Текст книги "Гней Гилденхом Артур Грин"

Автор книги: Александр Борянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

СОСТОЯНИЕ ВТОРОЕ. МЕЖДУ ЗАМКАМИ

О том, что моего спутника зовут Лайк Александр, я узнал только на четвертые сутки.

Сначала я даже не очень удивился. Вернее, совсем не удивился – не успел. Выйдя из города, мы направились к пристани. Два рыбака, добросовестно исполняя роль ополченцев, глазели на зеленое с фиолетовым оттенком море. Лайк (тогда я еще не знал его имени и для себя называл просто «человек в плаще») не захотел пробираться через альфийский лес, равно как и не захотел ждать корабля. От пристани мы повернули налево. Мы шли в Верхний Путь, ближайший от Златограда селентинский город.

День второй. Вообще-то мысль идти пешком туда, куда можно доплыть, для селентинца, мягко говоря, необычна. Но спорить… Я брел к неведомой цели, а когда идешь к цели, о которой тебе ничего не известно, кроме того, что она есть, – слушай старших и вспоминай курс военной теории для тяжелых пехотинцев. Ты знаешь, что все недаром, – и это главное; неизвестность, опасность, трудности пути – все оправдано, – и мир кажется большим, загадочным, невероятно интересным. Хотя что значит – кажется? Он на самом деле такой!

День третий. Места вокруг пошли абсолютно незнакомые. Здесь дозорный отряд тяжелой златоградской пехоты никогда не появлялся. Заповедный край. Пространство между замками. Но ведь как здорово: я иду, я открыт ударам справа и слева, – но готов отразить все удары, выйти победителем из любой схватки. Луций не раскается: при необходимости я смогу защитить этого Лайка…

День четвертый близился к концу, когда мы сели отдохнуть шагах в ста от воды.

Устал я все-таки. Для рыцаря преодолевать большие расстояния своим ходом – последнее дело. И если он специализирован для защиты – последнее дело, и если он рыцарь штурмовой – тоже, поскольку штурмовой пехоте удобней и привычней атаковать чужие позиции с моря. Мы не альфы. Вот те, говорят, полной армией через лес до Верхопутья за шестеро суток добегали. А нам еще переставлять ноги и переставлять.

Лайк Александр достал из мешка флягу, сделал несколько глотков и протянул мне. Кофе, напиток простонародья. Для крестьян, рыбаков и ополченцев. И чего он так к нему привязался? Человек явно не простой…

Сидеть было хорошо. Гораздо лучше, чем идти. Я подумал, что сидеть бы так и сидеть – глядя вдаль, никуда не спеша… И стоило мне об этом подумать…

– Гилденхом, – сказал Лайк, – узнай, что за холмом.

Я встал, опустил пальцы на рукоять и двинулся на разведку.

Итак: справа море и узкая песчаная полоса; слева трава, кусты с широкими, как лопата, листьями и редкие деревья вдалеке. Впереди холм и слева от него – холмик поменьше. Главное – правильно оценить ситуацию, учил Луций. Остальное вспомнит тело. При необходимости.

Обойти или подняться наверх?

Береговая линия за холмом, по всей видимости, поворачивает. Дьявол, и щит бросили на златоградском дворе! Правда, со щитом я бы далеко не ушел.

Все-таки лучше справа, по бережку, но на песок не заходить – на песке резко не развернешься и быстро не побежишь.

Говорят, здесь и на юг от Златограда, вдоль всего побережья, водятся громадные теплолюбивые рыбы. Когда лет пять назад недалеко от пристани затонул торговый корабль – никто не выплыл. Говорят, альфы умели ими управлять.

Еще говорят, что на исконном Западе море синего-синего цвета. Как флаг над крепостью. И лунная дорожка как молния.

Увидеть бы хоть во сне…

Холм был уже слева. Да, поворачивает берег. Поживее надо, поживей. Вот зайду я за тот камень, а там отряд ждет, при полном вооружении. Например, отряд этих… как их… А чей, собственно, отряд? Кто может в 311 году от основания поджидать в засаде воина-селентинца?

Альфы не могут. Нет больше альфов, всё, кончились. А те, что остались, давно уже подданные и граждане Селентины. Зеленое золото недаром идет один к одному с синим.

Всадники Солнца тоже не могут. Нет больше всадников Солнца, в помине не осталось. Последний голубоглазый воин геройски погиб лет сто назад, если не раньше. И золота их никто никогда не видел. Луций рассказывал, у них просто не было золота, не знали они собственных денег, а с нашими купцами расплачивались червленым, ярочьим, захваченным в походах на Волчий Замок.

И ярки не могут напасть, бывшие дикие кочевники. Бывшие – потому что постигла их та же участь: исчезли с лица земли, много зла наделав и альфам, и солнечным наездникам, но все же проиграв в борьбе с последними. В руинах страна ярков и в руинах страна всадников Солнца. Уцелевшие ярки ушли на запад и приняли подданство, но не гражданство Селентины. Кто им даст гражданство, бродягам потерянным? Впрочем, их очень мало осталось, я, например, ни одного ярка так и не видел.

Не могут напасть желтые варвары. То есть напасть-то они могут, но не должны и даже обязаны не! В 301 году, десять лет назад, приняли варвары союзные предложения Селентины, и огромная желтая страна, занимающая весь юг, спустя четыре года подчинилась нашему Королю. Селентина неожиданно победила и, что ценнее всего, победила не с помощью силы, не захватив и разрушив чужую столицу: культура победила варварство, цивилизация одолела жестокость, да еще когда! – когда численное и территориальное превосходство, пусть небольшое, было на стороне варваров. Что принесло победу Лунной Заводи? Свобода и притягательность ее государственного устройства. Да здравствует синеглазый народ! Да здравствует Король и пусть вечно процветает Республика!

Короче говоря, желтые варвары сидеть в засаде вроде бы не должны.

И вроде бы не должны там таиться белые воины древнего города-королевства Мартона, того, что на самом юге, на краю расколовшейся пустыни. Мартон никогда не был нашим врагом, ни в начале истории, ни теперь. Да и слишком он далеко, чтобы быть нашим врагом.

В общем, из семи существующих народов пять не враждебны, а шестой – сами селентинцы.

Пришла пора решать: либо по крутому склону, либо перебираться на песок.

Вот тут-то они и окажутся, вот еще несколько шагов… Восьмерка горных хнумов, с севера, из тех, что разрушили страну Всадников Солнца. В шкурах, с оскаленными лицами. Из тех, что в 167 году уничтожили в своих обледенелых ущельях всю селентинскую экспедицию, цвет боевой аристократии Лунной Заводи и Аристона, до последнего воина, и растерзали Верховного Стратега Грей-Дварра Несчастного. Еще шаг… И я побегу назад, чтобы успеть предупредить Лайка Александра, а когда он издалека увидит меня, резко развернусь. Он успеет уйти. Меч я уже держал перед собой. Еще шаг…

Я обошел холм, осмотрел местность и вернулся обратно. Нигде не нашлось даже следов человека или животного. Горные хнумы мерзли в диких северных замках. Белые воины жарились на краю пустыни и ломали голову, как поскорее подружиться с Селентиной. Желтые варвары изучали грамоту и строили первые корабли. Я возвращался к Лайку прямо по песку и у ног моих лежало зеленое море. Фиолетовый оттенок сейчас был незаметен.

Лайк сидел и все так же держал в руке флягу. Спиной сидел – ко мне, к подозрительным холмам… Даже не увидел бы ничего.

– Безопасно, – сообщил я.

Он обернулся.

– Ночевать есть где?

Вот на это я как раз не обратил внимания. Но на всякий случай решительно ответил:

– Да, есть.

И спросил, указывая в то место на небесном своде, куда только что были устремлены глаза вверенного мне Александра:

– Что там?

– Орел, – ответил он.

И протянул руку.

– Это самое важное из всего, что я видел, Гилденхом.

Я пригляделся: черная точка на горизонте перемещалась вправо от заходящего солнца.

День пятый. Да, впервые меня называли Гилденхомом, и не единожды, не случайно, а постоянно. Звук этого имени – ГИЛДЕНХОМ – напоминал: жизнь повернулась другой, еще неизведанной стороной. Дома для братьев-рыцарей я всегда был Гнеем, а прочие златоградцы: хозяин таверны, смотрительница производящей башни, продавцы в лавке, – использовали третье имя Артур. Иногда, в случаях официального наименования, к третьему имени прибавлялось еще четвертое и получалось – Артур Грин. АРТУР звучало как судьба, как единственный смысл: первые имена одинаковы для всех, Гнеем может быть и рыбак, и башмачник, но рыцарей в Республике со дня основания звали только Артурами. Или Александрами.

Александры встречались реже, намного реже, исключительно редко, – но они почему-то обязательно оказывались на первых местах: и Король третьим именем Александр, и Казначей, и бывший Верховный Стратег, ныне покойный. Собственно, все. Больше я об Александрах не слыхал. Нет, вот еще лет шестьдесят или семьдесят назад пошла, говорят, мода называть младенцев Александрами. Но мода как пошла, так и прошла, потому как эти Александры не только никак себя не проявляли особенным образом, но даже чересчур быстро гибли – в каждом бою первыми.

Пятого имени я не имею. Да и кто я такой, чтобы иметь пятое имя?

Впрочем, все впереди!

Однако если бы уже сейчас меня звали, допустим, Гней Гилденхом Александр, а Лайка, скажем, Лайк Артур, – возможно, он по вечерам ходил бы на разведку, а я сидел бы себе и попивал кофе. Вот только у меня во фляге был бы не кофе, а чай.

День шестой. Наверное, таков закон всех дорог: радостное недоумение первых дней уступает место усталости, а на смену усталости приходит состояние привычности и нормальности происходящего.

Я словно и не уходил из Златограда. Точнее, я словно и не жил в нем. Мне кажется, я иду уже давным-давно, всю жизнь, и иначе просто не бывает, – не бывает ничего, кроме кофе, не холодного и не горячего, и расплывшегося в руке шоколадного батончика.

Все как всегда: справа море, мы то отдаляемся от берега, то приближаемся к нему. Кое-где полоска песка превращается в настоящие дюны, и они отодвигают лес на один-два йона. Кое-где, наоборот, лес подступает к самому берегу и обрывом нависает над нами, идущими по щиколотку в воде. Где опаснее – тот еще вопрос. Однако Лайк шагает с таким видом, будто его задача – преодолеть расстояние от таверны до лавки и опередить других покупателей. В лавке его ждет расшитый золотом плащ с изумрудными застежками, всего-то за синий золотой, да две головки джессертонского сыра впридачу. Ну и заблудиться он, разумеется, не способен даже вконец объевшись ледяным шоколадом. Вот с каким видом он шагает.

День седьмой. Привыкни, подданный, быть гражданином, – И ночью Луна улыбнется тебе!

Конечно, привычка много значит! Привыкнуть – значит принять. Дорога… Дорога – это такая штука…

День восьмой промелькнул, как и все предыдущие.

День девятый. Естественно, я не могу не думать, что понадобилось Лайку Александру в Верхопутье. Тем более, времени думать предостаточно.

В Верхопутье у Лайка безусловно какие-то важные дела и сам он безусловно в Верхопутье нужен, иначе он не получил бы рыцаря Артур Грина в качестве провожатого. Рыцарей Артур Гринов не выделяют для охраны каким попало бродягам в серых плащах. Но вот дальше… Останусь ли я с ним в Верхопутье дальше или вернусь в Златоград? Мне-то Луций ничего не сообщил. А может, это только там, в городе, и решится?

Александр… Он и сам рыцарь, но, возможно, необученный для боя. Бывает такое: по происхождению, по задачам своим человек боец, а искусство-то боевое у него как раз и отсутствует. То есть ополченца он все равно в любом случае одолеет, но по большому счету… Хотя, может, совсем оно и не так. Может, в Верхопутье Лайк именно для войны необходим. С другой стороны, с кем там воевать?

Непонятно…

Чаю хочется крепкого, без сахара, вот что.

А может, он финансовый гений? Как Грингольд Альф Счастливый? Тот ведь тоже Александр.

День десятый. Вернусь я домой или нет? Кто из наших был в Верхопутье? Только Луций, и тот еле помнит когда. Ну, конечно, купцы бывали. Но купцы дело такое… Особый народ. К тому же у нас их всего трое или четверо… Фавст Эдуард в свое время проплыл мимо, и я так понимаю, ему, Фавсту Аристону, Верхопутье ни к чему.

Чужой город… Впервые…

И не исключено ведь, что я стану бойцом родового Апвэйна!

Кстати, жалованье воина Верхнего Пути выше и шансов попасть на полуостров больше.

Сегодня утром я сказал об этом Лайку.

Он пристально посмотрел на меня и ничего не ответил.

День одиннадцатый. Море, полное водорослей, кусты-лопухи, цветы эти зеленые в самых неожиданных местах… Альфийская земля, в общем.

Ну хоть когда-нибудь она должна кончиться?!

День двенадцатый. На рассвете я подумал: «Хорошо бы сегодня.» В полдень отхлебнул кофе из фляги. В три Лайк прибавил шагу, и я понял – неспроста.

И вот я здесь.

Каменных башен – четыре.

Стена – крепкая и высокая. Сложена из плотно пригнанных друг к другу кирпичей. Светло-серая стена.

Светло-серые башни.

Ну и конечно – флаг.

Мы вошли в город около пяти. Когда все они, селентинцы Апвэйна, собирались обедать и зазывала кричал:

– Попробуйте самую большую пиццу в старом Апвэ, самую большую пиццу!

Я, простой парень Гней; я, Гилденхом, защитник деревянного замка; я, Артур Грин, рыцарь, одолевший альфа, – я здесь!

– Самую большую! Самую большую пиццу на востоке Республики!

Мы прошли через весь город – к пристани. Лайк спешил.

Пристань у них это уже не пристань. Пристань у них это уже целый порт. Рыбачьи лодки, грузовые суда. Люди, стоящие без дела, и люди, переносящие на себе огромные мешки… Любой корабль мог поплыть на юг, к дружественным берегам желтой страны. Любой корабль мог поплыть на запад – на исконный запад. Пройти Верхним Лоредорским проливом, обогнуть Королевский мыс и спуститься к внешней стороне полуострова. Аристон, Арета… И первый из городов – Лунная Заводь.

Воистину, мир принадлежит владеющему морем.

Очень скоро Лайк остановился и сказал:

– Вот он!

Свордах в тридцати от причала возвышалась над водой недвижимая громада корабля-крепости. Обитый железом борт его едва заметно поблескивал.

Некоторое время я просто стоял и смотрел. Грузовые суда… Ополченцы рядом с рыцарем.

Серебряные буквы на корме слагались в надпись.

– Цветок Ириса, – прочел Лайк Александр.

СОСТОЯНИЕ ТРЕТЬЕ. ПОДДАННЫЙ И ГРАЖДАНИН

Почему все кончается в моем мире? Дороги и войны, ожидание и полнолуние, новолуние и наводнение. Любое явление находит свой конец, и человек не властен над ходом времен, – ни сильный человек, ни слабый человек, ни Король, ни рыцарь, ни лесоруб. И то, что проходит, уже не вернешь.

В общем, кончился мой Большой Марк, даже крошек не осталось.

Мы сидим за крепким деревянным столом, над нашими головами ухмыляется изображенная прямо на стекле ярко-красная буква m, и похожа она на брови очень удивленного человека. Денег у нас нет, и не предвидится, и следовательно будем мы в этом прекрасном городе как нищие изгои, как слуги, захваченные на руинах, как ярки, гонимые по земле, потерявшие свое золото.

Я взялся за яблочный пирожок.

Лайк потягивает темную лолу и поглаживает указательным пальцем последний шоколадный батончик. Нежно поглаживает, с чувством. И все ему безразлично: что один золотой остался после «традиционного селентинского обеда», что ободрали нас как альфийскую казну…

«Денег нет, Гилденхом», – спокойно сказал он, когда нам назвали сумму. И я расплатился – тем, что унес из Златограда. За четыре Марка, две лолы, пакет с картошкой и два яблочных пирожка. Расплатился тем, на что в Златограде можно жить долго-долго, а то и дольше.

Конечно, я уже понял, что в Златоград мы пока не вернемся. В Златоград не вернемся и в Апвэйне не останемся. Вернее, не должны остаться. А должны мы уплыть на прекрасном судне, на корабле-рыцаре.

Должны…

…Вот и пирожок кончился. Как ни старался я насладиться всеми его подробностями, как ни пережевывал внимательно, – съеден последний кусочек, и буква m недвусмысленно намекает: пора, мол, уходить, больше, мол, ничего вкусного не предвидится.

Как вообще может командовать благородным воином человек, у которого в кармане ни одного золотого?! Не понимаю…

Если у него нет денег, то должно же быть какое-то право. Без денег и без прав надо было сидеть в Златограде и тщательно овладевать боевым искусством совместно с отрядом тяжелых дефендеров.

Он поглаживает пальцем шоколадку (меня от вида теплого батончика уже тошнит!) и как-то особенно на нее смотрит. Так, словно хочет совсем расплавить шоколад под яркой оберткой. И вдруг его глаза на один-единственный торн перестают быть такими же синими, как у всех нас: я вижу тайну, я не могу поймать ее смысл, но смысл есть, смысл есть всегда и тайна эта из другого мира, и взгляд Александра из другого мира, он пытается вспомнить, вспомнить то самое, скрытое от всех…

Он встает и идет к выходу. И я тоже сразу встаю, чтобы следовать за ним. Потому что, как бы там ни было, я помню слова бригадира Луция: «Артур Грин, ты пойдешь с ним!» И я иду, не рассуждая и ни о чем не спрашивая.

Мы выходим из закусочной. Буква m, символ Марка из Ареты, изобретателя лолы-медовухи и сети быстрых таверн, жизнерадостно улыбается на прощанье.

Северо-западная башня бросала длинную закатную тень на двухэтажный домик с синей крышей. У входа имелся звонок. Справа висела табличка – металлическая, блестящая, с гравировкой:

Юл Апвэй Ф.

Юл Апвэй Ф. был не дурак: он поселился рядом с главной башней города, но поближе к набережной, дабы за утренним чаем наблюдать волшебный апвэйнский залив. Диалектное отсутствие буквы «н» в родовом названии подчеркивало своеобразие – истинные, стародавние сыны Апвэ вольнодумно игнорировали общереспубликанский канон.

Лайк позвонил, нам открыли, – я увидел прихожую. Такая прихожая была у бригадира Луция.

Интересно, что означает у него это Ф.? Если Филипп, то Юл Апвэй ремесленник, но если ремесленник живет в таком месте и имеет такую прихожую… Вероятно, он очень уж хороший ремесленник. А если Ф. – Флинт, то Юл Апвэй не ремесленник, а корабел. И последнее больше похоже на правду.

В прихожей за столом сидел человек. Он, конечно же, посмотрел на серый плащ Лайка, на мою майку…

Он даже не спросил «Что?», он только как-то особенно приподнял подбородок.

– Когда отходит «Цветок Ириса»? – спросил Лайк Александр.

Человек изобразил бровями букву m из закусочной.

– «Цветок Ириса» для избранных. Зачем он вам?

Теперь подбородок взлетел у Лайка.

– Для пассажиров одно место в трюме, – продолжал человек, – имеет стоимость… Имеет стоимость сто золотых.

– Синих?

– Синих, – согласился человек, торжествующе глядя на нас. Вид он имел очень гордый.

– Где твой хозяин, слуга? – спросил Лайк надменно.

Человек за столом помедлил и, уже окончательно изогнув шею, собирался что-то с достоинством ответить (я для себя сформулировал вариант «Вон отсюда!»), но в этот момент дверь в соседнюю комнату отворилась и перед нами возник маленький толстяк. Руки он держал на самом дорогом сердцу предмете – на животе, и большие пальцы крутились друг вокруг друга.

Лайк долго изучал круглые формы, а потом спросил:

– Где Юл Апвэйн?

– Юл Апвэй ушел в мир иной восемь дней тому.

– Как?!

– Он утонул. Отныне хозяин причалов я.

– Мы не успели сменить табличку, – сказал человек за столом.

Лайк кивнул.

Впервые я увидел выражение растерянности на его лице.

Дверь нового хозяина причалов закрылась за нашими спинами. Мы побрели по улицам, и встречные люди не баловали нас вниманием, потому что в портовом городе путники, особенно оборванные и уставшие, – обычное дело. Лайк стал каким-то совсем сгорбленным, несчастным, и этот сгорбленный Лайк с трудом переставлял ноги, пока они не привели его к дому с флагом на крыше.

Мы остановились.

Он долго думал. Глядя на флаг, на меня, на ограду, на двухметрового амбала-охранника перед входом (из варваров, что ли?). О чем он думал? Стоял и размышлял, толстенький комендант Апвэйна, кругленький или нет…

Наконец, он додумался.

Достал ту самую шоколадку, еще раз на нее посмотрел – и изрек:

– Будем пассажирами, Гилденхом!

На табличке значилось:

Анк Аристон Эдуард Сейл, торговец мороженым

Звонок представлял собой нечто среднее между маленьким колоколом и большим колокольчиком. Он был серебряный и очень красивый. Мы использовали его по назначению и вошли.

Если бы бригадир-комендант, дважды комиссар Луций имел гостиную хотя бы примерно такую, как вот эта прихожая, он, думаю, хвастался бы ею больше, нежели своими званиями. Наследнику покойного Юла Апвэя делать здесь было нечего. Фавсту Эдуарду, разумеется, тоже. Впрочем, в городе, где закусочная похожа на дом коменданта, а обед в ней выходит в половину долевого жалованья защитника города, торговцы мороженым, очевидно, должны иметь именно такие прихожие.

Напротив висело зеркало. И справа висело зеркало. И слева, хотя это уже ненормально, тоже висело зеркало.

На потолке была изображена сцена прибытия Короля на полуостров.

А ведь я привык считать людей, торгующих охлажденным шоколадом, существами низкими и недостойными!

На одеяния наши внимания здесь не обратили.

Хотя…

Хотя я сам мог видеть свое отражение и честно скажу: оно мне не понравилось. Зеленая майка оставалась зеленой лишь в воспоминаниях. Физиономия была небритая, выражение имела небоевое и нерешительное. Странное и перепутанное, цвета майки образование, конечно, напоминало волосы, однако вовсе не те, которые я за некоторое количество лет привык наблюдать рядом со своим лицом.

Дома я такого типа отвел бы к Луцию.

Но добрые властители зеркал не стали нас никуда отправлять, они впустили Лайка Александра в комнаты, а меня усадили в мягкое кресло, где я тут же начал засыпать. Кресло было коварным: как ни повернешься, все тебе удобно. Кресло завлекало и убаюкивало. Перед глазами поплыла дорога, вечнозеленый кустарник, полоса песка… Привычная картинка: справа море, слева лес. Через несколько дней – Верхний Путь. А сейчас привал, наконец-то, – отдыхать, отдыхать…

– Вставай, Гилденхом! – услышал я.

Король на потолке ступал правой ногой на берег, обозначая рождение новой державы.

Незнакомый голос пожелал:

– Счастливого плаванья!

Я вскочил и обернулся, но дверь в комнату уже захлопнулась, и я увидел только как поворачивается позолоченная ручка.

Снаружи было уже совсем темно, и башни выглядели черными дырами в лунном небе.

Значит, я действительно заснул там, в кресле, а Лайк беседовал с торговцем или с кем-то еще не меньше часа.

– Куда мы идем? – спросил я.

Как-то не очень ласково прозвучал мой голос.

– Увидишь, – ответил Лайк.

И мы пришли в «Горячую Пиццу».

Она сияла огнями, множество факелов горело у входа и еще больше внутри; нам пришлось подождать, пока освободится отдельный стол (так у них принято, только отдельный стол!), и тогда…

– У меня ничего нет, – сказал я.

– У тебя есть один золотой, – сказал Лайк.

Хорошо, решил я. Золотой не отдам, да все равно его не хватит. И вообще, какого дьявола! «Будем пассажирами…» Какими, к дьяволу, пассажирами?! Тоже мне, пассажир!..

Сейчас что-то произойдет, решил я. Может, придется переворачивать столы и бить окна официантами. Мне даже стало немного жаль, очень уж у них красиво. Но выспавшись, я чувствовал прилив сил, а некоторое раздражение, которое, признаюсь, имело место, сон прогнать не смог.

Приближалось худое малорослое создание с прилизанными волосами.

Ну так что мы будем есть, самую большую пиццу в старом Апвэ или самую большую пиццу на востоке Республики?

Создание приблизилось и спросило.

– Самую-самую большую пиццу! – ответил созданию Лайк.

Нечто новое всегда приходит неожиданно. Кажется, эту цитату я уже упоминал.

Человеку свойственно удивляться. Именно умение вовремя удивиться не позволяет переменам застать человека слишком врасплох. Судьба вырисовывает путь человеческий немыслимыми петлями, а тот, кто идет по этому пути, твердит: «Ничего странного, все нормально.» И замечает странность лишь на особо крутых поворотах. И потому способность удивляться – великий дар природы. Одинокий пришелец с Запада, будущий Король Селентины, наверняка был удивлен, когда его утлая лодка, влекомая бурей, вместо того, чтобы затонуть, достигла неведомого берега. И сегодня, 311 лет спустя, простые селентинцы, изучая историю, удивляются, как воля одного человека смогла за два-три года собрать разрозненные племена в единый народ, народ Лунной Заводи.

Люблю иногда вспоминать о логических упражнениях, об отвлеченной философии.

В общем, между появлением «самой-самой большой пиццы» на горячей сковородке и нашим уходом из этого прекрасного заведения мне пришлось сильно удивиться целых три раза.

Во-первых, сама пицца. Не такая она была, как в таверне Фавста Эдуарда, не такая, а другая вовсе. С пылу, с жару, с запеченной сырной корочкой, с тонким хрустящим тестом, – да не колбаса в дырке, а: 1) ветчина; 2) белые грибы; 3) сыр, и не какой-нибудь, а джессертонский; 4) альфийский лучок; 5) приправа южных широт; и, наконец, 6) до прозрачности тонкие ананасовые дольки. Вот такая… вещь!

Во-вторых, Лайк Александр чудесное произведение искусства потреблять не стал. Он подвинул его в мою сторону и сказал:

– Ешь, Гилденхом!

А сам вынул из кармана… разумеется, шоколадку. Смотрел он на нее нежно-нежно.

В-третьих, откусил я первый кусочек…

Конечно, для воина главное ежеторно быть готовым драться за Короля и Республику. Чуть какая опасность, и тут мы, защитники… Но что бы кто ни говорил, а не менее важно для воина хоть раз в жизни покушать такую штуковину… да…

Так вот, в-третьих. Откусить-то я первый кусочек откусил, но об одном золотом на двоих тоже не забывал, ведь предыдущие мои удивления явно стоили больше. И когда худое малорослое создание вернулось за деньгами, я приготовился.

В голове монотонно гудело: «Золотой не отдам! Не отдам золотой!»

Официант назвал сумму.

Лайк запустил руку в недра плаща и небрежно бросил на стол три монеты.

Всего на мгновенье, на короткий миг серый плащ распахнулся и я разглядел на поясе моего доброго спутника четыре туго набитых мешочка.

Лайк медленно комкал шоколадную обертку. Он уже смял ее, но потом, внезапно передумав, разровнял, аккуратно сложил и спрятал в карман.

– На память, – произнес он.

Улицы не были темными. Факелы и фонари всех видов освещали перекрестки, парадные въезды и просто двери. Люди шли ужинать, люди шли постоять на берегу, глядя вдаль, люди шли по своим вечерним делам. Это была настоящая Селентина, и мы больше не чувствовали себя изгоями в чужом городе. Город был наш, наш до следующего вечера, наш – до отхода корабля-рыцаря.

На борту горели факелы, и на берегу горели факелы, а между огнями, над водой, в кромешной тьме, придерживаясь за поручни, перебирались на «Цветок Ириса» рыцари. От каждого шага под ногами ощутимо прогибалось, и казалось, вот-вот все мы опрокинемся в воду. Впереди поднимались на борт, бойцы сплошь были в железе, и когда очередной воин ступал на палубу, свет факелов отражался от рыцарского панциря.

Я осторожно, чтобы не потерять равновесия, обернулся и укоризненно посмотрел на Лайка. Вряд ли он мог видеть мой взгляд, но он понял.

– Не жалей о доспехах, – сказал Лайк.

И я поверил. То есть я верил и раньше, как можно не верить селентинцу, рыцарю, Александру, – да, конечно, я верил, – но сейчас я впервые поверил ему до конца.

Я проснулся с ощущением неприятной сладости во рту. Меня разбудил резкий толчок в бок.

Я проснулся – значит, в поднебесном пространстве что-то около восьми утра.

Как выяснилось, спал я в трюме, прислонившись к объемистому тюку, и от качки тюк постепенно сползал, пытаясь переместить тело мое на пол.

Обняв соседний тюк, рядом спал Лайк.

Передо мной образовался ряд вопросов.

Например: что мы делали вчера вечером?

Или: почему решили спать в глубинах трюма?

По-моему, мы ели шоколад и был он, по-моему, на тот момент холоден. Во славу Короля, Республики, во славу всех морей… и, кажется, чего-то еще. Батончика три-четыре, не меньше.

Ну-ну! Воин…

И как только возможно сотворить холодный шоколад в средних широтах? Может, они его в воде держат? В холодной воде, в темном месте…

Наверх, наверх, в недрах трюма мне уже было не по себе! Преодолев хитросплетения скрипящих лестниц и переходов, я выбрался на палубу.

И зажмурился – от солнца, от ветра, от восторга.

Вокруг было только море. Море окружало со всех сторон. Голубые паруса, надуваясь, увлекали вперед, за ветром громаду боевого судна. Стыдно сказать, но я, селентинец, никогда прежде не плавал на кораблях!

Касатки возлежали на корме, сбросив свою клетчатую морскую форму от королевского портного Валентина.

Касатки…

Да, точно: на «Цветке» касатки. На средних военных судах акулы, на быстрых шкипах дельфины. Прочие относятся к тюленям. Матросами касаток не называй, блаберон, чтобы не нарваться на неприятности, блаберон. Так было сказано, неизменно поминая блаберон после каждого второго слова, а потом нас с Лайком послали в трюм.

«В бочке, за белыми мешками. Берите в голубых обертках, их вдогонку – блаберо-он!»

Все понятно. Рыцарь…

Из трюма мы уже не вернулись, а касатки, надо полагать, будить нас не стали. Сами справились, надо полагать.

Теперь они лежали, раскинув ноги, а я хоть убей не помнил, с кем из них мы вчера имели дело.

Две касатки молча смотрели мимо меня, а третья вовсе не проявляла признаков жизни.

Я сел на теплые доски и прислонился к округлому борту. Наверное, те, с кем мы вчера имели дело, еще спали. Ну и ладно…

Я принялся рассматривать женщин и размышлять об их сущности.

В Златограде женщин почти не было. Честно говоря, я даже как-то не очень и задумывался о таком явлении природы. Я знал, что женщин-рыцарей во всей Селентине раз-два и обчелся. Женщин великих деятелей и того меньше. Вот мореходы они хорошие, что да то да.

Но все-таки – зачем природе понадобилась такая странная разница?

Я внимательно изучал загорелых касаток: полные груди с сосками, похожими на верхнюю часть шлема (причем у многих соски красные, как глаза ярков); ноги, гладкие как палуба; у всех без исключения принципиальное (то есть абсолютное!) отсутствие бороды и усов. Отсутствие мощи, во всем какая-то не воинская плавность. Плечи почему-то узкие, бедра почему-то широкие. И прочие отличия. Касатки, одним словом. Акулы, дельфины… Чудилась мне за всем этим какая-то тайна.

Одна из касаток медленно, с видимым удовольствием прогнулась. Вот так я тоже никогда не сделаю, в голову не придет. Странно…

Непостижимые создания, особенно без одежды.

Плавное покачивание постепенно возвращало меня к ощущениям вчерашнего вечера. Нет уж!..

Я встал и прошел вдоль правого борта.

На возвышении между второй и третьей мачтами, перед огромным штурвалом дежурила касатка в форме. Она была совсем не такая, как те, на корме. «Цветок Ириса» повиновался ей и весь ее вид говорил о том, что она убеждена, уверена: «Цветок Ириса» не выйдет из повиновения. Руки небрежно покоились на круглой деревянной поверхности, взгляд был устремлен вдаль. Свое третье имя она носила недаром: воля корабля выражалась в ее фигуре, во взгляде. А наверху другие касатки, нависая над бездной, управлялись с голубыми полотнищами.