Текст книги "Испытание"

Автор книги: Александр Поповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Он едет к Мукаю. Скорее бы свалить эту тяжесть с груди. По пути одна остановка у Сыдыка, на две минуты, не больше Старик сказал: «Ты узнаешь настоящую правду, она касается тебя и твоей родни». Что бы это значило? Какую родню? Сабиля? Чолпан? В такой трудный день каждое слово может камнем лечь на пути.

Джоомарт нашел тестя за странным занятием: он бил веревкой привязанного к юрте сурка. Зверек метался, пищал, подпрыгивал, рыл лапами землю, искал, где бы укрыться.

– Попомнишь, грабитель, как людей обирать… Попомнишь, разбойник! Овса захотел? Чужого? Сам трудись, лодырь, посей, убери и…

Он чуть не добавил: «И в колхоз запишись». Старик хрипел, задыхался от злости.

– Внукам закажешь, подлец!

Прожорливый зверь, он землю подрыл и повадился красть чужое добро. Наконец он попался. Еще неделька таких наказаний, и грабитель сдохнет. Пусть знают обжоры, что с ним шутки плохи.

Сыдык бросил веревку и направился к Джоомарту навстречу. Он склонил низко голову и тихо проговорил:

– Здравствуй, Джоомарт. Как здоровье Чолпан? Все ли у тебя благополучно? Заходи, заходи…

Старик был в жалкой одежде, на заставе он выглядел нарядней. Не было сейчас на нем ни ичигов и блестящих калош, ни чапана, ни тюбетейки, подшитой бархатом. С худых плеч свисал рваный халат, засаленный, в заплатах. Ноги обуты в истоптанные опорки.

В юрте пахло джармой и кислым айраном. В углу на виду стоял портфель с начищенными застежками – гордость бригадира, свидетель его высокого звания. У дверей лежал недоносок-теленок, жалкое создание, издали казавшееся овцой. Сыдык не мог не похвастать. Теленок родился величиной с собачонку, в гурте от него отказались. Сыдык укутал его, прятал за пазухой, ничего для него не жалел. Сделал лейку из бумаги, и по капле вливал ему в рот молоко. Приучил понемногу и к матери: сядет с теленком под корову, всунет ему сосок и надаивает молока. Теперь он привесил недоноску колокольчик на шею; пусть знает народ, кто идет. Таков бригадир, колхозное добро ему дорого.

Сыдык говорит о делах своей бригады. Он тяжко вздыхает, шепчет и снова вздыхает. Так, ему кажется, и людям понятней и самому как-то легче. Что слово без вздоха, без того, чтоб бровей не насупить, скрыть в их гуще заветную мысль?

Укрывшись от пытливого взгляда Джоомарта, он шептал и шипел, кивая головой, и льстиво улыбался. Что скрывать, у него и там неполадки, и тут не все хорошо – только отвернешься, испортят. Он тоже не промах: где сам не приглядит, свои люди расскажут. Его не обманешь, хоть плачь: все может случиться, не говори, что лошадь не лягнет, что собака не укусит.

Он заговорил о Мукае и повеселел:

– Ну и человек, ну и умница!.. За что ни возьмется, всюду удача. На опытном поле взошел ячмень, пшеница прет из земли, как бурьян. Жаль, у Мукая много дел, десять колхозов на плечах одного человека. Нам нужен свой агроном. Что ты скажешь на это, Джоомарт?

Джоомарт отводит глаза от теленка, он думает сейчас о другом.

– Я говорю, Джоомарт, это счастье для нас, что Мукай с тобой породнился. Он все время проводит в нашем колхозе. Разве я неправ?

Молчание Джоомарта его мало смущает. Мучительный вздох как бы служит преддверием для другого разговора.

– Не все ладно в колхозе, – сокрушается Сыдык. – Много земли и скота, а людей нет, не хватает. Еще бы кибиток пятьдесят, вот бы вырос колхоз.

– Какой толк повторять то, что известно? Нет людей, и нигде не найдешь их.

Лукавый Сыдык что-то надумал, кружится вороном, прячет мысли неизвестно зачем. Он делает вид, что не расслышал ответа Джоомарта.

– Мы трудно работаем и других не жалеем. Сил не хватает. И ожиревший воробей десяти пудов не потянет. Кто сказал, что людей не достать? Их сколько угодно, помани только пальцем.

Болтливый старик. На заставе он едва ворочал языком, над каждым словом дрожал.

– Я не понимаю тебя. Где ты видишь людей? На сорок километров ни жилья, ни аула.

Коварный старик. Что у него на уме?

Сыдык не спешит. Дайте он вздохнет, изобразит на лице озабоченность и опустит тяжелые брови.

– Сорок кибиток рода Джетыген готовы вступить к нам в колхоз. Они страдают на чужой стороне, жаждут вернуться на родину.

Вот оно что! Все словно сговорились сегодня.

– Кто ж им мешает вернуться?

Сыдык придвигается и заглядывает Джоомарту в глаза, он не опасается его сурового взора:

– Они боятся, как бы ты не сказал о них дурного на заставе. И невинных людей легко погубить. Написать, донести, выдумать всякую неправду. Кто поможет им в беде? И колхозники пойдут за тобой, не возьмут их к себе. Куда им тогда деться?

Он видит, как темнеет лицо Джоомарта, и с прежней уверенностью продолжает:

– Они хотят быть в колхозе, жить так, как мы. Они устали от нужды и голода. И тебе будет лучше, твой род будет здесь. Родные – большая поддержка. Нельзя отделить ноготь от мяса, себя от братьев по крови. Кто мы без рода? Пыль! Капля в море!

Джоомарт ничего не отвечает, он пытливо разглядывает своего тестя. Сыдык тоже молчит, он считает, что Джоомарту пора ответить.

– Мне род не нужен, ты напрасно жалеешь меня, – говорит Джоомарт.

Он спокоен, точно речь идет о чем-то маловажном, не стоящем особого внимания. Голос ровный, спокойный, так отвечают на обмолвку, на глупость. Неужели Сыдык просчитался, эти речи не тронули ею?

– Тем нужен род, кто не верит в силы колхоза, в нашу рабочую семью.

Трудно с ним спорить, но сдаться Сыдык успеет всегда.

– Наш народ говорит: по росту я нашел себе равного, не нашел себе равного по сердцу. Не дай людям думать, что они лучше тебя. Пусть род твой гордится тобой. Кровь кровью – не смоешь, дай им искупить свой грех перед властью. Что им делать? Белый царь отобрал у них землю и добро, всюду – люди, и всюду – тесно. Раньше, бывало, воткнешь в землю пику – и земля твоя. Теперь человеку некуда деться.

На этот счет у него и доказательств и притч очень много. Сыдык много видел и знает. Джоомарту стоит послушать его.

– Я бывал в Кара-Куме и в Голодной степи. В жаркие дни там проходят сухие дожди. Вес, как обычно: и тучи, и гром, а влаги ни капли. Она испаряется у самой земли. Бывает и так: небо в жаркие дни закроют тучи, солнце станет багровым, вот-вот хлынут потоки на землю. Люди ждут дождя, и напрасно. Вот каков мир, а ведь никто от него не отрекается. Что ты скажешь на это, Джоомарт?

Лукавый старик. Послушал бы его сейчас Краснокутов. У Джоомарта и легенд и притчей не меньше, но спорить с ним не станет.

– Откуда ты знаешь о нуждах людей моего рода? – спрашивает Джоомарт. – Ты разве видишься с ними?

– Я скажу тебе то же самое, что говорил на заставе. Купцы мне привозят приветы и письма, иной раз дочке подарки, мне – никогда. Ты читал одно из таких писем, Темиркул дал его тебе…

– Погоди, погоди, мне надо подумать. Уж не об этой ли правде ты хотел мне рассказать?

– Я думал, ты понял меня на заставе. Я ясно сказал: «Это касается тебя и твоей близкой родни».

Вот что значит быть легковерным.

– Негодный человек, что ты наделал! Я обманул начальника заставы! К чему мне твоя правда? Какими глазами я взгляну на него?..

Ему больно и грустно, на лице тревога и горечь.

– Что подумает обо мне Краснокутов? Я никогда не лгал ему. Ты слышишь, Сыдык, никогда!

Джоомарт знает, что это неправда, оттого его голос так резко звучит и жилы, точно стрелы, выступили на шее.

Дурное знамение, сейчас грянет гром. Сыдык знает Джоомарта, он в гневе ужасен.

– Я знаю, Сыдык, по ком ты соскучился. Ты ждешь не дождешься жениха твоей дочери, джигита Аллы. Тебе хочется породниться с сыном богатого бия. Так знай же: ни джигита, ни бия мы сюда не допустим. Передай этим шакалам, что я их знать не хочу и доброго слова за них не замолвлю. Если они сунутся с просьбой к заставе, я такое расскажу, что никогда им своих джайлау не увидеть.

Он потрясает руками, грозит кулаком, беспощадный и гневный.

Буря прошла. Джоомарт снова сгорбился, втянул голову в плечи и молчит. Сыдык чует затишье и пробует свои силы с другой стороны.

– Ты не хочешь помочь своему роду, пусть будет так. Но ты не должен наказывать нас. Род Курманов и Джетыген желают жить вместе. У многих был сговор, дети стали невестами, ждут женихов. За них платили калым, когда они были в пеленках. Парни ждут не дождутся невест. Сколько горя и несчастий! Тебе стоит захотеть, и все будут довольны.

Джоомарт усмехается. Сурочья душа, для него это шутки. Сыдык выводит свою двенадцатилетнюю девочку, обряженную, чистую, и вертит ее перед ним:

– Жених ее там, ему семнадцатый год. Он богат, у него большое хозяйство. Сколько еще ждать?

Джоомарт собирается в путь. Обо всем пересказано, довольно. Сыдык еще что-то хочет добавить, но Джоомарт не дает:

– В колхозе говорят, что у тебя две жены. Тебе придется с одной развестись, или мы исключим тебя из колхоза.

Еще чего не хватало. Надо же такое придумать.

– Бог тебе судья, Джоомарт, зачем мне, старику, две жены? У двух жен и зола в печке ссорится. Я отделил своей старухе юрту и добро, не гнать же ее из аула, как собаку…

Джоомарт насмешливо щурит глаза. Он прекрасно понимает, его не обманешь.

– Не прикидывайся глупцом, весь колхоз о тебе говорит. Тебе нужна была работница, и ты взял девчонку в жены, так дешевле и проще. Твоей старой жене захотелось быть банбиче, иметь даровую помощницу. Жадные глаза не имеют границ, твое собственное хозяйство множится и растет. Мало тебе доходов из колхоза…

Он садится на коня и, не дослушав Сыдыка, уезжает.

* * *

В эту трудную минуту ему не жалко цветов, которые ложатся под копытами лошади. Нисколько не жаль. Почему им не расти в стороне от дороги? Сколько простора, мир так велик – нет, им надо толпиться именно здесь, у тропинки. Ужасная вещь беспорядок. Одно наседает на другое, не разберешь, где сорняк и где разумное семя. Вот и в мыслях у него сейчас непорядок, ничего не поймешь. Точно голову набили спутанной пряжей, тугим клубком без начала и конца.

Первый узел затянул Темиркул, с него надо начинать. Впрочем, нет, почему с Темиркула? Старик сказал, что хотел, чудесно сыграл и ушел. Он ушел, и его нет, как будто и не было. Правда, так не уходят – без слов, без привета. Что поделаешь, надо мириться. Остаются Краснокутов, Сыдык и Мукай. Из них главный – Мукай. Почему именно он? Трудно сказать, так ему кажется. В юрте у Мукая все объяснится, с глаз спадет пелена, с груди тяжесть.

Он однажды охотился с ним у болота. День был солнечный, ясный, с гор сползали мрачные тени, и сверкал лед на хребтах. Над головой их летали черные аисты, коршуны, ястребы и горные орлы. Для Джоомарта охота была неудачна. У Мукая на поясе густо висели фазаны и утки, в мешке был орел с перебитым крылом, в другом – живые улары. Агроном шел и пел чудесную песню без слов. У него мягкий голос, и песни он придумывает удивительно легко. Попросишь спеть – не споет, а как найдет на него – только слушай. На обратном пути Мукай снял с пояса часть своей дичи и нанизал ее на пояс Джоомарту:

– Возьми это себе, люди будут над тобой смеяться. Я не хочу, чтобы враги пристыдили тебя.

На это Джоомарт ответил ему:

– Я вспомнил, Мукай, один случай. Мы как-то схватили человека у границы. Он нес с собой гирю, обыкновенную чушку в один килограмм. Мы даже на нее не взглянули. Кто-то для шутки подбросил ее, и из нее выпал клад: такая же гиря, но вся золотая. И ты, Мукай, такой же: снаружи обыкновенный, а внутри золотой.

В другой раз они охотились в горах. Маралы резвились на солнце, прыгали как дети, бодались как козы.

– Не стреляй, – сказал он Мукаю. – Слишком много снега нависло. Ты вызовешь обвал.

Мукай рассмеялся: ему не впервые в таком месте стрелять.

Эхо сдвинуло с гор широкое белое поле, оно ринулось вниз и закрыло тропинку. На пути легла лавина рыхлого снега. Испуганные кони встали. Люди вели их, утопая по грудь в снегу. Животные дрожали, судорожно бились в снежном кургане. Прорвавшись сквозь снег, друзья свалились без сил.

– Ты не должен был стрелять, я говорил, что здесь может случиться беда.

Мукай со смехом ответил:

– Мы ничего не потеряли. Жаль, маралы ушли.

Джоомарт подумал тогда, что в Мукае много упрямства: ни в дурном, ни в хорошем он не знает удержу…

Не об этом сейчас хотелось бы думать, приятней вспомнить другое – их первую охоту, когда Мукай так мудро с ним обошелся. На поясах у них висели утки и фазаны, на душе было легко, хорошо.

Нет, с Мукаем можно поладить, он не так уж плох. Вот и сейчас. Агроном сердечно примет его, выслушает, подумает и скажет: «Кто родне не помог, еще не изменник. Предатель тот, кто родину обманул, и нет таким людям места среди нас».

Скажет и крепко пожмет ему руку.

Глупый Сыдык! Напрасно он так долго слушал его. Обманщик вздумал его водить за нос, чтоб в колхозе говорили: «Тесть Джоомарга себе все позволяет». Хитрая бестия! «Я отделил своей старухе юрту и добро». Лжешь, мошенник, притвора! С одной женой мы тебя разведем. Придется, Сыдык, ничего не поделаешь. Не проси, не поможет, иметь двух жен тебе никто не позволит.

Спасибо, что он сознался. Пусть знают, что купцов подсылают враги. Это очень пригодится заставе. На границе все важно. Упрямый старик. Шепот его виснет над ухом, следует за Джоомартом в дороге, шепчет, шипит ему что-то в ответ. Лукавый старик, он найдет, что сказать. Слов не хватит – бровями поведет, головой закивает. Джоомарт сегодня же посоветует начальнику заставы присмотреть за тобой, Сыдык, и как можно получше. Хорошо бы еще одну заботу свалить: зайти к Краснокутову, усадить его рядом и сказать: «Прости меня, я дважды виноват перед тобой, дважды скрыл от заставы правду. Без дурного расчета, по глупости. Верь честному слову, из глупости. Это было давно, я тогда еще думал, что позор моего рода – мой позор, в их измене доля моего предательства. Бывают ошибки, не надо быть строгим. Прости, я измучился. Никто не узнает, что ты простил виноватого. Это останется между мной и тобой. Не поступай со мной так, как поступили с Юсупом-предателем…»

В те времена, когда царские слуги управляли Киргизией, жил бедный чабан. Трудолюбивый и честный, он всем был приятен, покорность его не знала границ. Зато сын его, Юсуп, выдался жестоким, с неспокойной душой. Так, еще юношей он убил аткаминера, который явился за налогом к отцу. Юсупа изгнали из аула, и он много лет скитался по свету, учился и тайно сеял вражду против власти. Говорят, он собрал отважных людей, нападал и расправлялся с начальством. Никто этого в ауле не видел, но знали, что Юсупа то сажали в тюрьму, то из города в город гнали этапом.

Случилось Юсупу заехать в Нарын. Его никто там не знал, родом он был из Таласа, из далекой глуши. Красивый, ученый, он понравился дочери манапа. Манап любил свою дочь и ни в чем не отказывал ей. Жениха окружили почетом и богатством, поставили юрту из кошмы и ковров. Зять манапа забыл о минувших невзгодах, и сердце его отошло. Вокруг него было вдоволь всего, чего ради бунтовать? Против кого бунтовать? Всему свое время, он обрел свою родину и желает покоя. Так шли годы. Он нашел себе друзей среди прежних врагов – слуг царя, его даже свели с губернатором. Дошли слухи до Таласа, вспомнили там его прежние дела, пришли вести из Оша и Фрунзе и напомнили Юсупу о том, что умерло давно в его сердце. С позором, в цепях его увезли из Нарына в Сибирь…

«Прошу тебя, Краснокутов, не поступай со мной так, как поступили с Юсупом».

Начальник заставы пожмет ему руку, и он, Джоомарт, скажет ему: «Банда джигитов, баев и аткаминеров хочет прибрать колхоз к рукам. Прорваться сюда, чтоб хозяйничать здесь, у границы. Разбитые у Май-Баша, они рвутся присвоить себе наши труды. Иметь врага у границы – большое несчастье, верь честному слову, это так. Я нашел в себе силы отказать им в поддержке, я буду бороться, хотя бы против меня был весь мир».

Воображаемый разговор затянулся надолго. Они, конечно, поладили, и место начальника занял Темиркул. Пришло время с ним объясниться.

* * *

Беседа с Джоомартом была тяжким испытанием для Сыдыка. Давно председателя колхоза и след простыл, а он все еще не успокоился. Никогда еще зять так скверно с ним не обходился. Неизменно добрый и любезный, кто этого мог от него ждать?

Боже, как трудно! Жизнь стала невыносимой. Что дурного он сделал, за что его обидели? Бедный Сыдык, с тобой обошлись несправедливо, обругали и назвали обманщиком.

Холодное сердце, черствая душа, он не дослушал тебя до конца.

Джоомарт прежде не посмел бы так с ним говорить, ему бы этого никто не позволил. Сыдыка уважали далеко за пределами аула. Его слово ценили, как золото. И свои и чужие приходили к нему за советом и помощью. С ним считались и джигиты и народ. Посредник Сыдык служил примером для всех. Его имя вдохновляло и почтенного старца, и чабана. Шутка ли – посредник, мудрая голова. Ему, правда, платили за это, и приходилось иной раз со скупцом поспорить. Сыдык не святой, ему надо жить. Никто не обязан даром трудиться.

И сейчас он по горло занят делами, ему не дают покоя. Тесть председателя, бригадир и посредник, кому, как не ему, склонить Джоомарта в одну или другую сторону? Что в этом плохого? Пока свет будет стоять, нужны будут умные люди. Что стало бы с людьми, если бы их не мирили! И манапу, и начальнику, и председателю колхоза нужен посредник. Не будут же они во всякое дело встревать, каждого глупца выслушивать. И где простому народу взять смелости спорить, отстаивать себя? Недавно был случай в колхозе. У чабана пропало трое телят, потонули в реке. Говорили, что чабан их зарезал и мясо роздал друзьям. Узнает Джоомарт, и чабану не поздоровится, он выгонит его из колхоза. За дело взялись родные, обратились к Сыдыку: жаль, человек ни за что погибает. Кто беду натворил, а ты, Сыдык, вывози. Пришлось обойти всех Курманов, собрать денег на четырех телят. И человеку помог, и себя не обидел.

Трудная жизнь… Думай не думай, несчастье и горе на каждом шагу. Сколько добра у него пропало! Два джута пожрали триста овец, с гор однажды свалились лучшие коровы. Ой, как скверно с ним жизнь обошлась!.. Его горькая доля вся на виду. Говорят, он любит со счетами возиться, день и ночь убиваться. Как же иначе? Пусть все пропадает без счета? Нет, мир должен знать о несчастьях Сыдыка. Да, да, должен знать. Итак, триста овец, пять-шесть коров, прекрасная лошадь. Это не все. Неудачная сделка – тот же убыток в десять овец. Какой горький итог… Сыдык был бы сейчас богаче колхоза. А с тем, что в прошлом потеряно, наберется с лишком три мешка золота.

Все надежды на Джетыгенов. Только бы они осели в колхозе, и многим стало бы легче, и ему, как посреднику, недурно. Сто рублей с кибитки – ни гроша меньше. Трудности какие! Джоомарта уломать, Мукая успокоить – всюду расходы. И то стоит дорого, и другое, и третье. Он угощал Темиркула – положим на счеты двадцать рублей, послал Мукаю козу… Прекрасная дойная скотина, такую нигде не найдешь – еще одна сотня. Жене его – Сабиле – отдал в день свадьбы три метра шелка. А какие доходы? Задатка триста рублей, два барана и три мешка зерна. Когда еще прибудут Джетыгены, рискуй и без пользы трудись.

Да, все надежды на Джетыгенов. Приедет жених его маленькой дочки, за ним остался должок – семь овец и корова – калым. Счет составляли, когда маленькой Ваппе шел второй год. С тех пор вздорожали невесты. Три года назад он думал поладить за полсотни овец – конечно, деньгами, где ему в колхозе держать это добро, – но тут он узнал, что родители жениха богатые люди, и решил не уступать – сто овец, ни баранчиком меньше. Они могут набавить и сверх ста овец, за такую невесту не жаль миллиона.

Это не все, еще один план у него, только бы не разгадали. Джетыгены и Курманы породнятся, а там они в добрый час покажут себя. Довольно хозяйничать тем, кто служил на заставе. Важность какая – они сторожили границу! Найдется кому управлять, есть люди поумнее и постарше Джоомарта. Пограничников в колхозе тридцать пять человек, а Джетыгенов и Курманов сто двадцать семей. Хвастунишки с кокардами скоро сдадутся. Уступят, и ссоры не будет. Одного подкупить, других рассорить, кого подарком возьмешь, а кого и одним обещанием.

Так оно и будет, народ запомнит Сыдыка. Можно положить на счеты еще сотню овец. Да, как ни верти, а посредники – нужные люди, без них не было бы на свете порядка и толку. Только бы с Джоомартом поладить. Упрямый человек, ему ничего не стоит разбить все расчеты Сыдыка. Наклеветать, донести на хороших людей, набрать в колхоз голытьбу: жалких малаев – ленивых пастухов, джатаков – безлошадную братию, одну бичеру – нищету. Что с них возьмешь? Боже мой, боже, Джоомарт двери закроет перед аксакалом, благородным джигитом и бием! Он хочет упрямством понравиться людям, чтобы после его смерти развесили над юртами черные флаги. Ничего, Джоомарт! На всякого зверя есть больший зверь, против силы есть хитрость. Взять хотя бы Мукая. Он, правда, из тех же, что и Джоомарт, не даст тени упасть на новые порядки, но Сыдык знает толк в таких людях. Ему надо польстить, похвалить, пусть думает, что умнее его на земле нет человека. От радости он полезет в болото, туда ему и дорога. Конец, говорят, ослу на топком месте…

Он сегодня пришел, этот глупый Мукай:

«Как дела, как здоровье?»

Что ему на это ответить?

«Плохо. Хозяйство большое, а людей не хватает. Не то, чтоб их не было, наоборот, очень много, но Джоомарт, говорят, не возьмет никого».

Он даже вспыхнул: как это так? Самодурство и глупость.

Мне этого только и надо, я шепчу ему несколько слов: «Джетыгены – наша надежда, они нам помогут хозяйство поднять. Джоомарт не согласен, у него свои счеты с ними».

Я говорю это с горечью, вот-вот мое сердце разорвется от боли. У Мукая глаза широко раскрываются, он кусает губы и стонет от злобы. В груди у меня веселье.

«Что значит счеты? Что ты хочешь этим сказать?»

«Он боится, – говорю я, – что должность вышибут из его рук. Что за радость председателю стать бригадиром?» Лучше бы я промолчал. Он вскочил как ужаленный:

«Как ты смеешь, дурак!.. Старый лгун!»

Надо знать агронома, в гневе лучше ему смолчать. Я тихонько шепчу:

«Ты не понял меня! Он сводит счеты со своим родом, который не уважил его».

Мукай сразу остыл. Пошел разговор: откуда я знаю? Люди сказали. Какие? Ах, вот как, понятно, так бы и сказал. Мукай ему этого не простит. Интересы колхоза прежде всего. Я повторяю за ним: «Конечно, конечно» – и тут же делаю еще одну глупость:

«Ты заметил, Мукай, как крепко он держится за русских людей? Он здорово их защищает».

Агроном уже снова сердит. Эти советские люди – сущие звери. Не хочешь – не надо, чего ради рычать?

«Никто их не защищает, мы защищаем себя. Они за нас умирают».

Я не спорю, это так. Мукай просто не понял меня.

«Ты напрасно кричишь. Русские люди не так уж плохи, но ты разве не заметил, что наш Джоомарт сторонится своих и льнет к чужим? Джоомарт ждет момента, когда в колхозе останутся одни его друзья – те, что пришли из заставы».

Что значит вовремя вздохнуть, – смущенный агроном отвернулся, Сыдык может поклясться, что тот был растроган до самого сердца.

* * *

Джоомарт нашел Мукая на опытном поле. Он сидел в лаборатории – деревянном бараке со стеклянной крышей без полов – за ящиками и горшочками высеянных злаков. Его руки озабоченно кружились, льнули то к растениям, то к листочку бумаги для записей. Он пропускал между пальцами стебли пшеницы, словно просевал золотистые локоны, измерял каждый колос осторожно и нежно.

Они сели друг против друга и заговорили о делах. Агроном не давал Джоомарту слово сказать, пусть смотрит да слушает, учится маловажное от важного отличать, простые вещи от чудес. Взять хотя бы вот эти колосья. В них будут злаки, каких никто еще не видел. Дайте срок, год – два, об этом растении узнают повсюду. Тут слились воедино выносливость и зимостойкость.

У него веселые глаза, они словно прячут игривую тайну. Не то чтоб грех или порок, нет, нет. Слукавил человек, набедокурил – и некуда податься, а глаза его выдают. И движения слишком резкие. Смеется без удержу, от радости подпрыгнет, присядет – не агроном, а мальчишка.

Он пригибается к ящику над большими колосьями и всплескивает от восторга руками. Здесь он разделался с природой, уложил ее, как говорится, на обе лопатки. Никогда ей отсюда не выбраться. Никогда! Один из злаков слишком рано цвел для сыртов и от заморозков страдал, другой цвел слишком поздно и вызревал уже в пору дождей. Он случайно скрестил их, без всякого расчета, от нечего делать, и вот результат – золотая середина. А что вышло у него с корнеплодом!

Мукай вскидывает плечами, закатывает глаза и так замирает. Ну, чем не ребенок? Дитя, потрясенное чудесным видением. И руки заломил, и рот приоткрыл от восторга. Как после этого не слушать его, напомнить, что рассказ немного затянулся?

Так вот о корнеплоде. Редкий, прекрасный, вкуснее его ничего нет на свете, но здесь, на сыртах, не вызревают его семена. И солнца ему мало, и ночи холодные… Одним словом, все готово, кроме семян. Пришлось с клубнем повозиться. Чего он только не делал: нагревал и морозил его, резал, кромсал, пока не добился своего. Он вклинивает в клубень скороспелого корнеплода кусок нескороспелого, и, как бы вы полагали, кто берет верх? Разумеется, скороспелый. Будут и корнеплоды, будут и семена.

Он хохочет над собственной выдумкой: кто еще так придумает, кто отважится! Счастливый Мукай, всегда ему весело, и от всего он приходит в восторг.

Джоомарту еще долго пришлось молчать. Мукай повел его к длинному столу и придвинул горшки и вазоны. Кусты и деревца растянулись аллеей. Мукай ходит между ними шагами хозяина в собственном доме. Он гнет стебли, мнет листья, запускает руки в кроны с нежностью матери, перебирающей волосы ребенка. Джоомарт должен убедиться, что тут одни чудеса. Вот это – родич прекрасного плода, вернее, дальний родственник его. Но как он плодовит! Ни мороз, ни жара ему нипочем, зато и есть его нельзя ни за что на свете. И запах и вкус препротивные.

Лицо агронома выражает отвращение – гримаса ребенка, проглотившего насекомое. Плоды, вероятно, в самом деле неважны.

А вот этот кустик – правда, нежный и слабый – дает такие же плоды, но сочные и вкусные, будто медом налитые. Он, конечно, скрестил их, чтобы вывести плоды для сыртов. Да, да, для сыртов! Тут будут сады – яблоки, груши, а хотите, и урюк. Уж он постарается. Растет же эйкомия – китайская гуттаперча – в украинской степи, маслина – в Дербенте, японская хурма – в Самарканде, юкки – в Тбилиси. Ему не стоит труда перевернуть на сыртах всё вверх дном: убрать ель и кипец, арчу пересадить куда-нибудь подальше и дать место плодовым деревьям. Он делает при этом движение хозяина, готового рассовать добро свое по дому: часть туда, часть сюда – куда попало.

Еще несколько слов, только несколько. Пусть взглянет Джоомарт на вазоны, вот сюда и туда. Не правда ли, забавно? Деревца эти растут на чужих корешках. Ха-ха-ха! Снизу ствол их дикого сородича, а сверху культурный потомок – Ха-ха-ха! Вот что значит иметь голову на плечах. Дичок служит насосом для нужного дела. Выполняется это просто, без спешки, спокойно. В грунт сажают дичок, макушка срезается, и в надрез прививается другое деревцо. И еще одна минута внимания…

Его голос становится мягким, руки от волнения дрожат. Удивительный кустик, не правда ли? Сущее чудо природы! Вот и всё. О дальнейшем он должен умолчать. Если затея удастся, счастливей его не будет человека на свете. Не надо расспрашивать: тайна есть тайна, ни себе, ни другим он не позволит нарушить ее.

Он еще раз ласкает любимого питомца и дарит Джоомарту зеленый листок, – память о дереве – счастье Мукая.

Они едут рядом по ровной дороге. Добрые кони охотно помчались бы, но повод свисает. Всадники молчат, каждый занят своими мыслями.

– Мне хотелось бы, Мукай, – начинает Джоомарт, – о чем-то спросить тебя.

Эта фраза у него давно готова. Посмотрим, как дальше пойдет. С Мукаем надо быть осторожным: не так скажешь, не тем тоном – он рассмеется и начнет острить.

– Я послал тебе письмо в город Фрунзе. Это было давно, больше месяца.

– Письмо? Не видал. Какое письмо?

Он даже весь перегнулся в седле: хорошо бы узнать, что в нем написано.

– Мне, должно быть, пришлют его сюда… – Мукай торопится добавить: – Мне будут всю почту оттуда присылать.

– Я скажу тебе, что там написано.

Нет, нет, он не хочет, приятнее прочитать глазами: больше увидишь и узнаешь.

Лошадь Джоомарта тесно жмется к Мукаю, ее грива у него на коленях. Он трогает повод и немного отъезжает.

– Письмо небольшое, в несколько строк, ты уж лучше послушай меня.

Агроном машет рукой, трогает повод и отъезжает:

– Не будем говорить о письме. Я прочту и отвечу тебе. – Ты не понял меня… Я послал это письмо по ошибке.

Мукай вдруг краснеет и, не глядя на Джоомарта, спрашивает:

– Ты раскаялся в нем?

– Да, да, я жалею об этом. Я был неправ.

Тут Мукай разражается смехом, глаза его сверкают, взгляд светел и ясен. Ах, как ему весело, как легко! Чудак Джоомарт, он так и поверил. Письмо здесь, при нем, он носит его с собой, не расстается с ним. Ведь оно могло попасть к Сабиле. Письмо огорчило бы ее, и она, чего доброго, от горя слегла бы. Вначале он решил было сжечь его, надоело с ним носиться, каждый раз перечитывать. Но оно почему-то каждый раз ему казалось другим, и смысл и тон в нем изменялись, словно читаешь его в первый раз. Удивительное письмо!

Джоомарт что-то хочет сказать, вставить слово, но Мукай забегает вперед. Их кони идут рядом, стремена их сплелись.

– Мне кажется, Джоомарт, что ты не был сердит, когда писал это письмо. На сердце у тебя было что-то другое. Я не почувствовал твоей злобы, ее, наверное, и не было.

Слова эти не нравятся Джоомарту, он готов уже сказать что-то резкое.

– Выходит, письмо нисколько не тронуло тебя, ты спрятал его в карман и забыл!

Тогда им не о чем говорить.

– Я спрятал письмо, это правда, но мне было больно, меня точно ранили. Я бежал от Сабили, чтобы скрыть свое горе. Она узнала бы это сразу по моему лицу. Три дня я скитался из аула в аул. Днем веселился, а ночью плакал. Кто мог подумать, что ты возненавидишь меня? Я Сабилю не украл, она по собственной воле пошла за меня. Ей мало лет, не спорю, но именно это и прельщало меня. Наш народ говорит, что жену надо брать молодой, пока характер еще не окреп… Письмо навело меня на мысль стать инструктором сыртовых колхозов, жить возле тебя и заслужить твою дружбу.

Он грустно усмехнулся, и борозда печали легла на лицо. Глаза погасли, взор стал тяжелым. Человек словно стал другим, не узнать агронома, его точно подменили.

– Спасибо, Мукай, ты облегчил мое сердце. Мне так же трудно было, как и тебе.