Текст книги "Среди стихий"

Автор книги: Александр Берман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Идут секунды. С финиша виден только самый последний участок. Сейчас высоко над нами Светлана мчится по пустынной трассе. Вот она уже выходит на длинную полку, пролетает по узкому коридору, пробитому в двухметровом снегу, вираж налево вниз (круто, страшно). Нижняя Солнечная мульда, диагональ налево (здесь трасса входит в лес), в лесу еще опаснее, спад, поворот, последний спад, по просеке вниз...

Но прежде, чем я мысленно проследил трассу, наверху финишного кулуара показалась лыжница. Четкая стойка, идет мощно, ровно, на большой скорости. Неужели она – маленькая Света и этот головокружительный мужской бросок вниз по финишному кулуару?

Да, это она. Промчалась в финишные ворота, приближается, эффектно тормозит по широкой дуге. Стала. Медленно расстегивает замки ботинок, молнию алой куртки. Под курткой – синий гладкий без лампас комбинезон змеиной кожей блестит на солнце.

Села, поставила рядом свои ярко-оранжевые лыжи "Кестле ЦПМ".

– Как, хорошо шла по трассе?

– Хорошо. На одном бугре как кинет, чуть не упала. Лыжи чуть не переплелись, ну, сами знаете.

– Ничего не знаю, рассказывайте!

– В общем-то нормально.

– Расскажите про Италию. Хорошие там трассы? Света оживилась. Она сняла шлем, лицо стало старше.

– Хорошие трассы. Длинные, скоростные, льдистые. Сначала страшно было, к таким трассам мы не привыкли. После тренировок стало лучше. Такие тренировки! Двадцать километров спуска по ледяной дороге! Все двадцать в скоростной стойке. Ух! Потом спина не разгибается.

На трассе слалома, когда взглянула сверху, – сплошной лед блестит. Как идти? Прошла... Вечером по телевизору себя смотрела, даже не верилось, что так иду. Когда стояла на старте "гиганта", у меня последний номер был. Кругом тренеры, корреспонденты, фирмачи, кричат: "Оу, Светлана, тафай, тафай!" А потом на финише радостно: фотографы бегут ко мне – у десяти участниц передо мной время оказалось хуже.

На скоростном спуске скоки такие, по двадцать метров летишь. Бугры на трассе в три-четыре метра, и кидает прямо на плоское. Бросило меня, сейчас, думаю, поломаюсь, но смягчила удар, все-таки успела сначала на ноги, потом уже на спину. Спине досталось.

Она из Мончегорска на Кольском. Ее первый тренер Люба Нестеренко. С ней я познакомился в Мончегорске шесть лет назад. Люба тогда чуть-чуть учила меня кататься на лыжах, но и это "чуть-чуть" для меня было очень многим. Как раз шесть лет назад, в двенадцать лет, Света начала кататься на лыжах. Может быть, я ее видел тогда, девяти-двенадцатилетние мальчики и девочки катались на горе по очереди на одной паре лыж. Один катается, а остальные стоят в валенках и ждут.

Вечером я познакомился с подругой Светланы Олей. Она тоже из Мончегорска, не горнолыжница, но в горах бывает часто и знает Свету давно. О подруге говорит с увлечением.

– Когда мы праздновали Светин день рождения в кафе "Ай", пятнадцать лет тогда исполнилось, за два дня до этого она выполнила норму мастера спорта. Два дня была четырнадцатилетним мастером спорта СССР. Такого в горных лыжах еще не бывало. Тяжело ей сейчас.

– Почему?

– Напряжение огромное. Сейчас первенство Союза, потом поедет в Кировск, потом, может быть, за границу, потом весенние соревнования здесь, на Чегете, в Бакуриани, в Алма-Ате – этакая карусель. Дома бывает редко. Она самая молодая в сборной Союза. Вот теперь чемпионкой стала. Тоже не легко... А напряжение на трассе, а падения, травмы. В институт теперь еще поступила: экзамены...

В день скоростного спуска женщин я поднимался на гору к месту старта. У нижней станции канатки весна. С крыши бородой свисает снег, из-под него капель. Доски палубы сухие, желтые, на них лопатами подбрасывают снег для лыжников. Я выхожу на этот снег, под канат. На канате кресло спускается сверху, огибает поворотный круг и теперь приближается ко мне. Садясь в него, можно задержаться на секунду, и тогда тебя отрывает резко, качком поднимает над крышей, над стоящими внизу людьми, над финишным кулуаром и плавно несет вверх, и шум машин станции остается внизу. Решетчатые мачты, похожие на мачты высоковольтки, движутся чередой навстречу, кресло, постукивая, как на стрелках, минует их. На склоне снег изрыт лыжными следами, и лыжники стоят, или осторожно спускаются, или проносятся под тобой, "стреляя" напрямую. Спортивная трасса идет вдоль канатки, мы движемся над ней: я и доктор в кресле впереди с красным крестом на рукаве и с лыжами на ногах.

Кричу:

– Доктор, как вам сегодняшняя погода?

– Хороша, и трасса хороша, я пробовала. (Доктор пробует обеды, доктор пробует лыжами трассу, хорошо докторам).

– Трасса что надо, – кричит доктор, – надеюсь, сегодня мне не будет работы!

Выше двенадцатой опоры налетел ветер, раскачивает кресло. Прохладно. Здесь трасса снова отделяется от канатки налево, теперь на склоне подо мной катающиеся туристы. Некоторые красиво "пишут дуги" под музыку. И сама музыка приближается вместе с очередным репродуктором (на мачте.

"Товарищи туристы и катающиеся спортсмены, просьба соблюдать осторожность, не приближайтесь к трассе. Через тридцать минут будет дан старт скоростного спуска. Товарищи зрители, через тридцать..."

Опять музыка, шейк – хорошая музыка для горы. Задвигали, заболтали лыжами в ритм висящие в креслах люди впереди и сзади меня.

– Доктор, вы будете на старте?

– Нет, я хотела еще спуститься вниз.

Снуют лыжники; вопят репродукторы: "Товарищи судьи, кто электромегафон увез?.." А я уже подъезжаю к промежуточной станции у кафе.

У Светы третий номер. Они стоят трое, очень маленькие, рядом с долговязым стартером. У старта многолюдно: ребята-спортсмены, зрители-туристы на лыжах. Стартер кричит в телефон: "Финиш, подтвердите готовность!"

Чуть выше на склоне Талий Монастырев. Он уже тренер, а вчера стал бронзовым призером страны. Талий с гитарой, он что-то потихоньку поет.

Стартер кричит: "Финиш, понял вас... оч-чень хорошо!" У стартера хорошее настроение.

Лыжница под номером один встала рядом, он положил ей руку на плечо. Талий поет тихонько: "Русское поле, русское поле, светит луна или падает снег..." Девочки чуть заметно покачиваются в такт песне. Раздаются стартовые гудки "Омеги", и как выстрел – "арш!" Разгон. Стойка. Лыжница уменьшается, уходит вниз, словно проваливается. И вот уже далеко внизу выходит из цирка, мчится по диагонали. Талий теперь поет громко: "Русское поле... сколько дорог прошагать мне пришлось..."

Номер два на старте.

– Арш!

Толчок. Тело наклонено вперед. Разгон. Стойка... Как красиво она ушла! Только что стояла здесь, рядом и вот – маленькая фигурка на краю ослепительного, поставленного набок снежного поля.

Третий номер. Света проходит рядом со мной, я невольно говорю вслух:

– Счастливо...

– Плохая примета. – Света улыбнулась.

"Ни леса, ни моря... Ты со мной, мое поле, студит ветер висок..."

Песня и гитара стали вдруг неуместны, я почувствовал, как грубо нарушают они торжественность минуты.

Лыжница наклонилась над стартовой планкой. Лица не видно, под горнолыжными очками только рот, губы, из-под шлема россыпью волосы на плечах...

Талий кончил петь, кому-то дает указания. Я подхожу к нему.

– Талий, что скажешь о Свете?

– Хорошая девочка. Здорово ходит. Исключительно! Это у нее от бога. Но тяжело ей.

– Почему?

– Спорт такой. Здесь не отдохнешь.

Он вдруг толкнулся палками, выехал вперед и кому-то дает последние советы.

Минут через пятнадцать с финиша сообщили: "Лучшее время у Турундаевской. Исакова с трассы сошла..."

Упала?! Проехала мимо ворот? Врезалась в лес?..

– Молодец, Турундаевская, – говорит Талий, – вот о ком надо написать!

– Талий, что случилось с Исаковой?

– Сейчас узнаем, – говорит Талий, – поехали.

Минутный промежуток между стартами. Он бросается по трассе вниз и машет мне рукой: "Поехали!" Я следую за ним и внутренне содрогаюсь от совершаемого мной кощунства. Выхожу на пологую диагональ, начинаю тормозить и, соскочив с трассы, гашу скорость, уезжаю вверх, останавливаюсь. Талий тоже съехал с трассы метрах в ста ниже, мы стоим и ждем, пока проедет очередная лыжница.

Вот она уже видна, приближается, вырастает. Привычно видеть такую скорость лишь у машин, у неживых предметов. Лыжница проносится рядом со мной и вдруг качнулась на бугре, вскинула руки, вскрикнула растерянно-резко, но устояла. В конце диагонали повернула вниз, в ворота, – движением усталым, неизящным и очень женским.

Талий крикнул что-то мне и поехал по трассе дальше. Но я не решился следовать за ним и медленно стал спускаться по глубокому снегу рядом.

Она стояла за "Финишем" в группе мальчишек, и они весело кричали ей: "Света, покажи язык!" Она улыбалась и плотнее сжимала губы. На них тонкие полоски запекшейся крови (падая на трассе, она прикусила язык). Она сама окликнула меня:

– Вот видите, плохая примета.

– Ты сильно упала?..

– Нет, – мотнула головой, говорит с трудом, – никогда теперь не буду кричать падая.

Света проводит рукой по лицу и грустно говорит:

– Что буду делать, если на обед не будет манной каши? Она сняла шлем, опять провела рукой по щеке и уже тихо, мне:

– Лицо болит, зуб, кажется, выбила... – Отвернулась.

В малиновом санитарном рафике мы едем домой, в гостиницу. За окном сквозь сосны мигает солнце. В открытое окно хлещет прохладный, мягкий и в то же время резкий от запаха снега и леса ветер, который бывает весной лишь в жаркий полдень в горах, на высоте двух тысяч метров.

– Света, вы любите кататься на лыжах? Просто так, без всяких тренировок.

– Да! Это бывает чудесно! Лыжи – это стихия!

И я вспомнил слова австрийского знатока гор и горнолыжника Здарского: "Белая стихия снега"... И опять вспомнился фильм французского режиссера Марселя Ишака, его заключительные кадры.

...Окончены соревнования. Горы, солнце, снег. Широкими виражами, гирляндами по всей горе под музыку едут лыжники. Из-за бугра вылетает парень, высоко подпрыгивает вверх и, игриво разведя в полете лыжи, пролетает над киноаппаратом с экрана в зал. За ним второй точно повторяет полет первого, третий – у третьего солнечный зайчик вспыхивает на полированной поверхности лыж. Четвертый, пятый...

Взлетают парни из-за бугра, за которым – синее небо.

Весной на зимнем курорте

Из зала на голубой ковер фойе. Из фойе вниз по лестнице навстречу стеклянной стене, взвешенной в столпотворении света. За ней по лазурному картону точно росчерком ножа – горы, свободными штрихами – сосны, дорожки, разметенные от снега, и на асфальте кое-где тает. Поворот направо, еще ступеньки, каменный пол холла...

В холле Наташа. Она ждет меня. Идет навстречу. Одета как всегда утром. Всегда?

Да, вот уже три дня. Тогда были темный вечер и толкотня. Играла музыка – никто не танцевал. Все говорили, как солнце утром обмануло, а наверху туман и ветер, и поземка, то черная, то с проблесками в пыль, в алмазную или в жемчужную, если хотите, но все одно колючую – не продохнешь.

После ужина в теплом холле только и слышался разговор: "Мы по "Доллару" вниз, а ветер стеной". – "А мы по "Солнечной мульде" – прямо влево, на скалы несет... А под канаткой и не видно ничего, по номерам на опорах ориентировались". – "А как встретились с тобой, помнишь? Лежу, ни зги, шумит, а сверху голос, а я тебя не вижу – потерял где верх, где низ..."

"Можно мне перейти в вашу группу? Мне нравится, я видела, как вы занимаетесь. Меня зовут Наташа", – говорила мне та девушка, на которую я уже неделю смотрел. "Ну нет, зачем же, вы в хорошей группе (не знал и не знаю в какой), пусть все останется на своих местах: на ваших занятиях и на моей работе. Приходите вечером, квартира 13, первый этаж, домик, где турбазовский детский сад". Не пришла. Я сам утром ее нашел. В общем-то, случайно. Мог не найти. Так, может быть, было бы лучше? Нет, почему же лучше? Эти три дня были так свежи. Может быть, это просто первые три дня, а сегодня четвертый. Уф, страшно подумать, но, может быть, когда-нибудь об этих трех днях мы будем с ней вспоминать, как о наших трех далеких днях.

– Не судьба, Наташа. К автобусу прибегу.

А день тот начинался так.

В 7.15 я честно вышел на зарядку, хотя был уверен, что мои проспят. Но увидел их в полном составе, и сразу стало подозрительно.

Володя-староста начинает:

– Привет, начальник, как спалось, вид у тебя хороший. Толик-Вертолетчик ему в тон:

– Вчера так хорошо начал у нас получаться "авальман" – научил ты все-таки нас.

Ни черта у них не начало получаться, но я уже понял, куда они клонят. А староста все интересуется, как я спал. В Терсколе разве спят? В Терсколе дремлют урывками в креслах подъемников, в кинозале, на лекциях и в другие пропащие мгновения жизни.

– Хорошо. Понял. Вы хотите сделать выходной завтра, когда профилактика на канатной дороге?

– Точно! Ну да! Конечно!

– Но у нас по графику именно сегодня, на седьмой день, выходной. Сколько бы я ни просил, мне не разрешат. (Я точно знал, что, сколько бы ни просил – не разрешат.)

– Знаешь, – говорит Толик-Вортолетчик, – ты отзовись: "Третий Чегет". А заметят, ну, что поделаешь. Хорошо?

И я сдуру пообещал.

Завтрак я проглотил наспех – полковник выучил нас по утрам быстро управляться с едой. Опять опаздывал. Когда подходил к дверям, как раз услышал, что Муса выкрикнул мою фамилию, но я открыл дверь, а он уже называл другую.

Инструкторы – в рядах; полковник, начальник армейской турбазы, старший инструктор Валера, его заместитель Муса – за столом. Рабочий день идет уже целые две минуты, – и полковник сейчас мне об этом напомнит. Но нет, я успел затеряться в рядах.

– Зайцев!

– "Солнечная мульда", – откликнулся Боря Зайцев.

– С группой согласовали? – вмешался полковник. – Были жалобы, что приходится подниматься пешком.

"Солнечная мульда" расположена на высоте около двух тысяч семисот, пониже станций канатки, у кафе. Расположена на юго-восточном склоне, потому и "Солнечная". "Мульда" – форма рельефа – отлогий полуцирк, в нем удобно заниматься с новичками, которые кое-как со средних станций канатных дорог, протянутых из долины, сползают туда, но ниже – два километра сложных склонов, им не доступных, так что в конце занятий приходится карабкаться назад к станции.

– Согласовал, – говорит Зайцев.

– Корф! – выкрикивает Муса.

– "Третий Чегет", – откликается Коля Корф. Он всегда выбирает для занятий "Третий Чегет" – самый верх, куда дотягивается канатка.

– Степанов!

– "Нижняя мульда", – откликается Толя Степанов, один из опытнейших инструкторов.

Мы живем с ним в одной комнате. В этот заезд он взял новичков и каждый день рассказывает об их успехах. "Знаешь, – кричит он, влетая в комнату, гремя своими красными пластмассовыми ботинками "каберами", – сегодня у меня еще трое пошли на параллельных. Глазищи – во! Физиономии горят! Сами ничего понять не могут, а едут! Едут!! Бросаются вниз, и лыжи ровненько, и дуги плавные!" – Он топает к столу и припадает к трехлитровой банке с холодным чаем.

– Гвармиани!

– Тоже "Нижняя мульда", – откликается Валико Гвармиани.

Как сказано в одной из книжек об альпинизме, Валико принадлежит к молодому поколению сванов – мастеров спорта по альпинизму. Он и лыжник хороший. Он один из немногих постоянных инструкторов базы.

Большинство приезжают на месяц-полтора, поработать в отпуск. Всего на базе в сезон сменяется не одна сотня инструкторов, но почти все они друг друга знают, а полковник помнит всех.

– Циндилиани! – продолжает перекличку Муса.

– Донгуз-Орун, – откликается Арсен Циндилиани, тоже постоянный инструктор, друг и соплеменник Валико.

– А лавиноопасность? – спрашивает полковник. – Как с лавиноопасностью, Гвармиани?

Валико отвечает за лавинную службу. Он следит за снежной обстановкой и вырабатывает каким-то образом по этому поводу свое мнение, после чего закрывает для групп турбазы отдельные трассы горы Чегет и районы других гор.

– Ничего, – говорит Валико, – можно.

– Железнов! – продолжает Муса.

– "Старый Кругозор".

– Автобус заказали накануне? – опять вмешивается полковник.

"Старый Кругозор" – на склоне Эльбруса. До высоты 2300 с чем-то идет автобус. Дальше подъем вагоном маятниковой канатной дороги до 3000 метров над уровнем моря – с каждой секундой возносишься над новыми горами, ледниками, взлетаешь, но потом минут двадцать тащишься пешком вверх по гребню морены, и высота дает себя знать. Там обширный, открытый на южную сторону цирк с маленькой буксировочной дорожкой-бугелем – рай для новичков: загорай, катайся, любуйся Кавказом – весь Главный хребет и вершины, вершины, столпотворение вершин, и сам Эльбрус то стоит припаянный к синеве, то бредет задергиваясь облаками. А Чегет как раз напротив, и на той же высоте на нем заканчиваются канатки. Раскатись посильнее, сигани на него через ущелье и там покатайся, но лететь бы пришлось километра два с половиной. Классно на Эльбрусе, но добираться не просто. Правда, обратно автобус не нужен – вниз по лыжне сквозь лес. Та дорога... – мы ее называли "Дорогой Серенады Солнечной долины" – меж сосен над незамерзшей речкой, и, вылетая в целину, взрываешь фонтаны снега. В одном месте она проходит недалеко от шоссе, и лыжники гоняются с автобусами: в конце поляны лыжники – направо в лес, а шоссе – налево на мостик через речушку Гарасу, и, бывает, спрыгивают на повороте в речку самые азартные автобусы. Своих мне что ли сводить туда? Но куда там, завопят: "На Чегет!" Крутизну им подавай, километры, скорость. Одно слово "середняки". Ездят уже всюду, да невдомек им еще, что пора кончать учиться стиснув зубы и начинать кататься улыбаясь.

– Вчера автобус заказал, – говорит Железнов.

– Приходи вечером на пельмени, – приглашает мой сосед, завклубом Валера, – Лидка-жена пельмени наготовила.

– Спасибо, Валерочка, но мне выступление со своей группой готовить, завтра заключительный концерт, будем плясать и петь и пошло шутить. Все это по твоей части.

– Попов! – ведет к концу перекличку Муса.

– День отдыха, – откликается Попов.

Сейчас меня выкрикнет. Интересно, заметит или нет? Заметит или нет? Хорошо бы заметил (вот уж поистине впервые хочу, чтобы кто-то что-то за мной заметил). Ведь у него в журнале записаны дни занятий всех групп, а у нас по графику день отдыха. До чего же нужен мне именно этот день! Еще с вечера мечтал и ночью, просыпаясь, мечтал, как пойдем с ней погулять вверх по речке Азау – там проталины уже. Она сегодня уезжает автобусом "Терскол – Минводы" в час тридцать пять. Сегодня последний полудень пребывания ее в горах, и мой последний полудень, когда она здесь.

– Кто еще остался? – спрашивает Муса. – Ты? Где будешь заниматься?

– "Третий Чегет", – отвечаю без запинки.

И Муса не заметил. Эх, Муса...

Тогда я подал знак Вертолетчику, уже давно поглядывавшему в дверь.

Сейчас планерка кончится. На часах 8.25. Через пять минут инструкторам положено быть у лыжехранилища, и там соберется все лыжное население турбазы. Будет солнце, которое и сейчас бушует за стенами зала. Скорее. Уже невозможно дышать в зашторенном электрическом полумраке. Скорее на свет! Что еще собирается говорить полковник? Мои ребята сейчас уже в ботинках у хранилища, и Шамиль упорствует: "Спокойно, без инструктора не дам". Потом еще надо построиться, доложить выпускающему о выходе в горы. И тогда... вот тогда защелкнутся крепления, и через снежный мост речки Азау, через поляну на дорогу, которая есть продолжение той, "Серенады Солнечной...". Вниз к станциям канатки, а потом вверх, вверх – полет в тишине. Пересадка у кафе "Ай" (луна по-балкарски) и выше, выше по склонам Чегета напротив Эльбруса, до которого не дотянуться, разве что залезть с лыжами за спиной, с ботинками в рюкзаке; уж придется попотеть, да нет, какой там попотеть, все равно зуб на зуб не попадет и в апреле, и в мае, а сейчас март. На Чегет въезжать в креслах – комфорт, щуришься на солнышко и на Донгуз-Орун – стеной набычился с юга, шапкой ледяной блестит; рядом по левую руку его – красавица Накра в пирамидальной юбке; до этой высокой парочки тоже не дотянуться. Когда въезжаешь на "Третий Чегет", там площадка – плечо на гребне и полумульдочка в четверть цирка. На "Третьем" заниматься техникой хорошо, хоть и высоко, но в непогоду – ад. Ниже и к северу – "Цирк", вход на Северную трассу, желанную, но чуть ли не всю зиму загороженную щитами с намалеванными ладонями: "Стой! Лавиноопасно!". Вот там вчера и случилось то, о чем сейчас будет говорить полковник.

– Вчера, – он встал и расхаживает перед первым рядом, – произошла тяжелая травма. При спуске в Северный цирк, превысив скорость, группа инструктора Фролова... Боря Фролов, бородатый, длинный, подтянутый, подъезжает там вчера ко мне и говорит: "Я своих ради предпоследнего дня поведу сейчас на Север или Южными полями". И им: "Ребятки, я хочу вам сделать подарок: куда пожелаете – на Юг или на Север?"

– Север! – в восторге кричат его асы. А мои середняки от зависти хлопают глазами.

– Пошли! – говорит Боря и, толкнувшись палочками, исчезает. Они друг за другом стартуют в цирк, и через несколько секунд нам видно, как, вздымая пылью иней, намерзший за ночь на вчерашнем месте, оледеневшем к вечеру после дневного солнечного разгула, мчатся они далеко вниз.

– Кто разрешил ему спуск в "Цирк"? – при тишине уже вторично спрашивает полковник. Голос из рядов:

– Запрета не было, не закрыта была трасса.

– Была превышена скорость, – продолжает полковник.

– Где предел? – негромко комментирует у меня за спиной Танечка. Спидометр на заду, что ли?

– В результате – падение. Туристка Тамара Тимофеева упала на спину, широко разведенные в полете лыжи в момент приземления воткнулись пятками в снег. Автоматы креплений не сработали. Перелом обеих ног.

Голос из рядов:

– "Маркера" не могли сработать при таком падении.

– Не уверен, – с нажимом говорит полковник, – были проверены "маркера" в этот день?!

Боря Фролов сидит справа от меня, в том же ряду, он молчит.

...Я уже последние наставления давал своим, и стояли мы, выстроившись, над перегибом, когда увидел Борю. Он показался из-за склона в кресле подъемника. "Неужели так быстро объехали полный круг?" – подумал я. Но Боря поднимался один, и наверняка только от кафе; значит, траверсировал склоны и вышел к промежуточным станциям. Да, поднимался он один и сделал мне знак подождать. Через несколько минут он доехал до верха, обогнул поворотный круг, соскользнул к нам на лыжах и сказал:

– Саня, дай твою куртку.

– На, – я стал снимать длинную пуховую куртку, как пальто она у меня (простужен был, оделся потеплее).

– Возьми мой анорак, – сказал Боря. Я взял его ярко-синий красивый анорак, а он, оставшись в рубашке и держа мою куртку под мышкой, стал быстро подниматься обратно, по направлению к станции.

– У нас Тамара сломалась, ты уже знаешь?! – крикнул он.

Но откуда мне было знать.

Тогда мы тоже за ним стали подниматься. Когда подошли к краю цирка, увидели в просторной, круто наклоненной над скалами снежной чаше черное пятнышко. Боря уже туда подъезжал. Несколько лыжников стояли вокруг. В это время у нас за спиной остановилась канатка. С кресла снимали акью дюралевую снежную лодку с четырьмя длинными ручками. Спасатели Джамал и Сафар взялись за рукоятки, с профессиональной лихостью помчались набирая скорость. Они завершили спуск широкой дугой и там, внизу, четко остановились.

– Винтообразные переломы больших и малых берцовых костей на обеих ногах, – говорит полковник. – Пострадавшая помещена в тырныаузскую больницу на скелетное вытяжение. Как была организована транспортировка? Сколько времени лежала на снегу? – спрашивает полковник. – Через какое время подъехали спасатели?

– Через двадцать пять минут... пока оповестили; пострадавшую укутали. Врачи говорят – простуды нет, – дает ответ старший инструктор.

– Рапорт пострадавшая смогла написать?

– У нее к инструктору претензий пет.

– Рапорт от нее получить, когда сможет писать. Организовать регулярное посещение, и после отъезда ее группы тоже. Ездить на рейсовых автобусах. Заранее узнать день загипсовки и выписки, чтобы заблаговременно заказать машину в Минводы, авиабилет, выделить сопровождающих. Зачитайте приказ.

Подполковник, заместитель начальника турбазы, читает приказ:

"Приказ по турбазе от такого-то марта такого-то года... (краткое изложение обстоятельства и причины)... Рассмотрев обстоятельства происшествия, приказываю: инструктора группы Фролова Б. М. отстранить от занятий с группой, уволить с занимаемой должности, возбудить ходатайство о лишении Фролова Б. М. инструкторских прав".

Только вышел с планерки – стою с Наташей в холле – Муса зовет.

– У твоей группы по графику сегодня день отдыха. (Заметил!) Так вот, возьмешь группу Бориса и откатаешься с ними день. (Вот тебе и на!) И смотри – у них последний день. Ты знаешь, что такое последний день на Чегете?! Ты у Фролова был стажером, он тебя учил – тебе и брать его группу. Все понял?

– Все. Кроме одного.

– Что еще?

– Ребята мои... в ботинках уже...

– День отдыха, ничего не знаю.

– Нет, так уже нельзя. Я не погоню их чистыми дураками разуваться.

– Иди к полковнику. Пусть распорядится нарушить график. Только после вчерашнего он тебе "распорядится".

Я пошел через холл к лестнице и крикнул Мусе, что мои ребята не будут сегодня кататься только в том единственном случае, если меня сейчас же уволят. А если уволят завтра, то сегодня они будут кататься.

Тогда он передумал.

– Подожди. Найди Олега. Скажи, что я велел. Олега я поймал в последний момент, когда он выходил из ворот турбазы на шоссе, направляясь к "Итколу".

– Олег, послушай, Олег, откатайся сегодня с моими.

– Да я иду... понимаешь, сегодня человек уезжает.

– Муса послал меня с фроловской группой, а мои меня уговорили, у них сегодня день отдыха, но я уже обещал. Они уже в ботинках!

Он сразу все понял.

– Так сразу бы меня с фроловскими.

– Да Муса не знал, полковник пока не издаст приказ, никаких действий.

– Ты у Фролова стажером был... – вспоминает он мою инструкторскую биографию.

– Ну да.

– Эх! Не первая, не последняя! Надо тебя выручать. Карандаш есть?

– Есть.

– Давай. И притормози того человека, может, он мимо "Иткола" пойдет.

На терскольских дорогах работает "почта прохожих". И поехала записка в один из номеров гостиницы "Иткол".

– Жаль, – говорит Олег, – хорошая девушка, хотел проводить.

Я побежал переодеваться. По дороге крикнул Шамилю, что с моими Зорин, а с фроловскими я, чтобы выдал лыжи им без меня, а я догоню. Пусть едут к подъемнику.

Дорога бежит. Бежит дорога. Бросается под лыжи. И из-под лыж. Прохожие шарахаются по сторонам. И лыжники сторонятся, прижимаются к снежному бордюру. Я разогнался по льду, намерзшему за ночь. Канты как бритвы наточил, недоспал. Сосны бегут подпрыгивая: я вверх, а они вниз, я вниз, а они вверх. Дорога по лесу насквозь проскользнула, прошлась по ослепительной поляне Северного выката. Снег свежий, и в полумраке полосатого леса за каждым деревом солнце.

Вылетаю. Станция. Очередь с полкилометра. Сосо на контроле – все в порядке. Фроловские в очереди. Близко. Сейчас поедут. Сосо сделал знак: "Проходи!" Помещаюсь в кресле с девушкой, которая без пары. Сосо на ходу сует мне в руку зажженную сигарету, знает, на гору сигарет не беру (продышаться), а в подъемнике покурить так приятно. Девушка, оказывается, курит. А я вот и предложить не могу, только разве эту, одну на двоих. Смущается. Да чего уж, ведь не на земле. Земля осталась внизу, поворачивается, раздвигается и наклоняется. Сосны опять, все те же сосны, всюду. По ветвям узнаю знакомые. Перемешали грусть с радостью большие растения.

Так плывем – я и незнакомая. Она со старенькими лыжами в руках в синих варежках, в старомодненьком лыжном костюмчике. У девятой и десятой опор, там, где выплываешь над пропастью, набросился на наше кресло ветер. Холодно ей. Сейчас бы мое "пуховое пальто", укрыл бы. Отцепляю с карабинчиков перчатки, натягиваю (руки у меня издавна мороженные в северных походах) и обнимаю девочку за плечи. Прижимается. Тогда шевельнулась во мне за нее грусть: поехала в горы одна, и здесь одна.

Холодно, скорее бы до одиннадцатой опоры долететь, на тот берег пропасти, за "Доллар". Вот он – внизу, зловредный. Сколько людей на нем разбилось! Жалкий плетень ограждения. Смешно. Разве защита? В прошлом году Нина врезалась в те березы. Лед был как на катке. А за ней через полчаса летчик какой-то пробил головой плетень и в плетне, как в хомуте, пошел березы считать! Говорят, плетень его и спас, от стволов отражал.

Сегодня на "Долларе" лед как тогда. Сдуло снег. Вот идет... приближается на хорошей скорости парень. Куда гонит, "камикадзе", в два поворота что ли задумал идти. И нырнул там, в глубине, только визг кантов. Держится! Ушел на "Солнечный вираж". Вот молодец! Немногие сегодня здесь так пройдут. На Южной трассе и на "Спортивной" тоже лед наверняка, но там все-таки не так, как здесь, не так далеко падать и березы не считать со второго колена латинского S (потому и "Доллар"). Из долины кажется, что расположилось S просто-напросто на отвесной стене. Я его никогда не боялся. И группы по нему водил. А теперь, после Нинки, что-то сломалось во мне. Сразу вспоминаю, как мы не могли ее носилки протащить по узкому самолетному коридору с поворотом (вся жизнь из узких поворотов), она была привязана к носилкам, но было ей очень страшно, что уроним.

– Вы инструктор? – спрашивает девушка.

– Инструктор.

– Хорошо работать инструктором?

– Хорошо.

– А я не на вашей турбазе. Я в гостинице "Чегет". Я присматривалась к вашим группам. У вас совсем другое дело. И вот я решила попроситься к вам. Можно я буду заниматься в вашей группе?

– К сожалению, нет.

– Да?.. Это жалко.

Я обнял ее поплотнее. Совсем ведь замерзла.

До станции у кафе "Ай" оставалось минут пять. Туча пришла из Сванетии, из-за хребта. Когда подъезжали к кафе, потонуло в ней солнце. В такую погоду хорошо внизу; в пасмурной тишине временами ветер закачает деревья, а звука нет – гасит снег; проступают очертания крыши, такой крутой, что непонятно, как держится на ней столько снега; в окнах темно – ведь день еще. В ту теплую полутень жилья можно прийти и развесить намокшую одежду. Был здесь дом у меня, а теперь койка в инструкторском общежитии. Зря Наташу не взял к себе, в свою группу, надо теперь хоть к автобусу успеть.

Ну вот, настоящая пурга. Да какая! От станции до кафе ползем на четвереньках. Снаружи по стеклам течет снег, изнутри стекла запотели. Моя группа тоже здесь. Обступили.

В "Ротонде" (так величают круглый зал "Ая") стук – танцуют в горнолыжных ботинках. Фроловские где-то сами по себе. Потом один из них нашел меня и говорит:

– Проясняется.

Не сказал бы, что проясняется. Но можно спуститься. На палубе надеваем лыжи. Стоп! Проверить "маркера". Ворчат. Понимаю – холодно. Вот пожалуйста, не зря проверял: у Вали "маркер" заледенел, как спаяло, и готова была бы нога.