Текст книги "Жильбер Ромм и Павел Строганов. История необычного союза"

Автор книги: Александр Чудинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Хотя я и нахожусь в Париже, я так же далек от зрелищ, как и Вы, ибо по вполне понятным причинам не могу их посещать. Именно так произошло с автоматами[287]287
  Речь, очевидно, идет о выставке автоматических фигур – «андроидов», созданных знаменитыми механиками того времени: французом Жаком Вокансоном или швейцарцами Пьером и Луи Жаке-Дрозами.


[Закрыть], о которых Вы мне пишете; я знаю о них лишь то, что до меня донесла молва. <…> То же самое касается и Сен-Жерменской ярмарки[288]288
  Находившаяся в левобережной части Парижа, Сен-Жерменская ярмарка славилась своими театрами и многообразными развлечениями.


[Закрыть]. Все, чего не видишь, кажется прекрасным, восхитительным, пробуждает страстные желания, которые часто оказываешься не в силах удовлетворить из-за недостатка… времени[289]289
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [март 1775 г.?] // Romme G. Correspondance. Vol. 1. T. 1. P. 175.


[Закрыть].

Впрочем, думаю, мотивы, по которым Ромм бежал развлечений, не сводились только к дефициту времени и средств (в столице было на что посмотреть и не платя денег), а в значительной степени определялись общим настороженно-неприязненным отношением выходца из глухой провинции, воспитанного в янсенистском духе набожности и аскетизма, к суетному образу столичной жизни с его показным блеском и возведенными в абсолют правилами этикета, с ни на миг не прекращающейся погоней за модой и все новыми впечатлениями. «Я считаю потерянными людьми тех, – пишет он, – кто начинает свой жизненный путь с пустопорожнего краснобайства и со зрелищ. <…> Наши парижане настолько подвержены нелепостям краснобайства, что от них не услышишь ничего, кроме элегантно выстроенных, напыщенных и лощеных фраз, лишенных чувства и глубины»[290]290
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 15 октября 1776 г. // Ibid. P. 329.


[Закрыть]. В письмах Ромма то и дело пробивается откровенная неприязнь к этой «искусственной», «показной» жизни обитателей столицы: «Удивительно ли, – пишет он в июне 1775 г., – что в этом месте, где люди видятся друг с другом, только чтобы избежать скуки, которую испытывают при возвращении домой, где сердечные привязанности никогда не рвутся, потому что никогда не возникают, – чувства превратились в атрибут этикета и внешней благопристойности? Случись какое-либо счастливое или печальное событие – смерть или рождение, – каждый спешит расписаться в книге у портье, и Вас не простят до конца Ваших дней, если Вы пропустите эту нелепую церемонию»[291]291
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 24 июня 1775 г. // Romme G. Correspondance. Vol. 1. T. 1. P. 217.


[Закрыть].

Свое пребывание в столице он рассматривал как вынужденное и временное, как необходимую ступеньку к будущей карьере, каковую он мыслил себе только в провинции: «Я, не питая больших надежд, жду, когда пробьет мой час. Он станет началом спокойной и счастливой жизни, которую нельзя обеспечить себе в Париже, где так мало времени остается для себя и где его столько приходится тратить на других, чтобы получить хоть сколько-нибудь благоприятный прием в обществе»[292]292
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [апрель 1776 г.?] // Ibid. P. 280.


[Закрыть].

Коробило Ромма и вольнодумство столичных жителей: Париж, пишет он, это – «город, где стыдятся придерживаться добрых принципов нашей религии, где самая слабая оппозиция взглядам современных философов становится причиной самых безжалостных проскрипций против соответствующей книги»[293]293
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, сентябрь – октябрь 1775 г. // Ibid. P. 231.


[Закрыть].

Вообще о современных ему философах (Ромм даже как-то называет их «наши псевдофилософы»[294]294
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 17 августа 1775 г. // Ibid. P. 227.


[Закрыть]), являвшихся властителями дум парижского света и законодателями интеллектуальной моды в столице, он пишет с плохо скрываемым раздражением: «Вы меня спрашиваете о нравах большинства наших литераторов. Существующее здесь представление о добрых нравах столь отлично от того, которому следуют в уважаемом обществе, что если Вы с ним еще не знакомы, то можно сказать: тут вообще нет никаких нравов, кроме тех, которые диктуются прихотью, модой или, скорее, тем, что называется “хорошими манерами”, а точнее – философией»[295]295
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 22 апреля 1775 г. // Ibid. P. 195.


[Закрыть]. Мне кажется, Ромм характеризует здесь скорее общий стиль столичной жизни, неотъемлемой частью которого являлась философия, нежели собственно содержание современных ему философских теорий, ибо с последними, если верить его словам, ему просто некогда было ознакомиться: «Занятия медициной, анатомией, математикой дают мне более чем достаточно оснований отказаться от чтения какой-либо еще литературы»[296]296
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [31?] марта 1775 г. // Ibid. P. 187.


[Закрыть].

Из всех столичных достопримечательностей, пожалуй, только различного рода достижения науки и техники вызывали у Ромма живой интерес. Так, побывав в Версале на деловой встрече, он осмотрел затем знаменитые парковые фонтаны и посетил не менее знаменитую тогда насосную станцию в Марли, о чем и сообщил в письме риомским друзьям[297]297
  Ibid.


[Закрыть]. Тех, вероятно, не вполне удовлетворил столь краткий «отчет» об увиденном в королевской резиденции, и они задали Ромму вопрос, который задавать явно не следовало, поскольку тот вызвал у него неподдельное раздражение:

Я удивлен Вашими упреками в том, что не сообщил Вам, видел ли я короля и королеву. Я их видел, так же как и всю королевскую семью, а еще я видел галерею, сады и зверинец Версаля, насосную станцию и сады Марли. Я рассказал Вам об этих последних, потому что мне доставило удовольствие описать их еще раз. Почему же Вы, хорошо разбирающийся в том, что заслуживает внимания разумного человека, иногда сами забываете о своих предпочтениях и задаете вопросы подобного рода?[298]298
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 13 апреля 1775 г. // Ibid. P. 191.


[Закрыть]

Из того, что Ромм счел ниже достоинства «разумного человека» праздно глазеть на королевских особ, думаю, едва ли стоит делать вывод о его критическом отношении к монархии[299]299
  См.: Galante Garrone A. Gilbert Romme: histoire d’un révolutionnaire. P. 53.


[Закрыть]. Скорее здесь проявилась его общая нелюбовь к бесполезным зрелищам, нежели какая-либо скрытая оппозиционность властям предержащим, ведь в стремлении заручиться покровительством сильных мира сего, как мы сейчас убедимся, он ничего зазорного для себя не видел.

* * *

Для провинциала, приехавшего покорять Париж, необходимым условием успеха являлось покровительство какой-либо влиятельной персоны, согласившейся ввести неофита в высшее общество и стать, по крайней мере на первых порах, его проводником в извилистом лабиринте светской жизни. И если для Сюара, как мы видели, таким «ангелом-хранителем» был аббат Рейналь, то в судьбе Ж. Ромма ту же роль сыграл граф А.А. Головкин.

В дом Головкина Ромм попал, исключительно благодаря случаю (как оказалось, счастливому![300]300
  «Вы правы, поздравляя меня с тем, что я имею счастье знать графа Головкина» (Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [лето 1778 г.?] // Romme G. Correspondance. Vol. 1. T. 2. P. 431).


[Закрыть]), в качестве наставника сына хозяина, но уже довольно скоро изначально официальные отношения графа и нанятого им учителя – двух столь разных по происхождению и жизненному опыту людей – переросли в настоящую дружбу. Четыре месяца спустя после их знакомства Ромм писал землякам:

Г-н Головкин – мой друг. <…> Г-н Головкин осыпает меня любезностями. Я обедаю у него дважды в неделю, но он хочет, чтобы я бывал у него чаще. Он – человек просвещенный и любит говорить только о науках и об ученых. Беседы с ним мне бесконечно нравятся[301]301
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 16 февраля 1775 г. // Ibid. T. 1. P. 172–173.


[Закрыть].

Впрочем, молодой риомец, несмотря на искреннее расположение к нему русского аристократа, никогда не забывал о разнице в их положении, что вызывало у него некоторую неуверенность относительно истинной природы и прочности этой странной дружбы, в чем Ромм и признался однажды Дюбрёлю:

Чем больше моему самолюбию льстит то представление, которое возникло у Вас об отношении ко мне г-на Головкина, тем скорее я обязан вывести Вас из заблуждения относительно предполагаемой Вами его дружбы ко мне или, точнее, четко очертить ее границы. Этот господин слишком хорошо воспитан и образован для убеждения, что некоторая учтивость, приветливость и непринужденность в общении необходимы только для того, чтобы прочнее привязать к себе лиц, приглашенных воспитывать его сына, и уменьшить их корыстолюбие, оказывая им уважение подобным образом. Я никоим образом не хочу думать, что г-н Головкин руководствуется подобными чувствами, даря мне свою дружбу. Мое уважение к нему не допускает такой мысли; и для меня самого она была бы слишком унизительна. Однако, полагаю я, вполне достаточно и того, чтобы его поведение можно было интерпретировать двояко и допускать обе версии, не отдавая предпочтение ни одной из них[302]302
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 22 апреля 1775 г. // Ibid. P. 195.


[Закрыть].

Однако в дальнейшем Головкин, похоже, так и не дал Ромму каких-либо оснований сомневаться в искренности своих чувств. Граф продолжал выказывать риомцу свое благорасположение, охотно делился с ним новостями, услышанными при дворе[303]303
  См.: Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [31?] марта 1775 г. // Ibid. P. 188.


[Закрыть], приглашал погостить в своем загородном имении[304]304
  См.: Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 24 октября 1775 г. // Ibid. P. 234.


[Закрыть], ввел в круг своих друзей.

Именно через Головкина Ромм познакомился с его приятельницей и соратницей по различного рода филантропическим начинаниям Мари-Генриеттой-Августиной Рене, графиней д’Арвиль (1749–1836), которая вскоре также стала постоянной покровительницей молодого риомца. Эту просвещенную аристократку отличала, по свидетельству современников, масса достоинств. «Она имела привлекательную внешность, была умна, нежна, весела. Я не знала в обществе человека более надежного и приятного, чем она», – писала о ней мадам Жанлис в своих мемуарах[305]305
  Genlis S.F. de. Mémoires inédits sur le XVIII^e siècle et la Révolution. Paris, 1825. T. 1. P. 290–291. Цит. по: Rol-Tanguy H. Madame d’Harville // Romme G. Correspondance. Vol. 1. Т. 2. P. 674.


[Закрыть].

Впервые имя графини д’Арвиль упоминается Роммом в послании от 30 сентября 1776 г.[306]306
  Ibid. T. 1. P. 325.


[Закрыть], но вполне возможно, что познакомились они гораздо раньше. В письме от 24 октября 1775 г. Ромм сообщает друзьям, что некая «уважаемая персона» хотела бы приобрести большую овернскую корову, дающую много молока[307]307
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 24 октября 1775 г. // Ibid. P. 235.


[Закрыть]. Не исключено, что этой уважаемой персоной как раз и была мадам д’Арвиль, которая в то время занималась филантропическим проектом выкармливания коровьим молоком младенцев, брошенных матерями[308]308
  Подробнее см.: Galante Garrone A. Gilbert Romme: histoire d’un révolutionnaire. P. 43.


[Закрыть].

Неоднократные упоминания в письмах Ромма о дружбе с графом Головкиным и встречах с различными парижскими знаменитостями, видимо, произвели на его риомских корреспондентов излишне сильное впечатление, из-за чего у них сложилось явно преувеличенное мнение об успехах их земляка в покорении Парижа. Риомцы попросили Ромма оказать протекцию их общему другу Ж. Демишелю, человеку доброму, обаятельному и неглупому, но страшно невезучему как в семейной жизни, так и во всех коммерческих делах, которыми он пытался заниматься[309]309
  Подробнее о Ж. Демишеле см.: Роль-Танги Э. Уроженцы Оверни в России XVIII в.: Жильбер Ромм и Жак Демишель // Россия и Франция XVIII–XX вв. М., 2006. Вып. 7. С. 42–56; Bourdin A.-M. Jacques Démichel // Romme G. Correspondance. Vol. 1. Т. 2. P. 644–648.


[Закрыть]. Ромм согласился помочь Демишелю устроиться на хорошую службу, но при этом счел необходимым заметить Дюбрёлю: «Позвольте мне Вам сказать, мой дорогой друг, что Вы питаете иллюзии относительно моего места в обществе; оно далеко не столь значительно, как Вы предполагаете. Я по-прежнему всего лишь очень скромный учитель математики, чей кредит столь же ограничен, как и состояние»[310]310
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [ноябрь 1775 г.?] // Ibid. T. 1. P. 239.


[Закрыть].

Тем не менее наличие таких покровителей при королевском дворе, как граф Головкин и графиня д’Арвиль, давало Ромму важный козырь в той сложной игре по завоеванию столицы, которую он вел уже более полутора лет, – козырь, не использовать который было бы просто неразумно. И в начале 1776 г. Ромм предпринял попытку радикально изменить ситуацию, чтобы, не тратя годы на трудоемкое и дорогостоящее изучение медицины, обрести желанное место, дающее высокий общественный статус и достаток.

Его надежды были связаны с тем, что в период министерства Тюрго, возглавившего правительство Франции в 1774 г., между властью и научным сообществом установились особо тесные и доверительные связи. Выше уже говорилось о том, что французская политическая элита второй половины XVIII в. отличалась, можно сказать, демонстративным почтением к науке, однако даже на этом фоне период правления Тюрго выделяется как «золотой век» в отношениях государства и ученых.

С одной стороны, это было связано с личной позицией главы правительства: «Тюрго всегда проявляет живой интерес, когда речь идет о практическом приложении науки, будь то плавка стали на металлургическом заводе Бюффона <…> или оценка преимуществ и недостатков вымачивания конопли в проточной или непроточной воде»[311]311
  Фор Э. Опала Тюрго. 12 мая 1776 г. М., 1979. С. 109.


[Закрыть]. Поддержку генерального контролера финансов (так официально называлась должность Тюрго) получали не только научные изыскания, прикладная польза которых была достаточно очевидна, но и весьма рискованные начинания, на поверку оказывавшиеся авантюрами. Любопытно, однако, что даже многочисленные враги министра, не прощавшие ему ни одной ошибки в сфере экономики и финансов, не ставили ему в вину поддержку окончившихся неудачей дорогостоящих научных предприятий, руководствуясь, видимо, принципом, который сформулировал в этой связи известный журналист Л.П. Башомон: «Все, что идет на пользу науке, не может считаться бесполезным»[312]312
  См.: Фор Э. Опала Тюрго. 12 мая 1776 г. М., 1979. С. 108–109.


[Закрыть].

С другой стороны, сами ученые и, в частности, руководители Академии наук считали Тюрго человеком своего круга и в большинстве с симпатией относились к его политике. «Послом республики наук» при генеральном контролере финансов выступал его друг и ближайший помощник, знаменитый математик М.Ж.А.Н. Кондорсе. «Это ученый муж, вечно поглощенный вычислениями и таблицами, вкладывающий свое личное честолюбие в упорядочение мер измерений, человек, которого Тюрго занимает и который занимает Тюрго самыми разнообразными научными проблемами, как самыми абстрактными, так и самыми практическими: таблицами импорта леса, улучшением мер емкости для вина, а затем переводами произведений Эйлера, учением о гидравлике аббата Боссю, терапевтическим методом лечения опущения желудка Готье и тут же планом Лонпандю, который должен обеспечить водный путь из Лиона в Гавр через Париж…»[313]313
  Там же. С. 93.


[Закрыть]

Впрочем, горячие симпатии к Тюрго испытывали не только великие парижские ученые, но и провинциальные любители наук из Риома. В тех спорах, которые развернулись во Франции вокруг реформ Тюрго, товарищи Ромма безоговорочно причислили себя к «тюрготистам», и Дюбрёль как-то даже попенял своему другу за то, что тот позволил себе критические высказывания в отношении отдельных аспектов политики этого министра. Ромму пришлось оправдываться: «Я счел бы себя оскорбленным, мой дорогой друг, если бы кто-то другой, а не Вы, назвал меня “антитюрготистом”, и я бы потребовал у него объяснения причин подобного поношения; Вам же я лишь напомню о своих предыдущих письмах, где мне приходилось говорить о г-не Тюрго»[314]314
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [январь 1776 г.?] // Romme G. Correspondance. Vol. 1. Т. 1. P. 259.


[Закрыть].

Действительно, Ромм с большим интересом и сочувствием наблюдал за действиями Тюрго и постоянно сообщал друзьям новости об отношении к нему двора и о его очередных политических шагах[315]315
  См. письма Ж. Ромма – Г. Дюбрёлю 27 октября 1774 г., 25 марта, 13 апреля, без даты [апрель?], без даты [середина июня?] 1775 г., 6 марта 1776 г. // Romme G. Correspondance. Vol. 1. T. 1. P. 152, 182, 192, 198–199, 213, 274.


[Закрыть], но, в отличие от земляков, не причислял себя ни к одной из «партий»: ни к приверженцам Тюрго, ни к противостоявшим им сторонникам Ж. Неккера: «Вы меня упрекаете, – писал он Дюбрёлю, – в том, что я, по Вашему убеждению, встал на сторону Неккера».

И как я мог это сделать? Я не читал ни Бодо, ни Дюпона, ни Неккера, ни Сори, ни Кондорсе[316]316
  Н. Бодо (1730 – ок. 1792), П.-С. Дюпон де Немур (1739–1817), Ж. Неккер (1732–1804), Ж. Сори (1741–1785?), М.Ж.А.Н. Кондорсе (1743–1794) – авторы сочинений о свободной торговле хлебом, введение которой стало одним из главных и наиболее дискутируемых аспектов экономической политики Тюрго.


[Закрыть] и совершенно не хочу этого делать. Со всех сторон мой слух терзают крики спорщиков, не вызывая у меня, однако, ни малейшего желания ознакомиться с аргументами тех или других. Я не думаю, что для человека, стремящегося сделать карьеру в области, диаметрально противоположной политике, коммерции и финансам, жизненно необходимо вставать в ряды той или иной партии[317]317
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [январь 1776 г.?] // Romme G. Correspondance. Vol. 1. Т. 1. P. 259.


[Закрыть].

Тем не менее и в сфере науки, хотя она и представляла собою, по мнению Ромма, «диаметральную противоположность политике», поддержка власть имущих была необходима для успешной карьеры. Ромм это отлично понимал и достаточно рано стал обзаводиться знакомствами в окружении министра. Уже в марте 1775 г. он вместе с М. Болатоном де ла Першем (парижским кузеном риомского Болатона) посетил в Версале его родственников – Дюпре де Лиля, врача при дворе графа Прованского, и Леклерка, бывшего помощника генерального контролера финансов Террэ[318]318
  О Леклерке см.: Фор Э. Опала Тюрго. C. 84.


[Закрыть], предшественника Тюрго. Через Леклерка Ромм познакомился с г-ном Пэзаном (Pesant), секретарем Тюрго[319]319
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [31?] марта 1775 г. // Romme G. Correspondance. Vol. 1. Т. 1. P. 187.


[Закрыть]. Однако это знакомство каких-либо существенных последствий не имело. Возможно, потому что Ромм еще не решил, каким образом можно побудить министра принять участие в судьбе безвестного провинциала.

Лишь год спустя Ромм подготовил проект, достаточно конкретный и масштабный для того, чтобы привлечь внимание главы правительства, и с ним при поддержке влиятельных покровителей обратился к Тюрго. Идея Ромма, по словам де Виссака, состояла в радикальном преобразовании существовавшей в Риоме «Академии манежа», где с начала XVII в. обучали молодых дворян верховой езде и фехтованию. После создания в 1776 г. в овернском местечке Эффиа на базе местного ораторианского коллежа военной школы «Академия манежа» фактически стала ее подразделением. Ромм же предложил учредить в Академии кафедру математики и экспериментальной физики, которая должна была решительно изменить содержание и качество образования в этом учебном заведении. Сам он выразил готовность взять на себя ответственную и почетную миссию руководителя этой кафедры[320]320
  См.: Vissac M. de. Romme le Montagnard. P. 34.


[Закрыть].

Я не случайно использовал формулировку «по словам де Виссака», так как этот историк имел в своем распоряжении наиболее широкий круг документов, имеющих отношение к «академическому проекту» Ромма. Сегодня же мы располагаем только рядом писем Ромма Дюбрёлю, где упоминается об этом предприятии. Первое из них датировано 4 мая 1776 г. Начинается оно с такой фразы: «Мой дорогой друг, Вы оказали мне величайшую услугу, передав информацию о проекте, которую я Вам доверил, тем уважаемым людям, коих Вы мне назвали в своем последнем письме»[321]321
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 4 мая 1776 г. // Romme G. Correspondance. Vol. 1. Т. 1. P. 287.


[Закрыть]. Иными словами, задумка Ромма уже обсуждалась ранее в их переписке – в тех ее фрагментах, которые до нас не дошли.

Но как долго к тому времени Ромм занимался данным проектом? Об этом мы можем только догадываться, поскольку соответствующие документы, цитируемые де Виссаком, не датированы. О том, что к подготовке «академического проекта» Ромм приступил достаточно заблаговременно, мы можем косвенно судить по снижению его активности в изучении медицины. Последние по времени аттестации о сдаче экзаменов, находящиеся в архиве Ромма, датированы июнем – июлем 1775 г.[322]322
  Attestations d’études // Ibid. Т. 2. P. 592–595.


[Закрыть] А это дает основание предположить, что если он и записался на курсы следующего триместра, то осваивал их не настолько прилежно, чтобы подготовиться к итоговым экзаменам. Конечно, не стоит упускать из виду и вероятность того, что аттестации за более поздний период все же существовали, но в дальнейшем были просто утрачены. Однако в уже упоминавшемся письме от 4 мая 1776 г. есть фраза, которая, похоже, является ответом на выраженную друзьями Ромма озабоченность относительно состояния его медицинских штудий: «По поводу медицины я считаю так же, как и Вы; но боюсь, у меня не будет недостатка во времени, необходимом для завершения курсов, на которые я записался. Однако нам придется решать этот вопрос, только если дело получит благоприятный исход, в чем пока еще можно сомневаться»[323]323
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 4 мая 1776 г. // Romme G. Correspondance. Vol. 1. T. 1. P. 287.


[Закрыть].

По-видимому, Дюбрёль выказал обеспокоенность тем, что Ромм, занимаясь своим «академическим проектом», забросил изучение медицины, почему тот и уверяет его, что, пока проект не принят, времени для занятий хватает, и только если задуманное увенчается успехом, тогда и придется решать, как быть дальше. Иначе говоря, какое-то основание для беспокойства у друзей Ромма все же было, и, вполне возможно, отсутствие в его архиве аттестаций за период после июля 1775 г. связано именно с тем, что занятость подготовкой «академического проекта» заставила Ромма отодвинуть медицину на второй план. Если это предположение верно, подготовка проекта заняла как минимум несколько месяцев.

Впрочем, учитывая то, какие силы Ромм мобилизовал на данное предприятие, о меньших сроках говорить довольно сложно. По словам де Виссака, Ромм для продвижения своей идеи привлек в Париже графиню д’Арвиль, Даламбера, Кондорсе, уже известного нам математика Ш. Боссю и г-жу А.К. Гельвеций, вдову философа К.А. Гельвеция и хозяйку модного салона[324]324
  См.: Vissac M. de. Romme le Montagnard. P. 34.


[Закрыть]. Историк не упоминает здесь графа Головкина, но трудно представить себе, чтобы тот мог остаться в стороне от дела, имевшего столь важное значение для его друга. Тем более что граф, как отмечалось в одном из писем Ромма, имел непосредственный выход на генерального контролера финансов[325]325
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 16 февраля 1775 г. // Romme G. Correspondance. Vol. 1. Т. 1. P. 172.


[Закрыть]. Впрочем, кто бы ни входил в это «лобби», всех их надо было сначала убедить в обоснованности проекта и в необходимости оказать ему поддержку, для чего, разумеется, требовалось время. И только после этого можно было обращаться собственно к главе правительства.

Оригинал мемуара с изложением проекта, который Ромм подал министру, до нас не дошел. Мы можем судить об этом документе только по двум фрагментам, опубликованным де Виссаком:

Разве не заслуживают особого покровительства экспериментальная физика, которая учит познавать природу, и математика, направляющая физику в ее исследованиях? Их полезность более чем убедительно доказана многочисленными примерами применения в ремеслах, а также тем, что они наилучшим образом способствуют развитию мышления и приучают ум отделять истинное от вероятного. Подтверждаемые нашими ощущениями и имеющие практическую пользу выводы физики слишком тесно связаны с абстрактными положениями математики для того, чтобы можно было разделить эти две науки, одна из которых является инструментом другой.

Эти соображения, относящиеся ко всем провинциям, имеют особое значение для Оверни. У ее обитателей нет другой возможности стать полезными обществу, кроме как найти себе место в каком-либо из судебных учреждений. Многочисленное население, поглощающее все плоды земледелия своей области, превратится в источник богатства для государства, если обратить праздную молодежь к ремеслам и наукам. Юные дворяне, чтобы подготовиться к военной службе, которая обычно становится их уделом, не имеют иного учебного заведения, кроме Академии верховой езды. Но разве не будет более последовательно решена задача, которую ставило перед собой правительство, создавая этот институт, если дополнить его кафедрой математики и физики? Война превратилась в сложное искусство и требует специальных знаний, с тех пор как ее возвели в систему[326]326
  Vissac M. de. Romme le Montagnard. P. 35–36.


[Закрыть].

Помимо парижан Ромм попытался заинтересовать своей идеей и овернскую элиту. По свидетельству де Виссака, он обратился за содействием к влиятельным нотаблям Риома, с которыми поддерживал добрые отношения: к П. Андро, заместителю мэра города, и Ф.Г. Деведьеру, советнику президиала. Кроме того, Ромм направил послание с изложением своего проекта высшему должностному лицу провинции – интенданту Оверни Ш.А.К. Шазера (Chazerat), где, в частности, говорилось:

Создание подобного учреждения [кафедры физики и математики. – А.Ч.] имело бы неисчислимые последствия. Жители, став более умелыми и просвещенными, превратили бы обширные болота, коими изобилуют окрестности Риома и Клермона, в сельскохозяйственные угодья. Всевозможные плоды земледелия, которым природа здесь благоприятствует и которые пока известны лишь натуралистам, позволили бы заложить несколько мануфактур. Для процветания же торговли осталось бы лишь построить новые дороги и сделать реки более судоходными[327]327
  Vissac M. de. Romme le Montagnard. P. 36.


[Закрыть].

Для продвижения проекта в Оверни были задействованы и риомские друзья Ромма, о чем мы можем узнать все из того же письма Дюбрёлю от 4 мая:

Я никогда не смог бы надеяться добраться до господина Шазера и ознакомить его с моим проектом, каковой считаю полезным для провинции, если бы Вы мне не помогли со всем усердием и благоразумием. Я Вам весьма обязан и за то рвение, которое господин Андро проявил в осуществлении этого дела. Он слишком хороший гражданин, чтобы не воспользоваться случаем сделать для нашего города какую-либо полезную вещь, чем, несомненно, стало бы создание в Риоме подобного учреждения, судьба которого, думаю, теперь зависит от г-на Интенданта. <…>

Я буду Вам бесконечно признателен, если Вы дадите мне знать как можно скорее, когда г-н Интендант получит от Тюрго письмо на сей счет, а также, если будет возможно, в каких выражениях министр его составит, и затем – ответ г-на Шазера. Инструкции, которые я Вам дал в моем последнем письме, – не более чем общие наметки, которые Вам будет гораздо легче развить, чем мне. Но я предоставляю гг. Буара, Болатону и Вам руководство всем. Я не хочу участвовать ни в чем таком, что Вы сможете сделать лучше меня[328]328
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 4 мая 1776 г. // Romme G. Correspondance. Vol. 1. Т. 1. P. 287.


[Закрыть].

Со своей стороны А. Буара сообщал, что к продвижению проекта подключены мэр Риома П.А. Дюдефан и ряд муниципальных служащих: все готовы действовать, как только к интенданту поступит соответствующая бумага от генерального контролера финансов[329]329
  А. Буара – Ж. Ромму, 7 мая 1776 г. // Ibid. Р. 290.


[Закрыть].

Как видим, Ромм подошел к делу весьма обстоятельно. Прежде всего это относится к обоснованию им самой идеи. На сей раз он выступал не в качестве «мелкого провинциала», который просит столичных ученых помочь ему добывать средства к существованию, а в качестве благодетеля родной провинции и даже государства в целом, поскольку реализация плана должна-де привести к экономическому подъему в одной из беднейших областей королевства. Не может не впечатлять и организационное обеспечение проекта: для его реализации Роммом были задействованы все связи, приобретенные за полтора года пребывания в столице, и все те, которые он сохранил в Риоме.

На карту было поставлено будущее Ромма, и ради успеха он готов был пожертвовать многим. Увлеченный задуманным, он не только забросил свои занятия медициной, но и отклонил выгодное предложение, полученное в самый разгар кампании по продвижению «академического проекта». По иронии судьбы, именно в этот момент его пригласили возглавить кафедру математики в одной из только что созданных в провинции военных школ. Где именно находилась та школа и от кого исходило приглашение, мы, к сожалению, не знаем, но, судя по реакции Ромма, предложенное место было далеко не столь привлекательно, как то, к которому он стремился, продвигая свой проект. И Ромм решительно отверг эту синицу в руке, предпочтя ей журавля в небе:

Кафедра математики в провинции с жалованьем в 1200 или 1500 ливров, может ли она заменить те возможности различного рода, которые открывает пребывание в Париже? Я, не колеблясь, ответил отказом. Но я хочу знать, что об этом думают мои друзья. Сообщите эту новость наименее болтливым, каковых не так много, и дайте мне знать их мнение, которое всегда мне служит компасом[330]330
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [март 1776 г.?] // Ibid. P. 276.


[Закрыть].

Говоря об открывающихся в Париже возможностях, Ромм, скорее всего, подразумевал именно те, что были связаны с реализацией его проекта, поскольку собственно к парижской жизни он, как мы ранее видели, тяги не испытывал, да и увенчайся успехом его план, ему все равно пришлось бы покинуть столицу.

Ответ Дюбрёля не сохранился. Но, судя по следующему письму Ромма, друзья не поддержали его выбор[331]331
  Исключение составлял только доктор Буара, написавший Ромму: «Я лично думаю, что Вы правильно сделали, не приняв предложение стать профессором в военной школе, но Ваши друзья в этом совсем не уверены» (А. Буара – Ж. Ромму, 22 апреля 1776 г. // Romme G. Correspondance. Vol. 1. Т. 1. P. 285).


[Закрыть], видимо, сомневаясь в успехе «академического проекта» из-за ослабевавших день ото дня позиций Тюрго. Ромм поспешил их уверить, что положение в государстве не столь печально, как им кажется, а сам он не собирается отказываться от своих намерений:

Полагаю, что не оставил у Вас никаких сомнений относительно принятого мною решения не занимать кафедру математики, о котором я рассказал в своем последнем письме. Я Вам написал о нем только потому, что обещал сообщать Вам и другим лицам, питающим ко мне добрые чувства, о том, что здесь делают для меня. Было легко предвидеть мнение этих господ и, соответственно, мне было легко принять решение. Полагаю, Вы ошибаетесь, мой дорогой друг, считая, что реформы министра еще недостаточно прочны. Они имеют слишком справедливые и слишком хорошо осознанные нашим молодым монархом основания, чтобы существовать столь же долго, сколько будут царить на троне здравый смысл, справедливость и гуманность, а сам трон не будут окружать лесть, корысть и интриги. Думаю, таково ныне положение дел[332]332
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 22 марта 1776 г. // Ibid. P. 278.


[Закрыть].

Каково же было потрясение Ромма, когда после такой жертвы и после всех предпринятых усилий его план потерпел крах: 12 мая 1776 г. король отправил Тюрго в отставку. Написанное по горячим следам послание Ромма передает его смятение чувств и отчаяние, вызванные крушением надежд, но также свидетельствует о желании сохранить лицо даже в самых неблагоприятных обстоятельствах:

Мой дорогой друг, я более не могу надеяться вернуться на родину в звании физика. Опала г-на Тюрго так же отдалила меня от [осуществления] моего проекта, как этого доброго министра от двора. Я придерживаюсь слишком высокого мнения о Вашей рассудительности и Вашей любви к добру, чтобы думать, будто Вы не потрясены этой переменой. Каждый добрый гражданин ощущает утрату, которую понесла нация, и должен оплакивать того, кто нашел столь благое применение доверию своего господина и, быть может, первым понял истинную причину, по которой ремесла и науки представляют интерес для власти и заслуживают ее покровительства. Но он сделал, несомненно, слишком большой шаг вперед, упустив из виду, что за долгое время нация привыкла продвигаться к благу медленно. Когда кто-то думает не так, как основная масса людей, он рискует стать жертвой ее эмоций. Это событие должно было бы особенно больно ударить по мне, поскольку лишило меня бесценного преимущества жить в кругу семьи, занимаясь делом, наиболее отвечающим моим интересам и состоянию моего здоровья. Тем не менее это – не самая тяжкая из ран, нанесенных мне произошедшей катастрофой. Меня уберегло то, что я не возлагал чрезмерных надежд на дело, зависевшее от слишком многих лиц и слишком многих обстоятельств, чтобы можно было быть уверенным в его успехе. Привыкнув к достойной умеренности, я был настолько ошеломлен открывшейся мне благоприятной перспективой, что не осмеливался в нее поверить. Зато теперь мне, к счастью, не нужно перестраиваться: мое честолюбие совершенно не пострадало. Я буду безропотно ожидать от Провидения решения своей участи: глупо было бы считать себя гарантированным от неудач и превратностей, сопутствующих деяниям человека. Только пробившись сквозь толпу и пережив взлеты и падения, можно добраться до предначертанной нам обители. Страдания и горести человека проистекают не столько от самих бед, переживаемых им на протяжении его жизни, сколько от того, что он не может их предвидеть[333]333
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [май 1776 г.?] // Ibid. P. 294.


[Закрыть].

Впрочем, Ромм оправился от удара достаточно быстро и вскоре предпринял попытку реанимировать свой проект. В сентябре 1776 г. он направил соответствующий мемуар новому контролеру финансов Ж.Э.Б. Клюни[334]334
  См.: Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 26 сентября 1776 г. // Ibid. P. 323.


[Закрыть]. У нас нет документов, отражающих реакцию риомских друзей Ромма на этот новый демарш, но, судя по его письму от 15 октября, она, похоже, оказалась не слишком благоприятной. И их вполне можно понять: уже не один месяц Ромм носился с проектом, который хотя и сулил ему в случае успеха быструю и успешную карьеру, но имел на такой успех слишком гипотетические шансы, в то время как практически заброшенное им изучение медицины обещало пусть и не столь быстрое, но все же гораздо более надежное социальное восхождение. Вот почему Ромм счел необходимым подробно изложить Дюбрёлю свою позицию по данному вопросу. Характерно, что в его аргументации теперь отчетливо слышны новые мотивы. С одной стороны, он доказывает, что руководство кафедрой ему не только не помешает в изучении медицины, а, напротив, создаст для этого наиболее оптимальные условия:

Вы не перестаете, мой дорогой друг, критиковать меня. Вы проявляете жестокость, подозревая меня в недостаточном уважении к советам человека, которого я всегда буду любить и почитать [очевидно, речь идет о докторе Буара, главном стороннике выбора Роммом карьеры врача. – А.Ч.]. Я заглянул себе в душу и могу признаться Вам со всей искренностью, на какую способен, что не виновен в подобном проступке: нет, мой дорогой друг, я совершенно не отказываюсь от медицины и даже не думал отказываться. Мой демарш перед г-ном Тюрго, который я повторил перед г-ном Клюни, этого не предполагает. Я, как и Вы, ощущаю потребность в независимости, особенно необходимой для того, чтобы совершенствоваться в профессии, которая, обеспечив мне более прочное положение, позволит заполнить то свободное время, какое непременно даст мне искомое мною место[335]335
  Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 15 октября 1776 г. // Romme G. Correspondance. Vol. 1. Т. 1. P. 328.


[Закрыть].