Текст книги "Аргентинец поневоле (СИ)"

Автор книги: Александр Дорнбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Хочется счастья

Кредо

«Наплачешься ты за свой язычок», – сказала мне в детстве мама. Я и наплакалась. Но потом решила, что лучше буду смеяться. Ведь «смеха боится даже тот, кто ничего не боится».

А мир еще так не совершенен… есть над чем посмеяться.

Мои очень уважаемые читатели, мне ли объяснять вам, что смех бывает разный: можно смеяться над тем, кто упал в лужу, и над тем, кто ее аккуратненько обошел, над тем, кого толкнули, и над тем, кто толкается, над другими и над собой.

Мягкая улыбка, грустная ирония, горький сарказм – в общем, судите обо всем сами.

АВТОР.

НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК

Сегодня утром, проснувшись, я поняла окончательно и бесповоротно, что являюсь человеком необыкновенным.

И случается со мной всегда такое, чего ни с кем другим случиться не может.

Ну, например, однажды шла я из цеха в заводоуправление. И очень мне не хотелось туда идти. Морозец, солнышко, снег хрустит. А на пути – почта.

«Дай, – думаю, – зайду».

Захожу, таи души.

Работницы сидят, подремывают.

Чувствую, надо что-то предпринять.

Сообразила. Подхожу к окошечку с вывеской «До востребования» и протягиваю свой заводской пропуск.

На всякий случай, никто мне «до востребования» не пишет.

И вдруг, распахивается дверь, вбегает мужчина прямо к моему окошечку и свой документ сует. Я, конечно, возмутилась.

– Вы куда, товарищ, не видите что ли, – очередь.

И руку по локоть в окошечко засовываю.

А этот высокий, черный, в бобровой шапке, с длинным носом, кричит:

– Я уже вторую неделю перевод жду, в командировке я, прислать должны из Березовки!

И свою руку с документом в окошечко толкает.

А зима, в шубах мы, в одно окошечко две руки не входят.

Тут у почтовой работницы чувство женской солидарности сработало, она мой пропуск выхватила и говорит: «Уважать женщин надо, товарищ, пропускать вперед. Да вот девушке и перевод».

И протягивает мне перевод на 200 рублей на имя Ткачук Н. И.

А этот высокий, черный, в бобровой шапке, кричит: «Не отдам, мне это, я Ткачук Н. И.!».

– Нет, – говорю, – товарищ, кто первый взял, тот и получит, и потом я тоже Ткачук Нина Ивановна.

– Какая Нина Ивановна, – надрывается высокий черный, – я не Нина Ивановна, я Николай Иванович, мне это, из Березовки, мне еще тут две недели жить, да домой добираться. Мои это деньги!

Ну тут уж мы с почтовой работницей возмутились.

Почтовая работница говорит: «Тут Н. И. написано, сначала надо выяснить, вы Николай Иванович или Нина Ивановна».

А я стою, держу в руках перевод на 200 рублей, и совершенно точно знаю, что Нина Ивановна – это я.

И вдруг так нечаянно подумала, что в общем-то в Березовке у меня никого нет.

И что было бы хорошо, если кто-нибудь был.

А этот черный вдруг притих и так жалобно говорит: «Девушка, а вам из Березовки тоже должны были деньги прислать?»

И так мне вдруг обидно стало.

– А вам-то, товарищ, что? Должны, не должны. Прислали и все. Нашлись добрые люди.

А этот высокий совсем смутился и говорит: «Да что вы, если вам, так и берите, а я свои подожду, я все-таки Николай Иванович».

Ну тут у меня от прилива благородства горло перехватило, и я так небрежно перед ним этот перевод кладу.

А этот черный свое заладил: «Я Николай Иванович, а не Нина Ивановна, и не надо мне ваших денег».

«Вот это да, – думаю, – что же теперь…».

А почтовая работница занервничала, опять вмешивается.

– Кто перевод получать будет? – кричит. – Мне ваши деньги тут не нужны, разбирайтесь скорее, а то назад в Березовку отправлю.

Ну тут я рассердилась окончательно.

– Берите деньги, ради бога, и езжайте в свою Березовку.

А высокий свое.

– Не возьму.

И к выходу.

Я за ним.

– Слушайте, товарищ, ваш это перевод, ваш, нету у меня никого в Березовке, нету.

А этот высокий так внимательно смотрит и почему-то очень печально говорит: «И я думаю, если б вы из Березовки были, то я бы вас там видел, такую красивую женщину, да не запомнить».

Ну тут я совсем разозлилась.

– Пижон вы, товарищ, и не заговаривайте мне зубы, лучше скажите, чтоб вам на переводах имя – отчество полностью писали, и не нужна мне ваша Березовка.

А этот черный вдруг развеселился и говорит:

– А чего вы сердитесь, девушка, ведь если что, так вам даже и фамилию менять не придется.

Ну тут я повернулась и пошла. А этот высокий меня догоняет и говорит: «А ведь мы уже друг о друге чуть ли не все анкетные данные знаем, зря вы так».

И рядом пошел.

А теперь у меня в Березовке кто-то есть. И не кто-то, а Ткачук Николай Иванович, а фамилию мне, действительно, даже и менять не пришлось.

И Березовка, между прочим, очень даже неплохой город.

СЕКРЕТ ДОЛГОЖИТЕЛЬСТВА

Взъерошенный Сивкин швырнул пачку утренних газет та стол, скользнул взглядом по последней странице, заинтересовался:

– В Африке одна женщина шестерых близнецов сразу родила, – жизнерадостным голосом оповестил он отдел. – Вот это да! Бывают же жены, с такими до ста лет жить можно!

– Тебе, Сивкин, еще далеко до этого, – съехидничала копировщица Томочка.

Сивкин не успел отпарировать.

– Я читал, – вступил в разговор хмурый экономист Карпин, – лучшие жены – это японки. Всегда улыбаются, их специально с детства учат. Вот такую бы… – он безнадежно умолк.

– Нет, вы только подумайте! – возмутилась технолог Ольга Дмитриевна. – Японок им подавай! Интересно, а где тогда живут лучшие мужья? Я бы тоже хотела прожить до ста лет.

Семейная жизнь Ольги Дмитриевны состояла из сплошных встреч и расставаний. Ее муж, тренер, между поездками на соревнования иногда забегал домой.

– С вашим, конечно, тяжело, – запыхтел Каргин, – дома никогда нет, помощи никакой…

– А вы, Каргин, не сочувствуйте! – оскорбленно отвернулась Ольга Дмитриевна.

– Зато какие он сапоги в последнюю поездку вам привез! – утешила Томочка.

– Сапогами, Томочка, счастье не меряют, – Ольга Дмитриевна вздохнула. – И годочки тоже.

– Вот на Кавказе – все долгожители, слышь, Тома, – запоздало съязвил Сивкин.

Томочка не повела бровью.

Сивкин не представлял для женщин никакого интереса. Он был уникум: отец-герой с тремя детьми и постоянной женой.

– Тебя! Жена звонит. – Томочка протянула Сивкину телефонную трубку.

– Отвел, – закричал Сивкин, – все в порядке: Ленку в ясли. Юрку в садик, к Сашке в школу на родительское собрание вечером пойду. Хорошо, хорошо, в обед куплю, ты на репетиции не задерживайся. Пока! – Он повесил трубку.

– Нет, вы представляете – Кавказ… – Томочка мечтательно прикрыла глаза. – Муж бегает себе по комнатам, танцует лезгинку, я в это время жарю в лоджии шашлык, море под окнами плещется, и так – до ста лет.

– И сапог там никаких не надо, – поддержал Сивкин.

– С моей до ста лет не доживешь, – забубнил Каргин, услышав про шашлык. – Вчера за котлетами после работы два часа в очереди простоял, а она мне вечером из них углерод сделала.

– А ты сам жарь, – посоветовал Сивкин.

– Интересно, Сивкин, а вы со своей женой до скольких лет доживете? – иронически поинтересовалась Ольга Дмитриевна.

– Я? – Сивкин обернулся в дверях. – Со своей-то, да с Юркой, Ленкой, Сашкой – до ста, конечно! А может, и больше.

РАЕЧКА И КУДАШКИН

Кудашкин закончил диссертацию.

Шестой окончательный вариант он положил сегодня на стол шефа.

18 лет пролетели как один день. Мир шуршащих страниц, запутанных формул и сложных экспериментов пронзил однажды весной солнечный луч, и Кудашкин, подняв голову, вдруг увидел нахохлившегося воробья, сидевшего на форточке.

Кудашкин глубоко вздохнул, вышел на улицу и обнаружил в парикмахерской напротив их института неземное существо с небесными глазами.

Мастер Раечка порхала над клиентами, обволакивая их мыльной пеной и одурманивая немыслимыми духами.

Формулы закружились у Кудашкина в голове, холостяцкое сердце дрогнуло, он сел в кресло и дрожащей рукой ткнул палицам в свою небритую щеку.

Раечка грациозно блеснула опасной бритвой.

Теперь он заходил в парикмахерскую каждый день. И вот сегодня он решился пригласить Раечку на вечер в свой НИИ.

Белый корпус института казался Раечке сказочным дворцом, и этот человек был оттуда.

После небольших колебаний Раечка приняла его приглашение.

Кудашкин ликовал.

В пустынном коридоре института звучало отчетливое цоканье Раечкиных каблучков – до начала вечера оставалось еще около часа.

Кудашкин хотел показать Раечке свою лабораторию. Он думал, что ей это будет интересно. Эх, мужчины!..

Раечка явно скучала. Кудашкин суетился, что-то говорил, жестикулировал.

«Наука… – захлебывался Кудашкин, – на прошлой неделе я был в творческой командировке, обменивался опытом», – они остановились около стенда научно-технического общества – НТО.

«Опытом…» – Раечке тоже приходилось набираться опыта у Ольги Яковлевны из центрального салона, и как это делают научные работники, ей было интересно. Она почтительно смотрела на Кудашкина и на огромный стенд.

Но понять ей это было не под силу. На пустом стенде наверху блестели металлом буквы, в правом углу висел описок членов совета.

Раечка сделала несколько шагов по коридору.

«Комсомольский прожектор» – горел алый заголовок, в пустых реечках посвечивала все та же стена.

Жизнь била ключом.

Кудашкин попытался припомнить, встречались ли ему сотрудники комсомольского возраста. «Наверно, встречались», – он с умилением взглянул на Раечку.

Но ей надоело. Она взглянула на Кудашкина молящими глазами. До лаборатории надо было еще идти да идти. Но Кудашкин хотел показать товар лицом, он состоял во всех обществах.

«ДОСААФ» – этот стенд был насыщенным, половину доски занимала таблица с нормами ГТО, на второй половине с красочного плаката розовощекий физкультурник призывал заниматься спортом.

«Ну подождите, – кокетливо отказывалась Раечка идти дальше, – интересно».

Физкультурник произвел на Раечку впечатление. Кудашкину с трудом удалось оторвать ее от этого стенда. Интуитивно он чувствовал, что конкуренцию с физкультурником ему не выдержать.

Кудашкин впереди увидел какой-то новый стенд.

Раечка подпорхнула к нему. Кудашкин замешкался и услышал заливистый Раечкин смех. Что ее рассмешило? Он замер. «Совет ветеранов» – золотом давили массивные буквы. На пустом стенде посредине в рамочке помещалась единственная фотография.

Кудашкин глядел на нее в оцепенении. «С личного дела увеличили», – мелькнуло в голове. Раечка веселилась, она заглядывала в лицо Кудашкину, сравнивала со снимком. Внутри у Кудашкина что-то оборвалось.

– Ветеран! Ветеран! – заливалась Раечка.

Он потрогал себя за выбритый подбородок – седой бороды еще не было.

Раечка успокоилась.

– Где же ваша лаборатория, ветеран? – она поправила золотистую челочку.

Кудашкин безнадежно толкнул дверь – ему уже было все равно.

ПЕРЕЦ, ВАННА И ПОМИДОРЫ

Загар был светло-шоколадный, матовый.

Я стояла перед зеркалом, любовалась и сама себе очень нравилась.

Входной звонок прервал мое занятие. На пороге стояла соседка Ковылкина. Мы работали с ней в одном отделе. То, что она не успевала рассказать мне во время рабочего дня, она делала вечером в моей квартире, заходя за солью.

Я смирилась со своей участью.

– Который час? – без вступления спросила она.

– Половина десятого.

– Еще можно, – Ковылкина кокетливо поправила кофточку, – иду делать засолки к соседу, попросил.

«Не ко мне», – облегченно подумала я.

– О! Какой загар! Надень халат, ослепляешь. – Ковылкина завистливо причмокнула.

– Да?! Облезать начинаю. А не поздно идешь?

– Раньше не получается, дома куча дел, муж в санаторий уехал, все сама, – Ковылкина заторопилась, – бегу, Лев ждет. Она побежала вниз по лестнице.

– А соль, соль? – спохватилась я.

Ковылкина махнула рукой.

Вернуться к зеркалу я не успела. Опять звонок.

– Минуточку, – проговорила я, на ходу запахивая халат.

– Валя сказала: такой загар, и я пришел за кастрюлей. – Сосед Лев стоял в дверях, рассыпав по плечам черные кудри.

– Пожалуйста, – я подала кастрюлю, – приходите, если что надо.

Возвращаясь с работы, мы вышли с Ковылкиной на своем этаже.

– А чего это ты? – недоумевала я, – нанялась, что ли? Пусть с женой солят.

– Она в санатории, – Ковылкина с достоинством всунула ключ в замочную скважину, – а мы договорились, я – засолки, а Лев мне ванну кафелем обкладывает, сразим своих половин.

– А… – я закрыла дверь.

На другой день начальник распекал Ковылкину за ошибки.

«Опять засолка, – подумала я, – бедная, чего не сделаешь, чтобы порадовать любимого мужа облицованной ванной».

Через неделю Ковылкиной грозил уже выговор.

«Когда же это кончится? – с тревогой думала я, – и за солью не приходит».

Вечером Ковылкина зашла за солью.

– Который час? – с большим воодушевлением спросила она.

– Восемь.

– Жду Льва, я ему засолки сделала, а он сегодня обещал облицевать ванну. Сколько тушат фаршированный перец? Это его любимое блюдо, – Ковылкина сосредоточенно смотрела на меня.

– Полчаса.

– Бегу, – она заторопилась, – работы много.

Вечер был долгий и спокойный. Входной звонок разбудил меня.

– Ты перец фаршированный любишь? – унылая Ковылкина стояла на пороге.

– Ты с ума сошла, – возмутилась я, – половина первого.

– Пойдем ко мне, – Ковылкина с мольбой смотрела на меня. – Попробуешь.

Нетронутый стол, накрытый на двоих, ломился от яств. Два полных ящика с кафелем стояли около ванной.

– Пересолила и перетушила, – жестоко сказала я, мгновенно оценив обстановку, – горький перец.

На другой день, возвращаясь с работы, мы с Ковылкиной встретили соседа Льва. Он прижимал к груди букет цветов и коробку с тортом. Мрачная Ковылкина смотрела на торт.

– Жена приехала, встречаю… – пролепетал в смятении сосед Лев.

Мы молча вошли в лифт.

ПОДАРОК

Одуревшие от ночного полета, мы шли по зданию аэровокзала получать багаж. Мой сотрудник Петров, могучий и ленивый, шагал впереди. Он, конечно, мог предложить подождать его на скамейке, но эмансипация.

И сейчас Петров, как мощный ледокол, рассекал толпы пассажиров, а я скользила за ним по фарватеру.

Мы молчали весь полет и сейчас тоже. Я ужасно переживала. Командировка наша на завод была трудной, но закончилась хорошо и неожиданно.

Нам с Петровым в приложение к согласованной документации преподнесли в подарок дрель, как образец товаров народного потребления, которые завод выпускал по нашим чертежам.

Петрову пожали руку, а дрель вручили мне.

Петров, уже ясно представлявший себе, как пригодится ему дрель в саду или гараже, оскорбленно замолчал.

Я долго объясняла Петрову, что когда артистам после спектакля дарят цветы, то сначала их преподносят дамам.

– А ты, что, артистка, – пробурчал Петров, и дрель нести категорически отказался.

И сейчас я сгибалась под тяжестью импортной сумочки, из которой торчала злополучная дрель. В самолете я предложила ему сверло и ручку от дрели, но он не взял, заметив, что взяток не берет и что при согласовании надо было написать протокол разногласий, и что он обязательно свое мнение у начальства выскажет.

Глубоко задумавшись, я размышляла, что же нам вдвоем с дрелью делать.

Петров ничего не предлагал.

Багаж еще не привезли.

– Выпьем кофе, – сказал Петров, и также решительно пошел назад.

В буфете я поставила свою импортную сумочку на стоявший рядом стул, вынув дрель, положила ее рядом.

Мы выпили кофе и вновь пошли за багажом. Ждали долго.

«Пассажирку Цветкову, прилетевшую рейсом 5, просят пройти в комнату милиции», – объявили по радио.

«Дрель, взятка» – пронеслось у меня в голове.

– Ну, – сказал Петров, – иди.

– Зачем? – ахнула я.

– Тебе виднее, – заметил Петров, и я уловила в его голосе скрытое торжество.

– Пойдем вместе, – попросила я. Петров скривился, но пошел.

Молодцеватый капитан стоял перед столом, на котором лежала моя сумочка и рядом дрель.

«Забыла в буфете», – сообразила я, вдруг ощутив в руках необыкновенную легкость.

– Ваша? – спросил капитан, показывая на сумочку.

Я кивнула.

– А это? – он показал на дрель.

Беспомощно оглянувшись на Петрова, я молчала.

– Не забывайте, – строго сказал капитан, протягивая мне сумочку и явно собираясь закончить процедуру.

– Наша, – вдруг страдальчески выкрикнул Петров, и я вдруг заметила, какие у него детские пухлые губы.

– Документы, – сказал капитан, – предъявите документы. Вы кто такой?

– Наша, – подтвердила я, доставая из сумочки паспорт.

Капитан просмотрел наши паспорта и пожал плечами.

– В сумке были документы, ясно чья, – гениально мыслил капитан, – ну а дрель?

В его руках дрель смотрелась.

– Моя, – уточнила я, решив спасти дареную дрель, – сотрудники мы, вместе забыли.

Капитан думал.

– Моя, – выдохнул Петров с ярым блеском в глазах, – вместе мы, вместе нам ее подарили.

Капитан, улыбнувшись, положил дрель на стол и развел руками.

Рассекая толпы пассажиров, могучий Петров шел впереди.

С облегченной импортной сумочкой, ясно сознавая, что я не артистка, я скользила за ним по фарватеру.

НЕ ИМЕЙ СТО РУБЛЕЙ…

Друг обещал устроить мою жену в свой институт переводчиком в отдел информации. Она когда-то закончила факультет иностранных языков и знала два.

Как? Об этом уже трудно судить.

Уже четыре года она не работала. Бабушки у нас не было, в яслях Сережка беспрестанно болел, и вот мы пошли на такую жертву. Супруге с ее эмансипированными взглядами было трудно смириться с участью домохозяйки. Свое неудовольствие она высказывала мне все эти годы.

И вот, наконец, мы решили, что Сережа может пойти в садик, а она – на работу. Обещание друга пришлось как нельзя кстати. Я набрал его номер.

– Нет дома, – тоненько прозвучал голосок дочери моего друга.

Восприняв это как должное, позвонил еще.

– Уехал в командировку на две недели, – ответили мне.

Супруга продолжала укорять меня своей неудачной долей.

Позвонил другу на работу.

– На совещании, – сухо ответила трубка его голосом.

Посоветовал жене пойти поработать педагогом в школу.

С ужасом взглянув на меня, она замолчала. Через неделю набрал домашний номер друга.

– В командировке, – лаконично ответила его жена.

– Опять, – съязвил я.

– А он в командировке, как дома, а дома, как в командировке, – отпарировала она. В ее голосе мне почудилось что-то скрытое.

Вечером к нам в гости зашла студенческая однокашница моей жены. Тиская Сережку, ахала, сетовала на школьную жизнь и на трудности преподавания иностранного языка.

– Бездельники! – с чувством говорила она и с любовью рассказывала о своих сорванцах.

Жена напряженно слушала.

На другой день она впала в глубокую задумчивость. Это было непонятно и странно. Я привык отбиваться от упреков, доказывать и обещать.

– Лена, – виновато начал я, – ну вот друг приедет, и договоримся обо всем.

Жена молчала. Через несколько дней, придя вечером с работы, застал ее в необычном возбуждении. Сережка верещал, а Лена листала конспекты, бубнила по-английски, швыряла какие-то учебники.

Я молча пошел на кухню.

– Съешь что-нибудь, – разрешила она.

– В чем дело? – не выдержал я.

– Устроилась на работу, – небрежно обронила она, не удостоив меня даже взглядом.

– Куда? – застыл в дверях, вложив в свой вопрос всю доступную мне иронию.

– В школу, два пятых класса.

– Ну давай, попробуй, – злорадно усмехнулся.

Жена промолчала.

Утром повел Сережку в садик. Выходя из ворот детского сада, наткнулся на жену своего друга.

– Муж в командировке? – любезно поинтересовался я.

Она подозрительно взглянула на меня.

– Нет, дома. А у вас как дела? – она смотрела на детсад.

– Порядок, Лена работает, Сережка в садике. Привет передавай, – я побежал на остановку транспорта.

Вечером Лена вынула пачку тетрадок.

– Не мешай маме, – прикрикнул я на Сережку.

В этот момент раздался телефонный звонок.

– Привет, – услышал виноватый голос друга. – Звонил?

– Звонил, – я посмотрел на сосредоточенную Лену.

– Ну как жена? – друг чуть замялся. – Пусть заходит в институт, поговорим.

– Так не об этом звонил-то, – я выдержал небольшую паузу.

– А зачем? – друг насторожился.

– Понимаешь, неделю назад бутылку армянского коньяка выиграл на пари, – я помолчал. – Хотел тебя пригласить вместе попробовать…

Друг долго и трудно молчал.

– Жаль, – наконец выговорил он.

– Мне тоже, распили сегодня по случаю вступления Лены на трудовой путь.

Жена вопросительно подняла голову.

– Поздравляю, – хрипло выговорил друг.

– Спасибо, ну пока, звони, – я повесил трубку.

КАКИЕ МЕЧЕТИ В СТАМБУЛЕ?

Дима окинул взглядом накрытый стол. «Моя вечно занятая жена постаралась», – хмыкнул он удовлетворенно. Проверил иллюминацию. В полумраке комнаты загадочно светились елочные гирлянды. Серебрилось в бутылке шампанское.

Дима всей грудью вдохнул тревожный запах хвои и снял телефонную трубку.

«Все-таки здорово жена придумала: никаких компаний, Борис с Леной и мы». Он зажмурился, вспомнив последний институтский бал. «Как же давно это было. Пятнадцать лет! Не верится даже… А Ленка совсем не меняется. Ездит в турпоездки по заграницам, это у нее хобби. Борис – начальник цеха. Ну как же! Он еще в институте курсовые самый первый сдавал. А тут уже четвертый НИИ меняешь: то тема не та, то начальник не тот. Зато жена довольна своей журналистикой. Не поймешь, правда, когда отдыхает. Да-а-а-а».

Дима набрал номер телефона.

– Лена, ты? Ждем. Что? Бориса нет? Ну, приходи одна. К двенадцати-то он явится.

Осторожно положил трубку, и нежная мелодия воспоминаний зазвучала в ушах. Перед ним возник их огромный институтский зал, в углу нахмуренный Борька, а он с Леной кружится в вихре вальса. Затем сияющая Ленка в отблесках бенгальских огней прижимает к груди игрушечного мишку – приз за лучший танец. Тогда им было по двадцать три – и жизнь за институтским порогом казалась блестящим фейерверком.

Неожиданно раздался звонок. Дима кинулся к двери – на пороге стояла Лена.

– Таня! Гости! – Он помог Лене снять дубленку. – Ну, мадам, ты великолепна, как всегда.

– Бориса ждать не будем, – Лена повелительно взглянула на Диму, – подойдет! Для него главное в жизни – план, никаких интересов больше.

В комнату вошла Таня.

– С Новым годом! – Лена театрально чмокнула ее в щеку. – Читаем, читаем твои статьи. По-моему, на дверях этой квартиры уже табличку можно прибивать, что здесь живет такая-то. Не жалеешь, что ушла от нас с третьего курса в университет?

– Дима, – Лена повернулась к нему, – и ведь фамилией своей подписывается. Тебе это как?

– Не примазываюсь к чужой славе, – буркнул Дима.

Таня улыбнулась.

– Каждому свое. А ты побывала в международном круизе?

– Да, – Лена подошла к елке. – Ты знаешь, какие мечети в Стамбуле! – Она посмотрела на зеленые ветви с невысказанной болью.

– Успокойся, – сказала Таня, – садись за стол, побывала и хорошо.

– Не могу больше жить по-прежнему! – Лена отчаянно звякнула вилкой. На дизель-электроходе четыре бара и всю ночь работают…

– Бери салат, – вздохнула Таня, – селедку под шубой. Да, знаешь новость? Семеновы машину купили. А сейчас ремонт в квартире делают. – Семеновы были их институтские сокурсники.

– Не хочу никакого ремонта! – упрямо заявила Лена. – Ты знаешь, какие развалины в Афинах? Надоела такая жизнь! Противно! Муж каждый день с работы приходит в девять… – И Лена яростно куснула пирог с грибами. – План у него в цехе, видите ли! Начальником стал. Как выжатый лимон каждый день. А какие в Греции мужчины!.. – Она мечтательно отбарабанила мотив сиртаки.

– Ешь яблоки, сливы, – Таня подвинула к ней вазу, – в этом году в садах был урожай.

– В садах… – Лена презрительно сморщилась. – Ты знаешь, какие мы кушали фрукты? – Она, морщась, откусила черную сливу. Раздался звонок в дверь.

– Открой дверь, – Таня взглянула на Диму, – наверное, Борис.

Боря стоял в дверях, виновато улыбаясь.

– Ну вот, – злорадно воскликнула Лена. – Время пол-одиннадцатого! Зато план выполнили!

– Выполнили, – сказал Борис и устало сел за стол.

– Ну и хорошо, а теперь попразднуем. – Дима налил бокалы.

– Нет! Вы знаете, какие мечети в Стамбуле? – опять мечтательно прикрыла глаза Лена.

– Не знаю, но, наверное, увижу, – неожиданно сказал Борис. – Служебная командировка, только сегодня окончательно решили, кто поедет…

Лена, жуя пирог, жалко и растерянно заморгала.