Текст книги "Обратный билет (СИ)"

Автор книги: Александр Белкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

 

   Почему-то я знал, что это сон. Так бывает. Раз на раз не приходится. То просыпаешься в холодном поту, и не сразу даже понимаешь где ты и кто ты. И никуда не едешь, а лежишь в своей постели. И семи чемоданов, которые ну никак невозможно собрать и вытащить из вагона за две минуты стоянки – тоже нет, и никогда не было...

   Впрочем, кошмары мне снятся редко. Если это вообще можно считать кошмарами. Непослушные чемоданы – это ведь не вампиры и не взбесившиеся покойники. Но, во сне такие вещи реально напрягают.

   Но теперь мне снился совсем другой сон. Цветной и светлый. Пронизанный солнцем и дурманящим ароматом трав. Стоп! Ещё раз с этого места... А разве могут сниться запахи? Никогда не задумывался, но мне запахи не снились никогда. А впрочем, какая разница? Странный какой-то сон – с элементами психоанализа...

   Дома, деревянные сараи, заросший сорняками пустырь были сладостно знакомы и таинственно загадочны. В этом городе я уже был – возможно в другом сне... Через очередной двор я вышел на неширокою улицу. По улице ехал красно-белый автобус. Пассажиров было мало – половина мест свободна. Здесь! Да, вот он, маленький зелёный киоск, где я когда-то, в десять лет, купил великолепный набор из десяти серебристых солдатиков. А если перейти дорогу, то попадёшь в заброшенный скверик, спускающийся к реке.

   Я дошёл до перекрёстка и, дождавшись зелёного света, перешёл через улицу. Скверик оказался больше, чем мне помнилось. Целый заброшенный парк. И спускался он не к реке, а к заросшему ряской пруду. На берегу пруда, прямо на траве, сидела девушка в очень длинном серебристо-сером платье без рукавов. Ну да, макси – это же последний писк... Последний? Почему? Какой сейчас вообще год? Совершенно естественный вопрос, которым я, однако, ни разу ещё не задавался ни в одном из моих снов...

   Девушка мне очень нравилась. Но я... Хотя я давно уже вышел из школьного возраста. А также из студенческого и ещё нескольких возрастов, следующих за ними... Но при встрече с представительницами прекрасного пола по прежнему испытываю некую странную растерянность. Не могу найти нужных слов, не знаю куда деть руки. Хотя... Это ведь только сон! Отказываться от попытки знакомства – даже во сне – это было бы перебором. Даже для меня. И я решился.

   – Девушка, – сказал я слегка дрожащим голосом, – какое у вас красивое платье!

   Она обернулась. Ни испуга, ни возмущения не было на её довольно симпатичном лице – только безмерное удивление.

   – И оно очень подчёркивает красоту вашей фигуры. – Я решил закрепить успех. Если он, конечно, был...

   Уголки её прелестных губ слегка приподнялись. Она улыбалась. Улыбалась! Мне! Положительно, я сегодня в ударе. Не часто мне удаётся произвести на девушек такое впечатление. Даже во сне.

   Расхрабрившись, я окинул быстрым взглядом стройную, обтянутую серебром фигурку. От головы до пяток. Потом – от пяток до головы. Потом... Потом, под моим горячим взором, платье её слегка порозовело, и из макси превратилось в мини. Очень-очень мини. Такое мини, что...

   – Прекрати немедленно!

   Под её очень суровым взглядом я стушевался, а платье приобрело строгий серый оттенок, лишь слегка смягчаемый кокетливыми серебристыми нитями. Длина платья тоже увеличилась, но остановилась, чуть-чуть не дойдя до изящных коленок. Глаза наши встретились и мы вдруг расхохотались.

   Я всё ещё радостно хихикал, а незнакомка резко оборвала смех и стала очень серьёзной. Даже, пожалуй, печальной. И заговорила. Голос её был нежен и очень тих. Наверное, так шепчутся на лугу влюблённые колокольчики.

   – Мне очень приятно, что я ещё кому-нибудь приятна. Даже здесь. Но...

   Даже здесь. Но что здесь такого? Солнце, конечно, зашло за тучку. И кусты стояли уж как-то очень плотно. Город – это город моего детства. Очень не часто я его вижу. Даже во сне...

   – Но, принимая во внимание, все обстоятельства...

   Что ещё за обстоятельства, чёрт побери! Есть я, есть она. Мы друг другу нравимся. Вечно у женщин какие-то заморочки. Марш Мендельсона им подавай... Хотя... Учитывая все обстоятельства, и то, что всё это только лишь сон... А даже если и не сон! В этих странных обстоятельствах – и учитывая коленки – не пугал меня даже Мендельсон. И я сказал, то что думал.

   – Выходи за меня замуж! А, кстати, как тебя зовут?

   В её глазах полыхнул синий... То ли лёд, то ли огонь. Я был испепелён и заморожен. Я был уничтожен. А солнце всё не выходило из-за тучки. Довольно, кстати, большой и низкой. Из таких сыплется в ноябре снег. Кусты, уже без листвы, стояли плотной стеной. Сейчас выйдут из них два вурдалака. А из пруда – утопленник. Но ведь это сон! Только сон! И я опять сказал, то что думал.

   – Чёртова ведьма! Зови своих вурдалаков! Ты мне снишься! Ты мне всего лишь снишься!

   Ярость в её глазах мгновенно сменилась растерянностью.

   – Ты... Ты, что, умер во сне?

   – Я умер? Да я...

   Но я уже вспомнил. Я ехал на работу. С которой уже второй год никак не соберусь уволиться. Хотя она мне не нужна. Ни морально, ни материально. Ехал я в маршрутке. Зудела в уши какая-то восточная мелодия. Держаться было не за что, но за что-то я держался. Скрючившись в три погибели. И чьи-то груди перед моим носом... Довольно симпатичные груди. По утрам, я ещё имею силы на них реагировать...

   А потом... Потом визг тормозов, удар... Такое было впечатление, что в нас въехал КАМАЗ. Как потом написали в протоколе, именно он в нас и въехал... Всё это, понятное дело, отразилось в моём лице. И в лице незнакомки, которое из растерянного стало виноватым.

   – Я... прости... Я не знала... Ты... Ты в самом деле не помнил?

   – Теперь вспомнил, – буркнул я.

   – Я... Прости...

   – А... Ерунда. Я всегда предпочитал знать...

   Я действительно всегда предпочитал знать. И всегда считал (теоретически), что самое страшное – это умереть во сне. Но знать (практически) такое... Хотя я действительно всегда предпочитал знать. И вообще, настоящий мужик должен принять любые факты. Правда ему, настоящему мужику, для этого нужна поллитровка. А для ТАКИХ фактов, наверное, мало было бы и литра... А у нас были только мы. Учитывая все обстоятельства, не так уж и мало...

   И мы вцепились друг в друга. Любовь это была или безысходность? Да я и в земной-то жизни зарёкся уже различать эти категории. А тут... Мы же ещё и влияли друг на друга. У меня наросли мышцы – типа, как у Тарзана. У неё... Пощажу женскую скромность.

   Одежда, по нашему обоюдному согласию, куда-то совсем исчезла. И, на берегу пруда, покрытого ряской, мы любили друг друга так, как будто это было в последний раз. А оно, скорее всего, так и было. Это был вихрь. Безумие. Ад и Рай слитые вместе. Это было спасение.

   Однако, нельзя любить вечно. Мужики, по крайней мере, к этому не приспособлены. Физиологически, я имею в виду. Морально-то мы как раз... Потому, усталые, но довольные сидели мы в примятой траве, рассеянно наблюдая, как на нас снова появляется одежда. Удобный, однако, мир...

   – И всё-таки это Рай, – выдохнул я.

   – Похоже, – согласилась незнакомка, слегка покраснев.

   – Да, – спохватился я, – меня Виктор зовут. А тебя?

   – А я Настя. Здесь.

   – А... не здесь?

   – А там я... Там я Настасья Александровна, очень старая и больная...

   – Там я тоже не Тарзан, – буркнул я. – Был...

   – Ха! Хорошее, выходит, это место – Последний город...

   – Последний город? Почему – Последний?

   – Ну... Он же и правда последний. Для нас. И потом, именно так написано на здании вокзала...

   – А... Ну если написано...

   На вокзал мы и отправились, наскоро перекусив бутербродами и лимонадом из настиной сумочки. На свежем воздухе всегда разыгрывается аппетит... А на вокзал нужно было идти, потому что там можно было достать Обратный билет.

   – Отсюда что, можно вернуться?

   – Да. Хотя и редко. Обычно касса закрыта...

   – А... А надо ли отсюда возвращаться?

   – У меня дочь. И скоро будет внучка. А я вот... И потом... Это ведь не навсегда. Отсюда уходят дальше. Хотя некоторые живут здесь долго...

   – Сколько?

   – Трудно сказать, здесь не получается следить за временем.

   – Почему? А ты? Сколько уже здесь ты?

   – Я же говорю, здесь нет времени. Ночь и день приходят когда захотят. Даже не так. Завернёшь за угол – а там уже ночь. На одной улице вечер. А на другой – утро... А я... Я в больнице уже третий месяц, столько же, наверное и здесь...

   – В больнице? Но ты же тут?

   – Это трудно объяснить. Толи мне снится больница, то ли мне снится этот город... Но если я достану Обратный билет, я, наверное, там поправлюсь... Хотя, врач сказал, что на такой стадии...

   – Но я? Я-то ведь только здесь! То столкновение было. Но оно БЫЛО! Уже было.

   – Это у всех по-разному. Ты, наверное, в коме. Такие, кстати, чаще всего возвращаются... Побежали! Наш автобус!

   И мы побежали.

   Хотя могли и не бежать. Красно-белый автобус (он тут что – один?) явно никуда не торопился, и стоял ещё минуты две, хотя никто больше к нему не спешил. Пассажиров опять было мало, и мы не спеша расположились на двойном сидении. Тут же к нам обернулся низенький старичок, с морщинистым, но очень живым лицом.

   – Хорошо, что успели! – Старичок с любопытством покосился на меня. – Сегодня будет поезд! У меня верные сведения. А Ваш спутник...

   Теперь уже все пассажиры повернули головы в нашу сторону, заинтересованные, видимо, и сообщением старичка, и моей скромной персоной.

   – Это Виктор, – представила меня Настя, слегка смутившись.

   – Молодцы! – похвалил старичок. – Влюблённым билеты дают в первую очередь!

   Чем окончательно смутил мою спутницу.

   К вокзалу надо было идти через не слишком обширную площадь, в центре которой стоял обшарпанный памятник всем известного вождя. Все двинулись к широко распахнутым дверям, а Настя обвела меня вокруг вокзала, дабы я мог убедиться, что на его фасаде действительно горят огромные зелёные буквы, складывающиеся в название: «Последний город». На третьем пути стоял длинный товарняк. Стоял видимо очень давно – на одной из платформ, из кучи песка росла уже полутораметровая берёзка. Пассажирских составов – или хотя бы отдельных вагонов – не наблюдалось...

   Со стороны путей тоже были двери – как и у всех вокзалов. Так что вскоре мы попали в комнату, заставленную жёсткими вокзальными скамьями. В отличие от автобуса, свободных мест почти не было. Спасибо, старичок занял нам два места в уголке. Поблагодарив его признательными взглядами, мы присоединились к обществу.

   Общество напряжённо созерцало закрытое и зарешёченное окошко. Между ставнями и решёткой красовалась белая табличка с лаконичной надписью: «Билетов нет». Справа, на стене висели круглые часы. Они показывали три часа.

   Сидели мы довольно долго. Никто ни с кем не разговаривал. Ничего не менялось. Табличка по прежнему сообщала об отсутствии билетов. На часах по прежнему было три. Кто-то, потеряв, видимо, терпение, молча встал и вышел из комнаты. За ним потянулись и другие.

   – Подождите, – попытался остановить их старичок. – У меня ведь верные сведения...

   – Видимо, не сегодня, – сказала Настя, виновато глянув на него. – Я... Мы... Я покажу ему город...

   Я с готовностью вскочил. Всяко это было интереснее созерцания белой таблички и стоящих часов...

   – А вот интересно, – спросил я, когда мы вышли на улицу, на ту площадь с памятником – а здесь есть заграница? Или у иностранцев другие города?

   – Не знаю... Ты за границей бывал?

   – Нет...

   – Вот и я как-то... А то погуляли бы напоследок по Парижу.

   – Или посмотрели на Тадж-Махал, – поддержал я, решив игнорировать это «напоследок».

   – Тадж-Махал? – загорелась Настя. – Я видела картинки...

   И мы пошли искать Тадж-Махал.

   Да, в Последнем городе было всё. Всё, что мы помнили. С Невского свернули на узенькую улочку с кособокими деревянными домишками. Долго шли вдоль какого-то унылого завода. Москва была представлена в основном автоматами с газировкой. В Москве я был в семь лет, и именно они запали мне тогда в душу...

   Тадж-Махал мы не нашли. Зато, совершенно неожиданно, вышли к морю. Прямо на ялтинскую набережную. В Ялте была ночь. Тёмная и тёплая южная ночь. На набережной горели фонари, призывно светились окна многочисленных кафе и магазинчиков.

   – Ах, как красиво! – восхитилась Настя.

   – Ты и в Ялте не была?

   – Да нигде я не была! А здесь... Здесь можно купаться?

   – Пляжи дальше. А здесь – порт.

   – Порт! Никогда не была в порту. А это что?

   – Это пирс. Вон, около него катер стоит...

   – А куда он поплывёт? В Турцию?

   – Нет, эти катера далеко не плавают. Только вдоль берега. В Мисхор, Алупку, Ласточкино гнездо...

   – Ах, Ласточкино гнездо! Это такая башенка на скале? Пойдём посмотрим!

   – Да его отсюда не увидеть...

   – Пойдём, посмотрим хотя бы на катер!

   Ну, отчего же не посмотреть? Если пустят.

   Никто нас, однако, не остановил. Никого, собственно, и не было... Так что мы спокойно прошли мимо безжизненной будочки-кассы и ступили на пирс. Внизу маслянисто качалась чёрная вода. Катер – тоже безжизненный и безлюдный – покачивался на волнах с правой стороны пирса.

   – Здорово! – выдохнула Настя.

   – Да... – неопределённо ответил я, хотя ничего примечательного в этой картине не видел.

   Внезапно, на асфальт под нашими ногами упал свет. Мы обернулись. В будочке-кассе открылось маленькое окошко. В окошке показалось приветливое лицо пожилой женщины.

   – Постышев Виктор Петрович? – утвердительно спросила женщина.

   – Э-э-э... Да. Это я. А в чём, собственно...

   Настя вцепилась мне в руку.

   – Это... Это...

   – Для вас забронирован билет, – сказала женщина из окошка.

   Настя вскрикнула и потащила меня к окошку.

   – Семьдесят пять копеек.

   – У меня есть! – Настя лихорадочно рылась в сумочке.

   Я сунул руку в карман. Нащупал бумажник. В бумажнике нашёлся и рубль. Почему-то бумажный. Сколько лет я таких не видел... Но кассирша рубль приняла. Выдала мне твёрдую картонку и сдачу.

   – Подождите! – крикнул я закрывающемуся уже окошку. – Может быть есть ещё один билет?

   – Билет только один, – ответила женщина. Окошко захлопнулось.

   – Есть! – Настя даже подпрыгивала от счастья. – Не зря мы сюда пришли! Я как чувствовала...

   – Подожди. А ты... Я без тебя никуда не поплыву!

   Настя уставилась на меня потрясённо. Она молчала, но я всё прочитал в её глазах. Конечно, оставить женщину на каком-то пирсе в этом странном городе – не очень-то хорошо. Но... Не использовать Обратный билет... Это уже совсем предательство. По отношению к ней, к тому старичку, ко всем, кто несколько часов всматривался в закрытое окошко...

   – Ладно, – сказал я, – ты... ты приезжай...

   – Постараюсь...

   Катер рассекал чёрную воду. На борту не было ни души. То есть, за штурвалом, наверное, кто-то стоял, но рубка была закрыта, а стучать и требовать капитана было глупо. Да и зачем? Не он устанавливает здесь правила. Он, должно быть, вспомнил уже все морские термины, когда выводил катер в ночное море ради единственного пассажира. А может и капитана нет – несётся катер сам по себе...

   Я вспоминал наш торопливый поцелуй и смотрел назад. Туда, где осталась на пирсе одинокая фигурка. Огни набережной быстро отдалялись. Когда последний из них слился с темнотой, я вдруг почувствовал, что лежу на чём-то твёрдом и холодном. И мне очень больно.

   – Этого – в машину! Быстро! – Распорядился чей-то решительный голос.

   Три дня назад мне сняли гипс. С ноги. Три дня я снова учился ходить. А сегодня доковылял до столовой. Не бог весть какое достижение, но всё же... Составил на поднос тарелки, прижал его к себе. С левой-то руки гипс ещё не сняли... Так, ближайший столик... За ним уже сидела женщина в блекло-коричневом больничном халате. Ничего, места хватит... Подошёл. Кое-как опустил поднос. Женщина суетливо стала составлять с моего подноса тарелки. Руки у неё слегка дрожали.

   – Спасибо, – поблагодарил я

   – Садитесь, садитесь, я отнесу поднос.

   – Не надо, – мужественно отказался я. – С пустым-то подносом я справлюсь...

   Потом мы хлебали жиденький больничный суп.

   – Химиотерапия, – Женщина провела рукой по жиденьким волосам. – На меня теперь, наверное, страшно смотреть...

   – Да нет, – вежливо ответил я.

   Хотя смотреть на неё действительно было страшно. На измождённом лице жили только глаза. И эти глаза... Эти глаза невозможно было не узнать!

   – Настя... – прошептал я, – Настасья Александровна...

   Женщина подняла голову. Подслеповато вгляделась.

   – Виктор... Виктор Петрович... Но ведь это... Это же был сон!

   – Может быть и сон... Но смотрели мы его вдвоём.

   – Сказка... Глупая сказка...

   – Но, со счастливым концом.

   – Да уж. Жили они недолго и несчастливо, а в Последний город поехали в одном купе...

   – В одном купе – это хорошо. Соседей-то наверняка не будет...

   – Прекрати немедленно!

   И Настасья Александровна сердито шлёпнула меня по руке. К счастью, не по той, что была в гипсе.

   Почему-то я знал, что это сон. Так бывает. Раз на раз не приходится. То просыпаешься в холодном поту, и не сразу даже понимаешь где ты и кто ты. И никуда не едешь, а лежишь в своей постели. И семи чемоданов, которые ну никак невозможно собрать и вытащить из вагона за две минуты стоянки – тоже нет, и никогда не было...

   Впрочем, кошмары мне снятся редко. Если это вообще можно считать кошмарами. Непослушные чемоданы – это ведь не вампиры и не взбесившиеся покойники. Но, во сне такие вещи реально напрягают.

   Но теперь мне снился совсем другой сон. Цветной и светлый. Пронизанный солнцем и дурманящим ароматом трав. Стоп! Ещё раз с этого места... А разве могут сниться запахи? Никогда не задумывался, но мне запахи не снились никогда. А впрочем, какая разница? Странный какой-то сон – с элементами психоанализа...

   Дома, деревянные сараи, заросший сорняками пустырь были сладостно знакомы и таинственно загадочны. В этом городе я уже был – возможно в другом сне... Через очередной двор я вышел на неширокою улицу. По улице ехал красно-белый автобус. Пассажиров было мало – половина мест свободна. Здесь! Да, вот он, маленький зелёный киоск, где я когда-то, в десять лет, купил великолепный набор из десяти серебристых солдатиков. А если перейти дорогу, то попадёшь в заброшенный скверик, спускающийся к реке.

   Я дошёл до перекрёстка и, дождавшись зелёного света, перешёл через улицу. Скверик оказался больше, чем мне помнилось. Целый заброшенный парк. И спускался он не к реке, а к заросшему ряской пруду. На берегу пруда, прямо на траве, сидела девушка в очень длинном серебристо-сером платье без рукавов. Ну да, макси – это же последний писк... Последний? Почему? Какой сейчас вообще год? Совершенно естественный вопрос, которым я, однако, ни разу ещё не задавался ни в одном из моих снов...

   Девушка мне очень нравилась. Но я... Хотя я давно уже вышел из школьного возраста. А также из студенческого и ещё нескольких возрастов, следующих за ними... Но при встрече с представительницами прекрасного пола по прежнему испытываю некую странную растерянность. Не могу найти нужных слов, не знаю куда деть руки. Хотя... Это ведь только сон! Отказываться от попытки знакомства – даже во сне – это было бы перебором. Даже для меня. И я решился.

   – Девушка, – сказал я слегка дрожащим голосом, – какое у вас красивое платье!

   Она обернулась. Ни испуга, ни возмущения не было на её довольно симпатичном лице – только безмерное удивление.

   – И оно очень подчёркивает красоту вашей фигуры. – Я решил закрепить успех. Если он, конечно, был...

   Уголки её прелестных губ слегка приподнялись. Она улыбалась. Улыбалась! Мне! Положительно, я сегодня в ударе. Не часто мне удаётся произвести на девушек такое впечатление. Даже во сне.

   Расхрабрившись, я окинул быстрым взглядом стройную, обтянутую серебром фигурку. От головы до пяток. Потом – от пяток до головы. Потом... Потом, под моим горячим взором, платье её слегка порозовело, и из макси превратилось в мини. Очень-очень мини. Такое мини, что...

   – Прекрати немедленно!

   Под её очень суровым взглядом я стушевался, а платье приобрело строгий серый оттенок, лишь слегка смягчаемый кокетливыми серебристыми нитями. Длина платья тоже увеличилась, но остановилась, чуть-чуть не дойдя до изящных коленок. Глаза наши встретились и мы вдруг расхохотались.

   Я всё ещё радостно хихикал, а незнакомка резко оборвала смех и стала очень серьёзной. Даже, пожалуй, печальной. И заговорила. Голос её был нежен и очень тих. Наверное, так шепчутся на лугу влюблённые колокольчики.

   – Мне очень приятно, что я ещё кому-нибудь приятна. Даже здесь. Но...

   Даже здесь. Но что здесь такого? Солнце, конечно, зашло за тучку. И кусты стояли уж как-то очень плотно. Город – это город моего детства. Очень не часто я его вижу. Даже во сне...

   – Но, принимая во внимание, все обстоятельства...

   Что ещё за обстоятельства, чёрт побери! Есть я, есть она. Мы друг другу нравимся. Вечно у женщин какие-то заморочки. Марш Мендельсона им подавай... Хотя... Учитывая все обстоятельства, и то, что всё это только лишь сон... А даже если и не сон! В этих странных обстоятельствах – и учитывая коленки – не пугал меня даже Мендельсон. И я сказал, то что думал.

   – Выходи за меня замуж! А, кстати, как тебя зовут?

   В её глазах полыхнул синий... То ли лёд, то ли огонь. Я был испепелён и заморожен. Я был уничтожен. А солнце всё не выходило из-за тучки. Довольно, кстати, большой и низкой. Из таких сыплется в ноябре снег. Кусты, уже без листвы, стояли плотной стеной. Сейчас выйдут из них два вурдалака. А из пруда – утопленник. Но ведь это сон! Только сон! И я опять сказал, то что думал.

   – Чёртова ведьма! Зови своих вурдалаков! Ты мне снишься! Ты мне всего лишь снишься!

   Ярость в её глазах мгновенно сменилась растерянностью.

   – Ты... Ты, что, умер во сне?

   – Я умер? Да я...

   Но я уже вспомнил. Я ехал на работу. С которой уже второй год никак не соберусь уволиться. Хотя она мне не нужна. Ни морально, ни материально. Ехал я в маршрутке. Зудела в уши какая-то восточная мелодия. Держаться было не за что, но за что-то я держался. Скрючившись в три погибели. И чьи-то груди перед моим носом... Довольно симпатичные груди. По утрам, я ещё имею силы на них реагировать...

   А потом... Потом визг тормозов, удар... Такое было впечатление, что в нас въехал КАМАЗ. Как потом написали в протоколе, именно он в нас и въехал... Всё это, понятное дело, отразилось в моём лице. И в лице незнакомки, которое из растерянного стало виноватым.

   – Я... прости... Я не знала... Ты... Ты в самом деле не помнил?

   – Теперь вспомнил, – буркнул я.

   – Я... Прости...

   – А... Ерунда. Я всегда предпочитал знать...

   Я действительно всегда предпочитал знать. И всегда считал (теоретически), что самое страшное – это умереть во сне. Но знать (практически) такое... Хотя я действительно всегда предпочитал знать. И вообще, настоящий мужик должен принять любые факты. Правда ему, настоящему мужику, для этого нужна поллитровка. А для ТАКИХ фактов, наверное, мало было бы и литра... А у нас были только мы. Учитывая все обстоятельства, не так уж и мало...

   И мы вцепились друг в друга. Любовь это была или безысходность? Да я и в земной-то жизни зарёкся уже различать эти категории. А тут... Мы же ещё и влияли друг на друга. У меня наросли мышцы – типа, как у Тарзана. У неё... Пощажу женскую скромность.

   Одежда, по нашему обоюдному согласию, куда-то совсем исчезла. И, на берегу пруда, покрытого ряской, мы любили друг друга так, как будто это было в последний раз. А оно, скорее всего, так и было. Это был вихрь. Безумие. Ад и Рай слитые вместе. Это было спасение.

   Однако, нельзя любить вечно. Мужики, по крайней мере, к этому не приспособлены. Физиологически, я имею в виду. Морально-то мы как раз... Потому, усталые, но довольные сидели мы в примятой траве, рассеянно наблюдая, как на нас снова появляется одежда. Удобный, однако, мир...

   – И всё-таки это Рай, – выдохнул я.

   – Похоже, – согласилась незнакомка, слегка покраснев.

   – Да, – спохватился я, – меня Виктор зовут. А тебя?

   – А я Настя. Здесь.

   – А... не здесь?

   – А там я... Там я Настасья Александровна, очень старая и больная...

   – Там я тоже не Тарзан, – буркнул я. – Был...

   – Ха! Хорошее, выходит, это место – Последний город...

   – Последний город? Почему – Последний?

   – Ну... Он же и правда последний. Для нас. И потом, именно так написано на здании вокзала...

   – А... Ну если написано...

   На вокзал мы и отправились, наскоро перекусив бутербродами и лимонадом из настиной сумочки. На свежем воздухе всегда разыгрывается аппетит... А на вокзал нужно было идти, потому что там можно было достать Обратный билет.

   – Отсюда что, можно вернуться?

   – Да. Хотя и редко. Обычно касса закрыта...

   – А... А надо ли отсюда возвращаться?

   – У меня дочь. И скоро будет внучка. А я вот... И потом... Это ведь не навсегда. Отсюда уходят дальше. Хотя некоторые живут здесь долго...

   – Сколько?

   – Трудно сказать, здесь не получается следить за временем.

   – Почему? А ты? Сколько уже здесь ты?

   – Я же говорю, здесь нет времени. Ночь и день приходят когда захотят. Даже не так. Завернёшь за угол – а там уже ночь. На одной улице вечер. А на другой – утро... А я... Я в больнице уже третий месяц, столько же, наверное и здесь...

   – В больнице? Но ты же тут?

   – Это трудно объяснить. Толи мне снится больница, то ли мне снится этот город... Но если я достану Обратный билет, я, наверное, там поправлюсь... Хотя, врач сказал, что на такой стадии...

   – Но я? Я-то ведь только здесь! То столкновение было. Но оно БЫЛО! Уже было.

   – Это у всех по-разному. Ты, наверное, в коме. Такие, кстати, чаще всего возвращаются... Побежали! Наш автобус!

   И мы побежали.

   Хотя могли и не бежать. Красно-белый автобус (он тут что – один?) явно никуда не торопился, и стоял ещё минуты две, хотя никто больше к нему не спешил. Пассажиров опять было мало, и мы не спеша расположились на двойном сидении. Тут же к нам обернулся низенький старичок, с морщинистым, но очень живым лицом.

   – Хорошо, что успели! – Старичок с любопытством покосился на меня. – Сегодня будет поезд! У меня верные сведения. А Ваш спутник...

   Теперь уже все пассажиры повернули головы в нашу сторону, заинтересованные, видимо, и сообщением старичка, и моей скромной персоной.

   – Это Виктор, – представила меня Настя, слегка смутившись.

   – Молодцы! – похвалил старичок. – Влюблённым билеты дают в первую очередь!

   Чем окончательно смутил мою спутницу.

   К вокзалу надо было идти через не слишком обширную площадь, в центре которой стоял обшарпанный памятник всем известного вождя. Все двинулись к широко распахнутым дверям, а Настя обвела меня вокруг вокзала, дабы я мог убедиться, что на его фасаде действительно горят огромные зелёные буквы, складывающиеся в название: «Последний город». На третьем пути стоял длинный товарняк. Стоял видимо очень давно – на одной из платформ, из кучи песка росла уже полутораметровая берёзка. Пассажирских составов – или хотя бы отдельных вагонов – не наблюдалось...

   Со стороны путей тоже были двери – как и у всех вокзалов. Так что вскоре мы попали в комнату, заставленную жёсткими вокзальными скамьями. В отличие от автобуса, свободных мест почти не было. Спасибо, старичок занял нам два места в уголке. Поблагодарив его признательными взглядами, мы присоединились к обществу.

   Общество напряжённо созерцало закрытое и зарешёченное окошко. Между ставнями и решёткой красовалась белая табличка с лаконичной надписью: «Билетов нет». Справа, на стене висели круглые часы. Они показывали три часа.

   Сидели мы довольно долго. Никто ни с кем не разговаривал. Ничего не менялось. Табличка по прежнему сообщала об отсутствии билетов. На часах по прежнему было три. Кто-то, потеряв, видимо, терпение, молча встал и вышел из комнаты. За ним потянулись и другие.

   – Подождите, – попытался остановить их старичок. – У меня ведь верные сведения...

   – Видимо, не сегодня, – сказала Настя, виновато глянув на него. – Я... Мы... Я покажу ему город...

   Я с готовностью вскочил. Всяко это было интереснее созерцания белой таблички и стоящих часов...

   – А вот интересно, – спросил я, когда мы вышли на улицу, на ту площадь с памятником – а здесь есть заграница? Или у иностранцев другие города?

   – Не знаю... Ты за границей бывал?

   – Нет...

   – Вот и я как-то... А то погуляли бы напоследок по Парижу.

   – Или посмотрели на Тадж-Махал, – поддержал я, решив игнорировать это «напоследок».

   – Тадж-Махал? – загорелась Настя. – Я видела картинки...

   И мы пошли искать Тадж-Махал.

   Да, в Последнем городе было всё. Всё, что мы помнили. С Невского свернули на узенькую улочку с кособокими деревянными домишками. Долго шли вдоль какого-то унылого завода. Москва была представлена в основном автоматами с газировкой. В Москве я был в семь лет, и именно они запали мне тогда в душу...

   Тадж-Махал мы не нашли. Зато, совершенно неожиданно, вышли к морю. Прямо на ялтинскую набережную. В Ялте была ночь. Тёмная и тёплая южная ночь. На набережной горели фонари, призывно светились окна многочисленных кафе и магазинчиков.

   – Ах, как красиво! – восхитилась Настя.

   – Ты и в Ялте не была?

   – Да нигде я не была! А здесь... Здесь можно купаться?

   – Пляжи дальше. А здесь – порт.

   – Порт! Никогда не была в порту. А это что?

   – Это пирс. Вон, около него катер стоит...

   – А куда он поплывёт? В Турцию?

   – Нет, эти катера далеко не плавают. Только вдоль берега. В Мисхор, Алупку, Ласточкино гнездо...

   – Ах, Ласточкино гнездо! Это такая башенка на скале? Пойдём посмотрим!

   – Да его отсюда не увидеть...

   – Пойдём, посмотрим хотя бы на катер!

   Ну, отчего же не посмотреть? Если пустят.

   Никто нас, однако, не остановил. Никого, собственно, и не было... Так что мы спокойно прошли мимо безжизненной будочки-кассы и ступили на пирс. Внизу маслянисто качалась чёрная вода. Катер – тоже безжизненный и безлюдный – покачивался на волнах с правой стороны пирса.

   – Здорово! – выдохнула Настя.

   – Да... – неопределённо ответил я, хотя ничего примечательного в этой картине не видел.

   Внезапно, на асфальт под нашими ногами упал свет. Мы обернулись. В будочке-кассе открылось маленькое окошко. В окошке показалось приветливое лицо пожилой женщины.

   – Постышев Виктор Петрович? – утвердительно спросила женщина.