столицу и собрались во дворце, король объявил, зачем он созвал их, и сказал им, что ему нужно сейчас же, по настоятельной необходимости, получить двести тысяч флоринов, и потому он приказывает объявить о новом налоге, чтобы состоятельные люди платили по десять ливров, люди среднего состояния – по пять, а бедные – по одному ливру. Это требование привело нотаблей в большое смятение, потому что в минувшем году уже собирали срочный налог в сто тысяч флоринов по случаю свадьбы королевской дочери, мадам Жанны, выданной за герцога Бретани, и половина того налога до сих пор не была еще выплачена.

Представители городов попросили отсрочки, чтобы посоветоваться и обдумать дело. Король дал им две недели на размышление, и нотабли вернулись в свои города.

Слух об этом огромном налоге сразу распространился, и вся Наварра пришла в великое волнение, потому что даже самые богатые были уже сверх меры обременены небывалыми поборами, которые государь то и дело налагал на них. И все же в назначенный срок сорок нотаблей из всех частей королевства снова собрались в городе Памплоне.

Король принял их в большом дворцовом саду, окруженном со всех сторон высокими стенами; когда они вошли, он уселся на возвышении и приготовился слушать ответ своих городов. Ответ был у всех один: нотабли в один голос сказали, что невозможно назначать новый налог, когда прежний еще не взыскан целиком, потому что в королевстве не хватает средств. Король заставил повторить этот ответ, словно плохо расслышал его, а когда они кончили объяснять, сказал: «Плохо вы советовались, подумайте еще» – и вышел, заперев их в саду, куда им днем принесли хлеба и воды, причем столько, чтобы не умереть от голода и жажды. Там они просидели три дня, не имея никакого укрытия от солнца, и каждое утро он спрашивал их, нашли ли они решение, а они отвечали, что нет, и тогда он брал одного из них – первого, кто попадался под руку, – и тому отрубали голову.

На третий день, вечером, король угощал ужином красивую и любезную ему девицу в одном крыле дворца, и, когда он выходил из ее комнаты, направляясь к себе, его прохватило холодом в большом коридоре, так что до своей комнаты он добрался совсем продрогнув и повелел одному из слуг: «Нагрейте мне постель, потому что я дрожу от холода и хочу лечь и согреться». Слуга выполнил приказание, но, хотя он нагрел постель медной грелкой, этого было недостаточно: королю становилось все холоднее, он стучал зубами, и ему казалось, что мозг его костей замерз и обратился в лед. Тут он вспомнил про средство – о нем ему рассказывал знакомый врач: дать зашить себя в одеяло, смоченное спиртом. Он завернулся в одеяло, которое хорошенько пропитали крепким напитком, а затем один из пажей стал зашивать одеяло. Средство подействовало: королю стало гораздо лучше. А в это время паж, закончив шитье, хотел оборвать нитку, но она была очень крепкой и никак не поддавалась; тогда он поднес свечу, чтобы пережечь ее. Нитка тоже была пропитана спиртом и сразу вспыхнула, тут же загорелось и одеяло. В одно мгновение король Наваррский был охвачен пламенем, а так как и руки его, и ноги были стянуты словно саваном, он не мог ни освободиться, ни погасить огонь. Итак, он сгорел, испуская крики, и в ту же ночь преставился, провожаемый проклятиями.

– Да, – сказал сир де Корасс, – горькую историю ты рассказал мне.

– Это все правда, – отвечал Ортон.

– Надо мне завтра написать об этом графу де Фуа.

– А мне не хочешь ли ты что-нибудь еще сказать?

– Хочу.

– Что же?

– Я хочу спросить тебя, как это ты перемещаешься с такой скоростью.

– Правда, – отвечал Ортон, – я мчусь быстрее ветра.

– Значит, у тебя есть крылья?

– Нет.

– Так каким же образом ты летаешь?

– Больше тебе не о чем спросить?

– Послушай, Ортон, я бы хотел увидеть тебя, чтобы хоть немного представить себе, каков ты есть.

Тут жена сира де Корасса задрожала еще больше, чем обычно, и, не совладав со страхом, ущипнула мужа, а он обернулся и приказал ей тоном, не допускающим возражений:

– Лежите смирно, милая дама, потому что я тут хозяин и все будет так, как я хочу.

Дама покорилась и больше мужа не трогала, только слышно было, как стучат ее зубы от обуявшего ее ужаса.

– Ты меня слышал? – спросил рыцарь Ортона, видя, что тот не отвечает на его требование.

– Да, конечно, – отвечал дух, – но зачем тебе видеть меня? Довольно того, что ты меня слышишь, когда я приношу тебе важные и правдивые известия.

– Черт побери, – воскликнул сир Реймон, – я все-таки очень хочу увидеть тебя!

– Это бесполезно, – отвечал дух. – Лучше отпусти меня, и я улечу.

– Нет, – настаивал рыцарь. – Я очень люблю тебя, Ортон, но стану еще больше любить, как мне кажется, если увижу тебя.

– Что ж, если ты так хочешь этого, то первое, что ты увидишь завтра утром, когда встанешь с постели, буду я.

– Вот и хорошо, – сказал рыцарь.

– А теперь ты меня отпускаешь?

– Отпускаю.

И рыцарь повернулся к жене, не перестававшей дрожать, успокоил ее и сам уснул.

На следующее утро сир де Корасс рано проснулся и начал вставать, но жена его так и не уснула ночью, а потому сказала, что ей нездоровится и что она весь день пролежит в постели. Рыцарь, как ни настаивал, не мог убедить ее встать – так она боялась увидеть Ортона. Сам же сир Реймон, ожидавший исполнения своего желания, уселся на кровати и стал смотреть по сторонам, но ничего не заметил. Тогда он подошел к окну и раскрыл его, надеясь, что при дневном свете ему больше повезет, но все-таки не увидел ничего такого, что позволило бы ему сказать: «Ах, вот Ортон». Тогда, решив, что вестник обманул его, он оделся и отправился по своим делам. Жена его тоже не слышала никакого шума и не видела ничего необычного, а потому решилась наконец встать, и день весь прошел спокойно. Когда наступил вечер, рыцарь и его супруга улеглись спать, а в полночь сир де Корасс почувствовал, что его подушку тянут из-под головы.

– Это кто?

– Я.

– Кто ты?

– Ортон.

– Ну, Ортон, дай мне спать спокойно; я тебе больше не верю, ты обманщик.

– Почему ты так говоришь? – спросил дух.

– Потому что ты должен был показаться мне и не сделал этого, хотя и обещал.

– Так я же выполнил обещание.

– Неправда.

– Я не солгал, разве ты ничего не видел, когда сел на кровати?

– Где?

– На полу твоей комнаты.

– Да, – сказал рыцарь, подумав с минутку. – Правда, когда я сел на кровати, думая о тебе, я увидел на полу две длинные соломинки, крутившиеся и дергавшиеся, словно лапки паука-сенокосца, оторванные от тела.

– Это был я, – сказал Ортон.

– На самом деле? – поразился сир де Корасс.

– Да, мне захотелось воплотиться в таком образе.

– Хорошо, тогда завтра воплотись в другом, ведь мне так хочется узнать тебя, а значит, надо тебя увидеть.

– Ты можешь потерять меня, если будешь так упорствовать, – сказал дух.

– Почему же? – отвечал рыцарь. – Я ведь хочу увидеть тебя только один раз и больше просить не стану.

– Обещаешь?

– Клянусь.

– Так вот, первое, что ты увидишь, когда встанешь и выйдешь в коридор, буду я.

– Договорились, – отозвался рыцарь.

– А теперь ты позволяешь мне уйти?

– Да, и от всей души, я хочу спать.

На следующий день сир де Корасс проснулся в третьем часу, быстро оделся и открыл дверь в коридор, но ничего не увидел, кроме ласточки, пролетевшей через разбитое стекло к своему гнезду, прилепившемуся у одного из окон. Увидев сира де Корасса, птица стала кружить над ним. Он же терпеть не мог ласточек, потому что они будили его на рассвете своим щебетанием, и хотел ударить ее хлыстом, который был в его руке, но задел только кончик ее крыла. Птица издала жалобный крик и улетела через то же разбитое стекло. Сир де Корасс несколько раз прошелся по коридору, с одного конца до другого, оглядывая пол, и стены, и потолок, но не увидал ничего, что можно было счесть его вестником. Он очень рассердился и решил хорошенько выбранить Ортона следующей ночью.

И вот в обычный час рыцарь почувствовал, что из-под его головы тянут подушку, и, уже не спрашивая, кто это (он глаз не сомкнул, так был сердит), сразу накинулся с упреками на вестника:

– Так ты пришел, лгун и обманщик…

– Кому ты это говоришь? – спросил Ортон.

– Тебе, скверный дух, дающий обещания и не выполняющий их.

– Ты не прав, я выполнил то, что обещал.

– Разве ты не обещал мне, что я тебя увижу, выйдя в коридор?

– Да, так ведь ты меня видел.

– Ничего я не видел, кроме противной ласточки, чье гнездо я велю разрушить и выбросить подальше.

– Так я и был той ласточкой.

– Ба, не может того быть!

– Еще как может, ведь ты ударил меня хлыстом по крылу и у меня рука совсем онемела.

– Правда, – сказал рыцарь. – Прости меня, пожалуйста, мой бедный Ортон, я ведь не хотел сделать тебе больно.

– Я не держу зла на тебя, – отвечал дух.

– Хорошо, если так; тогда укажи мне, как мне увидеть тебя завтра.

– Ты все-таки настаиваешь? – прозвучал печальный вопрос.

– Как никогда.

– Смотри же, сир рыцарь, как бы я не перестал тебе служить: не буду больше являться к тебе и рассказывать, что творится на свете.

– Не может такого быть, ты всегда будешь приходить ко мне и станешь для меня еще дороже и любезнее, когда я тебя увижу.

– Надо исполнять то, чего ты хочешь, – проговорил Ортон.

– Да, надо – подтвердил рыцарь.

– Ну, что ж, пусть будет так.

– Ты согласен?

– Да. Первое, что ты увидишь завтра, когда откроешь окно столовой, выходящее на двор, буду я.

– Хорошо, иди теперь, занимайся своими делами, я еще глаз не сомкнул от досады, что не увидел тебя, а теперь очень хочу спать, – сказал рыцарь.

На следующий день он проснулся поздно, потому что накануне уснул лишь после полуночи. Он сразу испугался, как бы Ортону не надоело ждать его и не вздумалось убежать, а потому быстро соскочил с кровати, пробежал по коридору, влетел с разбегу в столовую и распахнул окно. И тут он очень удивился: во дворе среди сорняков, выросших на кучах навоза, паслась самка дикого кабана, такая крупная, каких он никогда не видел, с такими отвисшими сосцами, словно она вскормила не менее трех десятков кабанчиков, и такая худая – просто кожа да кости, да еще длинная морда, вытянутая словно охотничий рог и непрерывно издававшая странное хрюканье.

При виде этой твари сир де Корасс страшно поразился: он никак не мог представить себе, что его любезный вестник Ортон может принять такой облик, и решил, что это действительно дикое животное, изголодавшееся в лесу и прибежавшее во двор замка поискать пастбища посытнее. И так как ему неприятно было смотреть на такую жалкую тварь, он позвал слуг и псарей и велел им спустить собак и выгнать веприцу из сада, задав ей жару.

Псари и слуги выполнили его приказ и спустили собак со свор.

Увидев свинью, собаки помчались на нее, ощерившись, но схватить могли только ветер: когда они достигли ее, она вдруг исчезла – растаяла в воздухе.

Сир де Корасс так и не услышал больше своего любезного вестника Ортона, а вскоре и умер – ровно через год, час в час, минута в минуту после описанного только что происшествия.

Оставался друг его, по совету которого сир Реймон вздумал увидать своего вестника, граф де Фуа, чей сын Гастон почивал в часовне францисканцев-миноритов в Ортезе, тогда как Ивен, его брат-бастард, воевал в Испании.