Текст книги "Удар змеи"

Автор книги: Александр Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Из глубины коридора послышался топот, в трапезную влетел Годислав. В одной руке удерживал он блюдо с тонко нарезанной ветчиной, в другой – зажимал между пальцами два сверкающих серебряных кубка, кувшин с длинным тонким горлышком свисал на локте.

– Тебя токмо за смертью посылать! – грозно рыкнул дьяк и тут же опасливо перекрестился.

– Дык, батюшка, не нарезамши не принесешь. – Малец, что-то торопливо дожевывая, поставил блюдо между боярами, щелкнул о стол кубками, вскинул кувшин, наполняя емкости. – И бокалы для гостя достойного абы какие не возьмешь, и вина надобно из бочонка…

– Все, ступай, – отмахнулся Иван Юрьевич. – Молодец.

– Благодарствую, кормилец. – Холоп поставил кубок за блюдо. – Коли нужда будет, я за дверью в конце прохода послежу.

– Шкодлив, но ловок, вороват, а сообразителен, – задумчиво покачал головой хозяин, провожая его взглядом. – Никак не пойму, приблизить али запороть такого надобно. Ну, друже, давай за встречу выпьем.

Бояре осушили кубки, накололи на ножи по кусочку ветчины.

– Хорошее вино, пряное, – одобрил выбор холопа дьяк. – А бабы мои, стряпухи, все кислятину всякую с утра притащить норовят. Вроде как кошт мой берегут, ан мне же через брюхо. Эх, давай еще по одной…

Иван Юрьевич разлил, они выпили снова.

– Хорошо вино, душу радует, – согласился Зверев. – Фряжское?

– А не знаю, – виновато развел руками хозяин. – Давно уж ключник всеми припасами занимается, мне недосуг. Дел государевых не счесть, о себе – хочешь верь, хочешь нет! – ан о себе помыслить некогда. Вино доброе, та и хорошее, похвалю, коли не забуду… А и не забуду! – Он хлопнул в ладони и громко позвал: – Эй, Годислав! Подь сюда, неча тут подслушивать. Прознай, кто вино сие для стола выбрал и благодарность от меня передай. Мне опосля скажешь, кого наградить надобно.

– Слушаю, батюшка, – заскочивший в трапезную мальчишка поклонился и тут же выскочил обратно.

– А ты сказывай, друже, чего для князя Михайлы просить намерен. Коли прощения, так не будет сего. Сам же он вину признал, сам и каяться не захотел. Стало быть, и кару сам выпросил. Коли снисхождения какого – так покамест рано, пусть срок хоть какой минует, гнев царский остынет.

– Потом просить стану, Иван Юрьевич, – покачал головой Андрей. – Не ведал про дела московские, токмо вчера вечером прискакал. Посему сказать ничего не могу.

– За уважение благодарю. – Хозяин дома опять наполнил кубки. – Не успел приехать, ан меня первого навестил. О делах-печалях моих послушал, хлеб преломил. Да токмо вижу, гложет тебя что-то, нужда большая есть. Да и не стал бы ты будить меня без большой нужды, приезжать засветло. Так сказывай, друже, в чем печаль? Коли не о князе Воротынском беспокоишься, тогда о чем?

– Об отце.

– А-а, Василий Ярославович, друг мой верный, мир его праху, – склонил голову дьяк. – Знаю я о беде твоей, знаю. Сие есть горе наше общее.

– Он жив!

– Истинно?! – вскинулся боярин.

– У татар крымских в полоне.

– Откель знаешь?

– Сон вещий приснился…

– Сон? – Дьяк отпил из кубка. – Славные у тебя сны, друже. В такие поверю с радостью.

– Ты же знаешь, Иван Юрьевич, служилым людям без дозволения царского отъезжать из пределов русских невместно. За бегство принять могут. Посему прошу, испроси для меня разрешение в Крым поехать. Отца выкупить хочу.

– У кого он в полоне томится? – деловито поинтересовался дьяк.

– Найду, – уверенно кивнул Зверев. – Мне бы уехать быстрее. Праздники крещенские начнутся – тут на полмесяца застрянешь.

– И-э-эх! – опрокинул в себя кубок с остатками вина боярин Иван Кошкин и решительно поднялся. – Мыслил я хоть денек от хлопот отдохнуть, да видно, не судьба. Коли сегодня государя не спросить, завтра его можно и не застать. Он, что ни праздник, на молебен по святым местам отправляется. Эй, Годислав! Знаю, что слышишь, шельма! Вели карету запрягать и шубу с красным подбоем приготовить. Во дворец еду! Жди от меня известий, друже. Коли повезет, после обедни будут.

* * *

Настроения разглядывать зимнюю Москву у Андрея не было, а потому он прямым ходом поскакал от побратима к себе во дворец – и с удивлением обнаружил, что здесь вовсю кипит работа. Трое холопов расчищали двор от снега, скидывая его в сугроб у стены за дворцом. Никита и Мефодий, обнаженные по пояс, но все равно распаренные, кололи дрова, которые Андрейка корзинами носил в дом. Нашлось занятие даже дряхлому ярыге – тот раскладывал на расчищенной половине двора, прямо на настил мостовой, какое-то тряпье.

Зверев спешился, удивленно оглядываясь, и тут, накинув на голову платок, на крыльцо выскочила Варвара, замахала руками:

– Коня, коня с чистого уводи! Нагадит же, скотина! Уводи скорей!

Зверев послушался, быстрым шагом уйдя со скакуном на конюшню, и здесь, раз уж все равно вошел, отпустил подпруги, снял седло, потник, вынул узду. Взмахом руки отпустив Боголюба, сам тщательно отер коню шкуру пучком соломы, завел в свободное стойло, налил воды. Сена задавать не стал – холопы потом кинут. Отправился в дом – где на крыльце, приплясывая от холода, дожидалась его обеспокоенная женщина:

– Прости, княже, сгоряча крикнула… Двор же токмо очистили!

Подхватив ее за локоть, Зверев вошел в тепло, скинул шапку, расстегнул зипун:

– Чем ты там двор застилаешь, приказчица?

– Дык… – запнулась Варя. – Рухлядью всякой из сундуков. От моли. Перекладывать рухлядь надобно каженный месяц, дабы моль не заводилась. Я видела, много там порченого всего оказалось, латать теперича придется. А на улице вымерзнет[8]8
  Данный способ помогает только при температурах ниже -20 °C?и длительности вымораживания не менее восьми часов.


[Закрыть] вся. Токмо снег убрали, чисто все, безбоязненно класть можно. А тут ты… А лошади, они такие… коли чисто все… – Она сбилась и просто спросила: – Не осерчаешь, что прикрикнула? Не со зла я, княже…

Андрей, поддавшись порыву, склонился и крепко поцеловал ее в красные, как огонь, но на вкус невероятно холодные губы. Сжал ладонями румяные ледяные щеки:

– Не застудилась?

Варя шмыгнула носом и шепотом ответила:

– Серебро давай, Андрей Васильевич.

– Чего?! – возмутился Зверев. – За один поцелуй – и сразу серебро?

– Как ты помыслил-то такое, княже?! – От возмущения глаза приказчицы округлились. – Я! Я! Я на дрова просила, их там от силы на неделю осталось под навесом! Попалили все еще до снега прежние жильцы. А их еще и поколоть надобно. Кровля в трех местах прохудилась, снег через щели трусит, до оттепели сделать надобно, не то зальет. Кур купить надобно – хоть десяток завесть, дабы объедки было кому скармливать, да яйца свежие собирать. Не все ж псам брюхо набивать. Белье все залежалое, стирать надобно, отдушивать, – это как мне одной парой рук переделать? И холопов кровлю перешивать не пошлешь, токмо поломают без опыта.

– Все! Понял, понял, понял… – рассмеялся Зверев. – Дрова, кровля, куры… Может, поросенка лучше для объедков взять?

– Ты вроде как за отцом собирался, княже? – не поняла Варя. – Коли так, опустеет скоро дворец. Где объедков для кабанчика наберешь? На кур бы хватило, и то хорошо.

– Ладно, – решил оставить советы при себе князь. – Ты за приказчика, ты и решай. Пойдем в спальню, там серебро лежит.

– Ни к чему сие, княже. Я здесь пока прослежу, из каких светелок куда вещи кладутся. Как бы не перепутать опосля.

– Ну, смотри…

Принеся Варе кошель с рублем серебром – не то что пару возов с дровами, корову купить можно, – князь отправил ее с Мефодием на торг, а сам взялся за колун. За работой, известное дело, время быстрее бежит.

К обедне они вдвоем с Никитой успели превратить в гору поленьев все остававшиеся под навесом дрова, и Зверев ушел к себе в опочивальню, оставив холопов освобождать двор. Вскорости вернулась Варя, без дров, но с полными корзинами какой-то снеди, ушла на кухню. А от дьяка Разбойного приказа все еще не поступало никаких вестей. Только когда уже вовсе стемнело, в ворота постучался отчего-то крайне довольный Годислав, прямо в дверях передал для Андрея ведерный бочонок вина с клеймом вездесущего Петерсемены и сказал на словах, что князя ждут на заутрене у Грановитой палаты.

Расспросить подробнее князю, понятное дело, оказалось некого.

* * *

Перед рассветом нового дня Зверев, в распахнутой тяжелой московской шубе, с посохом, но без оружия медленным шагом проследовал по брусчатке древней русской крепости в сопровождении семенящего Андрея Мошкарина, одетого ради такого случая в новенький синий зипун с желтыми шнурами на швах и соболью округлую шапку. Мальчишка крутил головой так активно, что рисковал свернуть себе шею, и постоянно задавал все новые вопросы, чаще всего не дожидаясь ответа на предыдущий:

– Ох, какая звонница высоченная! В честь кого таковую воздвигли-то?! А отчего башни частью круглые, а частью квадратные сделаны? А что это за дворец на крыше дома? А отчего все пешими ходят?

– Не позволено в кремле московском верхом али в карете ездить, – только на самый последний вопрос успел ответить Андрей. – Это, почитай, подворье царское. Разве воспитанный человек в чужой двор верхом заезжать станет? Да и навозу от лошадей столько навалится, по десять раз за день всю крепость чистить придется. Зачем грязь возле дворцов царских разводить? Чай, не во Франциях живем…

– Ой, какая громадина! А это что, княже? – восхищенно взвыл хуторской мальчишка. – Она вправду из камня, али токмо крашена такой побелкой?

– Из камня, – кивнул Андрей, останавливаясь у нижних ступеней ведущей в парадный зал лестницы. – Фряги строили, еще при деде государевом, Грозном Иоанне Васильевиче.

Титул особого впечатления на мальчишку не произвел. Он еще не знал, что и нынешнего правителя Руси тоже нарекут Грозным. Как не знал и того, что палаты, которыми он любуется, простоят еще много веков, а примыкающий к ним огромный роскошный деревянный дворец всего через полвека сгорит дотла.

– Весь из камня, снизу доверху?! – продолжал удивляться Андрейка. – Дык ведь холодно в доме-то каменном! Рази камень протопить можно? Никаких дров не напасешься!

– Тебя послушать, так и печь разогреть невозможно, – обеими руками оперся на посох Зверев. – Она ведь тоже каменная.

– Ну, ты скажешь, княже! – прямо обиделся мальчишка. – В печи-то огонь горит жаркий. На всю топку пламя полыхает. Рази в доме такой костер запалишь? А малым огнем не согреешь, точно тебе говорю. Такую-то махину – да простой печью? Нет, княже, никак не согреешь!

– Не бойся, Андрей, – утешил его Зверев. – На царские приемы без шубы все равно никто не приходит. Не замерзнут.

– Ой, глянь, красота-то какая! Точь-в-точь, как у нас в Луках! – Только теперь младший Мошкарин заметил многошатровый Благовещенский собор.

– Вот только в Луках Великих он деревянный, а здесь каменный.

– Да не может быть такого! – не поверил мальчишка. – Как же он стоит-то тогда? Ладно стены, их из камня и я в детстве на глине строил. А крышу-то, крышу как из камня сделаешь? Рухнет она, княже!

Немногие холопы и бояре, что перемещались по кремлю по своим делам, стали останавливаться, поворачиваться в одну сторону и склоняться чуть не в пояс. Андрей тоже развернулся и увидел, что государь в сопровождении скромной свиты из полутора десятка придворных уже вышел из Архангельского собора и направляется прямо к нему. Вернее, к парадному крыльцу палаты. Иоанн в этот раз был одет на удивление празднично: шитая золотом ферязь, подбитая бобром и соболем широкоплечая шуба, полупрозрачный янтарный посох. Углядев Зверева, он остановился, удивленно вскинул брови, даже слегка развел руками:

– Ба, кого мы видим! Князь Андрей Васильевич! Какими судьбами?

Андрей скользнул взглядом по свите, боярина Кошкина среди придворных не заметил. Значит, царь о его беде мог и не знать. Мало ли, не добился побратим вчера приема?

– Беда у меня, государь, – склонил он голову. – Она же и радость. Сказывали, отец мой в порубежье прошлым годом сгинул. Ан ныне слухи дошли, что жив он, однако же в полоне крымском томится. Дозволь к татарам отлучиться, батюшку из плена выкупить?

– Да, тут без моей вины не обошлось, – покаялся Иоанн, подступая ближе. – Ныне о выкупе полона с Девлетом не уговорились. Сам ведаешь, споры у нас извечные с ляхами. Так я ныне посольство в Крым отправлял, договор предлагал хану союзный, вместе на Польшу ратью пойти. Однако же Девлет-Гирей ни на союз не согласился рядную грамоту подписать, ни даже на перемирие краткое, дабы о рубежах южных хоть пару лет не тревожиться. Сиречь, княже, сам понимаешь, воевать придется с крымским ханом. На том послы мои с крымчаками разлаялись и без уговора ко мне возвернулись. Даже о выкупе полона урядиться не смогли. Вот печаль какая… – Царь покачал головой, перекрестился, глубоко вздохнул. И вдруг решительно вскинул подбородок: – Вижу я перст Божий в сей нашей встрече. Тебе надобно батюшку выкупить, боярина Лисьина, мне же за всех людей ратных отвечать обычаем завещано. Посему поручаю тебе, князь Андрей Васильевич, ныне же в Крым, в империю Османскую отправиться и о выкупе полона русского там хлопотать. Боярин Висковатый тебе охранную грамоту даст и товар дорогой, дабы расходы искупить. Сегодня же велю к тебе на подворье привести… – Государь оглянулся на свиту: – Слышишь меня, Иван Михайлович?

– Будет исполнено, государь, – с готовностью поклонился дьяк Посольского приказа.

– К тебе же еще одно поручение у меня будет, поручение тайное, – понизил голос правитель всея Руси. – К Рождеству я мыслю в поход на Крым отправиться. До того времени поручаю тебе с полоном возвернуться, а до того проведать в Крыму, каковые дороги там прохожи, а какие голодны, где крепости татарские стоят и как укреплены, с каких сторон подступиться к ним удобнее. Как вернешься – проводником моим станешь в Крымском походе. Смотри, не ленись, дороги проверь со всем тщанием! Понял нужду и поручение мое, княже?

Зверев слегка ошалел от подобной непосредственности – давать секретное поручение на глазах полутора десятков свидетелей! Однако перечить не стал, послушно склонив голову:

– Благодарю за доверие, государь.

– Ступай, сбирайся. Князь Иван Михайлович ныне же тебе все потребное доставит. С Богом! – Иоанн Васильевич широко перекрестил князя Сакульского, прошел мимо и стал подниматься по ступеням.

– Кто это был, княже? – шепотом поинтересовался мальчишка.

– Ты чего, Андрюша? – растрепал мальчугану волосы Зверев. – Я же обещал показать тебе царя? Так это он и был!

– Правда?! – округлились глаза паренька. – А по виду совсем как… как… Как ты!

– А ты думал, царя для Руси из перламутра на небесах вытачивают? Государь тоже человек… Причем мы с ним в один год родились, и оба род свой от князя Гостомысла ведем. Почему бы нам похожими и не быть? Надевай шапку, простудишься. Поехали домой.

Андрей был уверен, что раньше заката дьяк Посольского приказа никого к нему с обещанным товаром и подорожной грамотой не пришлет. Однако еще до обеда в ворота подворья постучал не кто иной, как князь Иван Михайлович Висковатый собственной персоной!

Зверев в это самое время новеньким колуном разваливал возле навеса крупные березовые чурбаки на аккуратные белоснежные поленья, одетый лишь в валенки и шаровары. Гость, толкнув калитку, скользнул по нему ленивым взглядом, но не узнал – а может, не захотел узнавать – и громко окликнул:

– Есть кто на дворе, христиане?! Хозяин дома? Ну-ка, отворяйте, товар для князя Сакульского прибыл!

– Полель, открой! – Вогнав колун в чурбак, Андрей быстро взбежал по ступеням крыльца, громко позвал: – Варя, ты где?! Одевайся быстрее в чистое, корец со сбитнем гостю приготовь!

Через полминуты он влетел к себе в спальню, наскоро отерся вчерашней рубахой, просунул руки в рукава свежей, одернул подол, накинул сверху безрукавную ферязь с золотым шитьем спереди, быстро, через один, застегнул крючки, опоясался широким ремнем с золотыми накладками, поднял со спинки кресла тяжелую парадную шубу, переложил себе на плечи и степенно пошел вниз, опираясь на резной посох. В неподъемном княжеском одеянии иначе ходить было невозможно – одна шуба весила как два юшмана! Но хоть как-то облегчить ее было невозможно. Снять оправленные в золото самоцветы, крупные пуговицы и драгоценные накладки, уменьшить число мехов, избавиться от лишнего, совершенно ненужного сукна – и сразу слухи поползут: обеднел, мол, князь Сакульский, даже на одежу серебра не хватает. Позо-ор!

По поскрипывающим ступеням, простукивая каждую посохом, Андрей спустился вниз и обнаружил там распаренную простоволосую приказчицу в одном только исподнем полотняном платье, вдобавок еще и влажном.

– Звал, княже? – поинтересовалась она, отирая руки подолом. – У меня там холопы белье выжимают, приглядеть бы надобно. Слабую ткань сии бугаи и порвать могут.

– Одеться! Бегом!!! – округлил глаза Зверев. – Бегом! И корец для гостя мне немедля!

– А-а… – растерялась женщина.

– Боярин Висковатый уж четверть часа на дворе! – зарычал Андрей. – Быстро!!!

– Ой, мамочки! – охнула Варя и метнулась вдоль коридора.

Князь же вышел в прихожую, приоткрыл входную дверь. Дьяк Посольского приказа стоял, опершись на посох, возле саней и следил, как холопы снимают с задка крупный, окованный железными уголками сундук. Наконец холопы управились, подняли ящик с двух сторон, понесли к крыльцу. Дьяк, пригладив окладистую бороду, двинулся вперед.

– Вот, проклятие! – выругался себе под нос Андрей, но выбора не было. Не дать гостю испить с дороги – невежливо. Не выйти встретить гостя – это уже оскорбление. Он вздохнул и толкнул дверь. Шагнул за порог и остановился. Спускаться навстречу полагалось только к дорогому и желанному гостю или к старшему по родовитости. Дьяк же боярин Висковатый был безродным самодовольным выскочкой и князю Сакульскому ни капли не нравился. Впрочем, и Иван Михайлович расположения к Звереву никогда не выказывал. Скорее, наоборот.

Гость степенно пронес себя по ступеням вверх, чуть качнул вперед высокой, надвинутой по самые брови бобровой папахой:

– Здрав будь, князь Андрей Васильевич.

– И тебе здоровья, боярин Иван Михайлович, – вежливо ответил Зверев. Тут распахнулась створка, наружу выскользнула Варя – румяная, в цветастом платке и длинном, до пят, овечьем тулупе, делавшем ее пухлой, как кукла для накрывания чайника.

– Испей с дороги, гость дорогой, – широко и доверчиво улыбнулась приказчица и протянула дьяку простенький деревянный ковшик, больше похожий на поварешку.

Гость начал пить, брови его тут же дернулись вверх, он не без удивления глянул в глаза Андрея, но не остановился и осушил корец до дна, перевернул, уронив на доски последнюю каплю. Довольно крякнул:

– Ох, и славный у тебя сбитень, Андрей Васильевич!

Капля оказалась красной и тягучей. Зверев ощутил слабый пряный аромат и понял, что второпях или просто за неимением угощения Варя налила в ковш не воды, сыта или сбитня, а подаренного боярином Кошкиным вкусного вина. И не то чтобы это было нарушением обычая – вот только подшучивали таким образом, наливая в обязательный для гостя корец что-то неожиданное, все же над друзьями, к коим дьяк Посольского приказа причислить себя никак не мог. Скорее наоборот. Но ведь не объяснять же ему теперь, что это ошибка и он все равно для Зверева что пес смердящий?

– А ты чаще заглядывай, Иван Михайлович, – отвел посох в сторону Андрей. – Чаще и угостишься.

– Благодарствую на добром слове, – даже слегка улыбнулся боярин, – но ныне я с поручением к тебе от государя. Вот, укажи слугам моим, куда сундук в надежное место поставить. В нем товар дорогой для османских эмиров. В деле твоем зело пригодится.

– Надежное… – секунду поколебался князь, потом кивнул: – Идем.

Сняв за прихожей со стены масляную лампу, он провел гостя и холопов почти к самой кухне, указал на дверь оружейной комнаты:

– Туда заносите.

– Надежно ли? – усомнился дьяк. – Вижу, запоров тут нет.

– Людская, – пояснил Андрей. – Тут постоянно есть кто-то. Ночью спят, днем пробегают. В тихом месте дворца тать и замок сломает, а здесь и в открытую комнату не заберется.

– А в слугах своих ты уверен, княже? – понизив голос, поинтересовался Висковатый.

– Со мной ведь поедут, Иван Михайлович, – пожал плечами Зверев. – Коли ошибся, то как здесь ни прячь, в дороге все едино украдут.

– И то верно, – признал гость.

– Ну, Иван Михайлович, – пристукнул посохом Андрей, когда холопы вышли из оружейной. – Теперь прошу к столу. Откушать, чем Бог послал. Сбитня своего велю принести.

– Сбитень – это хорошо, – согласился дьяк и указал холопам на дверь: – Ступайте, во дворе меня дождитесь.

Зверев понял, что разговор еще только начинается и для посторонних ушей не предназначен.

В трапезной Варя, оказывается, уже успела накрыть стол. Здесь были обыденные моченые яблоки, грибы и соленые огурцы, на отдельном блюде розовела ровно нарезанная ветчина, на другом – она же, но свернутая в рулетики, внутри которых что-то желтело. Мало того – откуда-то взялся лоток с горячими запеченными голубями, задравшими кверху свои тонкие клювики. Приказчица еще суетилась – она как раз выставляла кубки. Причем – наряженная в чистенький светло-розовый сарафан с синей вышивкой и в кокошник с тем же рисунком. Когда только успела? Чудеса, да и только.

– Молодец, Варенька, – шепнул ей на ухо Андрей, проходя мимо, и уже громче добавил: – Вели пока никому не заходить.

По обычаю холопы в боярских домах обедали вместе с хозяином, а потому предупреждение было уместным.

– И пива во двор вынеси, чтобы мужики там не заскучали! – спохватился он.

– Да, сие верно, – согласился гость. – От пива они точно не отойдут.

– Присаживайся, Иван Михайлович, – пригласил Зверев, наполняя кубки. – Давненько мы с тобою не виделись. Давай за встречу выпьем.

– Давай, – согласился дьяк, – дабы речи вести не так скучно было.

Он быстро выпил вино, тряхнул бородой и полез за пазуху, достал два свитка, взвесил в руке, выложил тот, что потоньше, из желтоватой бумаги:

– Сие есть грамота подорожная торговая. По уговору старинному с крымскими татарами, они к нам своих купцов невозбранно присылать могут, мы же к ним так же своих можем отправлять. Так же невозбранно могут смерды безродные к ним отправляться, коли выкупить пленников намерены. Но государь так помыслил, под личиной смерда ты вызнать вряд ли чего сумеешь. Посему купцом поедешь. Иных возможностей у нас нет, посольство Девлет-Гирей прогнал.

– Боюсь, не поверят, – покачал головой князь Сакульский. – Где это видано, чтобы торговые люди верхом ездили? Они больше по воде норовят, на стругах да ушкуях.

– Поверят, – решительно пообещал дьяк. – Коли товар малый, но ценный, так и купец налегке скакать может. Опять же грамота у тебя царская. Поверят, нет – тебе без разницы. Главное, подорожная имеется. Посему ни дозоров татарских, ни привратников ихних можешь не опасаться. Разве только в Диком поле казаки да душегубы татарские шалят. Вот с них, известное дело, спроса нет. Они на грамоты не посмотрят.

– Что же это за товар такой дорогой? – полюбопытствовал Зверев, подливая гостю вина.

– Нёбо волжского осетра.

– То, что у рыбы во рту? – дернув себя за бороду, уточнил князь. – Что же в нем такого ценного?

– Из него клей варят, Андрей Васильевич. Самый лучший, для луков. У них там, у османов, обычай есть такой: султан обязан ремесло какое-то знать, дабы в трудный час семью свою мог прокормить. Султан Сулейман Великолепный изволит изготовлять луки. И многие визири его и эмиры тоже примеру правителя следуют. Лучший же клей для луков из нёба осетра выходит.

– Это сколько же рыбы пришлось попортить, чтобы столько нёб набрать?! – поразился Зверев.

– Оттого и груз драгоценный, – кивнул дьяк. – Оттого знатные ханы и эмиры возьмут такой товар с огромной радостью и благодарностью.

– Здорово…

– Но не забывай, княже, – вскинул палец боярин, – Крым, да и вся империя Османская безбожникам принадлежит, сарацинам. Их пророк Магомет запрещает убивать христиан и велит оказывать нам покровительство. Посему большой опасности для тебя не будет. Но к тем, кто не признает их поганой сарацинской веры, у магометян есть требования. Они всех истинно верующих называют «зимми» и требуют, чтобы те перед сарацинами унижались. Зимми запрещается иметь при себе оружие, зимми обязаны уступать любому сарацину дорогу, зимми должны им кланяться; зимми не может быть свидетелем и слово любого сарацина считается важнее его клятвы; зимми не должны ходить рядом с мечетью… Там много еще чего придумано ради унижения православных. Запомни, князь, сим законам ты обязан следовать со всей строгостью, ибо за их нарушение тебя могут убить на месте, и никакая грамота от сей беды уже не спасет. Да, чуть не забыл! Зимми запрещено ездить на таких благородных животных, как лошадь или верблюд. Только на ослах. Но и с осла зимми обязан слезть и поклониться, коли на пути ему встретился мусульманин.

Гость поднял кубок, немного отпил и продолжил, протянув второй свиток, из белой мелованной бумаги:

– Сие письмо для Васьки Грязного, одного из полоняников татарских. Два года тому по лихости молодецкой в набег на татар решил сходить с сотоварищи… – Дьяк криво ухмыльнулся, выпил еще. – Но, как сказывается, пошли по шерсть, да вернулись стрижены. Побили их татары крепко у Бабаева стойбища, а боярин Грязный так и вовсе в полон угодил. Василий сам из опричной тысячи, еще из первых избранных, и показать себя успел неплохо, в сотники едва не выбился. Опознали его. А может, и сам похвастался, с него станется. Как за соратника царского хан Девлет-Гирей за него аж сто тысяч рублей выкупа разом испросил! Государь же за шельмеца больше двух тысяч платить не велит.[9]9
  Историки предполагают, что, пока шел торг, опричник Василий Грязный так и состарился в крымском плену.


[Закрыть] Ты об том знай и на большие деньги не соглашайся. Иных знатных пленников в полоне нет ныне. За прочих же бояр велено платить выкупа двести рублей, за отроков и новиков сто рублей, али сто пятьдесят по делам их. За прочих ратников, стрельцов и холопов – не более ста рублей давать. Ты, княже, как письмо боярину Василию отдашь, у него же про пленников и спроси, каковые и сколько. Он, как знатный пленник, при шахском дворе живет, тамошних эмиров всех знает, про замыслы их ведает, в переговорах и диванах участвует. Девлет его даже отрезом золотым дважды награждал за советы умные и в делах татарских содействие.

– Пленника? – удивился Зверев, вновь наполняя кубок гостя.

– Отчего нет, коли старается? – пожал плечами Висковатый. – Его же не в железе в порубе держат, а как сотоварища. Оно ведь, судьба одни узлы вяжет, Господь иные пути чертит. Кто ведает, что за повороты жизнь сотворит? Сегодня врагами мы с татарами, завтра союзниками. К чему возможного союзника мукой напрасною терзать? От глядишь, сговорились бы по осени с татарами, поцеловали меч на верность друг другу, пошли бы общей ратью ляхов бить. Так боярин бы Грязный еще и с мечом, и в броне бы возле хана в седле сидел! Но не с нами, потому как все едино невыкупленный пленник… – хмыкнул заметно захмелевший дьяк. – Ох, и задал ты нам хлопот, княже, со своей Ливонией. Взять мы ее взяли, да чего теперь в ней делать-то? Добраться летом лишь по морю можно, рати по зимникам ходят да по трактам, и припасы так же возят. Хлопотно, дорого. По уму, надо бы Даугаву от схизматиков освободить и по ней ладьи купеческие пустить, зимой по ней же дорогу ледяную сделать. Куда как проще все было бы. Да токмо на реке сей Полоцк литовский стоит. Твердыня мощная. Не Псков, конечно, но с Варшаву размерами и числом ратников. Вот куда силу общую поворотить следовало! А приходится супротив Крыма в поход сбираться.

Дьяк Висковатый помолчал, потом решительно осушил свой кубок и поднялся:

– Прости, княже, надобно мне на службу возвертаться. За угощение спасибо, сбитень у тебя славный девки варят… – Он задумался, несколько раз кивнул: – Сказал, сказал, передал, упредил… Вот еще, княже. Крым есть место страшное. Кровью и слезами русскими залит сверх всякой меры. Тяжело там человеку православному. Много ты полоняников встретишь, не счесть их там никакой силой. Каждого свободой одарить хочется, на землю святую возвратить, к дому, к родным и близким. Ты волю в кулак сожми, Андрей Васильевич. Хочется – а терпи. Всех выкупить все едино не сможешь. А на каждого размениваться начнешь – так для дела государева сил и серебра не хватит. Такой у меня будет завет… А может, и прав государь? Всех не освободишь, не выкупишь. Ради свободы, ради блага людского Крым надобно мечом, а не серебром вскрывать. Как Казань десять лет тому к покою и миру привели. Ну, прощевай, князь Андрей Васильевич! Успеха тебе. В добрый путь!

Дьяк, заметно покачиваясь и опираясь на посох, прошествовал к двери. Зверев пожал плечами. Странно… Корец, три кубка. Всего литра полтора не самого крепкого вина. Чего же его так развезло? Или он как сегодня к причастию ходил, да так с тех пор с пустым брюхом и остался? И ведь за столом тоже ни кусочка в рот не положил!

Андрей спохватился, кинулся провожать гостя – а тот вдруг развернулся в дверях, и служилые люди с треском скрестили посохи.

– Вот, – покачиваясь, опять сунул руку за пазуху Иван Михайлович, извлек ключ на тонком ремешке, протянул князю. – От сундука… Теперь точно все…

Широко расставляя ноги, словно моряк при качке, дьяк прошествовал по коридору, вывалился наружу. Больше уже не оглядываясь, спустился по ступеням, рухнул в сани.

– И тебе счастливого пути, – негромко пожелал ему вслед Зверев и махнул рукой: – Полель, ворота отвори!

Холопы торопливо укутали ноги хозяина медвежьим пологом, один запрыгнул на облучок, другой развалился сзади, на месте отданного сундука. Пара лошадей, не дожидаясь окрика, резво взяла с места и, подняв слабый снежный вихрь, вынесла возок на улицу. Зверев вернулся в дом, прошел в трапезную и с облегчением скинул шубу на скамью, поднял со стола оставленные грамоты.

– Значит, подорожная и письмо… – пробормотал он. – Интересно. Так быстро боярину Грязному Иоанн послание настрочить не мог. Вряд ли это для него столь важное дело, чтобы все планы ломать и к пюпитру бросаться. Заранее, стало быть, приготовил. И письмо, и подорожную, и сундук с товаром. Получается, знал государь, отчего я в Кремль спозаранку явился… Отчего же тогда поручение тайное при всех назначил? Мог ведь к себе вызвать или с Иваном Висковатым передать. Странно…

Расстегнув ферязь на груди, князь сунул грамоты между крючками, забрал масляную лампу, отправился в оружейную, вставил ключ в скважину, дважды повернул, поднял крышку, запустил руку в шелестящее перламутровое богатство. Нёб осетровых здесь набиралось ведер двадцать, не меньше. Каждое – формой и размером с ноготь. Трудно представить, сколько рыб пришлось разделать ради такого товара.

– Небось, весь улов на Руси за два-три года, – прикинул Андрей, захлопнул сундук и поднял лампу выше, оглядывая сокровище не менее важное, чем доверенное дьяком Висковатым. Рогатины, бердыши, щиты, пищали, сабли, топоры дожидались своего часа в холодной смертной невозмутимости. Князь втянул воздух сквозь крепко стиснутые зубы. – Та-а-ак… И что же мы возьмем?