Текст книги "Битва веков"

Автор книги: Александр Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Татары появились перед гуляй-городом дальнего брода часа через два после рассвета. Видать, изволили поначалу позавтракать, помолиться со всем тщанием и уж потом подняться в стремя. Поначалу они гарцевали на удалении в полверсты, лишь изредка пуская одиночные стрелы. Андрей, Пахом и боярин Лавля так же редко отвечали – прочим лучникам сил выстрелить на такую дистанцию не хватало. Однако к врагу подходили все новые и новые сотни. Когда татар собралось около полутора тысячи, они разделились на отряды примерно по пять сотен, разъехались – и вдруг все разом ринулись на гуляй-город со всех сторон.

– Боже, мы погибли… – только и выдохнул боярин Афанасий, споро опустошая колчан в бойницу своего щита.

И это было истинной правдой: при раскладе в два лука против пятисот всадников ни единого шанса удержаться у защитников брода не было.

– Не дрейфь! – в голос заорал Зверев. – Стрелы кончатся, на тот берег беги!

Он тоже работал луком со всей возможной скоростью. Белые штрихи один за другим чиркали воздух в направлении темной конной массы и неизменно впивались то в лошадиную грудь, а то и во всадника. Несколько лошадей он даже сбил– таки с ног и наверняка застрелил не меньше трех татар. Внезапно правая рука схватила воздух: колчан полностью опустел.

– Пахом, Полель, пищали! – крикнул он, бросая лук под основание щита. – Остальным уходить! Илья, готов?! Все по одной команде… Ого-онь!

Три пищали выплюнули заряд картечи в басурманскую массу с расстояния всего в сотню шагов.

– Бежим!!!

Краем глаза он увидел, как Илья сгребает угли над струйкой белого дыма, вслед за ним кинулся к воде и, высоко подбрасывая ноги, помчался на ют берег. Позади послышался грохот – это щиты, перегородившие татарам путь, ценой своей гибели дарили служивым людям еще несколько мгновений для бегства. Над головой зашуршали стрелы. Свои – боярин Лавля и его холопы, добравшись до запасных пучков стрел, делали, что могли.

Еще несколько шагов…

– Свечи где-е?! – рявкнул Зверев, еще подбегая к щитам гуляй-города этой стороны. Он уже слышал, как за спиной заплескалась вода под копытами ворвавшихся на брод всадников.

– Здесь… – Афанасьевский холоп ждал его со свечой, словно служка деревенского попика. Зверев подхватил прислоненную изнутри к бревнам пищаль, язычком огня коснулся фитиля, развернулся и нажал на спуск, метясь в совсем уже близких басурман. Выпущенная почти в упор картечь не просто убила татарина – она оторвала ему голову и большой кусок плеча, заодно опрокинув кого-то, идущего чуть сзади. Князь бросил эту пищаль, схватил другую, зажег фитиль, высунулся, выстрелил. Потянулся за третьей.

Так же торопливо и злобно грохотали выстрелы и дальше вдоль щитов, перемалывая атакующих. Здесь, на броде, ситуация изменилась кардинально: татары не охватывали сразу со всех сторон, они шли через узость плотным потоком, мешая друг другу, и ни одна выпущенная картечина не пропадала даром. Частые залпы стремительно превращали людей и лошадей в кровавый, воющий от боли, шевелящийся и захлебывающийся в реке завал. И крымчаки, которые шли на Русь не погибать, а грабить, не выдержали, остановились. Перестали лезть в белый пороховой дым, в котором с нестерпимыми муками гибли их товарищи. Они натянули поводья, взялись за луки и обрушили на горстку храбрецов плотный ливень из стрел, проникающий, казалось, в каждую щель. Среди защитников послышались крики боли и ругань – очень многие из сотен и сотен стрел нашли-таки незащищенные места и впились в живую плоть. И тут вдруг с оглушающим грохотом на татарском берегу вздыбилась земля, взметнулось адское пламя, разрывая в клочья и подбрасывая в воздух человеческие тела и конские туши. Потом еще раз, и тут же – еще! Все заволокло дымом, звуки исчезли, превратившись в непрерывный звон, намертво залепивший уши. Прямо рядом с Андреем рухнул оземь татарин, упало конское копыто и человеческая пятерня, еще какие-то непонятные ошметки.

– За мной! – крикнул Зверев, но не услышал сам себя. Он взялся за бердыш, побежал вдоль щитов гуляй-города, толкая своих и чужих холопов и указывая вперед, потом ринулся через реку в стелющийся по земле дым. В отличие от всех остальных, он знал, что никаких поражающих элементов в закопанных минах не было, а значит – очень много татар не убито, а просто оглушено. И их нужно добить, пока они не пришли в себя.

С саблями и бердышами защитники брода опять пошли через реку, выискивая уцелевших после взрывов врагов. Но нашлось таких на удивление немного.

Вскоре слабый ветерок все же развеял белые клубы, и стало видно, что все крымчаки, что сохранили рассудок рядом с местом взрыва или поодаль от него, не просто отошли – они умчались так далеко, что ни единого разбойника не осталось вообще в пределах видимости. И было понятно, почему. Насколько хватало глаз, земля вокруг была усеяна ошметками мяса и костей, кусты и кроны деревьев приобрели зловещий багровый окрас, вода в реке стала мутной от крови и продолжала окрашиваться из-за огромного числа мертвецов, легших на броде в момент штурма, и кусков плоти, нападавших после подрыва фугасов.

– Надеюсь, теперь они поймут, почему здесь горел только один костер, – высказал надежду Зверев. – И лучше, если они не поймут, что именно произошло на самом деле. Ну что, боярин Афанасий? Вели трофеи собирать. Будем «дуван дуванить» [10]10
  «Дуванить дуван» – казацкий термин, означающий дележку добычи.


[Закрыть].

Татары вблизи дальнего брода и вправду больше не появлялись. Зато ближе к вечеру в сопровождении десятка холопов примчался боярин Басманов, сверкающий начищенными пластинами бахтерца:

– Что случилось у вас, бояре? – с тревогой спросил он, спешиваясь возле костра. – Трубеж у Рязани от крови покраснел, средь горожан слухи нехорошие пошли.

– Ну как чего, Алексей Данилович? – незаметно подмигнул боярину Лавле Андрей. – Как пошли на нас ныне татары лавой огромной, то поперва не сдержали мы сего натиска, отступили до реки, а потом и далее. Но тут как крикнет боярин Афанасий: «Не посрамим земли русской, славяне!» – и встали мы, значит, накрепко поперек брода. Он саблей направо и налево машет, басурман в клочья рубит, я бердышом их на кусочки кромсаю. А брод-то узкий, ни обойти нас, ни объехать. Так мы их всех и порубали, пока не кончились. Но их немного было, татар-то. Тысяч пять, не более. За два часа управились.

Опричник, естественно, такой басне не поверил. Однако два десятка мертвецов в реке и несчетное число кровавых ошметков, разбросанных вокруг, явственно доказывали, что схватка была жаркой.

– Верно ли так, боярин Афанасий? – переспросил опричник.

– Нечто сам не видишь, Алексей Данилович? – увильнул от ответа боярин Лавля. – Скажи лучше, как там Рязань? Держится?

– Рязань татары не тронули. Токмо стрелы маленько побросали да слова непотребные кричали. Вчерась хотели к беженцам в Заречье прорваться, через гуляй-город князя Воротынского, да не смогли. Пока стрелы метали, так сила вроде на их стороне была, но как на приступ пошли, то и Рязань подсобила: ядра из города до басурман долетали и убивали многих, и мужики охотчие из черного люда на помощь пришли. Поняли, что несладко придется, коли через реку крымчаки прорвутся. Отстояли брод, в общем. Сегодня, как все видели, на вас они навалились, да токмо… А что за взрывы такие у вас тут случились? – спохватился боярин Басманов. – Люди решили, то вы сами себя подорвали, дабы в полон не попасть.

– Пушкарь рязанский мне три бочки пороха отсыпал, помнишь? – кивнул Андрей. – Так вот они и взорвались. Такая вот случилась незадача. Однако же татары после сей напасти ушли.

– Мыслю, совсем ушли, – ответил Алексей Данилович. – До подхода рати князя Хворостинина дня два али три осталось. Посему окрестности татары пограбить всяко не успеют, и броды им более ни к чему, но вы не расслабляйтесь, княже. Мало ли что…

Следующим днем рязанские пушки грохотали с утра до вечера – однако вблизи дальнего брода не появилось даже малого татарского разъезда. Еще день прошел в тишине и неведении, а на третий – через брод на юг много-много часов шли закованные в броню рати, спешащие догнать и наказать за набег захватчиков. Для дюжины ратников это означало, что их служба завершена.

– Что про битву нашу сказывать, княже? – уже покидая брод, поинтересовался боярин Лавля. – Собранного у убитых оружия на три тысячи сраженных никак не хватит. Самое большее на полсотни.

– Говори: «Вспомнить страшно», – засмеявшись, ответил Зверев. – Ну и про то, что я колдун безбожный. А остальное досужие сплетники и сами додумают. Год-другой пройдет, про доказательства и спрашивать за давностью перестанут.

– Зачем тебе это, князь? Лучше бы других воинов сей хитрости научил.

– Смысла нет, боярин, – пожал плечами Андрей. – Дважды такие хитрости не проходят. Шнур горит долго, заманить врага на место подрыва трудно. Коли многие про секрет знать будут, то вскорости татары уже настороже будут и на месте с дымком толпиться перестанут. Так что на следующий раз нам другую хитрость придумывать надобно. Лучше татарам и болтунам всяким про колдовство и силу нашу нечеловеческую сказывать. Пусть боятся!

В Рязани вместо праздника вернувшиеся служивые люди застали траур. В битве у ближнего брода полегло больше полутора сотен храбрых молодых мужчин, да еще несколько десятков горожан, в том числе детей и женщин, посекло стрелами, что в большом количестве для острастки пускали через стену в сторону лагеря татары. Вроде бы и наугад – да в осаде людей за стены столь много набилось, что промахнуться оказалось трудно. Среди прочих жертв оказался и холоп Андрея Сергей – так и не очнувшийся после давешней стычки у Тысьи.

Правда, свалившаяся на защитников дальнего брода слава принесла и вполне конкретную пользу: когда князь Сакульский стал интересоваться, где ему найти ушкуй до Свияжска, один из купцов предложил доставить его туда бесплатно, в благодарность за избавление родичей от татарской петли. Когда же Зверев со скарбом и людьми погрузился – то за небольшую доплату уговорил корабельщика доставить его и вовсе к самому поместью.

Обреченный

Андрей толком и не запомнил, как провел месяц в выделенном царем уделе из завоеванных земель. Варя, дважды пережившая его смерть: сначала при объезде ближних земель с известием о близости татар, а потом при подрыве пороха на дальнем броде, который в Рязани приняли за жест отчаяния, – совершенно обезумела и не желала отходить от любимого ни на шаг. Путь в земли, что Андрей отвел ее сыну, женщину успокоил мало. Она пребывала в уверенности, что больше с князем уже не увидится, и пила его любовь, как алкоголик – хлебное вино: без ограничений, без памяти, без оглядки на окружающих.

Наверное, она не сумела бы расстаться с любимым вообще – если бы не всемогущий материнский инстинкт. Варя знала, что отведенный сыну удел – это хороший шанс обоим сыновьям выйти из люда «черного» в люд «служилый». Причем – в боярское сословие. И ради этого она собой пожертвовать смогла. Когда через месяц после их приезда у причала остановился купеческий струг, который шел вниз по течению с грузом меда для московского торга, она смиренно позволила князю договориться с корабельщиками и взойти на борт. Это было совсем не трудно – из десяти холопов, что выехали из имения зимой, у князя Сакульского осталось только двое бойцов. Пахома Зверев, пусть и с большим трудом, уговорил сделать для младшего Андрея то же, что когда-то дядька совершил для него: научить искусству владения оружием. Карасик остался для излечения – после тяжелой раны он все еще хромал – и для общей поддержки. Наместнице в первое время наверняка пригодится лишний умелый и преданный воин. Опять же – будет кого к князю послать, коли случится надобность весточку передать.

А в целом, если бы у Зверева спросили, чем он занимался в своем южном уделе – он вряд ли смог бы дать внятный разумный ответ. В памяти всплыли бы лишь горячие поцелуи и бурные ночи любви… О которых посторонним лучше не знать.

По относительно узкой и извилистой Свияге струг спускался только днем – в темноте корабельщики опасались наскочить на берег. Но когда кораблик выскочил на широкую Волгу, то плыли уже круглые сутки. Впрочем, все равно намного медленнее. Как-никак, против течения пробивались. За бортом убаюкивающе журчала вода, день сменялся новым днем, а неделя – неделей. С Волги струг свернул на Оку, миновал Муром, Касимов, Рязань, Коломну. Фактически они шли по южной границе русского государства и Дикого поля. Это Волга далеко по обоим берегам обрела русскую душу. Здесь же все еще немало зависело от крымских разбойников. Тихо сидят – можно жить-поживать и добра наживать. Но только чуть расслабься, зазевайся – вмиг в татарском аркане окажешься. И поволокут тебя, ровно скотину бессловесную, в вечное рабство, в дальние края.

И мысли князя как человека государева все сильнее и сильнее направлялись к этой напасти: как избавить от нее южное порубежье? Как остановить кровопролитие еще до того, как случится предсказанное Лютобором польско-османское нашествие, что истребит само русское имя на всей обширной древнерусской равнине?

В Коломне корабельщики сговорились с артелью бурлаков и вверх по Москве-реке поползли уже на веревке. Это были последние пять дней пути – и князь Сакульский наконец-то сошел на берег прямо у стен Кремля. До ворот своего подворья он дошел, понятное дело, на «своих двоих» – за что и был облит горькими слезами, едва вошел в калитку. Княгиня была на дворе и, увидев мужа, кинулась к нему с такими плачами, словно мужа привезли покойником:

– Милый мой, сердешный! Ой, живой ли вернулся, целый ли?! Ой, страдалец мой долгожданный, ой, родной! Как же ты измучился, как же натерпелся!

– Ты чего, Полюша, счастье мое? – обнял жену. – Ровно мученика с Голгофы принимаешь! Все хорошо, милая. Ничего страшного не случилось. Скорее наоборот. Весьма удачно я на южное порубежье съездил, с хорошей добычей возвернулся.

– Утешаешь только, – всхлипнула Полина. – Какое там «удачно», коли вернулся пеший, голодный и с двумя холопами из десяти ушедших! Сказывали люди, на броде рязанском тебя чуть не в клочья татары порвали и затоптали совсем до полусмерти, насилу отбился, голый и босый остался, кулаками последних басурман побивал. А Басманов Алексей, что всю осаду в покое и сытости за стенами рязанскими просидел, так тот в награду от государя рубль золотой получил!

– Тоже мне награда, – рассмеялся Зверев. – Я ему токмо коней, отплывая, на полста рублей продал, да еще и луков, и сабель, и прочего добра татарского, что на басурманах собрал. Это ему, бедолаге, окромя рубля, ничего не досталось.

– Не надо мне рублей, – снова прижалась к нему Поля. – Только бы ты целым вернулся.

– Вот и вернулся, – поцеловал ее соленые глазaкнязь. – Траур можешь снимать.

– Какой траур?! – возмутилась женщина, оттолкнула его, отошла на несколько шагов, медленно повернулась вокруг своей оси: – Ты смотри, красота какая! Дядюшка из Гишпании [11]11
  О связях Испании и России в эпоху Средневековья известно немного. Однако сохранились документы, указывающие, что уже в начале XVI в. у наших стран имелись полноценные дипломатические отношения. В частности, в 1519 году император Карл V (1519–1556) направил дружеское письмо с извещением о своем вступлении на испанский престол великому князю Московскому Василию III Ивановичу (1505–1533). Ответное послание из Москвы было доставлено подьячим Яковом Полуниным. В 1524–1526 гг. послом в Испании служил князь Засекин-Ярославский Иван Иванович из рода ярославских уездных князей, сын Ивана Федоровича Засеки.


[Закрыть]с письмом подарок прислал.

Платье было подчеркнуто строгим, даже аскетичным – но выглядело при этом дорого и чертовски аристократично: черного бархата, оно плавно расходилось от плеч вниз, скрадывая весьма пышные формы княгини, высокий кружевной воротник плотно облегал шею, вынуждая держать голову высоко и даже надменно. Золотое шитье, желтеющее внутри рукавов, бегущее тесьмой по подолу и вдоль застежек, создавало впечатление, что дама настолько привыкла к золоту, что не обращает на него никакого внимания и с равной небрежностью может использовать его как для украшения, так и просто для подкладки.

– Ну как?

– Ты так красива, любимая, что этого не способно скрыть ни одно платье, – улыбнулся Андрей. – Так наш дядюшка князь Друцкий ныне изволит пребывать в Испании?

– Да, дядюшка, там, – немного успокоившись, кивнула супруга. – Отписал, что земли с беглецами от тягот польских он недавно продал все, кроме удела сыновьего, да к родичам с домочадцами и отбыл.

– Узнаю князя Друцкого, – мрачно кивнул Зверев. – Единственный разумный человек во всем литовском дворянстве. Почему я не такой?

Комбинация князя была понятна, как таблица умножения. Затеяв не без помощи князя Сакульского войну в ливонских землях, дядюшка подождал, пока государь Иоанн Васильевич устроит образцово-показательный разгром Ливонскому ордену и всему тамошнему рыцарству, беглецами из разоренных земель населил свои западные поместья, а когда они, возделанные, ухоженные, да еще и пребывающие под защитой непобедимой русской армии, взлетели в цене втрое – благополучно их продал и отбыл к кому-то из родственников, уходя из-под действия царского указа о пересмотре всех земельных сделок знатных родов. Родственников у дядюшки в избытке – он свои колена от самого Рюрика и всей полоцкой владетельной ветки наперечет знал. И если в каком-либо европейском дворянском роду от Турина до Эдинбурга не находилось хоть капли близкой ему крови – этот род можно было смело объявлять простолюдинами. Ну а уж родственник с тяжелым кошелем золота – желанный гость в любом уголке планеты. Умудренный опытом князь учуял смуту и практично изыскал надежный способ избежать всех ее последствий.

– О чем еще дядюшка отписал?

– Жениха он знатного для Пребраны в тамошних краях присмотрел, Андрюша. Пишет, земли и людей у него немного, но роду видного, к двору королевскому близок. Гишпания же ныне из стран сильнейшей и могущественной считается, и партия сия благодаря связям новым немалых выгод и ей, и нам сулит.

– Какого жениха? – изумился Зверев. – Она же еще маленькая совсем! Или я слишком долго в походе пробыл? Год какой ныне?

– Одиннадцатый год нашей деточке миновал, – укоризненно покачала головой жена. – Еще пара лет, и под венец самое время. Не в перестарках же ей сидеть? После шестнадцати о достойном браке договориться сложно. Коли ко времени отдавать, вопросом сим уже ныне озаботиться надобно.

I. «Во сколько лет свела с ума Ромео юная Джульетта», – растерянно процитировал детскую песенку Зверев, собрал в кулак бороду и хорошенько дернул, как делал всегда, пребывая в особеннойзадумчивости. Учитывая неспешность нынешнейжизни, расстояния, на которые со скоростью бешеной улитки приходится путешествовать письмам, учитывая возможность отказа и необходимости выбирать другого жениха, учитывая сложнейшие переговоры, что приходится вести в таких случаях сватам и родителям… Да, тут Полина права: начинать свадебные хлопоты пора прямо сейчас.

– Что ты говоришь, батюшка? – переспросилакнягиня.

– Сейчас мне не помешало бы выпить, – отметил Андрей.

– Ой, господи, прости меня, глупую! – спохватилась Поля. – Ты же с дороги! Сейчас, сейчас, батюшка! Сейчас и баню протопим, и стол соберем, и меда хмельного для отдыха принесем! Ой, прости, сердешный, заболталась совсем! Прости!

Продолжить разговор им удалось только поздно вечером, глубоко утонув в пахнущей жасмином и лавандой перине. Лежа рядом на боку и расправляя жесткие упругие щетинки его бороды, Полина вдруг сказала:

– Вот уж не ожидала, что ты приказчицу Мошкарину на дальнее поместье сошлешь. Прямо камень с души упал. Мне уж казаться начало, что приглянулась она тебе, что мысли срамные вызывает. Ан приезжаю – а ее и нет вовсе. Изя двор стережет, и пустота.

– Там изрядные угодья без пригляда, а она наместница справная, хозяйственная, – словно оправдываясь, сказал Зверев. – Сын у нее совсем взрослый. Пусть лучше холопов ко мне в ополчение приводит, чем здесь попусту из угла в угол болтается.

– Верно, баба справная, – легко согласилась Поля. – Кабы ты при себе ее удержать норовил, подумала бы, что не токмо из-за справности. А коли хозяйствовать отправил, так и думы дурные туда же ушли. Из дома долой, за дальние моря, за густые дубравы, за текучие реки…

Жена наклонилась за своим честным и законным, не ворованным поцелуем и получила его – горячий и искренний.

– Глупая моя, – прошептал Андрей. – Никто мне, кроме тебя, не нужен.

И это была истинная и святая правда. Здесь и сейчас, рядом с преданной заботливой женой, князь и сам не мог поверить, что где-то там далеко, куда ушли дурные думы Полины, ему могла нравиться другая женщина. Он даже начал сомневаться, нужно ли отправляться за оставленным из-за нехватки места на струге, там, на Свияге, оружием и прочим припасом. Можно ведь по случаю послать кого-нибудь, велеть прислать с оброком, али и вовсе оставить там. Сын возмужает, соберет свою дружину – года через два сабли, бердыши и тегиляи там и на месте понадобятся.

– Вот бы и нашей Пребране с мужем так же повезло, как мне с тобой, – мечтательно добавила княгиня. – Дядюшка пишет, гранд Игулада-де-Кераль собой неплох, хотя оспа его лица все же коснулась. Но он юн, с возрастом несколько язвочек на левой щеке затянутся, останется лишь небольшой шрам. Знатность рода такова, что при разговоре с королем они имеют право выслушивать правителя с покрытой головой. Они не против связаться кровными узами со знатным русским родом, если приданое позволит молодым появляться при дворе с достойным грандов блеском. Но их беспокоит пригожесть невесты. Они хотят убедиться, что она так красива, как описывает князь Друцкий.

– В Испанию не поеду, – сразу отрезал Зверев. – Хватает мне на Руси по полгода из седла не вылезать.

– В том никакой нужды не имеется, – погладила его пальцами по щеке супруга и коротко поцеловала мягкими горячими губами. – Тульские бояре Рогодины тоже в родстве с гиспанскими графами состоят и отношения близкие сохраняют, письмами и подарками обмениваются. Дядюшка просит к ним в гости хоть на недельку из Москвы отлучиться, дабы бояре посмотреть могли на благолепие невесты и разумность ее и мнение свое родичам отписать. Дабы не токмо мнение свата Пребраниного им услышать, но и бояр иных, с нами незнакомых.

– У меня скоро седло мозоль на седалище натрет!

– Так кто же тебя гонит-то, любый мой? Недельку-другую отдохнешь без забот, а опосля ладком и тронемся. Тут недалече, за месяц-другой туда-обратно и обернемся. Погода этим летом удалась. Тепло, известно, припозднилось, с хлебом опять нелады, но ведь мы твоим разумением больше репу, свеклу да брюкву сажали, да горох с бобами. Их в достатке уродилось, тут и моего бабьего глаза хватает меж полей погулять. Посему за оброк и уборку можешь не беспокоиться, этой зимой будем в сытости. И без нашего пригляда смерды управятся, не впервой.

– Куда денешься, коли такое дело? – смиренно согласился Андрей. – Не самой же дочери мужа себе искать? Поваляюсь пару дней, отмою дорожную пыль, да с Богом и двинемся.

Как и планировала княгиня, до бояр Рогодиных они добрались примерно через месяц. По первому впечатлению, родичи жениха им понравились не очень: дом совсем маленький, всего на десяток комнат, причем весь вычищен и выбелен, ровно церковь – страшно в обуви зайти или высказаться по-простецки. Сами хозяева походили друг на друга, словно были близнецами, а не супругами: худощавы, гладколицы, одеты на польский манер. Их дети при виде гостей опасливо спрятались за спины родителей, из дворни нашлось всего трое холопов. Вместо пира они приготовили для гостей скромное угощение на четверых – детей нянька потчевала отдельно.

Однако тут боярин Ефим по случаю приезда предложил отпробовать его «алфавит»: анисовую, березовую, виноградную, голубичную, дынную, ежевичную… и добрались до яблочной служивые только к вечеру третьего дня. К этому времени бояре выяснили, что в Гишпании их сожгут обоих: Рогодина за православие, а Сакульского за колдовство; что англичане суть разновидность морских татар: сами ничего не делают, а живут разбоем, грабя суда трудолюбивых гишпанцев; что гишпанские вина лучше всех прочих вин, а русские меда лучше любых медов иных, но «алфавит» – всему голова на всем свете; и что брюква с репой уродились у обоих помещиков равно, а вот рожь под Тулой никто не высевает. А так же то, что оба они теперь лучшие друзья. И коли не удастся породниться через Гишпанию – можно найти и иные пути для крепких уз.

Как следствие – застряли князья в гостях не на неделю, а почти на месяц и обратно в Москву отправились уже по первому снегу. Добрались ко дню Павла и Варлаама [12]12
  19 ноября


[Закрыть], неспешно отдохнули. Писать письмо дядюшке о поездке на смотрины Полина села только через неделю, и еще неделю его буквально творила, задумываясь и советуясь едва ли не о каждом слове. Андрей ее не торопил – он тоже никуда не спешил. Втянувшись в размеренную и неспешную обыденную жизнь не связанного службой русского помещика, князь Сакульский дожидался возвращения из поездки в имение и вдоль южных рубежей Руси князя Михаила Воротынского, дабы узнать о мыслях умного и опытного воеводы…

…Пока вдруг на двор не влетел всадник на покрытом кровавой пеной коне и, в нарушение всех правил приличия, спешился возле крыльца, стремительно взметнулся по ступеням. Расталкивая холопов, боярин забежал на второй этаж, без стука ворвался в светелку князя Сакульского, в то время как раз торговавшегося с мордвинским купцом о доставке колотых дров. Запас на подворье не пополнялся уже несколько лет, и Зверев прикинул, что доставка издалека дешевого леса, несмотря на хлопоты, выйдет заметно дешевле, чем покупка его же на московском, извечно дорогом торгу.

Тут хлопнула дверь, ввалился запыхавшийся донельзя незваный гость и, удерживая равновесие за створку двери, с трудом выдохнул:

– Царь… Отрекается… Постриг принимает…

– Боярин Скуратов? – узнал вестника Андрей. – Малюта?

Тот не ответил, тяжело дыша. Князь обошел его, крикнул в коридор:

– Эй, кто-нибудь! Крынку кваса сюда и угощение в трапезной соберите!

– Уходит… Из мира… – собравшись с силами, повторил боярский сын.

– Это я уже понял, боярин, – кивнул Зверев. – Ты отдышись, попей с дороги. Сейчас за обедом посидим, все и расскажешь. Холопы тебя умыться отведут, да в трапезную. Я сейчас подойду. – И когда гость вышел за дверь, повернулся к торговцу: – Вишь, что творится, любезный? Этак, глядишь, через месяц и не понадобятся дрова вовсе. Так что соглашайся по семь, и половину серебра я в задаток дам. Задаток всяко у тебя останется, чего бы ни случилось. А девять, но без задатка, могут, наоборот, меньше оказаться.

– Эх, по рукам! – поглядывая на распахнутую дверь, наконец-то завершил торг купец. Ему явно не терпелось рассказать всем вокруг о нечаянно услышанной тайне, и ради этого он даже был готов понести небольшой убыток.

Передав аванс, Андрей поспешил в трапезную, сел за стол напротив Малюты Скуратова, жадно отпивающегося квасом, кивнул:

– Рассказывай.

– Так вот оно вышло, княже, – отставив крынку, начал загибать пальцы боярский сын. – За месяц минувший осьмнадцать бояр знатных в Литву отъехали, средь них князья Оболенский, Глинский и Воротынский…

– Михайло Воротынский?! – Зверева словно ушатом ледяной воды окатило.

– Нет, Владимир Иванович [13]13
  Говоря о воеводе князе Воротынском, следует помнить, что Грозному служили воеводами трое братьев: Михаил, Александр и Владимир. Про двух из них известно, что Владимир умер в ссылке, а Александр постригся в монахи, проиграв местнический спор (да-да, из-за местнических споров и назначения на должность воеводы полка левой, а не правойруки в то время бросали службу, мир, семью и уходили навечно в добровольное изгнание).


[Закрыть], – уточнил боярин Скуратов. – Но его порубежники хоть удержать смогли, а иных упустили, а с ними детей боярских и холопов вовсе без счета. – Он безнадежно махнул рукой. – А намедни икона в опочивальне царской заплакала. Знамо дело, колдовство мы заподозрили, освятили комнатку, осмотрели, да и поклад странный нашли. Не иначе как заговоренный. Искать стали, кто мог подложить, и князя Горбатого в том заподозрили. Начали спрос вести, так он сам в том и признался. Они ведь, бояре московские, не боятся государя вовсе по его мягкотелости. Окольничий Головин в соучастии признались, князь Куракин и князь Немой-Оболенский. Сказывали, по наущению князя Владимира Старицкого. И не каялись они вовсе, а пугали дьяка Ивана Кошкина гневом своим, ибо по уговору с королем польским решили они с землями Псковскими и Новгородскими под руку его перейти и ныне же прихода ратей польских ждут. Опосля же общими силами на Москву походом идти намеревались. И жив ли Иоанн, мертв, ан все едино власти его конец.

Малюта Скуратов налил себе в ковш еще кваса, выпил и продолжил:

– И что ты думаешь, Андрей Васильевич? Князь Курбский, паскуда нерусская, набег на земли псковские ныне сотворил! Как воевода бывший, про заслоны наши, про схроны и укрепления ведая, промеж их ляхов провел числом более двадцати тысяч, людей русских побил несчитано, да еще больше в полон увел, земли многие разорил. Семнадцати тысяч душ живых старосты не досчитались. Вестимо, радости ждал и помощи от князей поганых. А так как они по кельям сидят, гак и не вышло у него во Псков и Новгород войти. Услышал о подходе полков стрелецких, да и обратно в Литву убежал.

– Вот она милость царская! – налил себе меда Андрей. – Одного подонка пожалел – тысячи невинных жизнями за то заплатили!

– Государь же, прослышав про измену большую князей ближних и брата своего и про набег князя Курбского, заплакал даже, велел челядь, добро и казну собрать и в слободу Александровскую отъехал. Молился две недели кряду, а после нам всем и объявил, что намерен постриг монашеский принять и остаток жизни своей Богу посвятить. А кто из нас на таковое служение готов, тому надлежит вместе с ним в монахи уходить. Кто же мир покинуть не желает, тому его благодарность и прощение, могут к уделам своим возвращаться.

– И что вы?

– Как нам государя оставить, Андрей Васильевич? – развел руками боярин. – Почитай, все и согласились. Я же сразу в седло и к тебе. Образумь государя, сделай милость! Окромя тебя, мыслю, никого не послушает.

– Нечто на земле русской больше никого разумного не осталось? Впрочем, – Зверев поднялся, – то без разницы. Не крайнего искать нужно, а делать, что долг велит. Ты ешь пока, боярин, я велю скакунов приготовить и коня твоего переседлать. Как готовы будут, сразу и поскачем. Выдержишь?

– Надо сдюжить, – решительно ответил боярский сын, придвигая блюдо с котлетами.

Собираясь ненадолго, князь взял с собой всего трех холопов, поцеловал не успевшую ничего толком понять Полину и поднялся в седло. Путь занял шестнадцать часов – поскольку в Александровской слободе лошадей ждал отдых, Зверев их особо не берег и скакал весь вечер и всю ночь, чтобы к полудню въехать во временную столицу страны. Его и Малюту опричники знали, а потому пропустили беспрепятственно. После долгой дороги путники еле стояли на ногах. Однако, обтерев лицо снегом и сделав в общей трапезной пару глотков сыта [14]14
  Сыто – вода с медом.


[Закрыть], Андрей почувствовал себя бодрее и отправился в Покровскую церковь. Он ничуть не сомневался, где находится святоша, и действительно – застал его молящимся на коленях перед алтарем.

– Здрав будь, государь! – громко поздоровался князь, и приветствие его гулко заметалось между стенами пустого храма, пропахшего дымом, воском и ладаном.

– Оставь меня, бесовское отродье! – простонал Иоанн, несколько раз осенив себя крестным знаменьем. – Не тронут сердца моего твои искусы в храме Божием!