Текст книги "Дом и война маркизов короны"

Автор книги: (Александр Чесноков) О'Санчес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

О'Санчес
Дом и война маркизов Короны

Глава 1

Ведди Малый привстал на стременах и мощным взмахом левой руки послал высоко вверх секиру. Покуда она беспечно кувыркалась в морозном воздухе, могучий буланый конь под рыцарем успел сделать три или четыре неспешных шага, но это не помешало секире послушно вернуться к своему хозяину и с легким, почти нежным звяком рукояти о кольчужную рукавицу замереть в правой его ладони. Ведди Малый сунул секиру на место, прищурился на синее нарядное, в белых одуванчиках, небесное поле и без труда различил отдельные длинные перья на крылах у парящего орла, хотя смотрел он почти в упор против солнца. Ведди Малый вздохнул во всю свою богатырскую грудь, и этого вдоха хватило бы, наверное, чтобы расправить все паруса на одном из небольших купеческих кораблей, что время от времени причаливали в бухте Бери-Бо, на окраине юго-восточных владений маркизов Короны.

Все было исправно и хорошо в этом мире, но Ведди Малому пришла пора смерти, и он понимал это. Сын его вырос, меч сыну впору, сын женился.

Ох, не хотелось умирать!

Ведди высвободил правую лапищу из кольчужной рукавицы, оставив на ней утепляющую нижнюю, шерстяной вязки, поднял раскрытою на уровень шлема и сжал в кулак. Волна грохота родилась за спиной, побежала куда-то далеко, потом вернулась бледным эхом… Волна была коротка, грохот слитен, ровен, именно так должна останавливаться дружина в походе по знаку своего повелителя. Ведди проехал еще несколько шагов и неторопливо развернулся. Этакой дружиной не стыдно повелевать, молодцы один к одному подобраны, слюнтяев и неумех среди них не сыщешь…

– Хогги, Марони!..

Двое воинов, послушные знаку Ведди Малого, тотчас отделились от головного десятка, следовавшего впереди остального войска непосредственно за предводителем, затем спешились, по его примеру, и приблизились к нему вплотную. Вблизи стало особенно заметно, что один из приближенных, молодой воин, ехавший на высоком черном жеребце, чертами лица весьма похож на Ведди Малого, да оно и не удивительно, ибо он приходился маркизу Короны Ведди Малому родным и единственным сыном, наследником всех его прав и обязанностей. Второй, седобородый верзила Марони Горто, был, что называется, правая рука маркиза, сенешаль, предводитель его гвардии, а изредка, в силу необходимости, даже и главнокомандующий войсками. Посеребренные морозом доспехи рыцаря были гораздо наряднее и богаче, нежели у маркизов, отца и сына, однако никого это не смущало: ни для кого не секрет, что Марони Горто с юности щеголь во всем, что касается внешнего вида, от стремян до исподнего. А также он – старый холостяк, превеликий любитель охоты, застолий, лошадей и женщин. Сие не мешает его умениям судьи, воина и предводителя воинов, стало быть – имеет полное право, от маркизов не убудет. Сын, как уже здесь говорилось, чертами лица очень походил на отца, но, вероятно, по молодости лет был не столь широк в кости, хотя и превосходил отца в росте. Это вовсе не означало, что юный маркиз был хрупкого сложения, или что отец его, маркиз Ведди Малый, был маломерком, отнюдь нет: росту в Ведди Малом набиралось четыре локтя без одного пальца, вполне достаточно, чтобы ему считаться высоким даже по меркам Империи, где рослые мужчины не исключение, а, скорее, обыденность… Но – что правда, то правда: Ведди Малый получил свое прозвище за свой несколько меньший, против обычного у маркизов Короны продольный размер, тем более, что из-за своего невероятно могучего сложения, он, если смотреть на него издали и так, чтобы не с кем было сравнивать, выглядел низкорослым крепышом. Зато оказавшись рядом с маркизом, люди обычных воинских статей, то есть широкоплечие, сильные и высокие, тот же и Марони, смотрелись, именно в сравнении с ним, крайне худосочными и слабосильными заморышами. За исключением его родного сына, который, даже стоя напротив отца, воспринимался не узкогрудым и испитым, а стройным, сильным, пусть и не вполне окрепшим юношей.

– Послушай, Мар, а не рановато ли для Рокари войско за собою водить?

Марони Горто внутренне поежился от щекотливого вопроса своего повелителя, но даже и не подумал уклоняться от ответа.

– Никак нет, ваша светлость, места домашние, время мирное, доведет. А кроме того, так распорядился его сиятельство Хоггроги.

– Как именно он распорядился?

– Отец…

– Отставить! Разве я тебя спрашиваю? По-моему, я разговариваю со своим сенешалем. Все бразды правления последние два дня были у тебя, ты действовал, я не вмешивался и не вслушивался. Теперь я выясняю, и я же задаю вопросы только тем, кому считаю нужным. Насчет своего подручного, имея полную возможность, ты уже отдал все приказы, и я это понял. Мар?

Марони Горто уперся бородой в кольчугу и, глядя исподлобья на Ведди Малого, повторил:

– Чтобы, значит, войско довел до места и распустил по домам, по дорогам – молодой рыцарь Рокари, сенешаль его сиятельства, а я чтобы вел вашу личную дружину… и ни при каких обстоятельствах чтобы не терял вас из виду.

– О, какие попечения! – Ведди Малый растворил уже рот в усмешке, дабы сказать что-нибудь едкое в адрес верного своего соратника и не в меру заботливого сына… И осадил себя: да… не только он чует гибель свою, подступающий предел жизни… Предопределение, против которого не попрешь. Эх… Б-боги! Сломать бы вам р-роги!.. Что ж, все до единого предки его, благородные маркизы Короны, с достоинством, не теряя души и чести, встречали свой смертный час, и он, Ведди Малый, не подведет, не запачкает малодушием и трусостью почти двухтысячелетнюю историю рода.

– Значит, из виду чтобы не терял, да? Может, и подглядывать за мною пойдешь?

– Как это? – Марони Горто вытаращил глаза на повелителя, не понимая, к чему тот клонит.

– Как? Да никак, это я почти пошутил. Привал. Наскоро всем закусить, отдохнуть, проверить упряжь, оружие. И… это… Марони… Отведешь дружину в замок, а я с сыном попозже… догоню…

Впервые за время последнего похода сенешаль маркиза, старый рыцарь Марони Горто, осмелился возвысить голос:

– То есть – как это – я – дружину увести??? А вы? А я?.. Но мне… А я не согласен! Я вас не оставлю без дружины! Границы отсюда не за тридевять земель, ваша светлость, но гораздо ближе, чтоб вы знали. Даром что войско от себя отправили, один леший ведает зачем??? Я, рыцарь Марони Горто, всей своей жизнью заслужил, чтобы…

– Ма-лчать! – Ведди рявкнул негромко, но его люди давно и прочно, на собственных боках и чужих дурных головах, выучились понимать все оттенки его настроения и намерений: вот как раз сейчас спорить ни в коем случае нельзя, все уже решено. Старый сенешаль замер на полуслове и даже поспешил прикрыть рот латной рукавицей, чтобы выскочивший ненароком вместе с паром изо рта вздох или иной какой звук, не нарушил яростного приказа повелителя. – Времени тебе на все про все – два раза походный котел с водой вскипятить, по-настоящему – дома отдохнете. При нас останется охрана Хоггроги, да и мы с ним вдвоем – тоже, знаешь ли, не беременные женщины, в случае чего сумеем за себя постоять. Так что… не бесись, старина, а почетче выполняй приказания. Пошел.

Марони Горто даже и плечами пожать не осмелился, ринулся выполнять.

Зима только-только успела угнездиться на Слякотных равнинах, белыми рукавами вытерла подчистую последние остатки осени, настелила на реки и озера замерзшую воду поверх живой, в два слоя укутала для верности, в ледяной и снежный… А Ведди Малому все чудилась весна. Видимо, из-за солнышка, из-за веселого синего неба, из-за нежной зелени трав, неожиданно проглянувших сквозь перламутровый снег…

– Смотри-ка, Хогги, глянь сюда: всего ничего нынче светило дневное стоит, а пригорок наш, где мы с тобой устроились, подставил солнцу бочину – и утаяло все! Травка показалась, свеженькая, вовсе и не жухлая. О! Над соседним курганом даже воздух дрожит… Это от тепла.

Сын, почтительно сидевший чуть сзади, слева от отца – оба попоны расстелили, спиной к привалу, чтобы молча, не отвлекаясь на сорную человеческую суету, внимать скромным краскам зимнего полдня, впитывать в сознание мимолетную неповторимость бытия – рассеянно подтвердил наблюдение Ведди Малого и сдержал вздох: тяжко было у него на сердце, тревожно, и ум настроен на что угодно, хоть на бой со стаей драконов голыми руками, только не на созерцание. Для рыцаря это слабость, но что же тут поделаешь! Неужто отец сам не ощущает, что…

Оба маркиза, отец и сын, его светлость и его сиятельство, даже головы не повернули, чтобы проводить уводимую сенешалем Горто дружину, ибо настоящие воины всегда должны быть в полном порядке, вне зависимости от того, смотрит на них повелитель, или отвернулся. Все же Ведди Малому очень хотелось хотя бы взглядом, хотя бы кивком попрощаться с Марони, с воинами личной гвардии своей, где каждого из пятисот он знал лично, гораздо больше даже, чем просто по имени… Но Ведди помнил, как уходил его отец, Лароги Веселый, и это помогло ему справиться с приступом душевной слабости.

– Помнишь ли ты стихи про снегирей, что читал нам когда-то заезжий сказитель?

– Да. Сказителя я не помню, ибо я был тогда младенцем-несмышленышем, а стихи из твоих уст помню. О том, как зима одолела осень, после того как та одолела лето?

– Верно. Прочти мне вслух.

Хоггроги осторожно откашлялся, вспоминая слова, чтобы они шли друг за другом в правильной последовательности, подобно тому, как умелые ратники при любых обстоятельствах, в битве, в походе и на отдыхе, соблюдают боевой и строевой порядок, никогда не сбиваясь в беспорядочное слабосильное стадо. Молодой маркиз сам был равнодушен к стихам и песням, но их любил отец…

 
А Белый меч взлетел с веселым взвизгом
И отобрал у Серого победу…
И снегири под брызгами рябины
Радовались…
 

 
Атака осени, поверженные лета…
Война, где я болел за обреченных…
Кровь напитала клены и рассветы
И улеглась на сумрачное лоно.
 

– Благодарю. Объясни мне, сын, почему здесь не одно лето подразумевается, а многие? Почему не «поверженное лето», а «поверженные лета»?

Молодой маркиз сдвинул к затылку подшлемник и старательно задумался над указанной странностью, первый раз по-настоящему вникая в слова, хотя не единожды и не дважды слышал он эти любимые стихи отца. Соломенные волосы его, жесткие и прямые, не более чем в ладонь длиною, немедленно выпрыгнули из под головного убора, словно бы доказывая, что самое правильное для них – не свисать покорными прядями на вспотевший лоб, а гордо и беспечно растопыриваться во все стороны, ибо именно эта их особенность помогла в свое время государыне Императрице пожаловать юному маркизу прозвище, в дополнение к основному имени. Хоггроги Солнышко – так с того дня значился он в фамильном родословце и в Большом государственном гербовнике…

– Предположу, отец, что речь здесь идет не только о лете как о времени года, но и о тех летах, годах, которые постепенно подвигают жизнь человеческую к осени жизни, сиречь к старости. Но быть может, я ошибаюсь?.. В любом случае, пусть все будет не как я ска…

– Нет! Ты совершенно прав, раздери меня дракон! Все дело тут в иносказаниях, в том, что великие бьются, из века в век, уничтожают друг друга, в свою очередь обязательно уничтожаемые неумолимым Временем, а малым сим, вроде нас с тобой, перепадают от тех войн капли, коими они, мы, то бишь, питаемся и живем своей мимолетной жизнью, подобно снегирям, и которой беспечно радуемся. А все же, помимо иносказаний, в этих стихах мое сердце радуют и прямые слова, о природе сложенные. И лета в них – это обычное лето и бабье лето… Никогда не обижай и не притесняй поэтов, Хогги, они украшение жизни воина, не меньшее, нежели хороший клинок, горячий конь и веселая пирушка. Запомни это.

– Я запомню, отец, уже запомнил, но… почему ты так говоришь сейчас? Запомни, мол?..

– Я-то?.. – Ведди Малый смущенно запыхтел, клубы пара из толстых бритых губ делали его похожим на небольшой проснувшийся вулкан… – Ну, на всякий случай. Кстати о природе. Пойду-ка я вон к тем скалам, да поразмышляю в одиночестве, отдавая ей дань, чегой-то у меня живот прихватило… – И, предупреждая недоверчивые возражения сына, – …а ты пока сворачивай потихонечку стоянку, я скоро вернусь.

Молодой маркиз Хоггроги смотрел, кусая губы, на удаляющуюся спину и впервые в жизни не верил своему отцу, он едва сдерживался, чтобы не наплевать на этикет и приказы и не помчаться, с мечом наготове, вслед за отцом, охраняя его от неведомой, призрачной, непонятной, но такой… неминуемой беды.

Ведди Малый шел себе и шел по неглубокому снегу, чтобы по прямой срезать путь к скалам, окаймляющим Слякотные равнины, уходил все дальше и дальше, руки расставлены врозь от могучего туловища, почти как у нахохленного птера, а толстые ноги чуть в раскоряку. Но сие не от того так, что отец пытается взлететь или что он седалище натрудил долгою скачкой, нет, маркизы Короны не летают и не устают… А просто сил в нем и боевого мяса столько скопилось, что мышцы тела его при движении едва ли не цепляются одна за другую. Отцу восемьдесят, самый расцвет, когда еще не проступают наружу признаки будущей старости, разве что преждевременная плешь или седина…Но у отца и этого нет. Не болел ни разу в жизни, ловкий, сильный, смелый, осмотрительный – и чего, спрашивается, тревожиться за него?.. За спиной его великий меч маркизов, у бедра секира гномьего железа, на плечах надежная кольчуга, да не родился еще умелец, способный выстоять в сече против отца…

Ведди скрылся за далеким поворотом, и наследный маркиз Хоггроги едва не закричал в голос от тоски и сердечной боли… Но он обязан ждать, он – обязан.

Он будет смотреть вдоль скал, туда, где низкое солнце, медленно двигаясь над горизонтом, ищет себе место, чтобы нырнуть на ночлег… А что искать-то? Маркиз Хоггроги мог бы с точностью до волоска указать место, куда осядет солнце сегодня и завтра, и послезавтра… Или обозначить вчерашнюю точку заката, хотя вчера они были далеко отсюда и видеть ее не могли. Отец научил его этому… и еще очень многому другому, дал ему знания, без которых воин – не воин, а всего лишь безмозглый рубака… Сегодняшнее солнце, не по-зимнему щедрое, расплавит верхний слой снегов, и ночной заморозок превратит его в хрупкий, хрусткий наст – попробуй-ка, подкрадись по такому полю к зайцу или иной прыткой добыче?.. Нет, надо очистить голову от всех помыслов об охоте, о возвращении домой, о тревоге за… Небо, синее наверху, становится белесым к краям… Почему? И как ты ни скачи к горизонту – всегда будет эта разница, зимой и летом, здесь и на границах, северных и южных… День пути до ближайших границ, но сегодня им как раз не к заградам, а домой… Тоже не долог путь остался… Скорее бы.

От Слякотных равнин до юго-западных границ удела – день пути, если двигаться налегке, походной конской рысью, и в теплое время года этого вполне достаточно, чтобы держать у перевалов обычные легкие заграды, ибо летом и осенью нет иного пути для набегов, кроме как по узкой дороге между скал, что гнездятся по самому краю Слякотных равнин. Равнины-то они равнины, однако лежат много выше тех равнин, что раскинулись на юго-западе, и влага на них почему-то скапливается охотнее, нежели внизу, и дальше, на южные равнины, проливаться не хочет. Потому они и слякотные, что три четверти года царствует на них вода вперемешку с грязью, засасывая до смерти и навеки любого сухопутного зверя, от тигра до человека. Бездны в них такие, что, наверное, и самого крупного длинношеего ящера проглотили бы с легкостью, да не любят ящеры южной природы, им солнышко потеплее подавай, а пастбища посочнее и грязь пожиже, гораздо пожиже, чтобы голову без помех макать и вынимать… Но сейчас зима, равнины, скованные холодом, способны пропустить любое неприятельское войско, а иногда и пропускают… Однако, на первый взгляд, все тихо вокруг, ни следов подозрительных, ни звуков, ни запахов. Тем более нет смысла опасаться врагов там, на узкой летней дороге, идущей вдоль и между невысоких скал с одной стороны, и почти бездонной расщелины – с другой. Все это Ведди Малый отлично понимал, умом и опытом, но ничуть не удивился, увидев за крученым поворотом, почти нос к носу, на небольшой горной полянке, среди великанской россыпи валунов, вражескую засаду.

Увидел и разочарованно хрюкнул: семеро пеших карберов и трое цепных горулей. А он-то думал, что заслужил перед богами более почетную смерть. Быть может, дальше их там погуще будет, может, затаились все, пережидая светлое время суток, а эти впереди оказались?.. Нет, явно что вся шайка перед ним, за скотом припожаловали угонщики, скот воровать с его полей: зимой-то хоть и нечего жрать в полях, и половина украденных животных подохнет во время перегона, зато другая выживет… Крадунам да грабителям и это в радостный прибыток, ибо сказано богиней Погоды нарочно для лихих людей: краденое дешево! Потому и пешие, что краденый скот за всадником не угонится, а в случае, когда кража вовремя обнаруживается, пришельцам все равно не удается уйти от погони и возмездия ни на каких конях… Зачем же тогда эти обременительные удобства? Лучше осторожным пехом на скользкое дело идти, а кататься – после, с удачи, на лучших лошадях, из кабака в кабак. Опасное дело – скот воровать, ох и опасное, особенно во владениях маркизов Короны, одну голову или стадо, крестьянский скот или господский – без разницы, но тут ведь какая несообразность рождается: всего лишь один набег из восьми, из десяти заканчивается удачей, а свидетели и друзья, нахлебники и собутыльники, по ту сторону границы, видят именно успех и не видят содранных заживо шкур, не чувствуют, не слышат и не обоняют корчащиеся тела на колу, не ведают, как быстро волки и горули обгладывают до мелкой щепы красные кости вчерашних смельчаков-грабителей… А раз не видят и не слышат, то оно как бы и далеко, и, стало быть, вовсе не про них сии воспитательные меры! Поэтому безмозглые любители поживиться никогда не переводятся и славят из века в век богиню Погоды, и молятся ей, и даже приносят жертвы, надеясь на коварные милости и призрачную защиту. Вот он, первый подарок от нее, ниспосланный в самом начале набега: знатный рыцарь, пеший, в богатых доспехах, один – сам в лапы пришел. Что с того, что он вооружен и что плечи и голова его защищены шлемом да кольчугой? Это все очень быстро решается…

Мелькнул аркан и другой, но забредший к ним рыцарь оказался совсем не прост и далеко не так неповоротлив, как показался с первого взгляда: махнул два раза правой рукой – а в руке уже нож метательный – и посек прямо в воздухе оба аркана.

Что ж, и такое бывает, карберы – племя привычное к крови и дорожным неожиданностям; цепные горули, освобожденные от ошейников, молча ринулись туда, куда их науськали, на пришедшего человека с незнакомым запахом, а вслед за ними, свободной россыпью, окружая, и разбойники-карберы подтянулись. Горули отвлекут, люди добьют, главное, чтобы имущество понапрасну не повредить во время захвата, иначе получится, что зря воевали. Горули не рычат, накрепко приучены, у карберов, понятное дело, тоже рот на замке, рыцарь – и этот молчун попался, не орет, на помощь не зовет… Оказалось, все любят тишину! Это очень удобно: с рыцарем покончат, не боясь чужой подмоги, в схватке – и это будет кстати – согреются, да и время незаметно пролетит за дележом нечаянной добычи. А там и вечер, можно продолжить задуманное.

Вот почему их так мало: не случайная шишгаль кабацкая в случайный набег пошла, за случайной добычей, но сильные опытные воины составились в шайку, где никого и ничего лишнего, где известна цель и дороги, ведущие туда и обратно, где каждый способен постоять за себя и за общее дело, не вознося бесполезных просьб ветреной богине Погоды, особенно в тот горячий миг, когда надобны не молитвы, а действия…

Ведди Малый был не только силен, но и упрям: даже сейчас, за считанные мгновения до предопределенной богами гибели своей, не захотел он позорить знаменитый меч о всяких там скотокрадов, не для того ковал его для маркизов Короны сам Ларро, бог Войны… Нет!.. И нет!.. Не для того он ковал!.. Не на хлипких ублюдков он его ковал!..

В левой руке у Ведди секира: три удара – три мертвых горули, каждый из которых не уступит в схватке матерому волку, а то и оборотню… Правая же рука выхватывала по одному метательные ножи с пояса и щедро кормила ими карберов: все четыре не сбились с дороги – три ножа в глазницах торчат, один во рту. Ножи – они хотя и метательные, относительно легкие, это тебе не охотничий кечень и не рыцарский боевой кинжал, но – в сильной и точной руке свое дело знают: вошел один через рот в самую глотку, и никакие зубы его не остановили, сами на розовые сахарные осколки разбрызгались… Ножи кончились, кинжал кидать жалко, меч доставать стыдно, двоих оставшихся разбойников пришлось догнать и зарубить секирой.

Испугаться успел только один карбер из семерых, главарь, самый ловкий и умный, он-то и сумел еще при жизни понять, каков будет исход этой нежданной и стремительной схватки с «подарком богини Погоды», смог увидеть, сообразить и даже пробежать полдесятка шагов по направлению к далекому дому, туда, к юго-западной границе… Секира летела быстрее, чем он бежал, секира легко настигла последнего оставшегося в живых карбера и чуть было даже не обогнала его, насквозь пробив со спины грудную клетку… да вот, зацепилась набалдашником рукояти за переломанные ребра… Ну и дела: казалось бы, недолго и провозились, спокойным счетом и до ста не дотянуть, но ведь напрочь прибили, вытоптали весь снежный покров, а что не вытоптали – кровью залили, мясом закидали. В этом месте горной дороги, почти тропы, где Ведди Малый напоролся на нечаянную засаду, дорога раздувалась на несколько десятков локтей в открытое пространство, нечто вроде поляны или арены, только не вычищенной, а усеянной валунами, каждый размерам в быка, а то и в небольшой сарай. В летнее время люди маркиза и сами устраивали здесь стоянки, заграды…

Ведди Малый едва успел отдышаться и удивиться неожиданной победе, как выявилась новая напасть… Что ж, это совсем другое дело! – не то ведь скажут люди: жил молодцом, а погиб как слабосильный калека, чуть ли не с позором, от руки какого-то жалкого, пахнущего навозом неумехи-скотокрада… У-ух ты!!!

Кто его знает, с какой целью прятались в скалах у дороги эти семеро? Наверное, так оно и было, как Ведди про них догадался: ночи ждали, чтобы под ее покровом подтянуться поближе к зимнему кочевью… Мерзли, вероятно, скучали, голодными сидели, но огонь не разводили, дабы не расслабляться, дымом и запахом внимания к себе не привлекать.

Но скотокрады, несмотря на опыт и осторожность, сами, об этом ничего не ведая, превратились в дичь: нацелились на них охотники пострашнее, да еще и разного толка… Из скрытой норы в скале следил за ними оголодавший горный демон цуцырь, глазам его было очень больно от ненавистного дневного света, истосковавшееся по еде брюхо, вдобавок, словно выгрызали изнутри неведомые внутренние демоны… А из-за груды камней в противоположной от цуцыря стороне, ближе к югу, глядел на них огромный пещерный медведь, тоже весь истекающий слюной от аппетита, но не менее хитрый и осторожный, чем цуцырь. Выпавший ночью снег тоненьким слоем, но сплошь покрыл желтоватую медвежью шерсть, от загривка до хвоста, и терпеливый медведь, на удачу залегший в придорожную засаду, своего дождался. Оставалось только выбрать удобный миг. Луговые, или, как их еще называют, лесные, медведи научились наедаться впрок и спать напролет всю голодную зимнюю пору, а пещерные – круглый год рыщут за добычей для безразмерной своей утробы, им и ночью-то никак не уснуть, если нестерпимо хочется жрать…

Люди ждали ночи, и хищники, цуцырь с медведем, ждали ночи же, чтобы в привычной для них темени иметь дополнительные преимущества перед будущими жертвами. У людей обоняние никакое, а горули – они чуяли, конечно же, и цуцыря, и медведя, но эти дикие края доверху наполнены опасными запахами, не понять, какие из них ближе и свежее, а какие дальше, пусть хозяева разбираются… То же касалось и затаившихся хищников: рядом, где-то рядом проклятый медведь… запах гнусного цуцыря близок, ох близок, вон как тревожит ноздри… Однако большое количество еды почти перед самым носом всегда и у каждого отодвигает в стороны все остальные опасения и настороженности…

Но и предвкушение легкой добычи, и терзающий внутренности голод, не толкнули бы хищников на поспешность, если бы не это внезапное появление еще одного хищника из людей. Запахи крови и свежего мяса, густо пропитавшие воздух зимнего дня, оказались просто нестерпимы, невыносимо обидно было смотреть, как законная добыча вот-вот достанется тому, кто ее не выслеживал и не подстерегал так долго и терпеливо! Оба охотника, демон и зверь, одновременно выскочили, каждый из своего укрытия и бросились спасать добычу, которую каждый из них считал безраздельно своею.

Ведди Малый двух полных шагов не дошел до своей секиры, как перед ним возник громадный старый цуцырь, на целый локоть ростом выше маркиза. И еще шире и гораздо тяжелее его… Но человека эта разница в размерах не успела смутить: он, продолжая ход, ухнул негромко и ударил рукой в серую цуцыриную морду, так похожую, по нелепой прихоти богов, на предельно уродливое, но почти человеческое лицо. На руке у Ведди сидела тяжелая кольчужная перчатка, в кулаке его был зажат увесистый кинжал, сам Ведди даже в голом виде весил почти сорок весовых пядей, кулачный бой он знал и любил, поэтому удар его получился чудовищно сильным, таким, что сравнимых – цуцырю и от горных медведей перепадало считанные разы. Ноги цуцыря (или лапы? – Ученые монахи который уже век безуспешно спорили, как правильно их называть… – Прим. авт.) подогнулись в коленях, и цуцырь отступил на полный шаг и еще… тяжело приседая после каждого шага… Но не упал, ибо мало кому из смертных созданий довелось вычерпать до дна силу горного демона цуцыря… Если не считать, разумеется, горных медведей. Ведди, хотя и довольный хорошим ударом, бдительности не утратил и мгновенно сообразил, что горячий смрад за спиной тоже ничего хорошего ему не сулит: он стремительно развернулся и отпрыгнул в развороте, однако медвежьи когти успели проскрежетать по кольцам кольчуги на груди и даже сбить ему дыхание. И кинжал из руки выскочил, да, впрочем, толку от него при эдаких противниках… Медведь был бы вдвое выше маркиза, вздумай он встать на задние лапы и выпрямиться во весь рост, но с этим маломерным противником в железной шкуре медведю было удобнее воевать, стоя на четырех точках опоры. Один удачный тычок передней лапы во вражескую голову – и можно было бы уже не думать о внезапно появившемся сопернике-человеке, а вплотную схватиться с безмозглым цуцырем, с тем самым, судя по запаху, который долго, слишком долго шнырял безнаказанно в его, медведя, охотничьих угодьях…

Медведи бывают невероятно коварны и быстры в смертельной схватке, и Ведди Малый едва успел отпрыгнуть от второго замаха, который прихлопнул бы его вернее горной каменной лавины, попади этот удар в цель. Ведди увернулся, но тем самым оказался в пределах досягаемости цуцыря… И если бы цуцырь в эти страшные мгновения не тряс оглушенною башкой, а уже успел опомниться от невероятного удара, Ведди Малый умер бы мгновенно, ибо когти у них, у цуцырей, побольше медвежьих, затрещины же немногим слабее… Однако, жадность цуцыря также сослужила маркизу короткую, но добрую службу: цуцырь поставил одну лапу на последнего убитого карбера и убирать ее, в погоне за точным ударом, никак не хотел: мое! Это мое! Мясо! Еда!

Глупая жадность цуцыря позволила Ведди Малому отпрыгнуть невредимым еще раз, вбок, в самую невыгодную сторону, в плоскую выемку между валунами, откуда уже некуда было бежать… Но Ведди Малый не зря слыл великим воином: отпрыгнул он так ловко, что медвежий выпад пришелся на рассвирепевшего цуцыря, а цуцырь в свою очередь хрястнул когтями по медвежьей морде. Извечные враги вполне могли забыть на краткое время о дерзкой добыче, чтобы сначала выяснить отношения между собою, да наверняка так бы они и сделали, потому что загнанному в угол человечишке некуда было деваться. Но нескольких мгновений передышки хватило Ведди, чтобы наконец вынуть из-за спины свой верный меч… Правая рука легла на рукоять повыше, к самой гарде, левая – на оставшееся место, к хвостовику. Когда имелась возможность выбирать, Ведди чаще предпочитал наоборот, но – здесь, по месту удобнее… да и так неплохо, очень даже хорошо. Ведди улыбался во весь рот, чуть ли не смеялся в голос: кровь в ушах звенит, а в жилах бурлит, меч поет и просит для себя дела, и нет больше страха перед смертью, но есть только жажда победы! Понятное дело: неудобно действовать в тесноте среди камней клинком в три локтя длиною, но ведь в настоящих битвах очень редко случаются удобства для фехтования, поле боя – не учебная комната, нарочно для этого оборудованная… Трех ударов хватило маркизу, чтобы снести поочередно головы медведю и цуцырю – под второй удар цуцырь успел подставить толстенную лапищу (ручищу?), и она упала на окровавленные камни чуть раньше цуцыревой головы, но немного позже медвежьей…

Ведди стоял, весь измазанный в чужой крови, на маленьком островке исковерканного скалами и камнями пространства, среди кровавых луж и беспорядочных груд мертвого мяса, и опять едва сдерживался, но на этот раз уже не от смеха, а чтобы не издать победный рык: все мертвы, а он жив! Жив!!!

Вдох-выдох, вдох-выдох!.. Вдох… выдох. Ведди спохватился и решил отложить радость на несколько мгновений попозже: воин – это воин, позорнее бывает потерять не жизнь, а бдительность. Маркиз, не забывая озираться, тщательно обтер меч о медвежью шкуру, сунул его на место, высвободил секиру из кучки тряпья и переломанных костей, в другую руку взял оброненный кинжал, потом неспешно и внимательно обошел все тела, добивая для верности все, что могло, на его взгляд, дышать и двигаться… Все надежно мертвы. Ведди торопливо вскинул взгляд на скальные козырьки: нет, никаких камней и снегов сверху не нависает… Стало быть, и лавиною не накроет. Прислушался, затаив дыхание, и в который уже раз цепко и зорко вгляделся в окружающее пространство… Весь немалый опыт воина и полководца внятно и уверенно ему говорил: все чисто, все пустынно, все безопасно… Разве что боги с небес поразят его немедленно… Однако небеса молчали. И Ведди почувствовал, как в нем расправляет крылья душа: он все-таки жив! Он жив, он победил само предопределение богов, и какое-то время он будет жить дальше! Быть может, он и все благородные предки его выплатили наконец долгую дань, когда-то наложенную бессмертными на род маркизов Короны… А может, и не выплатили – пришло озарение к Ведди Малому – но тогда, значит, у него достаточно сил, чтобы противоречить даже богам!