Текст книги "Заклинатель"
Автор книги: Александр Прозоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Что ты делаешь?! – Приятель клетчатого спрыгнул с топчана, кинулся на помощь.
Зверев отступил, выставил кулаки. Его противник поднырнул, провел стремительную серию быстрых ударов ему в солнечное сплетение, в живот, в область сердца. Удары были очень умелые, сильные – Андрей почувствовал их даже через поддоспешник. Он ударил ловкого врага слева чуть ниже уха. Тот отлетел к стене, врезался в нее головой, выпрямился, но от нового удара бухнулся в стену затылком и сполз на пол. Первый мужик тем временем, хрипло дыша, успел перевернуться на четвереньки. Или, точнее – на «третереньки»: на руку со сломанными пальцами клетчатый старался не опираться. Новик перевернул его ударом ноги и опять наступил на горло.
– Ты чего делаешь, парень? – хрипло поинтересовался один из бродяг. – Ты же его убьешь.
– А чего делать, – пожал плечами Зверев. – Я не убью – так он меня ночью зарежет.
– До ночи еще далеко. Или их выпустят, или тебя. Чего понапрасну грех на душу брать? Коли останетесь, так вечером, перед сном и задавишь.
– Ну не знаю… – Андрей почесал в затылке и отступил. – Ладно, до вечера подождем.
Новик снова прижался ухом к окошку на двери. Из милицейской комнаты доносилась ругань. То ли опять кто-то попытался с его оружием поиграть, то ли менты что-то поделить между собой не могли.
– Ты дурак, парень, и не лечишься… – начал приходить в себя тот, что в костюме. Клетчатый ничего говорить не мог, только хрипел. – Мы ведь пошутили просто… Сказал бы, что не дашь, и ладно.
– Так и я пошутил, – ухмыльнулся Андрей. – Вы разве не поняли? А теперь заткнись, ментов заглушаешь.
В отделении стало тихо. Либо стражам порядка надоело ссориться, либо они куда-то вышли. Новик глубоко вдохнул, крестообразно наложил руки на дверь, забормотал заклинание и резко развел ладони. Замок щелкнул, железная створка отошла на несколько сантиметров и замерла.
– Вот это да! – екнул мужик. – Кеш, ты глянь…
Зверев скользнул в коридор, защелкнул за собой дверь. Она тут же гулко содрогнулась:
– Эй, парень, ты чего? – громко зашептал мужик. – А мы?
– Вор должен сидеть в тюрьме, – напомнил ему Андрей. – Так что не чирикай.
– Ах ты… – Дверь опять дрогнула. – Ну погоди. Земля круглая. Еще встретимся.
– Ты совсем дурак? – постучал пальцем себе по лбу новик. – Если мы еще встретимся, я же тебя убью на месте. Нафиг мне такие друзья?
– Ну погоди… – Мужик отскочил от двери и вдруг завопил во всю глотку: – Помогите-е-е!!! Убива-ают! Побе-е-ег!!!
– Точно убью, – сделал себе пометку в памяти Зверев. – Зря до вечера отложил.
В коридор из дежурки выглянул монументальный Стас. Обнаружив праздно гуляющего арестанта, мент сдвинул брови и направился к нему. Андрей улыбнулся, вскинул правую руку, растопырив на ней пальцы. А потом резко махнул вперед. Грузик, под действием инерции выскользнув из рукава, описал короткую дугу и врезался тюремщику в горло. В висок новик бить не стал: череп ведь расколется – и труп. А на горле все мягкое – давится, срастается. За месяц заживет. Милиционер выпучил глаза, с хрипом повалился на спину.
Андрей прыгнул вперед, скакнул в дежурку. Краем глаза отметил дремлющего на скамье сержанта, но кинулся на капитана. Тот повернулся навстречу, вскочил, опустил руку к кобуре. Сержант открыл глаза и поднял голову – Андрей в этот миг уже посылал кистень дежурному в живот. Капитан сложился от боли – новик рванул из-под него кресло и опустил бедолаге на голову, выбивая сознание. Услышал щелчок передернутого затвора, присел, крутанулся в правую сторону, посылая кистень снизу вверх и грузик четко врезался в костяшки руки, что держала направленный ему в ребра «Макаров». Пистолет, естественно, улетел в стену, сержант взвыл, схватившись за руку, а грузик, описав полудугу, ударил его в горло.
– Извините, ребята… – Новик перевел дух, поднял руку и опустил кистень обратно в рукав. – Мне очень нужно уйти. А ты через недельку-другую поправишься.
Милиционер не ответил – потерял сознание. Андрей закрутился: его оружия не было ни на столе, ни на скамьях. Он хмыкнул, тихонько позвал:
– Са-абля?
И тут же услышал знакомый хрустальный звон со стороны оружейки. Именно там, на полу за решеткой, ее и бросили. Заговорить замок было ничуть не сложнее, чем открыть дверь в камеру. Вскоре новик опоясался, сразу почувствовав себя увереннее, поискал на полу остальное, но не нашел, захлопнул дверь и начал выдвигать ящики. В нижнем, поверх протокола, обнаружился и браслет.
За пластиковым стеклом послышались шаги. Андрей рванул саблю, встал возле двери и, когда она отворилась, тут же прижал клинок к горлу вошедшего стража порядка. Предупредил:
– Не дергайся, порежешься. Дверцу за собой прикрой. Молодец. Где мои кольца?
– У капитана, – сглотнул милиционер. – В кармане.
– Доставай.
Мужчина наклонился над дежурным, и новик тут же огрел его оголовьем рукояти по затылку. Жертва ткнулась лбом в пол. Андрей запустил руку в карман, к которому потянулся было мент, выгреб все его содержимое. Здесь были какие-то чеки, фантики, мелочь, ключи от машины и оба кольца. Свое добро новик вернул на место, ключи рассмотрел повнимательнее. Брелок сигнализации с одной кнопкой, два ключа с эмблемой в виде молнии. «Опель», что ли? Машина была бы кстати, пешим отсюда не уйти. Он выглянул в окно, на отдыхающие возле отделения машины, нажал кнопку сигнализации. Одна из машин, вишневая и с виду вполне новенькая, отозвалась коротким бибиканьем и подмигиванием фар.
Зверев еще немного постоял, раздумывая, потом снял пояс, ферязь, закатал оружие в одежду, свернув ее подкладкой наружу. В войлочном поддоспешнике и шароварах он не очень напоминал здешнего модника и внимания особо не привлекал.
– Ладно, пошли. – Он сжал в кулаке ключи и решительно вышел из дежурки.
Двое ментов курили на крылечке, и новик, не дожидаясь вопроса, сообщил:
– Банзай, ребята. Стоило папе позвонить – и я сразу свободен, как птица.
Он сбежал по ступенькам, небрежно насвистывая, направился к «Опелю», издалека вглядываясь в салон. Белый кружок с щелью для ключа зажигания справа от колонки, ручки на дверях, похоже, оттопырены. Значит, открылись центральным замком. Нужно решаться. Стоит хоть кому-то войти в дежурку – сразу поднимется тревога.
Зверев подошел к водительской дверце, снова улыбнулся ментам и попробовал рукой ручку. Та поддалась. Он резко распахнул машину, кинул сверток в салон, сел внутрь, сунул ключ в замок, повернул, вдавил сцепление.
– Эй, ты куда полез?! Эй, парень!
Двигатель застонал, медленно проворачиваясь стартером, и новик резко пнул педаль газа. Тут же послышался громкий рев. Как переключать передачи, он еще не забыл – воткнул заднюю, отпустил сцепление и дал газу, откатываясь навстречу бегущим милиционерам.
– Не стреляй! Это же Петькина машина! – услышал он громкое предупреждение, тормознул, переключился, рванул вперед.
Пассажирская дверца раскрылась, тут же захлопнулась – преследователь споткнулся и покатился по асфальту. Но вот в заднюю дверцу второй страж порядка вцепился, как клещ. Запрыгнуть не мог, но и не отставал.
Новик прокатился по двору, заехал за дом, вырулил на улицу, поддал газу… и ощутил прикосновение холодного ствола чуть ниже уха:
– Все, малыш, приехали. Тормози.
– Зачем? – пожал плечами Андрей и вдавил педаль газа в полик. – Дорога-то свободная.
– Тормози, говорю. Не то вентиляцию в башке сделаю.
– Нашел дурака. Мне четыре года за ношение оружия светит, еще лет пять-шесть – за четырех ментов, что я в дежурке оглушил, три – за побег, четыре – за угон… Всю жизнь в тюрьме провести? На хрена она мне такая нужна? Убьюсь сейчас лучше – и все дела. Как тебе столб на скорости сто двадцать?
– Останови машину, не то сам сейчас по мозгам получишь.
– А кто за рулем будет? Светофор впереди видишь? Или ты бросаешь свой ствол вперед, на пол к пассажирскому сиденью, или мы перед ним не тормозим.
– Хватит придуриваться, разобьешься. Хватит. Вот придурок… – Мент опустил пистолет и попытался выключить передачу, но Зверев схватил его за руку и продолжил давить на газ.
– Пистолет вперед. Смотри, красный. Пистолет вперед, быстро!
Стрелка спидометра перевалила сто тридцать, машина летела над улицей, не замечая выбоин, только колеса постукивали, как у поезда по стыкам рельсов.
– Тормози. Тормози, сволочь!! Тормо… Бля… – Страж порядка швырнул пистолет вперед, откинулся на спинку и начал долго и изощренно материться.
– Да ладно тебе, служивый, – сбросив газ, глянул на него в зеркало новик. – Вернешься на машине, станешь героем. Я ведь никого не убил и тебя не убью. Не психуй.
– Зачем тебе это надо, дурак безмозглый? Тебя все равно поймают! Нет никакой статьи за ношение холодного оружия, отменили. Только это не значит, что теперь с мечами и копьями по улицам ходить можно. Вот и взяли тебя. Профилактически. Помотали бы нервы часа три и отпустили. А ты на себя за пять минут статей, как закоренелый урка, навешал. Теперь сидеть по-настоящему будешь. Ты хоть понимаешь, что мы тебе, может, жизнь спасли? На тебе золота и антиквариата на полтора миллиона рублей висело. Заметил бы кто – стукнул по голове и закопал. За такие деньги немало праведников души продадут. А ты чего натворил? Идиот! Теперь сидеть будешь. Поворачивай назад, мы тебе хоть явку с повинной напишем. Половину статей снять сможешь.
– Спасибо на добром слове, служивый. – Притормозив перед оживленным перекрестком, Андрей свернул вправо, на широкий проспект, и вдавил педаль газа. – Да боюсь, вопросы вы глупые задавать начнете. Где документы, откуда я все это золото и антиквариат взял, почему тот, чье имя и адрес я назвал, в другом месте сейчас находится. А ответа у меня нет. Так что, извини, мне над этим подумать надо. Но в спокойной обстановке.
– Ты никуда не денешься. В отделении уже подняли тревогу, твое описание разослано, о машине – марке, цвете, приметах, номере – известно на всех постах. Твой арест – это дело нескольких минут. Стоит доехать до первого поста.
– Спасибо за предупреждение…
Новик увидел слева кроны деревьев. Похоже, там был большой парк. Он свернул к правой обочине, затормозил, тут же повернулся и одним слитным движением впечатал левый кулак попутчику в челюсть:
– Отдохни пару минут. А мне пора.
Андрей подхватил сверток, пересек проспект и быстрым шагом пошел к обнесенному каменным забором парку… который вблизи оказался кладбищем. Впрочем, планы Зверева это никак не нарушало. Ему нужен был тихий уголок, где можно посидеть, подумать. Где можно исчезнуть, не удивляя множество свидетелей таким потрясающим чудом. А что выход перекроют – так глаза отводить Лютобор его научил. Через оцепление он уйдет, даже если проталкиваться придется. И никто его не заметит. Хотя жить, постоянно отводя глаза окружающим – невозможно.
Здесь было тихо. Даже не верилось, что всего в сотне метров кипит жизнь большого города… Названия которого он так пока и не узнал. На кладбище пахло перепрелой листвой, шелестела листва, весело перекрикивались воробьи. По тянущейся между сотнями замшелых крестов, обелисков и раковин тропинке шли с сумками в руках две пожилые женщины в плащах, навстречу торопилась стройная длинноногая девушка, помахивая пустой пластиковой бутылкой.
Андрей отвернул на узкую тропку, что уходила меж могил в глубину кладбища, прошел по ней метров пятьдесят. Увидел ухоженную низкую загородку, за которой скрывались сразу три места упокоения, зашел внутрь, присел на скамеечку. Да, где еще так хорошо думается о жизни, как не на кладбище?
Итак, у него нет обычной для этого времени одежды, нет денег, нет документов, он не знает, где находится. Правда, у него имеются золотые перстни – но без документов легально их не сдать. А нелегально – наверняка попытаются обмануть, дадут треть цены, если не меньше. Ложку тоже никак не продать. На лом – она ничего не стоит. А в антикварный магазин опять же без документов не сунешься. Никого он не знает, ни у кого помощи не попросить. И даже на работу устроиться – тоже без документов сложновато.
– Прямо хоть на большую дорогу выходи, – закрыв глаза, откинулся на скамейку новик и… упал на спину.
Сквозь веки ощущалась ночная темнота, разрываемая только стрекотом цикад и лягушачьим кваканьем со стороны озера.
– Лютобор, ты здесь?
– Да, чадо. Ты опять вернулся. Мир будущего не принимает тебя. Похоже, там нет для тебя места. Того мира, о котором ты любишь рассказывать, не существует.
– Никогда не думал, что могу обрадоваться возвращению сюда из своего мира, – открыл глаза новик. – Ты ошибаешься, мудрый волхв, он есть. Мой мир существует. И я только что в нем побывал. Но меня снова выбросило к тебе.
– Мыслю я, Андрей, – потер подбородок старик, – правы можете оказаться вы оба. И ты, и зеркало Велеса. А вдруг твой мир существовал – но рухнул? Рассыпался. Исчез. Уцелели лишь малые осколки, в которые ты и попадаешь. Проживаешь этот осколок от края до края и опять возвращаешься сюда. Сюда, где для тебя есть постоянно прочное место.
– Этого не может быть. Не может! Наш мир, наше будущее – это не стеклянное блюдце, чтоб могло на куски расколоться и так дальше жить: кусочек здесь, кусочек там. Блюдце – оно или есть, или его нет. Из разбитого блюдца чаю уже не попьешь. Я видел свой мир, Лютобор. А значит, он есть!
– Всякое может быть, чадо. – Колдун вытянул руку над костром. Искры потянулись к его ладони, а следом, оторвавшись от дров, в кожу втянулось и пламя. Стало темно. – Кто же знает, каковы они, миры наши. Кто их видел, кто собирал, кто выращивал? На что они похожи? Может, на чашу. Может, на мозаику. А может, на горсть листьев, плывущих по течению широкой реки. Однако же я попытаюсь найти новое заклятие, которое сумеет вернуть тебя домой. И ты сам о таком подумай. Обучен ты уже неплохо, самому пора заговоры составлять. Месяц у нас с тобой есть. Час полнолуния ушел, надобно дожидаться нового.
– Я попытаюсь…
Новик спрыгнул с алтаря – и вдруг оказался лицом к лицу с волосатым существом, имеющим большие человеческие глаза, свиной пятачок, два направленных вниз клыка и объемистое пивное брюхо. Существо сказало: «Ой!» и с громким хлопком ушло в землю. Андрей кашлянул:
– Мне привиделось, мудрый Лютобор, или тут только что кто-то стоял?
– Не обращай внимания, – отмахнулся колдун. Он сладко зевнул, вошел в легкое облачко ползущего от озера тумана. И пропал.
– Пойдем, пойдем в кости поиграем, – подергал его кто-то за подол ферязи. Зверев опустил глаза и обнаружил упитанного суслика с длинными резцами, выпирающими из-под передней губы, с голубыми прозрачными глазками и стоящего на длинных ногах. Причем с копытами. – Пошли, цветок папоротника выиграть сможешь. Знаешь, чего с его помощью сделать можно? Золота несметно, любви любой, жизни бесконечной.
– Боже сильный, милостью твоей осени и строяй все на спасение рода человечества… – перекрестил суслика Андрей.
– Вот дурак, – нелицеприятно отозвался тот, наклонился и шустро влез в земляную норку.
– Любви, любви, любви… – зашелестели по траве толстые гадюки.
– Господи, спаси, помилуй и сохрани… – Зверев попытался их перекрестить.
Змеи не испугались, и он с ходу перешел на змеиный заговор Лютобора. Гадюки пропали, а над торопящимся к усадьбе новиком закружили серые крылатые твари.
– Это видели? – без всяких заговоров продемонстрировал обнаженную саблю Андрей, и нетопыри предпочли умчаться в другую сторону. Не совсем, в общем, безмозглыми оказались. Напоследок, возле самой дороги, ему попалась обнаженная девушка, что размеренно расчесывала свои волосы костяным гребешком.
– Не замерз, молодец красный? – вполне дружелюбно спросила она. – Коли холодно тебе – давай согрею. А коли жарко – то меня согрей.
– Извини, русалочка, сегодня не могу, и так замотался, – пробежал мимо Зверев. – Привет водяному.
– Не русалка я, суженый мой. Любава я, нареченная твоя, – проникновенным голосом ответила девушка. И надо сказать, что-то в душе молодого человека дрогнуло. Но он успел усвоить, что пристрастие к расчесыванию волос – первая русалочья примета. Во всяком случае, ночью, в голом виде и неподалеку от водоема. И хотя жениться на болотной диве молодец и может, счастья от такого союза не бывает никогда.
– Спасибо на добром слове, – Зверев повернулся к ней боком и продолжил отступать к усадьбе, – но у меня другая невеста есть. Уж извини.
– Ну а коли есть, так с нею в постели лежать надобно, а не по полям ночным шастать, – сурово отчитала его красавица, извернулась и на четырех лапах побежала к воде. И откуда они только взялись?
– Да-а, в полнолуние здесь гулять явно не стоит, – признал новик. – Не сожрут – так заморочат, заворожат, обманут.
Но он, к счастью, уже стоял у ворот. Его сегодняшнее приключение окончилось.
Москва
Разумеется, утром новик проспал все на свете. Его разбудил Пахом, посланный узнать, отчего молодой боярин не явился к завтраку.
– Это дело такое, Белый, – сладко зевнул Андрей. – Чем больше спишь, тем больше хочется. Ступай, я сейчас спущусь.
Подождав, пока закроется дверь, он откинул одеяло, спрыгнул на пол, хорошенько, до хруста костей, потянулся и начал одеваться. В здешнем мире существовало очень странное поверье – будто человеку голым спать нельзя. Мол, злые духи всегда готовы проникнуть в тело человека, если он спит без одежды или ходит, туго не опоясавшись. Зверев же привык спать обнаженным. Так и тело отдыхает, и к прохладному белью кожей прикасаться приятно, и вообще… Какой смысл в чистом постельном белье, если ложиться на него в одежде?
Он только успел натянуть поверх исподнего шаровары, когда дверь в светелку открылась, и внутрь с бадьей в одной руке и шваброй в другой вошла Варвара. Увидев новика, она округлила глаза, кинулась было назад, но Зверев успел поймать ее за руку:
– Ты куда, Варя? Подожди. Чего тебя не видно совсем? Где пропадаешь?
– Я не пропадаю, Андрей Васильевич. – Девушка старательно отводила взгляд. – Просто ты уходишь раньше, нежели я прибираться прихожу. А по вечерам я с бабами за прялкой сижу.
– Подожди… – не дал себя обмануть новик. – Захотела бы – могла бы и пораньше прийти. Или во двор выйти, когда я в усадьбе, или в горницу. Раз не вижу тебя – значит, специально прячешься. Почему? – Андрей взял ее за подбородок, повернул лицо к себе, посмотрел прямо в глаза. – Почему?
– За сердце девичье боюсь… – Зверев увидел, как по ее щеке скатилась слеза. – Прикиплю сердцем… Что потом станет с ним… Со мной… Как жить буду?
– Глупая… Все с тобой хорошо будет. Ты будешь счастлива. Ты всегда будешь все так же красива и счастлива… – Он наклонился и поцеловал мягкие, чуть солоноватые губы. – У нас с тобой все всегда будет хорошо.
На лестнице застучали шаги – девушка вырвалась из его объятий и кинулась застилать постель. Через несколько секунд в светелку вошел Василий Ярославович – в обтягивающей тело ферязи, украшенной спереди шелковыми и парчовыми вошвами с самоцветами, в подбитой драгоценным кротовьим мехом епанче на плечах, с саблей на поясе. Рукава рубахи были алые, атласные.
– Чегой-то ты к столу не выходишь, сынок? Никак занедужил?
– Зато хорошо выспался, – пожал плечами Зверев.
– Вот и ладно, – кивнул боярин. – Атласную рубаху надень, шаровары и сапоги яловые. Саблю, само собой, пристегни, но броня ныне нам ни к чему. В полюдье поедем, по имению, по деревням нашим. Глянем, везде ли порядок, как посеялись, сколько скотины опросталось, как косится, нет ли людей приблудных, не слышно ли о татях лесных али иных бедах. Старостам наказ дадим, себя покажем. Коли смерды господина долго не видят, мысли у них дурные появиться могут. Что руки над ними нет, что ослаб помещик, что на защиту его надежды нет более, а волю его можно не исполнять. Споры надо рассудить, с мужиками уговориться, коли не так что идет. Сбирайся, коней ужо седлают.
Боярин вышел, а Андрей понял, что остался без завтрака. Он открыл сундуки, достал парадную одежду – и опять поймал за руку скользнувшую было к дверям девушку, привлек к себе:
– Ничего не бойся. Все у нас хорошо будет. Все… – Он снова поцеловал ее горячие губы, отпустил и торопливо начал переодеваться.
Уже через полчаса он с Василием Ярославовичем выехал за ворота, повернул влево, к Литкам, и на рысях помчался по успевшей порядком зарасти за весну дороге. Следом, разумеется, скакали четверо холопов – как же боярину без свиты? Все шестеро мчались налегке: без чересседельных сумок, без заводных коней, без брони и оружия. Лук, щит да сабля на поясе не в счет. Это так, на всякий случай: если дичь встретится – подстрелить, если тать какой за земли помещичьи забредет – чтобы было чем зарубить или пристукнуть, а потом повесить. Тюрьма в усадьбе не предусматривалась. Своих провинившихся или пороли, или в «холодную», неотапливаемую кладовку на ночь сажали. Чужих негодяев, татей или душегубов тут же и вешали – там, где ловили. Дурные мысли держать кого-то годами взаперти, да еще и кормить на дармовщину никому в голову не приходили. Живешь честно – трудись. А не хочешь трудиться – значит, и жить тебе, собственно, незачем.
Обогнув озеро и миновав Сешковскую гору, боярин чуть придержал коня, позволив новику себя нагнать, и поинтересовался:
– Ты ничего не хочешь сказать, сын?
– Вроде нет, – пожал плечами Андрей. – Разве только… Ну порох мы весь спалили. Там, у Острова, во время битвы. В Москву ехать надо, покупать. Больше нигде не возьмешь. И свинец тоже купить нужно. А то у матушки скоро посуды свинцовой совсем не останется.
– В Москву? Да-а… – Боярин недовольно нахмурился, но кивнул: – Да, съездить надобно… Нашему брату Кошкину ты удружил в прошлый раз немало. Узнать надобно, как он ныне держится при дворе, что там творится. Может статься, и нам от милостей великокняжеских перепадет. Однако же о другом я тебя спрашиваю. После похода нашего ты к причастию так и не подошел, не исповедался, отпущения грехов не получил.
– Не нравятся мне попы из Филаретова храма, – после короткой заминки придумал Зверев отговорку. – Злые они какие-то. В Великие Луки я на службу в воскресенье съезжу. Там причащусь.
– Ишь ты, слуг Божьих на хороших и плохих делить начал, – хмыкнул Василий Ярославович. – Никак выше Бога себя ставишь? Может, пусть Он средь слуг своих зерна от плевел отделяет?
– Пусть, батюшка, – согласился новик. – Да только, когда я в храм прихожу, я же заместо Божьего лика их рожи созерцаю. На что мне такое удовольствие? Бог в моем сердце, он попам неподвластен. А через кого таинства принимать, я уже сам решу.
– «Бог в сердце», «через кого таинства принимать», – ухмыльнулся боярин Лисьин. – Экие ты речи вести научился! Небось от Лютобора ереси такой набрался?
– А при чем тут Лютобор? – тут же насторожился Андрей. – Он против истинной веры ничего не имеет. Сам мне советовал и на службы ходить, и крестик носить нательный.
– Да не бойся, не трону я твоего колдуна! – Василий Ярославович, пусть и ободряюще, но с такой силой хлопнул Зверева по плечу, что тот пожалел об оставленном дома поддоспешнике. – Пусть живет старый хрыч. А тебе, сын, весть одну хочу донести. Не один ты больше в роду бояр Лисьиных. Матушка намедни сказывала, тяжела она ныне. Скоро брат у тебя родится, Андрей. Кровь от крови, плоть от плоти моей. Не угаснет наш род, сынок. Нет, не угаснет. Жить станем – все недругам назло. И еще их всех переживем!
Боярин перешел в галоп, уносясь по узкой лесной тропе, и Андрею вместе с прочей свитой пришлось сильно постараться, чтобы не отстать от него в едко пахнущем горячей смолой сосновом бору.
Имение боярина Лисьина охватывало земли где-то верст на двадцать с севера на юг и около десяти с востока на запад. Но это очень сильно на глазок, поскольку большую часть земель занимали леса, и границы владений – явно не прямоугольных – терялись где-то в их дебрях. Боярин же ездил только по дорогам и весям, порубежья своего не проверял. Деревень под рукой Василия Ярославовича было десять, не считая выселок и лесных отшельников-бортников и промысловиков. Бутурли, Норково Сешково, Литки, Щекаткино, Каменево, Трощино, Быково, Ломыга и Мошкари. Считать «чистую» дорогу – то, чтобы объехать все, понадобилось отмахать километров двести. Однако времени поездка заняла изрядно – больше недели. В каждой деревне помещик застревал на несколько часов, вникая во все вопросы и жалобы, а в крупных селениях – где свыше десяти дворов, – останавливался и вовсе на целый день, а то и на два. Следуя за отцом, новик потихоньку начинал понимать хитрости здешнего управления.
Прежде всего, кормили боярина крестьяне. А вот службу государь требовал – с земли. С каждых ста чатей (около пятидесяти гектаров) помещик обязан был выставить на службу – в поход или на смотр волостному воеводе – одного воина в полном вооружении: в броне, с рогатиной, саблей, с двумя заводными лошадьми. Получалось, чем меньше крестьян работало в поместье – тем труднее было боярину свести концы с концами. Мало снарядить ратника – его еще кормить-поить надо, и самому с голоду не умереть, и усадьбу достойную отстроить, и детей поднять… В общем, все, что положено. А крестьяне, коих в учебнике по истории крепостными называли, на деле все на договоре земельной аренды сидели. То есть по осени оброк оговоренный заплати – и можешь на новое место уезжать. И крутись помещик с опустевшей землей, как хочешь.
Но и это еще не все. Оказывается, каждый родившийся, где бы то ни было, на Руси человек изначально считался свободным. То есть, будь его отец с матерью хоть десять раз в безнадежной кабале – но дети их могли спокойно уезжать на отхожий промысел, учиться ремеслу в любом городе или просто поселиться в другом поместье или на черных землях. [11]11
Черные земли – земли, принадлежащие государству.
[Закрыть]Получалось, много с крестьянина спросишь – уйдет. Мало – сам пойдешь по миру, разоришься. Государство – оно ведь бездушно, как механический автомат. Положенного ополчения не выставил – поместье в казну отходит. И нет ему дела до твоих стараний и неурядиц.
Вот и крутился Василий Ярославович, как только мог, и сыну решения свои пояснял. До обниманий и целований дело, конечно, не доходило – все-таки господин должен оставаться господином, а смерд – смердом. Однако же все жалобы боярин выслушивал внимательно, до бед или радостей снисходил. Кому скидку по оброку сделает, кому кусок пашни из пара прирежет, кому леса разрешит взять безвозмездно. Пусть строятся крестьяне. Лишний амбар, лишний овин, новая изба. Глядишь, и жалко бросать станет, коли мысль появится на новое место перебраться. Споры крестьянские помещик старался решать по совести, чтобы обид не оставить. Порою от себя проигравшему что-то для утешения подкидывал. Не добро, нет: новые права, дела новые, под них – отсрочку по оброкам. Дескать ставь ульи на медвежьей опушке, а оброка бортного пять лет можешь не возить. Вершу дозволяю поставить на озере и коптильню. И три года лишь на свой карман трудись, разживайся, радуйся. Время пройдет, пасека, коптильня, верша – все останется, доход приносить продолжит, оброк будет дополнительный. Не Василию Ярославовичу – так жене, сыну, внуку. Вперед всегда смотреть нужно, не одним днем жить.
Без раздумий боярин крестным отцом соглашался стать – пять крестин за поездку его случилось. Пирами, что старосты или даже просто мужики зажиточные закатывали, не брезговал, подарки принимал, сам всякую мелочь дарил – пуговицы, иголки, атласные ленты. Парням, что в возраст входили, свое хозяйство предлагал завести, залежи предлагал отвести, или вовсе лес под огневище. Подъемные обещал, отсрочку по оброкам, пока юнец на ноги встанет, коней, лемех, справу разную, железо и вовсе безвозмездно. Подъемные – это вообще главные оковы для смерда. Пока не расплатится по долгу – права уехать не имеет. А пока все отдашь, да еще сверх оброка, – лет десять пройдет, коли не более. Уже и дом отстроен будет, и двор, и пашня поднята, и жена, дети – куда уж тут уедешь. Коли над мужиком не изгаляться, ненависти в нем не вызывать – он уже до гроба никуда не денется.
Иных молодых людей к земле не тянуло вовсе – и боярин тут же начинал звать их в холопы. На жизнь вольную, красивую, нетрудную. В атласных рубахах гоголем ходить, одвуконь по Руси носиться, славу великую добывать. Да еще рядом с домом родным, чтобы порой в деревню отчую приехать, во всей красе показаться да девок, что ранее нос воротили, всплакнуть от зависти заставить. Серебро – сразу, служба – потом. О том, что только этой весной из полусотни холопов чуть не половина в землю сырую легла – Василий Ярославович, естественно, не поминал.
Так и ехали они от деревни к деревне, слушая, улыбаясь, хваля и соболезнуя, прощая и раздавая обещания – точно сенаторы перед выборами. Изредка, на проселках между деревнями, уставший боярин темнел лицом и начинал с завистью вспоминать законы Княжества Литовского и Польши, где шляхтич для своих крепостных – существо, стоящее выше Бога. Каждого может по своей прихоти судить и миловать, продавать или сажать на кол, назначать любое тягло, по своей воле брать в холопы, пороть, женить, разводить, забирать добро – и никто не смеет на господина пожаловаться. Вот это – настоящая власть, настоящие господа. Там родовитый боярин не должен унижаться, хитрить, выкручиваться, стараться быть добрым и справедливым в глазах простых смердов. Там кулак сжал, по столу хлопнул – вот и все уговоры. Все по-твоему будет. А кто недоволен: самого на кол, жену и девок холопам раздал – и пусть бабы новых рабов плодят. Авось, как-нибудь вырастут.
Впрочем этих вспышек хватало ненадолго. Потому как вспоминал Василий Ярославович и другое. О том, что бегут от такой жизни смерды литовские, польские и немецкие многими и многими тысячами. [12]12
Пахарям, что бежали из крепостнической Европы на Русь за свободой и селились вдоль Засечной черты, выплачивали из казны подъемные по пять рублей на семью. Благодаря расходным книгам известно, что таковых оседало до тысячи семей в год. А сколько беглецов приходило бессемейными, сколько их селилось в иных, более спокойных землях России – и вовсе несчитано.
[Закрыть]И коли смерд сбежал – найдут его, не найдут, а земля-то зарастает. Но ратника с нее ты все равно ставь! Посему крестьянин, который сам уходить от хозяина не стремится, все-таки надежнее.
Вернулись они весьма утомленными – не столько дорогой, сколько постоянными беседами, праздниками с плохоньким пивом и подкисшим медом, уговорами, спорами, попытками придумать что-то новое, способное принести прибыль для общего удовольствия. В усадьбе их ждала баня, обильный стол с вкусными яствами и терпкой мальвазией, три дня отдыха… И новый путь. Василий Ярославович сказал просто: «Хотим до Юрьева дня обернуться, сами оброк получить и со смердами счесться – нужно мчаться в Москву прямо сейчас».
И Андрей его прекрасно понял. Десять дней туда, десять обратно. Это даже без всяких дел они только в середине августа вернутся. А если еще и дела какие-то решать – раньше сентября наверняка не получится. Так ведь еще и тут по возвращении наверняка хлопоты найдутся.
