Текст книги "Проделка в Эрмитаже"

Автор книги: Александр Бренер

Александр Бренер
Проделка в Эрмитаже

© Правительство Поэтов

 
Дорогой мой и милый Сережа,
Мне нравится твоя рожа,
Потому что она вечнодетская.
Мы страшно с тобою ругались,
А сейчас наконец побратались,
И тому есть причина простецкая:
Необходимость объединения мальчуганов
Против сволочи и интриганов.
И задача сия – молодецкая.
 

««Спать, спать, спать, спать»…»

 
«Спать, спать, спать, спать», —
Говорит тихонько мать
Маленькому мальчику,
Гладя его пальчики.
 
 
«Спать, спать, спать, спать», —
Шепчет юноше опять
Девушка-красавица,
Нежа его палицу.
 
 
«Спать, спать, спать, спать», —
Уложив его в кровать,
Старику старушенька
Шамкнула на ушенько.
 
 
«Спать, спать, спать, спать», —
Чавкнула землица-мать,
Но мертвец не услыхал,
Ибо в гробике лежал.
 
 
Тут-то начал он кричать,
Начал ножками стучать,
Кулаком по стенке – хвать:
«Вставать! Вставать!»
 

«Как-то было у меня горе…»

 
Как-то было у меня горе.
Оседлал я его, как коня,
И мы мчались вдвоём на просторе
Два года и еще два дня.
 
 
А потом я с него спрыгнул
И вошёл в чей-то милый дом,
Пожил там, позже был выгнан,
И неважно, что было потом.
 
 
А горе? Куда делось горе?
Вот это реальный вопрос.
То ли с горки прыгнуло в море?
То ли впрягли его в чей-то воз?
 

«На улице лежал бродяга…»

 
На улице лежал бродяга.
«К нему, – подумал я, – прилягу
И эту песенку мою
Ему на ухо пропою.
 
 
Ведь так бедняга одинок».
Но только я к нему прилег,
Бродяга сразу заорал:
«Катись отсюдова, нахал!»
 
 
Потом, увидя мой испуг,
Он помягчел и молвил: «Друг,
Заместо песенки своей
Ты лучше дай мне сто рублей».
 
 
В карманах рылся я, как зверь,
Но денег нет – есть лишь Бодлер.
Тут я кричу без проволочек:
«Я подарю тебе цветочек!»
 

Туча

 
Я взглянул: на небе туча,
А под тучею дома.
Я подумал: было б лучше
Спать на туче задарма,
Дом ведь – платная тюрьма.
 
 
Я подумал: а ещё бы
Лучше платье не носить,
А скроить из тучи робу
И по небу в ней бродить…
Тучу есть, из тучи пить.
 
 
Я смекнул: ведь туча может
Формы быстро изменять,
Облик девушки пригожей
Ей нетрудно воспринять…
Стану девушку ласкать!
 
 
Я решил: летучесть тучи
Мне сулит святую блажь —
Дева туч на каждый случай
Будет новая, не та ж!
Тут я впал в безумный раж.
 
 
Я взмолился: «Туча, туча,
Будь мне домом и женой!
Ты прекрасна, ты могуча…»
Дождь вдруг хлынул проливной…
Смейтесь, смейтесь надо мной!
 

«Tакая маленькая малость…»

 
Tакая маленькая малость —
Мне жить совсем чуть-чуть осталось.
Я соберу остаток сил
И поступлю, как крокодил.
 
 
Не буду вовсе лить я слёзы,
Забуду все свои угрозы.
И солнце я не проглочу,
И девочку не захочу.
 
 
Но тихо лягу на панели,
Чтоб все прохожие глазели,
Разину пасть, как трубадур,
И захриплю: “Bonjour! Bonjour!”
 

«Существуют разные возможности…»

 
Существуют разные возможности:
Позабыть совсем об осторожности,
Запастись полдюжиной камней
И разбить один из фонарей.
 
 
Существуют разные возможности:
Наплевать на всяческие сложности,
Отказаться ото всех идей
И стать самым гадким из детей.
 
 
Существуют разные возможности:
Умереть при первой же возможности,
Но поджечь какой-нибудь музей,
Чтобы сердцу стало веселей.
 
 
Существуют разные возможности:
Начихать на противоположности,
Перепутать дактиль и хорей
И орать, как грешник на чертей.
 
 
Существуют разные возможности:
Бросить все долги, должки и должности,
Стибрить пару вкусненьких вещей
И кормить лисиц и голубей.
 

«Я – предатель сотни наций…»

 
Я – предатель сотни наций,
Я плевал на гром оваций,
Я хотел лишь одного —
Крикнуть миру и-го-го.
 
 
И-го-го ведь «и-го-го»
Лишь для дурня одного.
Для меня же и-го-го
Больше всяких ого-го.
 
 
Вот и встал я, как на пире
В старом добром божьем мире,
И, чтоб стало всем легко,
Крикнул миру: «И-го-го!»
 
 
Только мир не шевелится,
Словно мир этот – больница,
И лекарство и-го-го
Уж не лечит никого.
 

«Ох, сколько я сменил квартирок…»

 
Ох, сколько я сменил квартирок —
И все-то были не мои.
Ох, сколько я стерпел придирок —
Да ни одной, друзья мои!
 
 
Я воровал и сам украден
Бывал цыганками небес,
И я имел не меньше ссадин,
Чем душ имел я и телес.
 
 
Но говорить не научился
Я на родимом языке
И под любимую мочился,
Когда с ней спал на тюфяке.
 
 
Еще я матери полтинник
На день рожденья пожалел,
Зато, весёлый матершинник,
Я песню грустную ей спел.
 
 
И потому сегодня утром
Сломал я солнце пополам,
Но только моль одна и пудра
Посыпались к моим ногам.
 

Madame

 
В центре Парижа,
К Сене поближе,
В тени Notre-Dame
Я видел Madame.
 
 
Возраст – неясен,
Прищур – опасен,
В накидку шуба,
И скалит зубы.
 
 
Под шубой прелой —
Голое тело.
И ступни тоже
В своей лишь коже.
 
 
Зимой и летом
На месте этом
Стоит, как древо —
Ни вправо, ни влево.
 
 
Вокруг – туристы,
Бомжи, букинисты,
Жандармы тоже,
И прочие рожи.
 
 
Собаки, урки,
В тужурках турки,
Бабёнки в гриме —
Все мимо, мимо.
 
 
Она же – в мехе,
Пупок в прорехе —
Стоит все там же,
Не емши, не спамши.
 
 
Как это странно…
Но раз утром ранo
Некий японец
Ей кинул червонец.
 
 
Денек был светел.
Я сам свидетель:
Деньги упали,
Но их не взяли.
 
 
Вздрогнула шуба,
И этак негрубо,
Но – хоть охай, хоть ахай —
«Да пошел ты на хуй!» —
 
 
Донеслось до химер.
Я и сам, старый хер,
Это слыхал
И вам передал.
 

В галерее

 
Вот вошел я в галерею
И давай орать скорее:
«Хватит ждать вам тут Годо!
Подавайте мне бордо!»
 
 
Всполошилась галерея.
Гнать меня хотели в шею.
Но застрял я в их дверях,
Как Синдбад в семи морях.
 
 
Так в преддверьи галереи
И сижу я, свирепея,
А вокруг холсты висят
Словно декабристы – в ряд.
 
 
Неужели в галерее
Я в итоге околею?
Или мне поможет Бог,
Как Артюру он помог?
 

Скоморох

 
Я ношу громадные ботинки —
Специально, чтобы было плохо.
Я хожу по меловой тропинке
Шаркающим шагом скомороха.
 
 
У меня дурацкие замашки:
Я говно люблю, как кот – сметану,
Потому что милые какашки
Отрицают лживую осанну.
 
 
Какать я дерзаю при народе,
Чтоб народ и сам стал посмелее,
Это для меня в каком-то роде
То же, что огнём рыгать на Змея.
 
 
Бубен я ношу в своей котомке
И пляшу на ярмарках вприсядку,
Но купцы от песен моих громких
Убегают к черту без оглядки.
 
 
Розами я бью вельмож по роже.
Роза – это нежное растенье,
Но когда шипами вам по роже —
Станете совсем иного мненья.
 
 
Я порой бываю очень смелым,
А порой – плакучая мимоза.
И любой придурок между делом
Может в сердце мне вогнать занозу.
 
 
Я глубокие читаю книжки,
Но люблю в них только анекдоты
И бегу на улицу вприпрыжку
Их использовать как антидоты.
 
 
Я хочу быть вишенкою в тесте,
Я хочу быть косточкою в горле,
Я боюсь расстрелян быть на месте,
Я хочу, чтоб в пыль меня растерли.
 
 
Голова седа, а чувством зелен,
И стишки пишу, как ловят блошек.
Только я не очень-то уверен,
Что они кусают вас, как кошек.
 

Происшествие на вернисаже художника Тишкова в Париже

 
Я такой же, как природа
В век озоновых прорех, —
Я урод, но у урода
Тоже должен быть успех.
 
 
Я к художнику Тишкову
Вдруг вхожу на вернисаж
И вакхически-сурово
Начинаю эпатаж.
 
 
Все художники продажны,
И Тишков таков, как все, —
С коллекционером важным
Он стоит во всей красе.
 
 
Я кричу: «Привет, миляга!
Ты в Париже? Тыща лет!»
Побледнел он, как бумага,
Пожелтел он, как паркет.
 
 
Но, желая скрыть смятенье,
Принимает бодрый вид:
«Ба! Какое совпаденье!
Слышь, в Москве ты не забыт.
 
 
Лишь недавно вспоминали
За общественным столом,
Лишь недавно обсуждали,
Заедая пирогом.
 
 
Ты – легенда! Ты – треножник!
Ты – весталка! Ты – пиит!
Ты у Вечности заложник!
Ты почти что Вечный жид!»
 
 
Коллекционеру тоже
Про меня забормотал:
«Он – легенда! Он тревожил…
Он будил… Он возбуждал…»
 
 
Тут меня так и подмыло.
Тут я весело кричу:
«То, что было, – мылом смыло!
Я сейчас блудить хочу!»
 
 
И немедленно с Варварой
Начинаю танцевать.
Полюбуйтесь нашей парой:
Сутенёр и девка-блядь!
 
 
Приложившись к самовару
Днем на площади Конкорд,
Пляшет бешено Варвара
Среди выставочных морд.
 
 
Вот она уж поясницей
Стала нагло сотрясать,
Вот она уж ягодицей
Голой начала играть…
 
 
Тут Тишков, попятясь раком,
В толще публики исчез.
Коллекционер, однако,
Все еще был где-то здесь.
 
 
Молвит он: «А где ж легенда,
Что Тишков мне обещал?
Бунин, кажется, в Сорренто
С Верой тоже так плясал».
 
 
От такого эрудита
Дух взбрыкнул во мне, как конь,
И, решив сыграть открыто,
Обосрался я в ладонь.
 
 
Обосрался, обосрался,
Обосрался как всегда!
Как младенец опростался,
Как падучая звезда.
 
 
И, протягивая руку,
Где добра полным-полно,
Я, как Ванька политруку,
Крикнул: «Вот мое говно!»
 
 
Эрудит тут отшатнулся,
Эрудит губу поджал,
Вмиг на ножках развернулся
И в потёмки убежал.
 
 
А толпа чуть загудела,
Стала блеять, стала выть
И – привычное нам дело —
Захотела нас побить.
 
 
Ну и что? Сладка поэту
Кровь из лопнувшей губы,
Потому что смысла нету
Жить без буйства и гульбы.
 

Гнездо

 
Недавно в городе Бордо
Я видел ласточки гнездо.
Оно лепилось под балконом
Богатого особняка
Каким-то чудом беспардонным,
Как домик негра-бедняка.
Стоял февраль. Ветра сырые
Меня хлестали по щекам,
И ласточек крыла косые
Синь неба стригли где-то там —
Над Чадом или Титикакой…
А здесь – здесь мерзли все собаки.
Мой спутник – умненький французик —
Сказал, что брошено гнездо,
И – прагматичный карапузик —
Мне предложил глотнуть бордо.
Я подчинился и в бистро
Вошёл, чтобы согреть нутро.
Там обыватели сидели,
Творя обычный свой театр,
И на экран в углу глядели:
Футбол – могучий психиатр.
Но я клянусь вам девой Жанной,
Я носом Гоголя клянусь,
Клянусь самой небесной манной
(Я клятв любых не побоюсь):
Гнездо отнюдь не пустовало!
Клянусь, я видел это сам:
Там ласточка зазимовала —
В Бордо, где место только псам!
 

Аскет

 
Город Рим стоит на семи холмах.
В катакомбах под ними сидит монах.
Он говном от макушки до пят пропах.
 
 
Его имя Джорджио, он – аскет,
Он пердит и срёт уже сорок лет.
«Еретик!» – говорит о нём целый свет.
 
 
Римский папа аскета не признаёт,
Говорит, что Джорджио – идиот,
Но монах-то считает наоборот.
 
 
Кардиналы врут, что он копрофил,
Ему вход в музеи префект запретил,
Пресса брешет, что воздух он отравил
 
 
В Риме. Но аскету на это насрать!
Он монах, но философ, аскет, но блядь.
Это сложно, но всё же можно понять.