Текст книги "Успех программы «Гений»"

Автор книги: Александр Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Александр Прозоров
Успех программы «Гений»

Елью пахло просто оглушительно. Так, словно кто-то подсунул под нос флакон с освежителем воздуха и выпустил весь одним махом. К этому запаху примешивались ароматы смолы, мха, травы, озона и многого, многого другого, чему я и названия-то не знаю. Толстый слой хвои под ногами пружинил, как персидский ковер псковского производства, а громадные, полутораохватные сибирские кедры вокруг тихонько поскрипывали под порывами ветра, как старый пластик от сквозняка.

Для тех, кто не знает: сибирские кедры – это сосны с великолепными строительными характеристиками и очень вкусными орешками.

Вдобавок над головой почти сразу загудели комары. Не нормальные, размером с курсор и цвета уранового контейнера, а черные, будто декоративный кинескоп, и гулкие, как беспилотный посадочный блок. А еще у этих тварей имелись хоботки диаметром с иглу для шприца, и они постоянно пытались этими иглами воспользоваться.

А все Антон, гад. «Никаких дезинсекцидов, никаких фитонцидов! Если от тебя все комары и мухи шарахаться начнут, то местные жители могут что-нибудь заподозрить». Его бы сюда, по морде лица похлопать… В смысле, из-за комаров.

– Все нормально, Аркаша, – зашептал в ухе его голос. – Переброска прошла чисто, вокруг спокойно, до деревни километра два.

– Ближе не мог «высадить», сволочь? – прорычал я, прибив на носу сразу двух комаров.

Для тех, кто не знает: сволочь – это необразованные слои населения.

– Ближе нельзя, – пропустил Антон ругательство мимо ушей. – В деревне могли вспышку заметить.

– Тебя бы на мое место, – я звонко хлопнул себя по щеке и добавил ходу. Может, хоть ветром их отнесет?

– Левее немного возьми, – посоветовал Антон, – промахнешься.

Ему хорошо, сидит там в лаборатории перед монитором, да советы по личной связи дает. Начальник, е-мое.

Для тех, кто не знает: е-мое – это эвфемизм от выражения… Короче, эвфемизм.

Надо сказать, что проект «Гений» задумывали мы вдвоем. Точнее, я. Или, если честно, набрел я на эту идею в одном из старых романов. Суть ее в том, чтобы вытаскивать из прошлого безвременно почивших гениев. Ведь человечество в талантах испокон веков дефицит испытывает. Вот взять нашего главного инженера: разве усидел бы он в своем кресле, если бы нормальные, умные люди серьезными делами заняты не были? А так: как насобираем толковых людишек по векам – глядишь, для каждого поста полноценная личность найдется. А инженера нашего мусор пошлем подметать, вместо робота. А впрочем, их и сейчас местами поменять можно, никто разницы не заметит. Ну, разве пол чуть грязнее станет.

В общем, идея показалась интересной. Да тут еще я в архиве на статейку старую наткнулся, про сельского «самородка». То есть, про то, как в середине двадцатого века, в какой-то глухой таежной деревушке под названием Тюмоня, восьмилетняя девочка Оксана сама научилась квадратичные уравнения решать. Если вспомнить, что в те времена читать-то, и то только после семи лет учить начинали, девочка показалась чертовски многообещающей. У нее там, оказывается, стенки туалета страницами из учебника по алгебре оклеены были, вот она и «начиталась».

Русский деревенский туалет – это вообще вещь уникальная. Во-первых, он всегда делается двухэтажным, а не этаким маленьким домиком над ямой, как принято его изображать; кроме того, он всегда теплый – в доме, чай, находится, не на улице. Самым интересным является методика его использования: посетив сие заведение, крестьянин после себя кидал вниз сено или свежую траву. Благодаря этому в доме начисто отсутствовал неприятный запах, а кроме того, значительно ускорялся процесс ферментации. Внешняя стена первого этажа такого туалета обычно открывалась наружу, и хозяин дома имел возможность по мере заполнения секции для биологических отходов извлекать их и использовать как основу для перегноя. По классическому русскому туалету двое наших практикантов написали дипломы, антонова жена, даром, что гинеколог по специальности, диссертацию защитила, а американцы, которые поначалу к проекту примазывались, ухитрились два патента получить, и теперь по центу в день с каждой избы отсудить пытаются. Мы с ними из-за этого и расстались.

Правда, прежде чем «good bye» им сказать, мы узнать успели, что янки в двадцатом веке отряд спецназначения в здешний район забрасывали… Все остальное оставалось делом техники: Антон раскопал, что в том году советская ракета американский самолет-шпион сбила, и «наши» с него блок опознавания пытались снять. Дальше произошло нечто, до сих пор секретное (а может, архивы до сих пор не разобрали, с них станется), и в дальнейшем ни о математическом таланте, ни о капитане Пахомове, снимавшем блок, нигде ничего не упоминалось.

Мы искали честно. Антон выкопал письмо академика Абалкина, в котором тот сожалел, что с некой Оксаной Прудниковой так и не встретился, а я в Печорский Военный Архив съездил. Меня там привели в темный холоднющий бункер, показали груду картонных папок выше меня ростом и сказали, что это где-то здесь. Я, виноват, плюнул и копаться не стал.

Впрочем, «добро» мы получили и на тех фактах, что наскребли, и с тех пор Антон начал гордо носить нагрудный значок с надписью «Заведующий лабораторией», а я – «Пилот проекта “Гений”». Он, как начальник, стал временную плоскость сканировать, а я к заброске готовиться. Не пойму только, зачем ему два практиканта понадобились? На монитор, что ли, одному скучно смотреть? Да еще и жена его постоянно рядом крутится. Гинеколог, между прочим, а диссертацию по классическому русскому туалету ухитрилась защитить.

– Аркаша, правее возьми, – зашептало в ухе.

– Ты же говорил, левее? – удивился я, стирая с лица бурый комариный слой.

– Нет у тебя, Аркаша, никакого чувства направления, – тоном превосходства заявил Антон. – Ничего удивительного, что заблудился.

Тоже мне, умник. По тайге топать – это вам не на мониторе засветку отслеживать. Вот бы напялить на него робу и кирзовые сапоги, да сюда. Посмотрел бы я тогда на его «право-лево».

Для тех, кто не знает: роба, она же спецовка – это одежда синего, серого или зеленого цвета из грубой ткани, одеваемая при нахождении на рабочих местах или в свободное время, если возникает угроза загрязнения или повреждения кожных покровов. При окраске в голубой цвет роба называлась «джинсами» и использовалась как выходная или представительская одежда. Кирзовые сапоги – это обувь из искусственной свиной кожи с высоким голенищем.

– Ты уже подходишь, – заторопился Антон. – Метров двести осталось. Значит, находишь Прудникову Оксану, надеваешь ей на руку ретоноблайзер, завтра вы все вместе уходите в город, по дороге на обоз нападают американские спецназовцы, и мы вас под шумок вытаскиваем. Понял?

– Да десять раз уже повторяли! – обиделся я, – Сколько можно?

– Смотри, ничего не перепутай! – продолжал долдонить он. – Когда начнут взрываться светошумовые гранаты и ресивера со слезоточивым газом – значит, на вас напали!

– Сам знаю, не дурак.

– Последнее, – суетливо пробормотал Антон и в тридцатый раз повторил: – Не забудь, ты – Пахомов, Семен Сергеевич, начальник цеха предприятия триста семнадцать, двадцать пятого июля пошел за грибами и заблудился. Я вчера в архиве даже ориентировку на его розыск нашел, так что в любом случае все чисто, не придерутся.

– А если они проверят? Может, он уже вернулся?

– Как проверят? Тут не то что оптики, электричества нет! Узнать можно только в городе, а туда никто не дойдет.

– А если…

– Все, начинается!

Тут я, продравшись через куст, буквально вывалился на серую узкую тропинку, с облегчением остановился и стал отряхиваться. Роба была покрыта огромным количеством пятен смолы, в каждую складку и во все карманы набилась хвоя, да еще поверх ткани ползали какие-то жучки и паучки. Хорошо хоть укусов бояться не нужно: перед заброской мне три поливакцины вкатали – после каждой неделю отлеживаться пришлось. Потом Степа, биотехник наш, сказал, что можно было одну сделать, безболезненную, но у нее срок действия на полтора года меньше. Я ему потом слабительного в апельсиновый сок подмешал, умнику. Пусть посидит, подумает.

Самому мне засиживаться не стоило, а потому, вытряхнув сапоги, я вскочил, отмахнулся от собравшейся вокруг стаи комаров и двинулся дальше – однако не прошло и десяти секунд, как послышался строгий голос:

– Стой, кто идет?!

– Пахомов, Семен Сергеевич, – четко и внятно ответил я, – начальник цеха предприятия триста семнадцать. Двадцать пятого июля пошел за грибами и заблудился.

– Идиот… – простонало в ухе.

– Сам идиот! – огрызнулся я.

– Кто идиот?! – изумился строгий голос.

– Сам идиот, – повторил я. – В смысле, я идиот. Пошел за грибами, и заблудился.

– У тебя, дядя, что, крыша поехала? – спросил голос.

– Да, – сразу согласился я. – Две недели в лесу, устал, перенервничал.

– Что-то больно ты румяный, да упитанный для двух недель в лесу, – засомневался голос.

– Ел сырые грибы и ягоды, – выдал я заранее заготовленную версию. – Пил воду из чистых речных родников.

Ответом мне было долгое изумленное молчание. Потом суровый голос спросил:

– Документы есть?

– Откуда?! – с готовностью удивился я. – Кто же, когда в лес за грибами идет, паспорт с собой тащит?

Для тех, кто не знает: паспорт – это нечто вроде индивидуального номера, но только бумажного. В Русском музее есть экземпляры сорока трех разных типов.

– Повернись спиной, и подними руки, – потребовал голос.

Я послушался, и вскоре услышал осторожные шаги. Через несколько секунд в затылок тяжело задышали, а по телу мелко захлопали пахнущие дымом ладони.

– Ладно, все.

Я опустил руки и оглянулся: суровый голос принадлежал тощему мальчишке лет пятнадцати на вид, одетому в легкий светло-зеленый костюмчик с синими полосками на плечах. На шее у него висел автомат.

Для тех, кто не знает: автомат – это вид оружия, вроде бластера, но не имеет систем самонаведения и стреляет маленькими металлическими капсулами. В артиллеристском музее мне дали «пальнуть» – плечо до сих пор болит.

– Пошли, – сказал мальчишка и кивнул на тропинку.

– Пошли, – кивнул я и на всякий случай уточнил: – а в армию разве не с восемнадцати лет берут?

– Ду ист шпик инглишь? – внезапно рявкнул мальчишка.

– Чего-о? – не понял я.

– Ничего, – сурово отрезал мальчик. – Проверял я тебя. Вопросы странные задаешь.

– И про что ты спросил?

– Спросил, говоришь ли ты по-английски.

– А-а… – начал было я, но тут в ухо злобно зашипел Антон:

– Молчи, идиот!!!

– Сам идиот! – огрызнулся я.

– Что ты сказал?.. – сразу насторожился мальчишка.

– Сказал, что я идиот, – спохватился я, – пошел за грибами и заблудился. – И на всякий случай добавил: – Пахомов, Семен Сергеевич, начальник цеха предприятия триста семнадцать. Двадцать пятого июля пошел за грибами и заблудился.

– Так, – кивнул мальчик и захлопал себя по карманам. – Закурить есть?

– А что это такое? – не понял я.

– Тьфу! – сплюнул он. – Я ж тебя обыскивал! Кажись, от твоих разговоров у меня тоже крыша тронулась. Да пошли, чего стоишь!

Деревня Тюмоня представляла из себя пять далеко разбросанных друг от друга изб.

Для тех, кто не знает: русская изба – это высокое, прямоугольное, бревенчатое сооружение, сильно похожее на стандартный ангар для семейного дирижабля, метров восемь в ширину, метров пять в высоту и около тридцати в длину. В поздней информатике избу принято изображать, как нечто компактное, порядка тридцати-сорока квадратных метров, но подобные «малыши» появились только во второй половине двадцатого века, использовались большей частью горожанами в качестве временного пристанища на период отдыха, и должны рассматриваться скорее как стационарные палатки, а не как дома.

Каждую избу окружали обширные огороды, невысокие ягодные кусты и редкие, но огромные яблони. Никаких заборов, изгородей и плетней почему-то не наблюдалось, хотя их существование безусловно подтверждается упоминанием в уложениях еще пятого-шестого веков. Что-то там было об обязательных трех жердях или высоте… Не помню. Впрочем, до здешней глухомани эти уложения могли пока и не дойти.

– Вот, товарищ капитан, нарушителя задержал, – мальчик небрежно махнул ладонью у виска. – Шел в сторону деревни.

– Хорошо, Степа. Иди.

– Угу, – кивнул мальчонка и побежал обратно.

– Не «угу», а «есть», – крикнул ему вдогонку капитан и поднялся с крыльца.

Командир отличался более солидным возрастом, более плотной и темной одеждой и множеством маленьких звездочек на плечах. На округлом румяном лице чернели могучие усы, а густые темные кудри странным образом сочетались с большими залысинами. Небольшим металлическим ножиком он что-то вырезал из толстого ивового прута.

– Кто такой, откуда взялся? – спросил он, не глядя на меня.

– Пахомов, Семен Сергеевич, – в третий раз ответил я, – начальник цеха предприятия триста семнадцать. Двадцать пятого июля пошел за грибами и заблудился.

– И сколько ты «блудил»?

– Две недели.

– Устал, наверное, проголодался?..

– Очень устал, – кивнул я, – и проголодался.

– А вид у тебя, – впервые поднял на меня глаза капитан, – как только что из санатория.

– Так ведь август на улице, – объяснил я. – В лесу созрели ягоды, грибы. А большинство этих видов растительности пригодны в пищу в сыром виде. К тому же холода еще не наступили, а осадков в последнее время не было.

– А зеркала у тебя нет, лесной гость? – усмехнулся капитан.

– Нет, – пожал я плечами. – А что?

– А то, – поднялся на ноги капитан, – что питайся ты ягодами, рот у тебя был бы черный, как у утопленника.

– А я грибы ел. Причем только белые. Их сейчас вокруг, как звезд в галактике.

– Ты еще скажи, что водичкой из ручьев их запивал, – хмыкнул капитан и стал ощупывать воротник моей робы. – Ну что, ампулы не прячешь?

– Какой ампулы?

– Обыкновенной. С цианистым калием.

– Да вы что?! – содрогнулся я. – Он же страшно ядовит! Его ни в коем случае нельзя носить в одежде!

Тут капитан отступил, посмотрел на меня с неподдельным интересом и спросил:

– Ты чего, в кино никогда не ходишь? Или книжек про шпионов не читал?

– Почему не читал? Видел я их! Правда, в скафандре…

– Это не те!!! – истошно зашептал в ухе Антон. – Он про земных говорит, двуногих…

– А-а, – понял я, – у вас водятся двуногие шпионы?

– Ты, парень, часом мухоморов вместо белых не нажрался? – капитан задумчиво подергал себя за мочку уха.

– Нет, мухоморов есть нельзя, – предупредил я его. – В них большое количество неструктурных аминокислот с близкими белковыми контактами. Они опасны даже после длительной тепловой обработки.

На этот раз капитан замолк надолго. Потом вкрадчиво поинтересовался:

– А как называется главная улица в вашем городе?

– А никак, – пожал я плечами. – Она у нас единственная. От станции – и до завода.

– А живешь ты там где?

– В общежитии.

Для тех, кто не знает: общежитие – это дешевая гостиница самообслуживания.

– А памятник Ленину где стоит?

– Перед заводоуправлением!

– А кепка у него в руке или на голове?

– Кепка… – вот тут я зачесал голову. Стандартную планировку поселков этого типа я перед работой просмотрел, но вот кепка памятника на картах никак не отражалась…

– Та-ак, – зловеще пробасил капитан. – Не знаешь.

– Да я и не смотрел на него никогда! – попытался отбалабониться я. – Их же по десять в каждом селе!

– А директора вашего как зовут?..

Не знаю, сколько времени тянул бы он из меня жилы, но тут дверь избы распахнулась и на крыльцо выскочила девчонка в коротком белом платьице и двумя косичками цвета прелой соломы:

– Дядь Коль, бабушка кушать зовет.

– Спасибо, Оксана. Сейчас иду.

– Оксана? – удивился я. – Случайно не Прудникова?

– Прудникова, – удивленно кивнула девочка. – А откуда вы меня знаете?

– Про тебя же статья была в районной газете! «Математический гений»!

– Правда? – искренне обрадовалась Оксана. – А я и не знала! Вы мне покажете?

– Увы, – пожал я плечами. – Когда я иду за грибами, то старые газеты с собой не беру. Она у меня в городе осталась…

– Так мы же в город завтра едем! – всплеснула руками девочка. – Честное пионерское.

– Тогда давай, попробуй решить головоломку, – я снял с запястья ретоноблайзер и накинул ей на руку. – Здесь замок хитрый, с секретом. Сумеешь до города открыть – подарю насовсем.

– Ой, правда? – Она поднесла руку к глазам и принялась внимательно разглядывать прибор.

Ретоноблайзер был изготовлен на семислойных чипах и залит корундом. Со стороны он выглядел, как наборный браслет из полудрагоценных камней, и на мой взгляд – довольно красивый. А замок – гладкоконтактный, его после включения только распилить можно.

– Дорогая, небось, игрушка? – поинтересовался вытянувший шею капитан.

– Даже не знаю, – пожал я плечами. – Наши умельцы их из отходов производства точат.

Для тех, кто не знает: номерные заводы – это инструментальные синтезаторы, которые производили опасную для жизни и здоровья продукцию, поэтому задавать вопросы про них в двадцатом веке считалось нарушением закона.

Капитан и вправду промолчал, только хмыкнул с интересом, а потом кивнул на дверь:

– Пошли, ушицы свежей попробуешь. Я с утра трех таких жерехов вытащил, во! – он отмерил на руке что-то около полуметра. – Уха получилась… Если шпион, то хоть будет что в тюрьме вспомнить.

– Кто шпион? – на всякий уточнил я.

– Потом узнаешь, – пообещал капитан и первым вошел в сени.

Для тех, кто не знает: сени в русской избе – это подобие теплового шлюза. Обычно они отделяли жилые помещения от улицы и двора.

Стол в горнице покрывала чисто белая скатерть, на которой стояли большие глубокие тарелки, несколько мутных граненых стаканов, зеленая бутылка и лежало несколько некрашеных деревянных ложек. Вокруг имелись грубые табуреты из струганных досок.

– Ну что, дед, покормим ушицей американского шпиона?

– Чего ж не побаловать человека опосля дальней дороги, – пожал плечами невысокий старичок в зеленой клетчатой рубашке, с короткой русой бородкой и загорелым, покрытым мелкими морщинками лицом. – Пущай попробует, как люди нормальные живут.

– Я не шпион, – предупредил я. – Шпионы без скафандра в земной атмосфере больше десяти минут не выживают. А семиногие – больше трех.

– Во дает! – почему-то обрадовался капитан. – За это дело надо выпить.

– Надо, обязательно надо, – согласился старичок. – Давайте по маленькой яблочного…

– Какого такого яблочного?! – ехидно спросила седая старушенция, вплывая в комнату с чугунком в руках. – Ты ж его из гнилой картошки гонишь! Специально мокрую заложил, паразит!

Для тех, кто не знает: чугунок – это кастрюля из чугуна луковицеобразной формы.

– То другой, – попытался оправдаться дед. – А этот яблочный.

– Хватит врать, – бабуля поставила чугунок на изрезанную доску посреди стола. – Яблок в прошлом году и не уродилось.

– Да помолчи, старая, клюква те в глотку, – разозлился дед. – Так и норовит аппетит испортить.

Он решительно взялся за бутылку, быстро разлил по стаканам чуть мутноватую, как хлорированная водопроводная вода, жидкость.

– Вот, попробуйте! Разве это картофельный?

И они с капитаном решительно выпили. Я тоже поднес стакан со странно пахнущим напитком к губам и стал его пить, стараясь делать это так же быстро, как хозяева. После нескольких глотков ничего не ощутилось, но потом вдруг возникло такое ужасающее чувство, будто мое горло зажгли, как паяльную лампу, и сейчас я начну дышать огнем. Причем сообразил я, откуда это чувство взялось, несколько запоздало, и допил стакан до конца прежде, чем понял, что делать этого не следует.

– Ну как, – спросил дед, передернув плечами, – картофельная?

Я ничего ответить не смог, только из глаз выкатились две огромные холодные слезины.

– Ты того, – забеспокоился дед, – закусывай. Вот, ушицы хлебни.

Я придвинул тарелку, схватил ложку и принялся быстро забрасывать похлебку в рот, стремясь потушить бушующий там пожар.

– Да яблочный, дед, яблочный, – убежденно заявил капитан. – Еще по одной?

– Обязательно, – кивнул хозяин и повернулся к старушке. – Будешь, женка?

– Придется, – тяжко вздохнула та. – А то ведь в одиночку вы совсем ужретесь, касатики.

Они выпили еще по стакану, а я тем временем выхлебал содержимое тарелки и лихорадочно зашарил руками по столу, пытаясь заказать что-нибудь еще, однако ни одного сенсора нащупать не удавалось.

– Да что ж ты паразит сделал?! – всплеснула руками старушка, даже не дрогнув после своего стакана. – Человек же городской, хлипкий, а ты его своим пойлом травишь. Клюквянки жалко, что ли? Потерпи, мил человек, я сейчас капустки квашеной принесу.

Она вышла и вскоре вернулась с миской ярко-желтой лапши и небольшим кувшином, налила мне темно-красного морса.

– Вот, милой, запей.

Я запил, и вскоре понял, что и тут было что-то не то. Однако мысли уже стали тягучими и спокойными, поэтому я ничуть не взволновался, а очень мудро вспомнил о необходимости проверить правильность своего выбора.

– Где тут у вас туалет? – деловито спросил я, поднимаясь из-за стола. – С учебниками… Сейчас, вторичные факторы проверю, и вернусь. Вы пока тут не утилизируйте, это быстро…

– Дед, дед… – укоризненно покачала головой старушка.

– Да он две недели по лесу бродил, – примирительно сказал капитан. – Вот и развезло с усталости.

– А сортир во дворе, – добавил дедок, – сразу за сенями.

Для тех, кто не знает: двор – это часть избы с земляным полом, обычно разгораживалась на отдельные секции и использовалась для содержания скота, хранения хозяйственного инвентаря и дров. Часть двора между крышей и жилым блоком избы сельские жители наполняли сеном (это называлось сеновалом) и нередко использовали как помещение для хромосомно-генетической трансплантации. Большую роль при выборе места трансплантации играли, по всей видимости, испарения полевых трав, обладающие высокой антибактериальной активностью и постоянный микроклимат, создающие более благоприятные условия для успешного протекания процесса, нежели жилые отделения дома.

Деревенский туалет представлял из себя комнатку примерно ноль семь квадратных метра с деревянной приступкой напротив двери. Посреди приступки был сделан неширокий вырез. Я спустил штаны, развернулся, сел и поднял глаза. Стены вокруг белели множеством бумажных листков, покрытых мелким печатным текстом и резко выраженными чертежами.

– Отлично! – обрадовался в ухе Антон. – Ты угадал!

– А ты как думал?! – гордо ответил я и почувствовал, как в душе зарождается обида: – Нет, ну почему так неправильно устроен мир, а? Вот посмотри, например, под меня. Почему одни про это дипломы пишут, другие доллары зарабатывают, жена твоя, хоть и гинеколог, диссертацию защитила, а мне только достается, что голой задницей над сквозняком сидеть и на чужие научные труды гадить? Где справедливость?

– Справедливость в том, – весело парировал Антон, – что ты в компьютере дальше сектора игрушек не продвинулся, а жена моя, гинеколог, в блоках памяти постоянно ковыряется.

– В чем-чем? – не расслышал я, и тут туалет качнуло так, что меня повалило на бок, а голова гулко врезалась в стену. Я попытался встать, но комнатенку немедленно качнуло в другую сторону.

– Землетрясение! – заорал я. – Все на улицу!

Выскочив в сени, мне удалось добежать почти до дверей, когда дом качнуло снова и я закувыркался по полу. Все мысли перемешались. Пришлось довольно долго отлеживаться, приходя в себя, и только потом предпринять попытку встать.

Капитан, дед и старушка стояли в двух шагах и задумчиво смотрели, как я передвигаюсь вдоль стены.

– Землетрясение, – предупредил я. – Скорее бегите на улицу.

Однако вместо того, чтобы спасаться, старушка повернулась к деду и влепила ему звонкую затрещину. Потом решительно подхватила меня под плечи, отволокла в чистую, пахнущую ментолом комнату с большой никелированной кроватью у стены, умело раздела и уложила на постель.

– Спи.

– Так ведь землетрясение, – неуверенно предупредил я.

– Ничего, дом крепкий, выдержит, – утешила старушка. – А к утру все кончится.

Я понимал, что она меня просто утешает, что все мы можем погибнуть в любой момент, но устал настолько, что встать уже все равно не мог, а потому просто закрыл глаза, перевернулся на живот и крепко вцепился в кровать.

Солнце ударило по глазам, заставило сморщиться и разогнало остатки сна.

– Снизить яркость, – приказал я, но ничего не изменилось. – Снизить яркость! – повторил я громче, и опять – ничего.

– Снизить яркость! – едва не крикнул я, открывая глаза и поднимая голову, и остолбенел, увидев прямо над головой маленькое квадратное окошко с белыми вышитыми занавесками.

– Оклемался? – просунул голову в дверь вчерашний капитан, одетый на этот раз в белую сорочку без воротника. – Ишь ты, землетрясение! Вставай завтракать, через час выходим.

Пришлось подниматься и напяливать надоевшую за вчерашний день робу.

– Мы выяснили, что вчера с тобой случилось, – лихорадочно зашептал Антон. – Это алкогольное отравление. Голова не болит?

– Отстань, – устало выругался я, тяжело ворочая сухим и липким языком.

– Жена говорит, это нормальное явление.

– Это, которая гинеколог? А диссертацию по русским деревенским туалетам защитила? Пусть она кому-нибудь другому про алкогольное отравление расскажет.

Для тех, кто не знает: алкогольное отравление – это отравление алкоголем.

В сенях меня перехватила старушка.

– На, милой, попей, легче будет, – протянула она запотевшую стеклянную банку с бурым раствором, в котором откровенно плавали какие-то лохмотья белого, желтого и красного цвета. В нормальном состоянии я ничего подобного и в руки бы не взял, но тут так хотелось смочить горло хоть чем-то прохладненьким, что я махнул рукой, взял банку и поднес к губам. Раствор оказался приятным на вкус, немного пересоленным напитком, в котором явственно ощущался привкус аскорбиновой кислоты.

– Вкусная вещь, – поблагодарил я хозяйку. – Освежающая. Из чего вы ее возгоняете?

– Да как обычно, – пожала она плечами. – Немножко морковки, чуток хрена, маленько сахарку. Главное, капусту крепкую срезать, не передерживать.

– Ага, – кивнул я, ничего не поняв. – Обязательно сделаю.

– Я тебе, мил человек, рецепт черкану, как в город придем.

– Попроси сейчас, – зашептал Антон, – мы попробуем смоделировать в лаборатории.

– А вы тоже в город летите? – удивился я, сжав для Антона фигу в кармане.

– А как же, – гордо кивнула старушка, – внучку в учебу провожаем. Ты, мил человек, к столу иди, картошка поспела.

– Сейчас, – пообещал я, – только умоюсь спросонок.

К моему изумлению, единственным транспортным средством, которое должно было переместиться в город, оказалась телега. Грубо срубленная из толстых жердей, щедро заваленная сеном, с деревянными колесами и настоящей пегой лошадью между длинных оглоблей.

Для тех, кто не знает: оглобли изготавливаются тоже из жердей.

– Сергеев и Фарктен – вперед; Толушкин и Чайкин – позади, – коротко скомандовал капитан.

Мальчишки, такие же молоденькие, как и тот, что встретил меня на тропинке, кивнули и разошлись. Капитан внимательно огляделся по сторонам и запрыгнул на телегу, рядом со старушкой.

– Поехали!

Дед причмокнул и встряхнул длинными коричневыми вожжами.

Телега медленно заскрипела вперед.

– Приедем, напомни, чтобы солидолу тебе дал, – сморщился капитан. – И как тебе все это не надоело?

– А ништо, – отмахнулся дед, – часов через пяток привыкнешь, и замечать перестанешь.

– Да ленится он, паразит, – презрительно фыркнула старушка. – Который год смазать не может. – И повернулась к высокой молодой женщине с длинными светло-русыми волосами: – Садись, Сергеешна, ноги не казенные.

– Ничего, Зинаида Никитична, я пока прогуляюсь, – ответила та звонким голосом и оглянулась на Оксану. – Может, ты сядешь?

Но девочка была всецело занята моим браслетом. Крутила и так, и этак, высунув от напряжения язык, тыкала куда-то ногтем, терла пальцами, смотрела на свет.

– Не споткнись по дороге, – посоветовал я ей.

Оксана недовольно шмыгнула носом, покосилась в мою сторону и снова погрузилась в решение головоломки.

– Ну, загадку ты ей подкинул, мил человек, – покачала головой старушка, – всю ночь не спала! Может, поскажешь, в чем загвоздка?

– Не, – буркнула девочка, – я сама.

– А вы ее отец? – осторожно спросила женщина.

– Нет, – открестился я, – детей у меня нет, жены тоже нет. Я Пахомов, Семен Сергеевич, начальник цеха предприятия триста семнадцать. Двадцать пятого июля пошел за грибами и заблудился.

– Как же это вы? – удивилась женщина.

– Не знаю, – пожал я плечами, – как-то само получилось. А вы кто?

– Ой, простите, – спохватилась она. – Татьяна Сергеевна Залумина. Учитель я в местном колхозе. Вот, везу Оксану в Москву, к академику Абалкину.

– К самому Абалкину? – на всякий случай выразил я восхищение. – Это просто прекрасно!

– Да, – кивнула она. – Я ведь ни разу в Москве не была! А вы?

– А у меня там стоплер фланочный, – не удержавшись, похвастался я. – Правда, на глицном базироне.

– Ты чего несешь! – взорвался в ухе Антон. – Какой базирон?! Какой стоплер?! Двадцатый век вокруг!

– Простите, не расслышала? – замотала головой Татьяна Сергеевна.

– Я хочу сказать, – поправился я, – что учился там, в Политехническом институте.

– Перестань купидонить девицу, – заворчал Антон. – Вспомни лучше план действий: когда начнется заварушка, я отключаю реверсивное поле и Оксану утягивает сюда. Если все в порядке, ты включаешь свой ретоноблайзер и тоже «уходишь». Если что-то не срабатывает, то девчонку ты обнимаешь, и я пытаюсь вытянуть обоих. Ты меня слышишь?

На самом деле он мне явно завидовал. Таня оказалась не только очень милой и симпатичной, но и весьма контактной особой с налетом искренней детской наивности. Узнав, что я жил в Москве, она едва не захлопала в ладоши и стала расспрашивать про Мавзолей.

Для тех, кто не знает: Мавзолей – это место, где хранится муляж одного из пророков, основателя марксизма, которого, правда, почему-то зовут не Маркс, а Ленин. Если вы полагаете, что «Ленин» – второе имя, то совершенно правы, вот только первое имя пророка тоже неподходящее: Владимир Ильич Ульянов, причем наука доказала это совершенно точно.

От разговора про религию я осторожно, стараясь не задеть ее убеждений, ушел, вспомнив про Чехова и Булгакова, двух гениальных писателей, совершенно точно живших в двадцатом веке. Про Чехова собеседница знала, а вот про Булгакова почему-то нет. Зато она стала говорить про каких-то Горького и Толстого, но так запутанно, что у меня возникло ощущение, будто Толстой не один, а сразу несколько. А когда Таня стала называть Маяковского не художником, а поэтом, я совершенно растерялся и начал отвечать невпопад. После того, как я похвалил Островского как талантливого физика, у нее округлились глаза и она удивленно спросила, какие отметки были у меня в начальной школе.