Текст книги "Основатель службы 'Диалог'"

Автор книги: Александр Борянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Да, придется признать, что визит к Болотникову был последним. И не потому, что он получил высшую меру. Просто болезнь перешла уже во вторую фазу. Голова больше не болит. Она уже не будет болеть до конца. Во второй фазе голова никогда не болит, мозг разрывается на куски без боли. Потом и это проходит, и клетки постепенно отмирают одна за другой. Он все изучил и хорошо знает, как протекает темпоральная чума. Он заплатил за это знание жизнями четырех товарищей, с которыми они начинали "Диалог".

Временами приходится закрывать глаза. Почему-то все чаще. Когда слишком много света – стреляет куда-то в макушку. Очень резко. Раньше он о таком симптоме не знал. Хотя это понятно: когда распадается центр личности – с приемом и усвоением внешней информации возникают сложности. Не только с глазами.

Он попросил официанта окружить свой столик звуковой завесой. Сначала попросил музыку – мягкую, тихую, классическую. Потом и ее решил убрать. Пусть будет тишина.

Хорошо! Тишина. Первоклассный обед. Обслуживает предупредительный человек, который работает официантом потому, что ему это нравится. Высшая мера наказания. Вас не жгут на костре и не прибивают к страшному кресту под равнодушным палящим солнцем. Ваше тело не бьют мокрыми плетьми. У вас на глазах не насилуют ваших дочерей. Вам не надо по шестнадцать часов в день гнуть спину в поле, проклиная весь свет и все-таки опасаясь, чтоб не отобрали и это. Вам не надо спасаться от инквизиции и не надо подстраиваться под марши воинствующей толпы при тоталитарном режиме.

И вы еще недовольны, вам кажется, что это – чересчур!

И как это великолепно, что вам – чересчур!

Они не понимают, что такое старая плоскость. Для них старая плоскость – это короткое заманчивое путешествие, право на которое можно получить раз в три года. Это гаремы и рыцарские турниры, это пикник в девственном мезозое и личное участие в охоте на мамонта. Они не понимают, что могут слушать какую угодно музыку не потому, что вовремя подзарядили стереонаушник, а потому, что очень много лет ходили по земле признанные и непризнанные гениальные музыканты, в любом случае не оцененные до конца своими современниками.

Все великолепие, в котором они живут и которого, естественно, не ценят, так как не понимают, все это стоит на фундаменте из спрессованных жизней. Фундамент прочен, он хорошо держит и не дает зданию упасть.

Еще одна аналогия. Как много этих аналогий! Вся теория времени сплошные аналогии. Нашли дыру в заборе и научились туда лазить, вот и все.

Спор с временем. Возможен ли он? Ведь спор был не с Контролерами, а с самим жизненным пространством, с его объективными законами. Хотя нет, на законы он никогда не посягал, он хотел лишь как-то...

Вдруг он явственно услышал звук. Звук шел не снаружи, он жил в нем.. Звук был очень низкий, ужасающе низкий и протяжный. Откуда он взялся?.. Будто овеществленная... грозность. Предупреждающая, почти что враждебная мощь мироздания, жизненного пространства, Вселенной... Вот что выражал этот звук.

И тут появились тени. Они обступили стол, они шли одна за другой, сменяя друг друга. Каждая тень была очень знакома. Они улыбались, исповедывались, прислушивались, смотрели прямо в глаза. Некоторые убивали его. В конце концов все погибали.

Их было всего сто восемьдесят шесть. Неужели они пришли прощаться?..

Или... или встретить?..

Сколько раз он умирал! Каждую смерть он запомнил в деталях, в ощущениях, в запахах. Он уже почти что привык. По крайней мере, научился не ужасаться заранее. Теперь осталась последняя.

Она будет самая безболезненная. Самая легкая.

И самая страшная!

Впервые он не может знать, что после. Он может догадываться. Только догадываться. Этого мало. Хотя он наверняка знает, что здесь нечего бояться. Но как бывает тяжело заставить себя перебороть...

Чтобы заново родиться, нужно КАК МИНИМУМ умереть. Как минимум... Впервые он тоже вынужден добавлять это КАК МИНИМУМ.

И страх перед неизвестностью оказывается намного сильнее страха перед болью.

Из отрешенного состояния Андриевского вывел официант.

– Господин Андриевский, вон у стойки два молодых человека, у них к вам какое-то дело, они просят разрешения подсесть к вашему столику.

– Они не любят футбол?

Официант улыбнулся.

– Не знаю. Спросите об этом у них.

Молодые люди подошли, с явным интересом разглядывая Андриевского. Один был мулатом, другой – высоким худым блондином скандинавского типа. Первый в черном костюме, второй – в белом.

– Мы просим прощения за то, что побеспокоили вас, Михаил Игоревич, сказал мулат. – Но мы бы не стали нарушать вашего уединения, если бы оно не было вынужденным.

– Садитесь, – проговорил Андриевский, – и представьтесь.

– Студенты КИПСИНа Франц Шено, – мулат слегка наклонил голову, – и Александр Бордин, – он указал на блондина, который тоже отвесил поклон.

Они уселись напротив.

– Михаил Игоревич, вы знаете, что киевское студенчество очень интересуется вашей личностью, – начал Шено. – Между тем, ваша теория находится под негласным запретом. Ее вроде бы никто не запрещал, но в то же время создается впечатление, что ее вроде бы не существует. У нас есть ваша книга, но она тринадцатилетней давности, а нам интересно, чем вы живете сегодня. Мы знаем, что за эти тринадцать лет состоялось несколько судебных процессов, а это означает, что теория проверялась на практике и, следовательно, развивалась. Студентам же ничего об этом не известно. Поэтому мы решили взять у вас интервью для студенческого ежемесячника.

"А ребята волнуются, – подумал Андриевский. – Что ж, это понятно. Неуловимый беглец, романтическая личность перед ними. Раньше они бы меня просто не нашли".

– Спрашивайте.

Шено щелкнул клавишей магнитофона.

– Изменились ли ваши взгляды за прошедшие тринадцать лет? – спросил Бордин. – Что нового вы внесли в свою систему?

– Ничего. Взгляды не изменились. Со всем, что есть в книге, я полностью согласен и сегодня.

– Считаете ли вы свою деятельность безопасной? Не поколебал ли последний суд вашу прежнюю уверенность?

– Вы, очевидно, имеете в виду не сам суд, а мою ошибку во время визита к Болотникову. Да, я ошибся. Но эта ошибка, я по-прежнему уверен, никак не повлияла бы на стабильность и все такое прочее. Она могла сказаться только на мне. Что и произошло.

Бордин на мгновение задумался.

– Как вы сегодня определите цель своих диалогов? Не конкретную, а более общую, скорее даже цель всей службы "Диалог", если бы она была создана?

– Равенство, – не задумываясь, ответил Андриевский. – Равенство между плоскостями. Равенство между людьми в одной плоскости практически достигнуто. На это человечеству потребовалось очень много лет. Следующим шагом может стать равенство между людьми в разных плоскостях. Физическое равенство, естественно, невозможно. Но духовное... В конце концов, счастье не настолько зависит от материальных ценностей, как нам кажется. Конечно, для этого нужно много сил и времени, для этого нужна большая служба, равная по значению и по классу КС. Пока это только моя фантазия, чрезвычайно далекая от действительности. Но кто знает...

– В чем вы видите перспективы развития именно практического применения вашей теории?

– Ну, например, я совершенно не представляю себе, можно ли вести диалог с объектом непосредственно из подсознания самого объекта. Пробовать я боялся, опасаясь, что это приведет к шизофрении или иным психическим расстройствам у объекта. Вмешиваться в сознание наугад нельзя. Но я не исключаю, что такой путь есть и когда-нибудь после должной теоретической проработки он будет взят на вооружение.

– А как тогда быть с пиратством, Михаил Игоревич?

– Захват тела – это не вмешательство в сознание. Я всего лишь краду у хозяина один или несколько дней. К сожалению, у меня сейчас нет другого выхода.

– Михаил Игоревич, когда я спрашивал о перспективах развития меня интересовала судьба "Диалога" в ближайшем будущем, завтра. Иначе говоря, каковы ваши планы, что вы намерены делать дальше?

– Может быть, при известных обстоятельствах, это не очень тактичный вопрос? – вклинился в разговор Шено.

Андриевский внезапно хлопнул ладонью по столу.

– Выключите запись, – прохрипел он.

Шено послушно нажал "стоп".

– Хватит! Если вы Контролеры – уходите. "Диалог" умер. Я больше никуда не денусь, я вам не опасен. Что еще от меня надо?

Шено опустил голову, Бордин удивленно глядел на Андриевского. Возникла неловкая пауза.

– Мы не хотели, чтобы умирал "Диалог", – наконец произнес мулат. – Мы хотели бы стать вашими учениками. Поклонников Андриевского в институте очень много, Михаил Игоревич.

Андриевский заглянул в глаза одному, потом другому. Фальши не увидел. Напротив, увидел то, что очень хотел увидеть хоть в чьих-то глазах вот уже три недели.

– Я последний, – сказал он уже совсем другим тоном. – Когда мы начинали дело, нас было восемь человек. Остался я один. Я последний, и я тоже скоро уйду. Очень скоро.

– Почему? – спросил мулат.

Андриевский тяжело вздохнул. Достал и вложил в руку Шено инфордиск.

– Вот, возьмите. Здесь все изложено: почему, как и что. Не хочу сейчас об этом. Это не главное.

Он еще раз внимательно посмотрел на своих собеседников и неожиданно рассмеялся.

– Я вас первый раз вижу. Я не знаю, на что вы способны. Я не работал с вами и нескольких дней.

– Мы готовы, – поспешно сказал Бордин.

– Нет. Если Контролеры еще не засекли вас около меня, они сделают это максимум через час.

– У нас свободная планета!

– Да. Но она боится за себя.

Бордин и Шено переглянулись.

– Постараюсь говорить коротко, – продолжал Андриевский. – Я вынужден поверить в вас, поверить в то, что вы сможете продолжить дело. Вы вдвоем или с вами кто-то еще? Учтите, что приверженцы теории, о которых вы говорите, – это еще не люди, с которыми можно делать дело.

– Мы не одни.

– Вы собираетесь вступить в жизнь, полную тайн и ограничений. Но я не предлагаю вам последний раз подумать, так как уверен, что вы все уже решили. Если это не так, вам просто нечего делать в "Диалоге".

– Это так.

– Тогда запомните. 7976 сектор В. Это камера хранения в Караганде. В упаковке вместе с инфордиском лежат мои отпечатки пальцев – они необходимы, чтобы открыть "дипломат". Там вся информация. За "дипломатом" самим не лазить, сидите и тихо учитесь в своем КИПСИНе. В Караганду отправите кого-то другого, причем только через несколько месяцев. Информация – самое ценное, что у вас будет. Самое ценное! Первый диалог не раньне, чем через три года. Все это время – подготовка.

Андриевский подумал.

– Нет, вы не из КС, – вдруг сказал он. Вы не можете быть из КС. В конце концов, я ничем не рискую – кому-то ведь надо было отдать информацию. Иначе я все равно передал бы ее Контролерам.

Бордин и Шено понимающе молчали.

– Знаете, – сказал Андриевский, – у меня есть данные, которые наводят на мысль о том, что первое межплоскостное проникновение произошло гораздо раньше, чем мы думаем. В плоскости 90/XX я нашел рукопись, которая меня чрезвычайно заинтересовала. Она называется "Оборванная нить". Там даже эпиграф имеется. Но мне все-таки кажется, что это не художественное произведение. В художественном отношении рукопись слишком слаба. А вот события, изложенные в ней, напротив, слишком похожи на правду, которую вряд ли мог выдумать некий посредственный автор. Конечно, это может оказаться совпадением, а может оказаться и хулиганством какого-нибудь обитателя новейших плоскостей. Но я собирался раскопать, что там на самом деле, возможно, что-то очень интересное.

Если б вы только знали, сколько я еще не успел!

Я так и не попал в Древнюю Грецию. А так хочется! Маленькая страна, скалы, море. "Детство человечества". Здоровые, умные люди. Афины. Спарта. И еще раньше, когда даже Афин не было. Господи, как хочется!..

Сто восемьдесят шесть Диалогов. Как это мало! Капля в море. Как много еще людей, к которым нужно прийти. Ведь я приходил только к лучшим, а почему нужно приходить только к лучшим? Во всех плоскостях просто неисчислима масса людей, обычных людей, которые жаждут сочувствия и понимания. Да и как, собственно, определить, кто лучше, кто хуже? То, что имя запомнилось, – это скорее удача, случай.

Ребята, я ведь не знаю, как и что надо делать. Ведь все эти мои разработки – чушь. Теория. Я всегда отправлялся туда просто поговорить. А о чем? Бог знает, каждый раз о том, что близко тому или иному человеку. И мне это было интересно. А все остальное... Важным было только это общение. Понимаете?

Вы должны понять. Все уже случилось, все произошло. Все определено. Спектакль закончился, актеры сыграли свои роли и разошлись по домам. И изменить ничего нельзя, можно лишь тихонько подойти к главному герою и... посочувствовать ему. Только посочувствовать. Это самое сложное, самое тяжелое – понимание того, что ничего нельзя изменить. Ни в коем случае не нужно даже пытаться это сделать – все равно все останется так же, просто главным героям будет еще мучительней играть свои роли.

Все уже произошло. Они еще не знают этого. Они страдают, думают, принимают решения. Но для тебя все, что будет дальше, уже существует, существует реально и неизменно.

Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Ты только священник, приходящий к приговоренному...

Вновь возникла пауза. Но на этот раз они смотрели друг на друга с пониманием.

– Михаил Игоревич, а как вы относитесь к многочисленным теориям времени? – спросил Шено.

Андриевский пожал плечами.

– Вот у него есть идея, – Шено кивнул на Бордина, – что создание мира произошло не в прошлом, а в будущем. Представляете? Бог создал мир, а потом создал этому миру прошлое. Или так: на Земле поселилась некая могущественная цивилизация, называемая человечеством, которая принялась создавать себе прошлое. Чтобы, так сказать, обосновать свое появление. Или опять-таки могущественный Создатель основал цивилизацию, а потом... Вариантов тьма. Идея в том, что прошлое создается из будущего и для будущего.

– Почему же тогда оно такое уродливое?

– Может быть, мы просто не в силах понять смысл?

– Да, – согласился Андриевский. – Будущее для нас Бог. Человек не в силах понять Бога. Интересная идея, это надо обдумать.

Он взглянул на часы:

– Все. Через пять минут кончается футбольный матч. Выйдете вместе с болельщиками и будете всю дорогу громко спорить о футболе. Так, на всякий случай. Спасибо. И уходите.

– Мы продолжим дело! – твердо сказал Бордин.

Матч закончился. Шено и Бордин ушли.

Андриевский почувствовал, что устал. Столько времени вести связный разговор было уже трудно.

– Можно умирать, – пробормотал он. – В конце концов, чтобы заново родиться...

Выйдя из кафе, мулат с блондином одновременно оглянулись и посмотрели на светящиеся буквы, которые складывались в надпись "У самовара".

– Непривычно, – сказал мулат.

– Подожди, а когда оно стало "Метрономом"? – спросил блондин.

– Через тридцать один год.

– Ага... Да, непривычно.

– Это еще ничего, я все время ожидал над стойкой его портрет увидеть.

Они помолчали.

– Ну что ж, – сказал блондин, – по-моему, неплохо.

– По-моему, тоже, – откликнулся мулат. – Итак, служба "Диалог" после ста лет существования наконец-то навестила своего основателя. Торжественный момент.

– Да... Слушай, зачем ты ему о создании прошлого сказал? Это же хулиганство. А вдруг он в свою книгу вставит?

Мулат грусно покачал головой:

– Он не успеет.