Текст книги "Рассказы о базарах, гусарах и комиссарах"

Автор книги: Александр Белокопытов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

ПОЖИВА

В Сибири дело было.

Решили два мужика на охоту пойти. Набили в патроны дроби, картечи, жаканов, ну, думают, пойдем в лес, настреляем дичи, зверья всякого разного, наведем там шороху и душу отведем.

Снарядилсь как надо, отправились на охоту… Прибыли в лес, а лес-то перед ними какой-то совсем непонятный стоит, и не лес вовсе – а сплошная разруха. Весь – исхожен, изъезжен вдоль и поперек, одни обломки и головешки торчат, не то что рябчика завалящего – белки и бурундука не видно, какая уж тут охота.

– Нy что за люди? – возмутился один охотник. – Нисколько природу не берегут!

– Да уж… – согласился другой. – Словно Мамай прошел, ничего живого нет.

Ну делать нечего, пошли они по разрухе шататься, пока вконец не уморились, присели на пеньки отдохнуть. Стали соображать: как быть? Нечем в лесу-то поживиться! А домой стыдно с пустыми руками возвращаться, засмеют жены, на порог не пустят. Думали-кумекали, как им среди этого беспорядка звериное место отыскать. Наконец, один говорит, а он охотник битый, во многих облавах побывал:

– А давай по-хитрому сделаем, пойдем наобум, туда, не зная куда… Ни взад, ни вперед – а задом наперед! Авось, кривая вывезет…

– Тогда хорошо бы и спирту хлебнуть, чтоб не заблудиться, подсказывает второй, у него тоже охотничий стаж порядочный.

Так и сделали, хлебнули спирту из фляги, закружились на одном месте и пошли задом наперед, куда глаза на затылке смотрят…

Идут, бредут, затылками смотрят, на ровном месте спотыкаются… Когда порядочно отмахали, огляделись вокруг, а лес-то и вправду гуще и плотней стал – птицы защебетали, белки запрыгали, бурундуки засвистели… Развернулись охотники и ахнули… Перед ними уже и не лес нехоженный – а тайга дремучая стоит! Если сосна – то корабельная, если кедр – то великан.

– Э-э-э-х, – вздохнул один, – смотри, товарищ, сколько добра стоит, пропадает, жалко… А если бы его спилить разом да сплавить куда надо, это ж сколько бы мы денег с тобой огребли?

– То-то и оно, что жалко, – посокрушался второй, – надо это место на будущее приметить.

А сами вглубь пошагали… Радуются: в заповедное место попали, будет, чем поживиться. Долго не прошли – слышат впереди себя шум великий: шелест, гомон, свист-посвист… Скоро увидели перед собой озеро и рты от изумления разинули… Мать честная! А на озере птицы – видимо-невидимо: и утки, и гуся, и всякой пернатой живности, какой хочешь…

Обрадовались охотники, ну, думают, отведем сейчас душу, набьем дичи на сколько зарядов хватит, обрадуем домашних! Только вскинули ружья, а тут и смеркаться начало, да так быстро, что вмиг темно сделалось, глаз выколи ничего не видно, нельзя стрелять.

Попереживали охотники, да делать нечего, надо утра ожидать. Развели они костерок на берегу, достали консервы, фляги со спиртом, стали душу отводить, прихлебывают из эмалированных кружек, закусывают, разные истории друг другу рассказывают, радуются, большая пожива их завтра ожидает.

Вдруг слышат, откуда-то неподалеку звук – низкий, страшный: у-у-у… у-у-у… – и следом стук такой, будто кто колотушкой по стволам колотит: бум-бум-бум… и опять: бум-бум-бум…

– Что за черт! – удивились охотники.

А звук повторяется, еще более низкий, страшный: у-у-у-у… и следом стук: бум-бум-бум-бум…

– Да что же это такое! – подскочили охотники. – Кто тишину баламутит, душе отдохнуть не дает?

– Тебе сильно страшно? – спрашивает один.

– Нет, не сильно, я же спирта выпил, – отвечает другой.

– Нy так пойдем, посмотрим, кто это безобразничает, честных людей пугает, мы – цари природы, никого не боимся.

Взяли они дробовики и пошли в темноту. Ходили-бродили, стучали-гремели, страх отгоняли. Скоро один из них кричит:

– А ведь я кого-то вроде поймал!

– Ну так волоки к огню!

Вышли они к костру, в руках у одного что-то непонятное вьется, трепыхается, роста небольшого, – человек не человек? – в лохмотьях, лицо, как печеная картошка, жалобно всхлипывает, а в руках – клюка… присмотрелись, а это сама Баба-Яга в руки угодила! Подивились охотники, ну да, делать нечего, связали ее веревкой, сами спать легли, утро вечера мудренее.

С первым светом поднялись, стали добычу так и сяк вертеть, разглядывать, диву даваться… И впрямь Баба-Яга попалась! Вот пожива так пожива! Росточку – махонького, ножки – кривенькие, сама – в рванье, в лохмотьях, волосы – зеленые, лицо – сморщенное, безобразное, но больше жалкое, чем страшное.

– Ага, попалась, Ягиня! – взъярились на нее охотники.

Заплакала Баба-Яга, завозилась в веревках…

– Отпустили бы вы меня, добры молодцы, на все четыре стороны, ничего я вам плохого не сделала.

– А зачем ночью шумела, клюкой стучала?

– Попугать хотела.

– Вот и попугала на свою голову, держи теперь ответ! – не унимаются охотники, не хотят ее отпускать. – Зачем козни людям строила, детей маленьких ела?

– Да никого я не ела, я бабушка постная, травкой да ягодкой перебиваюсь, враки насчет детей, оклеветали меня.

А охотники свое продолжают гнуть.

– Иван-царевича хотела со свету сжить?

Никак не может им Баба-Яга втолковать, что она без вины виноватая, что на самом деле она бабушка добрая, вреда никому не сделала, просит-умоляет ее в лес отпустить, слезами уливается… последний аргумент у нее остался:

– Я ведь, соколики, сказочная, древняя, лет мне уже столько веков, что я и сама со счета сбилась, пожалели бы вы меня, отпустили старушку на покаяние.

А охотники в ответ только ухмыляются.

– А ничего, что сказочная, уж мы за тебя копейку сшибем, мы тебя в саму Америку спровадим, сбагрим куда надо!

Нашли они жердину подходящую, связали бедную Бабу-Ягу за руки, за ноги, подвесили ее, как дикого зверя, и поволокли домой, в город.

А она смирилась, некуда ей деваться, нет никакого спасения, не отпустили ее охотники обратно в лес, в избушку земляную, голова ее безвольно опущена, космы зеленые по земле волочатся, изо рта желтый клычок светится…

Что там дальше было, нам не известно.

Только недавно слух прокатился, что где-то неподалеку от тех мест леший завелся, видели его там. Буянил, говорят, пугал отдыхающих, ругался, что никакого житья от них не стало. Так вот промысловые мужички теперь туда на охоту намылились. А Бабу-Ягу все-таки жалко, одна она была.

САБАНТУЙЧИК

Организовал один хороший человек сабантуйчик. Пригласил старинных друзей-приятелей, чтоб выпить-закусить и душевные разговоры поразговаривать. А то давно с ними не встречался, соскучился. Только поставил одно условие: чур, в зеркало не плевать. А то всякое бывает, пригласишь в гости хороших, порядочных людей, а они потом возьмут и в зеркало наплюют. А друзья ему отвечают:

– К чему ты нам это говоришь? За тем ли мы собираемся, чтоб тебе в зеркало наплевать? Дружба у нас старинная, временем на вшивость проверенная.

Ладно, пригласил он дорогих друзей, рад, что наконец-то они вместе собрались, а то в одном городе живут, а десять лет встретиться не могли. Сидят за столом – выпивают, закусывают, ведут душевные разговоры. Вдруг жена залетает на кухню разъяренная…

А они-то на кухоньке примостились и еще дверь за собой прикрыли, чтоб ей отдых не беспокоить, она отдыхать-то день и ночь любила.

– Иди-ка, муженек, – говорит злорадно жена, – полюбуйся, на что зеркало похоже!

Поднимается муж в недоумении… Что такое? Идет вслед за женой, а зеркало у них в прихожей висит – большое, красивое. Смотрит в зеркало, а там действительно – наплевано, да не просто наплевано, а с большим усердием.

Жмет муж плечами, берет тряпку и утирает все это нехорошее дело. Садится обратно с гостями, продолжают они дальше выпивать и закусывать и душевно разговаривать, а у них есть о чем поговорить, много разного за плечами. Вдруг опять жена врывается, лицо от гнева перекошено и пятнами покрыто.

– А ну-ка, – говорит, – муженек, иди, полюбуйся еще раз на зеркало!

Соскочил муженек – и в прихожую… Смотрит в зеркало, а там еще хлеще, чем в первый раз, так наплевано, что смотреть страшно, и все плевки какие-то верблюжьи. Взял муж молча тряпку и молча же вытер зеркало начисто и пошел с гостями дальше праздник продолжать…

Только сели они за стол, стаканы поднять не успели – опять жена летит, лицо еще пуще перекошено, сама заикается от злости:

– Ид-ди, – говорит, – п-посмотри, муженек, и г-гостей своих к-ку-льтурных пригласи!

Побежали все смотреть… А в зеркало на этот раз так наплевано, что зеркала самого не видно. И гости рядом стоят, разволновались не на шутку: да что же это такое! Кто сабантуйчик портит, душевно поговорить не дает?..

Ладно, взял муж тряпку, сам на всех зло косится, стал вытирать.

– Последний раз, – говорит, – вытираю, больше не буду, все. Баста! – вытер и тряпку ликвидировал.

После этого пошли они еще раз садиться… а сами не сели, сделали вид, что сели. Стали за дверью и глядят в прихожую, что произойдет? А сами разговаривают, стаканами брякают, вроде как застолье в самом разгаре…

Глядят, через некоторое время жена его выбежала на цыпочках, стала напротив зеркала и давай в него плевать и харкать… Да так ловко это у нее получается, что скоро все зеркало заплеванным оказалось. Сделала она это поганое дело, перекосила харю и с криком на кухню бросилась.

– А ну-ка, – кричит, – муженек, иди-ка, погляди, что у нас с зеркалом творится и гостей своих гребаных прихвати, пусть полюбуются!

Влетает на кухню… А за дверью ее yжe муж с компанией поджидает, сам все своими глазами видел и гости тоже видели.

– Ах вот оно что… – тихо и внятно произнес он. – Вот, оказывается, в чем дело… Ах ты, пакостная жена, ты ведь не в зеркало, ты мне в душу наплевала!

А жена завизжала, что ее разоблачили – шмыг в ванную и там заперлась. Она хотела таким способом друзей от мужа отвадить. И отвадила. Стоят гости как оплеванные, уходить собираются… и ушли, чтоб больше не приходить. Отвадила их жена от мужа, здорово у ней это получилось.

А жена сидит в ванной, радуется: хороший она спектакль разыграла для дураков, чтоб впредь неповадно было собираться. У мужа-то изо всех друзей только один друг настоящий и должен быть – жена собственная, а остальных гнать в шею!

Один муж не радуется, сидит за столом, подпер голову руками, от стыда и позора не знает куда деться, и водка не помогает. Потом встал, оделся, плюнул напоследок в зеркало и пошел, куда глаза глядят…

НА ЧИСТУЮ ВОДУ

Вce по-разному живут. Одни, люди, как люди, живут, – живут да и все и в ус не дуют! Другие же – все никак успокоиться не могут, все что-нибудь переусовершенствовать хотят, слишком пытливые.

Вот, выйдет утром один такой неспокойный на балкон свежим воздухом подышать, на мир и вечность поглядеть. Поглядит, и начинает сокрушаться:

– Не-ет, братцы мои, что-то в мире и вечности не так… Мир-то несовершенен, вон все углами и ребрами выпячивается, упорядоченности не хватает… Да и сама вечность как-то не так стоит… кособоко… Значит, непорядок… Да-а, плохо дело.

Потом соберется, на улицу пойдет, среди народа потолкаться, посмотреть, все ли там тихо и гладко?.. На земле – как в большом человеческом общежитии, все должно быть чинно и благородно, как в хорошем муравейнике, или в улье. Посмотрит, и опять не нравится ему, опять – не то. Этот – не так прошел, этот – не то сказал… «Да-а, – думает, – этот человеческий муравейник-то – еще тот! А откуда ж тогда счастью взяться? Неоткуда! То-то и оно. Только вразумлять надо народ-то, сам он никогда не образумится, только о брюхе думает, вразумлять его действием и поступком!»

Так, бывало, мысли его разогреют, что он сразу действовать начинает.

Увидит торговку на углу и сразу наваливается на нее, даже угрожает:

– Та-а-к, значит, на весах – обвес, а в карман – привес? Всех я вас на чистую воду выведу!

Испугается торговка, думает, где это она словчила да не так, что глазастый мужик приметил? А он распаляется:

– Вы у меня света белого невзвидите!

Дрогнет торговка, начнет каяться:

– Не суди ты меня строго, добрый человек, я – хохлушка, из Хохляндии приехала, у нас там голодно, холодно, так я у вас тут немного промышляю, все деткам на хлеб с молочишком.

– Ладно, – смилостивится он. – Ты только того, сильно-то не шельмуй, не вводи народ в большой убыток и растрату, а то я вас всех выведу! – Потом поразмыслит и добавит: – Я, если надо будет, и самого градоначальника тряхну, а то и до президента доберусь, околочу его, как грушу.

Так и действует, неспокойно ему на душе и все. Увидит милиционеров и прямиком к ним направится… Чтоб они чего не забыли, что им по работе требуется.

– И чего это мы стоим? Так сказать, мордой лица торгуем? Раз вышли на работу – работать надо, народ шмонать, документы проверять, вдруг да они липовые окажутся, коль числитесь на службе, надо преступников ловить, а не стоять по стойке смирно. А то автоматы им дали, собаку дали, а толку нет.

Те смотрят с удивлением: что это, блин, за шутник такой?

А он продолжает им мозги вправлять:

– Особенно к кавказской национальности приглядываться, вдруг да они диверсанты с террористами окажутся, нехорошее дело замыслили, всех их разом на чистую воду вывести!

Тут уже милиционерам становится интересно.

– А ты сам-то не с Кавказа?

– Кто, я? Ну вы даете, братцы-кролики! Да я самый что ни на есть русский из русских, коренной москвич в седьмом колене, ко мне грязь не пристанет!

– А ну показывай документы! – спрашивают его уже серьезно.

А ему от этого вопроса ужасно весело.

– А вам на какую фамилию лучше, на Иванова или на Петрова?

– Ну, если ты такой ловкий, давай тогда на Сидорова, – переглядываются милиционеры, думают: подловим сейчас козла.

– На Сидорова? – вынимает он паспорт. – Будьте любезны…

Те глядят в паспорт, вертят его так и сяк, а он действительно на фамилию Сидоров, и фотография его, и паспорт настоящий, странно все это. А он и вправду Сидоров и Сидоровым с детства был.

– Ты дурак или клоун? – спрашивают его уже зло.

– Ага, – продолжает он острить, – цирк сгорел, а клоуны в депутаты подались… Да вы прописку-то потщательней проверяйте, а то вдруг да я печать подделал, из каблука ее вырезал да шлепнул, долго ли…

Тут милиционеры не выдерживают.

– Вот что, генацвале, поехали с нами, у нас таких мастеров, как ты, как раз недокомплект, – и повезут его в каталажку.

Везут, а он довольнехонек, выглядывает из-за решетки, распевает: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз…» Привезут, начинают выяснять: что да как? А он все отпирается, изворачивается: мол, я – не я, и свадьба – не моя. Потом устанет, расколется… Продержат его в каталажке день и ночь, для острастки, чтоб впредь неповадно было, утром вытолкают взашей, даже не попрощаются, только пальцем у виска покрутят.

Выскочит он на волю, рад, что милицию встряхнул и сразу, – шасть на базар… И давай бегать вдоль рядов, к торгашам привязываться:

– Та-а-к, левая водка есть? Есть, куда она денется… Значит, травим народ потихоньку… А это что за рыба? Откуда осетрина второй свежести? С Каспия? Браконьерский лов и незаконная реализация?

Те хмурятся, слушают, пока не надоест, потом вызовут охрану, примчится охрана, подхватит его под белы ручки и поволокет вон с базара, она его уже хорошо знает. А он не сдается, кричит:

– Спокойно! Всем оставаться на своих местах! Налоговая полиция!

За воротами отдышится, купит кефирчику с белым хлебом и домой бежит… Дома жена встречает, спрашивает участливо:

– Опять, милый, там был?

– Да, родная, где ж еще, – кивнет он. – Пошел в тыл врага и опять в гестапо угодил. Все пытали: Сидоров я или не Сидоров? Так я самый натуральный Сидоров и есть, кoe-как доказал. Делать им больше нечего. Но ничего, навел я там шороху, причесал всех против шерсти, а то они мышей не ловят, хреновиной занимаются.

Жена даст ему манной каши, сама вздохнет:

– Ах, неугомонный ты мой, один за все и за всех переживает, слишком совестливый. Ну, ты ешь кашку-то, ешь, запивай кефирчиком, у тебя же язва, волноваться и нервничать никак нельзя.

– Ага, – поднимет он на нее глаза, – я их, волков в овечьей шкуре, всех на чистую воду выведу! – и давай ложкой работать.

– Вот, молодец! – приговаривает жена, сама ласково его по репке наглаживает. – Отдыхай теперь, набирайся сил до следующего раза, Илья Муромец.

СМЕШНАЯ ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА

Родился человек, отвалялся положенное время в люльке, стал жизнерадостно подрастать, крепко, бойко затопал ногами, стал утверждать свое присутствие в мире. «Ну, – подумали, – будет из мужичка толк – живчик родился! Этот непременно что-нибудь хорошее, выдающееся сделает».

А он, когда более-менее осознанно огляделся вокруг, стал примечать, что года-то, оказывается, проносятся мимо со свистом – никакого удержу нет. Не успеет он голову повернуть, а год-то, как пуля из ружья, свистнет мимо, и как его и не бывало!

Только человек примерится в начале года на какой-нибудь замечательный поступок, решится на благородное дело, вдруг, глядит, а год-то мимо вжик! – и пролетел, и не воротишь его назад.

Только он опять в начале года соберется с духом, задумает что-то значительное совершить, может, даже гигантское, чтоб навсегда остаться в памяти народной, но глазом моргнуть не успеет, а год-то опять только свистнет в ухо и был таков!

«Да что же это такое творится-то, а? – с ужасом думает человек. – Ведь так и вся жизнь мимо пролететь, просвистеть может! Зачем тогда жил, что полезного для себя и страны сделал?»

Так он и ходит по дому, тихонько напевает под нос:

– А годы, как птицы летят… – а у самого глаза полны слез. И точно, проносятся они мимо со свистом, никакими канатами не удержишь! Никак время взнуздать не получается, и главное: ничего успеть невозможно! катастрофа!

Так скоро он и состарился. Подошел однажды к зеркалу и за голову схватился. Да неужели все надежды, все умные мысли и поступки несовершенные – все прахом? Обернулся человек в отчаянии, а рядом с ним на табурете старуха сидит.

– Ты кто такая, карга старая? – в сердцах закричал он.

– Кто, кто – дед пихто! – криво усмехается старуха. – Жена твоя, вот кто!

Услыхав эти слова, вылетел человек на улицу, как ошпаренный… Заметался по двору, некуда ему, горемыке, от себя самого сбежать, а мысль, как заноза, саднит, долбит в голову: «Ё-моё, пролетела жизнь, просвистела мимо, а где оно, счастье-то? И не ночевало. А ведь только-только вроде жить начал, хотел все по-хорошему сделать, подвиги совершить, если понадобится, и на миру красную смерть принять, а вот подишъ ты, и конец жизни грядет, безо всяких подвигов! Грустно, обидно и виноватых не найти, судить некого!»

А как же обидно не будет, когда жизнь ему такую подлую шутку отмочила – кукиш показала! А точнее – он сам. Нечего было сиднем сидеть, жить разинув рот, ворон считать и мечтать о добрых делах и геройских поступках. Делом надо было заниматься, делом! Пусть маленьким, но своим полезным делом, а оно непременно в большое перерастет.

А то так и получается в конце концов, что остается только развести руками и зареветь благим матом:

– Здравствуй, теща, Новый Год!

ЖЕЛЕЗНЫЕ РУКАВИЦЫ

Жил один мужик, и были у него голуби на голубятне. Он их лелеял и холил, души в них не чаял. Никого у него ближе не было.

И повадились на голубятню коты лазить и голубей душить, сильно мужик за это котов невзлюбил. Придет утром на голубятню, а голуби передушены. Ох, и сильно он на котов обиделся, осерчал!

А у него была железная рукавица. Стал он надевать ее на руку и котов по ночам караулить. Как только кот какой полезет на голубятню, он его хвать! – сдавливал железной рукавицей и об угол. А кота только и можно взять, что железной рукавицей, больше никак. Много он так котов передавил.

И вот приехал к ним один мужичок на жительство. И был у этого мужичка кот Васька – большой пакостник, а он его сильно любил, потому что у него никого больше не было: ни родни, ни знакомых. Прослышал Васька про голубей на голубятне и чуть не в первую ночь отправился на охоту, кого просто придушить, а кем и полакомиться.

Только залез на голубятню, а мужик-то хвать его железной рукавицей и об угол! Чуть до смерти не зашиб, едва Васька домой убрался.

А наутро мужичок, Васькин хозяин, пошел выяснять, кто это его кота изувечил, чуть до смерти не зашиб? Вон, Васька мой, говорит, на кровати лежит, отлеживается, вся голова разбита, забинтована, и есть не встает.

Вышел на площадь и спрашивает:

– Кто это моего Ваську изувечил?

Услышал это мужик-голубятник, надел железную рукавицу и пошел на улицу…

– Я, – говорит, – Ваську твоего уделал, да видать мало, раз сам хозяин за добавкой пришел.

Стали они лицом к лицу и смотрят испытующе друг на друга: ну-ну… У мужика-то на руке железная рукавица, страшная, а у мужичка-то ничего нет, пусто. Только он не из робкого десятка оказался.

– Васька, – говорит, – мне родной человек, он мне всех заменяет, а ты его изувечил.

А мужик говорит:

– Мне на твоего Ваську начхать, мне мои голуби всех дороже, и тебя вместе с котом твоим!

Никак у них хорошего разговора не получается, не могут договориться. Один Ваську хвалит, другой – голубей. Нy, все, значит быть большой беде побоищу и кровище, никто уступать не хочет. Уже и люди вокруг собрались, смотрят – плохо дело, и никак их не унять.

Поднял мужик руку, вот-вот саданет кулачищем да в железной рукавице… А мужичок сунул руку в карман и тоже железную рукавицу вытащил, только на другую руку. Что такое? Интересно стало мужику: у него рукавица – на одну руку, у мужичка на другую, и похожи, как близнецы.

– Откуда у тебя железная рукавица? – спрашивает.

– Мне отец связал, когда я еще ребенком был, – отвечает мужичок. – А у тебя откуда?

– И мне отец связал, когда я маленький был. Сказал: «Когда вырастешь, она тебе заступа будет». А еще сказал, что точно такая же рукавица, только на другую руку, у брата твоего есть. Как увидишь ты человека с такой же рукавицей, так и знай, что это и есть твой родной брат.

– И мне так сказал, – улыбнулся мужичок.

Как узнали они друг друга, так обнялись и расцеловались крепко. А отец их в свое время по всей России ездил, в разных местах жил, работал, и была у него еще одна семья.

Стали мужик с мужичком вместе жить и хозяйствовать, как-никак они родные братья. На исходе жизни встретились наконец. И хорошо. Вдвоем и помирать не страшно. Мужик стал по-прежнему голубями заниматься, а мужичок другими делами. А Ваське строго-настрого наказал, чтоб к голубям не лазил. Васька все понял, он кот-то умный был, перестал пакостничать, стал только мышей ловить. Так две рукавицы вместе сошлись, а братья друг друга нашли.