Текст книги "Цой: черный квадрат"
Автор книги: Александр Долгов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Поезд «Москва–Таллинн». Июль 1991 года
И вскоре Цой вместе с музыкантами группы оказывается в скором поезде «Москва–Таллинн». Состав КИНО увеличился на одного человека: помимо Цоя, Каспаряна, Гурьянова и Тихомирова в него на полных правах вошел диджей Хаас. Музыканты сидят в вагоне-ресторане. Все курят и пьют шампанское. Под потолком на кронштейне подвешен телевизор, транслируется программа Центрального телевидения.
За столом обсуждается предстоящее выступление на фестивале в Таллинне, в частности, тот факт, что КИНО играет на большой сцене, а АКВАРИУМ на малой.
Тем временем по телевизору начинается передача Ивана Демидова «Музобоз» Традиционная заставка программы с перепевкой музыкальной темы из Маккартни удачно ложится на ритмичный стук колес поезда.
Иван Демидов рассказывает о предстоящем фестивале «Рок-саммер» в Таллинне:
– На фестивале «Рок-саммер» в Таллинне будут играть две ленинградские группы – КИНО и АКВАРИУМ. Группа Виктора Цоя своим концертом в Таллинне открывает тур по стране, приуроченный к выходу их нового альбома «Кончится лето». Кстати, в состав КИНО вошел новый участник – диджей, который играет в группе на равных с остальными музыкантами. Это очень смелое и нестандартное решение, которое ставит КИНО в один ряд с западными поп-звездами…
Все дружно чокаются за успех нового тура.
Таллинн. 20 июля 1991 года
Поезд «Москва-Таллинн» прибывает на перрон таллиннского вокзала. Дует легкий ветерок. С перрона видна крепостная стена Вышгорода. На перроне много встречающих – в основном это фанаты КИНО, которых легко узнать по одежде. Молодые люди одеты в черное. Кроме них музыкантов встречают телевизионщики. Есть даже съемочная группа из Японии. Японцы оживлены – проводники уже открывают двери, и пора приступать к съемке.
Первыми подбегают к дверям вагона местные секьюрити. Еще мгновение, и под визг фанов из вагона № 7 по очереди выходят с инструментами Юрий Каспарян, Георгий Гурьянов, Игорь Тихомиров, Алексей Хаас и Виктор Цой. Все они в черных очках, не выспавшиеся, слегка помятые. Выход лидера группы и кумира сопровождается бурей овации. Какой-то подросток исступленно кричит:
– Витя, посмотри на меня! В-и-и-тя-я, посмотри на меня!
Цой смотрит, улыбаясь, на подростка и вполголоса добродушно говорит самому себе:
– Лучше посмотреть, а то…
– …Еще обоссытся, – заканчивает фразу идущий рядом Игорь Тихомиров.
На перроне с помощью секьюрити образовывается живой коридор, – группа следует к своему лимузину. Внимание Цоя привлекает девушка японской наружности, стоящая в одиночестве и с интересом наблюдающая за ним. На девушке черные джинсы и красный свитер-водолазка. Совершенно непонятно, как она очутилась на перроне. Это Акико Ватанабе, которой Цой дал автограф в клубе «Котобуки». Но он ее не узнает. Секьюрити ловит взгляд Виктора и говорит ему с характерным эстонским акцентом:
– В этом году на фестиваль приехало много японцев – и музыканты, и журналисты, и даже зрители… Просто какая-то восточная экспансия.
Виктор не без любопытства поглядывает на японку. Их взгляды встречаются.
Но – время не ждет. Музыканты КИНО по очереди садятся в длинный лимузин, и вскоре под восхищенные взгляды окружающих машина медленно отъезжает.
Кто-то из знающих людей замечает:
– Вот это демократия, я понимаю! Вся группа в одном авто. Вчера, между прочим, музыкантов Гребенщикова посадили в автобус, а сам Боб поехал в лимузине.
– Вот поэтому Боб играет на малой сцене, а КИНО – на большой…
В здании концертного комплекса проходит пресс-конференция. Певческое поле возле комплекса запружено фланирующими людьми. Много людей и на террасе второго этажа, где знаменитая группа отвечает на вопросы журналистов. В конце пресс-конференции мужчина с бородой и бейджем, на котором написано по-английски «Erki Berends – press-chief» объявляет присутствующим в зале по-русски с эстонским акцентом:
– В заключение сообщаю, что новый альбом КИНО можно приобрести в пресс-центре за 25 оккупационных рублей…
По залу прокатывается шумок, присутствующие в зале московские журналисты возмущенно переглядываются.
– А теперь автограф-сессия Виктора Цоя, – объявляет бородач.
Виктора обступают журналисты, подсовывая ему программу фестиваля, конверты пластинок КИНО, афишки концертов. Виктор подписывается просто, везде и всем он пишет одно и то же: «Удачи! Виктор Цой». И снова замечает стоящую чуть в стороне японку в красной водолазке. Цой сразу узнает симпатичную девушку с вокзала.
Она походит к Виктору последней. Протягивает для автографа какую-то книжицу. Он машинально берет книжицу и уже собирается написать свое дежурное «Удачи! Виктор Цой», но вдруг видит на обложке свой собственный ксерокопированный рисунок – ветвистое дерево без листьев, и ручка замирает в его руках. Это его рисунок, и его собственный, такой знакомый почерк рядом: «Удачи! Виктор Цой»…
Он удивлен.
– Что это? – спрашивает девушку Виктор и, спохватившись, переспрашивает уже по-английски, но, кажется, девушка поняла его и без перевода.
– Это? Это японский фэнзин «Виктор», – тоже по-английски объясняет японка.
Она немного смущена.
– Простите, я не представилась. Акико Ватанабе, рок-журналистка, работаю корреспондентом токийской музыкальной программы «Как дела?» Этот автограф я получила после концерта в клубе «Котобуки». Я хотела бы договориться по поводу эксклюзивного интервью…
– Наверное, все-таки лучше сначала посмотреть концерт, – улыбается Виктор.
– Конечно, я с удовольствием послушаю КИНО в электричестве, будет с чем сравнить. Я была в «Котобуки» на вашем сольнике. Простите, но я боюсь, что после концерта вы будете недосягаемы. И интервью не случится, так что уж лучше сейчас. Мои ребята готовы.
Акико многозначительно показывает на лохматых японских операторов с камерой, ждущих в сторонке. Цой их помнит – они снимали его на вокзале.
Виктор с интересом рассматривает Акико:
– Что ж, давайте, только недолго.
– Отлично, нам хватит десяти минут.
Акико повелительно хлопает операторам в ладоши и говорит на японском:
– Быстро, работаем.
Съемка идет у большого окна концертного комплекса, откуда видна широкая панорама залива. Акико спрашивает, Цой отвечает. Виктор весьма разговорчив, ему нравится девушка, и нравится с ней говорить. Странная пара привлекает внимание окружающих. Но идет съемка, люди стараются не мешать работе и аккуратно перешагивают через многочисленные шнуры.
Интервью закончено. Цой стоит на том же месте и нервно курит. Он один. Акико с ним нет. Она уже отошла и разговаривает с каким-то японцем. Тот передает девушке конверт. Видно, что девушка чем-то расстроена. А ведь все было так хорошо…
Перед концертом Виктор тоже задумчив. Группа готовится к выходу на сцену, на Певческом поле давно собралась толпа. Темная сцена еще пуста. Но все готово к началу концерта. Усилители, микрофоны, инструменты. До начала выступления остается несколько минут. Уже слышен рев толпы. На огромном поле фанаты скандируют:
– КИ-НО! КИ-НО!
Цой, Каспарян, Тихомиров, Гурьянов и диджей Хаас идут по тускло освещенным коридорам к сцене. Крики толпы доносятся и сюда.
Концерт начинается с песни «Кончится лето». Позади музыкантов черный задник с эмблемой фестиваля – гитарист на фоне купола с надписью «Rock Summer 1991». Вокруг сцены плотные ряды фанатов группы. Людей много, даже слишком много. Где-то сбоку от сцены стоит и японская журналистка Акико, но Виктор ее не видит. В гуще толпы над головами реют знамена, одно из них черное, на нем хорошо читается белая надпись «КИНО».
Акико уходит с концерта, не дождавшись завершения. После КИНО на сцене появляются другие музыканты. Но девушке уже не до музыки. Теперь она неторопливо прогуливается по пустынному берегу залива. Вдали виднеется громада монастыря. Музыку с Певческого поля почти не слышно, и это хорошо. Слышен тихий плеск волн. Здесь хорошо думается. А девушке есть над чем подумать. В кармане лежит конверт с билетом на утренний рейс домой. А в памяти все еще звучат слова Виктора, сказанные им прямо во время интервью.
Она вспоминает его улыбку:
– Нас поселили в отеле «Олимпия». Вы тоже там? Что ж, встретимся утром во время завтрака…
А еще она вспоминает, как увидела Виктора в клубе «Котобуки». Кажется, это было очень давно, совсем в другой жизни. Тогда она казалась себе такой маленькой. А он, музыкант из далекой России – таким большим…
Она приехала сюда ради него.
И на вокзале смотрела только на него…
И снова она вспоминает, как, прервав обычный журналистский расспрос, Виктор с легкой улыбкой смотрит на нее и вдруг говорит:
– Из моего номера на четырнадцатом этаже открывается поразительный вид. Таллинн с высоты птичьего полета – это нечто, заходите, посмотрим на город вместе, мой номер 1414, легко запомнить.
Пойти? Или не пойти? Здесь другая страна. Другой мир.
Очень трудно принять решение.
Ночной Таллинн красив. Кое-где еще вспыхивают огнями проезжающие машины, но пешеходов на улицах почти нет. Город спит. Но в некоторых окнах высокого здания с неоновой надписью «Hotel Olympia» еще горит свет. Над отелем летают чайки.
Поднявшись на четырнадцатый этаж, Акико разыскивает номер, который назвал ей Виктор. Она хорошо запомнила эти четыре цифры. Один и четыре. И еще раз – один и четыре. Все очень просто. И одновременно – совсем не просто. Отыскав нужный номер, девушка стучится в дверь. Сначала долго никто не открывает. И вот, после мучительной паузы щелкает замок, дверь распахивается, и перед девушкой появляется сам Виктор. Кажется, он не удивлен – или это его природная восточная сдержанность?
Акико стоит у двери. Нужно что-то сказать. Обязательно нужно что-то сказать…
– Простите, я так поздно… Дело в том, что завтра я улетаю, и я обязательно должна была попрощаться с вами… потому… потому что… – Акико говорит по-английски, ей неловко за поздний визит, и она сомневается, что ей рады.
Но все это не то. Не сказано самое главное…
Ей очень трудно сказать эти слова, она непроизвольно переходит на японский и мучительно выдавливает из себя:
– Я люблю тебя…
Виктор не понимает, смотрит ей в глаза, отвечает по-русски:
– Что? Я не понимаю…
Акико опять говорит по-японски, она уже готова разрыдаться:
– Я люблю тебя, Виктор…
Наконец, он понимает Акико и молча смотрит на нее.
У нее кружится голова. Она чувствует себя чайкой, парящей над отелем, и перед ее глазами проносится ночной город – тот самый, на который так хорошо смотреть ночью с высоты птичьего полета. Виктор чуть отступает, впуская девушку в номер. Как хорошо! Она чувствует, что этот вечер может быть лучшим в ее жизни. Они смотрят в глаза друг другу. И теперь уже ничего не надо говорить. Они стоят на месте, но им кажется, что они медленно кружатся в танце. Еще мгновение, и их губы соединяются…
Киев. 18 августа 1991 года
Еще один город. Еще одна гостиница. Их много в его жизни. Теперь это – гостиница «Украина». Лимузин останавливается у главного входа. Виктор выходит из машины, и почти ничего не замечает вокруг. Он занят разговором с Каспаряном, который приехал вместе с ним. Вокруг нет людей; удивительно, но здесь вообще нет вездесущих фанатов. Гуляющая на длинном поводке лохматая собачка пускает струйку на одно из колес лимузина. Затем, учуяв Цоя, угрожающе рычит.
Цоя это веселит.
– Ой, как страшно! Боюсь, боюсь, – насмешливо говорит он.
Хозяйка собачки немного смущена:
– Джерри, как тебе не стыдно! Смотри, какие хорошие ребята, – стыдит она своего питомца и уводит собачку в сторону от лимузина. О группе КИНО она никогда и не слышала…
Уже входя в гостиницу, Виктор шутливо замечает:
– Юрик, ты не знаешь, почему меня перестали любить собаки?
Каспарян пожимает плечами:
– Главное, Витя, чтобы тебя не разлюбили фанаты, а собаки… Бес с ними.
В номере гостиницы накурено. Никто не звонит и не донимает вопросами. В такие минуты можно расслабиться. Можно взглянуть в будущее. А можно просто ничего не делать и курить сигарету за сигаретой. Они оба курильщики – Цой и Каспарян.
Работает телевизор, но его никто не смотрит. По Центральному телевидению показывают программу из цикла «Тайны ХХ века». На экране – черно-белая хроника Второй мировой войны. А за кадром звучит хорошо поставленный голос диктора:
– 10 мая 1941 года в 17 часов 40 минут заместитель Гитлера Рудольф Гесс взлетел с аэродрома фирмы «Мессершмит» близ города Аугсбурга на двухмоторном истребителе «Ме-110». В 22 часа 15 минут Гесс покинул самолет и на парашюте приземлился в Шотландии, где сдался в плен англичанам.
То, что говорит диктор – это сегодня не главное.
Главное – то, что они услышат потом.
А пока все тот же хорошо поставленный голос продолжает:
– В 1946 году международный трибунал в Нюрнберге приговорил Гесса к пожизненному заключению. Гесс находился в западноберлинской тюрьме Шпандау вплоть до 18 августа 1987 года – дня своего самоубийства. Возникает вопрос: почему 50 лет назад он улетел в Великобританию? Официальная версия гласит: Гесс летел с санкции Гитлера и вез английскому правительству предложения о мире или перемирии. До начала войны с СССР оставалось меньше полутора месяцев, и немцы не хотели воевать на два фронта.
– Но есть и другая версия, неофициальная, – вещает диктор в телевизоре, – Общеизвестно, насколько в руководстве Третьего рейха был почитаем оккультизм и, в частности, астрология. Гитлер, Гесс, Гиммлер и многие другие вожди нацистской Германии свято верили предсказаниям. Одно из них лично касалось Гесса. По словам предсказателя, он должен был закончить жизнь с петлей на шее – в 1946 году на территории Германии. Как известно, осенью 1946 года после окончания Нюрнбергского процесса все главные нацистские преступники были приговорены к повешению. Все, кроме Гесса. Гесс верил в предопределение. Поэтому в мае 1941 года полетел в Шотландию, якобы с миссией мира. Расчет верный – для того, чтобы изменить судьбу или хотя бы получить отсрочку, надо поменять среду обитания. Он обманул судьбу на 41 год. Любопытно, что в марте 1987 года Михаил Горбачев предложил освободить престарелого нацистского преступника, но англичане отказались. Как знать, может быть, для Гесса его освобождение явилось бы новым…
Программа прерывается на полуслове.
Теперь – самое главное. Дым зависает под потолком.
Появившийся на экране диктор Центрального телевидения объявляет о том, что через несколько секунд с официальным заявлением выступит Президент СССР Михаил Сергеевич Горбачев.
Важность момента нарушает Каспарян:
– Вить, он же, по-моему, сейчас в Крыму отдыхает…
– Ну, вот из Крыма, наверное, и поговорит с народом, – замечает Виктор.
Но все это немного странно.
Странно выглядит и Горбачев. За его спиной видна стандартная картинка Кремля. Лицо у Горбачева совсем белое, он не похож на человека, который две недели подряд загорал под крымским солнцем. Он вообще немного не похож на себя…
– Дорогие соотечественники! – Президент читает текст холодно и отстраненно. – Я обращаюсь к вам в критический для судеб Отечества и наших народов час! Группа заговорщиков из числа высокопоставленных чиновников на днях намеревалась осуществить государственный переворот. Это преступление было пресечено благодаря решительным действиям всех тех членов правительства, которым дорого понятие свободы. Все заговорщики арестованы и отстранены от занимаемых должностей. Генеральная прокуратура СССР возбудила уголовное дело в отношении всех лиц, участвовавших в заговоре.
В связи с тем, что Политбюро ЦК КПСС не выступило против государственного переворота, считаю, что оно должно самораспуститься. Со своей стороны, не считаю для себя возможным дальнейшее выполнение функций Генерального секретаря ЦК КПСС и слагаю соответствующие полномочия с сегодняшнего дня.
Верю, что демократически настроенные коммунисты выступят за создание на новой основе партии, способной вместе со всеми прогрессивными силами активно включиться в продолжение коренных демократических преобразований нашей Родины.
Они все еще курят. Каспарян и Цой.
А на экране телевизора появляется заставка с Кремлем.
– Вы смотрели официальное заявление Президента СССР Михаила Сергеевича Горбачева, – объявляет диктор.
В комнате висит тишина.
– Е…ать мой лысый череп! – наконец, говорит изумленный Виктор.
Каспарян молча тушит сигарету. Дела…
В открывшуюся дверь заглядывает администратор группы:
– Витя, только что звонил директор ЗООПАРКА, у них осенью десятилетие группы, спрашивает, будем ли мы у них выступать на юбилее…
Ему никто не отвечает. Администратор немного удивлен:
– Ребята, что с вами?
Но все по-прежнему молчат.
Киев. 19 августа 1991 года
Как хорошо, когда в туре есть время для отдыха. Когда-то на берегу этого озера с красивым названием Тельбин снимались кадры короткометражного фильма «Конец каникул». Шел далекий уже 1986 год, только начиналась перестройка, и было трудно представить, что из всего этого выйдет. «Дальше действовать будем мы», – почему-то рефреном звучит в голове Виктора. Жизнь меняется, но этот песчаный пляж почти не изменился. Все то же ветвистое дерево, все та же легкая рябь воды. Сегодня они отдыхают втроем. Цой, Гурьянов и Каспарян.
– Просто не верится, а ведь с тех пор пять лет прошло. Вроде все как было, вон дерево стоит, песочек, – ностальгирует Каспарян.
– Тогда холодней было… Да и радиации сразу после чернобыльской катастрофы, наверное, больше, – рассудительно замечает Виктор.
– Да, только красное вино нас и спасало, – вставляет свое веское слово Гурьянов.
– Вить, а помнишь, как ты, набравшись, свалился в канаву, а я тебя вытаскивал оттуда, – вспоминает веселое время Каспарян.
– Не-а, ни фига не помню, – вяло отмахивается Виктор, – А что, я действительно свалился? Неужели такой пьяный был?
Все дружно смеются.
– А помните, как нас у памятника чекистам на площади Дзержинского киношники разыграли? – вдруг вспоминает Гурьянов.
Ни Цой, ни Каспарян этого не помнят.
– Да мы с Тишей на травке рукопашный поединок устроили, – говорит Гурьянов. – А вокруг же расставлены таблички «По газонам не ходить», и режиссер, сволочь такая, испугался, что нас менты за это свинтят, и сказал нам, что в траве радиации больше накапливается. Ну, мы с Тишей оттуда выскочили, как ошпаренные.
И снова всем смешно. Это жизнь. Их жизнь.
Как всегда невовремя появляется взъерошенный администратор:
– У-ух, наконец-то вас нашел. Через полчаса настройка звука во Дворце спорта, Тиша уже там…
Его не слышат. Продолжают расслабленно валяться на траве…
Но у администратора есть и другие новости.
– Слышали, что народ говорит!? Министр внутренних дел Пуго, один из главных заговорщиков, застрелился, когда его брали дома… Говорят, что в Форосе двойник Горбачева отдыхал, а сам он в Москве все время был, – руководил нейтрализацией заговора. Личный советник Пуго был его осведомителем… Кстати, по радио объявили о том, что завтра в Москве состоится подписание нового союзного договора. Девять республик из пятнадцати его подписывают…
– Чувствую, скоро в Прибалтику будем ездить по визам, – безрадостно замечает Цой.
Пора ехать. Машина уже у пляжа. Отдых окончен.
Через несколько часов в киевском Дворце спорта. Цой и администратор выглядывают из-за кулис. Удивительно, но впервые за долгое время зал заполнен только наполовину.
– Почему так публики мало? – неприятно поражен Виктор.
– Организаторы сказали, что билеты пошли только перед самым концертом, а так месяц мертво стояли… Зато, по слухам, у ТЕХНОЛОГИИ на днях намечается аншлаг, – неохотно поясняет администратор.
– Где? – Виктор впадает в странное оцепенение.
– Здесь же. Через два дня. У них афиши по всему Киеву содраны. Это верный признак успеха. Я сам видел. А наши афиши висят нетронутые… Кстати, Витя, директор ЗООПАРКА опять звонил по поводу их юбилея. Что ему ответить?
Он ждет ответа, но Виктор будто во сне:
– Мы же в туре. Сыграть не сможем. Так и ответь…
Когда Цой выходит на сцену, его походка тяжела, словно в подошвы кроссовок залит свинец. Он с тоской смотрит в полупустой зал. Это какое-то другое время…
Другой мир…
Москва-Токио. Октябрь 1991 года
В Москве у него начинается депрессия. В своей московской квартире Виктор часто остается один. Выглядит он плохо. Вокруг беспорядок, квартира не прибрана, – повсюду пустые бутылки, разбросанная одежда, скомканные листы бумаги с черновиками. В руках Виктора акустическая гитара. В который раз он берет одну и ту же ноту, но все бесполезно – мелодия не рождается. Его занятие прерывает телефонный звонок. Виктор поднимает трубку.
– Цой – ты говно, – слышится мальчишеский голос в трубке.
Короткие гудки. Отбой. Кому-то понадобилось высказаться – его личное дело.
Виктор снова берет в руки гитару, и снова звучит прежняя нота. Бесполезно – мелодии нет. Размашистым ударом он с удовольствием разбивает свой инструмент о стену. Во все стороны летят обломки гитары. Нет ничего хуже, когда время стоит на месте. Или ушло. Нужно разобраться, нужно понять. Проходит день, второй, третий. Он все еще в квартире один. Только становится еще грязнее, и вокруг еще больше хаоса. Виктор то лежит, то сидит, то ходит, как лунатик со стеклянными глазами. Из комнаты на кухню. Из кухни в комнату. Периодически в квартире звонит телефон, но Виктор не отвечает. Такое ощущение, что он просто не слышит звонка. Иногда он останавливается посреди комнаты. Пьет из горлышка коньяк.
– Ты похоронишь группу, – реплика продюсера группы Юрия Айзеншписа звучит как приговор.
Другое мнение у администратора. Дело не в Викторе. И не в группе.
– Публике не нравится диджей. Люди хотят видеть старое КИНО, – пытается убедить продюсера администратор.
Половина зала. Теперь – нормальное дело.
– Во всех городах одно и то же – аншлаговые концерты у ТЕХНОЛОГИИ, наши билеты в продаже стоят мертво, без всякого движения, – слова администратора прочно засели в голове Виктора. Он слышит их слишком часто. И, наконец, наступает предел.
– Я больше не буду выступать в пустом зале, – однажды говорит Виктор.
Администратор в растерянности.
– Группе придется заплатить неустойку. У нас расписано больше двадцати концертов, – вяло сопротивляется он.
Но решение уже принято. Пустых залов быть не должно.
Иногда эти решения звучат жестко. Но по-другому нельзя.
– Я прерываю тур и распускаю группу. КИНО больше нет, – в один прекрасный день объявляет свои музыкантам Цой. Наверное, так будет лучше. Наверное…
Еще есть фанаты – они рисуют самопальные плакаты и требуют вернуть им любимую группу, еще есть Наташа, но что-то умерло, уже нет КИНО, а есть какая-то другая жизнь, и однажды Виктор принимает еще одно жесткое решение.
– Мы не можем быть вместе, – говорит он заплаканной Наташе. Все изменилось. И будет лучше, если они расстанутся…
Теперь он совсем один.
Тем неожиданней этот звонок.
Он машинально берет трубку. Машинально подносит к лицу.
Он устал. Он очень устал.
– Алло?
Это Акико. У нее встревоженный голос. Она опять говорит по-английски:
– Виктор, здравствуй, что с тобой? Ты, может быть, болен?
– Акико?! – нервы Виктора напряжены до предела. Не так-то просто сжигать мосты. Он вспоминает ту чудную ночь в Таллинне, ее смущение и растерянность, ее немного нелепое и такое неожиданное объяснение в любви. – Акико?! – Голос у Виктора дрожит, он не может говорить, потому что готов расплакаться – у него сдали нервы.
Да, это она. И она очень рада, что Виктор ее не забыл.
Ее голос звучит успокаивающе.
– Я счастлива… Только, пожалуйста, не молчи… Я так долго тебя искала… Кикудзи мне помог тебя найти… Не молчи…
Виктор приходит в себя. Это похоже на пробуждение. Он спал. Он слишком долго спал.
– Какое сегодня число? – неожиданно спрашивает Цой.
– Двадцать пятое октября, – она немного растеряна.
– Что-нибудь случилось?
– Да, случилось. – Она рада, что может первая сообщить ему эту новость. – Твоя песня «Кончится лето» на первом месте в национальном хит-параде Японии.
– Не может быть!
– Нет, это правда. Кикудзи отдал на радио ваш альбом. Он сказал, что песня продержится в хит-параде несколько недель. Тебе нужно как можно быстрее приехать в Токио.
Последняя фраза звучит как эхо.
От любви до ненависти один шаг. Когда-то в его парадной красовались совсем другие надписи. Но теперь пришло новое время. Спускаясь по лестнице, Виктор равнодушно скользит взглядом по загаженным стенам. Вот еще одна свежая надпись красной краской «Цой – гандон. Верни нам КИНО». Лучше не читать. Виктор быстро спускается вниз по лестнице. На улице он видит, как какой-то подросток колотит палкой по лобовому стеклу темно-синего «Москвича». Стекло идет мелкими трещинами. Увидев выходящего из подъезда Виктора, пацан смывается. Виктору все равно. Это его машина, но это не важно. Теперь многое стало неважно. Пройдя несколько шагов, он все-таки оглядывается, все так же равнодушно замечает, что шины его «Москвича» проколоты. Такая вот странная любовь…
На улице он ловит такси, садится на заднее сиденье. У него только спортивная сумка. Ему не нужно много вещей. Лишь самое необходимое. Машина едет в аэропорт, за окном мелькают облетевшие деревья. Скоро наступит зима, но в салоне машины жарко. А еще – водитель большой поклонник рока, и в его салоне работает «Радио Rocks».
От нечего делать Виктор слушает знакомый голос диджея:
– Мы продолжаем новости… Вчера в цирке на проспекте Вернадского прошел концерт, посвященный десятилетию группы ЗООПАРК. Кроме юбиляров, в нем приняли участие группы АКВАРИУМ, СЕКРЕТ, АЛИСА и другие. По словам очевидцев, самое горячее выступление было у ЗООПАРКА, а сам Майк был просто в ударе. Напомню, что двумя днями раньше с теми же участниками юбилейный концерт прошел в Ленинграде. Вчера же в Кремле президент обновленного Союза Михаил Горбачев вручил Михаилу Науменко недавно введенный Орден Почета, кавалером которого Науменко стал одним из первых. Поговаривают, что Горбачев сделал предложение своему тезке стать его советником по культуре… Теперь о печальном. Только что стало известно, что Виктор Цой… – Водитель бросает взгляд на Виктора через лобовое зеркало. – …сегодня улетает в Японию. Искать счастье на другом конце света. Что ж, скатертью дорожка… Вот скаламбурил… Давайте лучше вспомним группу КИНО, – хорошая была группа.
Потом звучит песня. Его песня. Его старая песня.
Я сижу и смотрю в чужое небо из чужого окна
И не вижу ни одной знакомой звезды.
Я ходил по всем дорогам и туда, и сюда,
Обернулся – и не смог разглядеть следы.
Но если есть в кармане пачка сигарет,
Значит, все не так уж плохо на сегодняшний день.
И билет на самолет с серебристым крылом…
– Пусть катится к своим узкоглазым!
Их крики слышны и в машине. Цой поворачивается к таксисту:
– Высадите меня подальше отсюда.
Тот понимающе кивает головой и проезжает дальше.
Выход бывшего лидера группы КИНО из машины остается незамеченным.
Его никто не провожает – и это нормально. Он с сумкой на плече идет по длинному коридору на посадку. Международный аэропорт охраняется. Впереди, на своем посту пограничник с собакой, и вид этой собаки вдруг напоминает Виктору совсем другую собаку. Где-то он ее уже видел. Может быть, во сне? Инстинктивно Цой замедляет шаг.
Пограничник спокоен. И собака должна быть спокойна, но она ведет себя странно. Скалит зубы, рычит на Виктора, и шерсть на ее холке стоит дыбом…
Для пограничника это знак, и он оживляется.
Остановив Виктора, просит его пройти вместе с ним. На обыск. Так положено.
В небольшой комнате охраны Виктора обыскивают уже двое. Пограничник, чья овчарка до сих пор скалит зубы, и второй – почти такой же. Они – как два братца из ларца…
Они что-то ищут. И что-то очень хотят найти.
Но Виктор не везет ничего запретного.
– Что вы ищете? Скажите мне, я вам подскажу! – наконец не выдерживает он.
– Гражданин, вас пока ни о чем не спрашивают…
Они перетряхивают сумку. Осматривают каждую щелочку. Прощупывают прокладку. После сумки наступает очередь самого Цоя. Его тоже ощупывают с головы до ног под несмолкающий лай собаки. Такое ощущение, что собака просто спятила…
Наконец вынесен вердикт:
– Все чисто!
Виктор может идти. Он выходит из комнаты и не слышит, как пограничники недоуменно переговариваются между собой:
– Ты что-нибудь понимаешь? – спрашивает один из пограничников.
– Нет, – пожимает плечами второй.
Они говорят о собаке. Это очень хорошо обученная собака. И если она лаяла, то обыск обязательно должен был дать результат. Но они не нашли ничего. И это странно.
– Да уйми ты, наконец, собаку! – наконец, раздраженно говорит один из них…
Уже в самолете Виктору снится странный сон.
Он стоит перед зеркалом и внимательно вглядывается в свое отражение. У него очень упрямый подбородок. Упрямее самого Цоя. Упрямее всех.
– Почему? – спрашивает Виктор у самого себя.
Но ответа нет, и тогда он вдруг просыпается и понимает, что действительно смотрит в зеркало. Он в самолете, размеренно разогреваются двигатели, а он заперся в туалете, тупо разглядывает себя в зеркале и никак не может добиться простого ответа на такой же простой вопрос:
– Почему?
А, впрочем, он пришел сюда не за этим. И сумку принес сюда не для того, чтобы смотреть в дурацкое зеркало и искать ответы. Он пришел за другим.
Виктор опускает глаза. Достает из кармашка сумки почтовые конверты. Медленно рвет их один за другим, бросая обрывки в унитаз. Он даже не смотрит, что написано на конвертах. Адрес получателя можно прочитать с закрытыми глазами: «Ленинград, ул. Рубинштейна, д. 13, Рок-клуб, Виктору Цою». Один, конверт, второй, третий. Виктор рвет письма. Зеркальное отражение Цоя смотрит на Виктора и криво усмехается.
Потом он возвращается на свое место в хвосте самолета. В иллюминаторе видно проплывающее мимо здание аэропорта, зажженные окна, маленькие фигурки стоящих на пандусе фанатов. Теперь их крики уже не слышны…
Самолет взлетает.
Цой смотрит в черноту иллюминатора.
Ну, вот и все…
В Токийском аэропорту совсем другая жизнь. Он чувствует это сразу, еще проходя по терминалу. Здесь тоже есть свои пограничники, своя таможня, свои правила жизни и обращения с вновь прибывшими. Но Виктора они не касаются. Он идет мимо пограичников, минует таможню, и никто его не останавливает и не обыскивает – он свободен. Он – свой…
В зале для встречающих Акико нет. Но зато есть много других людей – они подходят к Цою со всех сторон. Журналисты, телевизионщики с видеокамерами, девочки-фанатки. Его о чем-то спрашивают и о чем-то просят. Кому-то нужен автограф. Кому-то – пара слов для газеты. Японская речь перемежается английской. Все происходящее для Виктора – словно дежавю. Кажется, еще немного, и он увидит где-нибудь неподалеку смолящего сигаретку Каспаряна. И вот-вот подбежит администратор группы. И вот-вот нужно будет срочно ехать куда-то настраивать аппаратуру. Дежавю. Но Виктор по-восточному бесстрастен. Шестое чувство подсказывает ему оглянуться, и он видит Акико. Она стоит у стенки с желтым букетом цветов и лучезарно улыбается Виктору. Рядом с ней радостный Кикудзи. Нужно подойти, но пока Виктор очень занят – нужно быть вежливым, и он никому не отказывает в автографах. Тем более что здесь он чувствует себя настоящим Гулливером. Японцы такие маленькие. А ему так непривычно смотреть на людей сверху вниз…
