Текст книги "Убить Архимеда"
Автор книги: Александр Башкуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Башкуев Александр
Убить Архимеда
Александр Башкуев
Убить Архимеда
Последним оплотом эллинского мира на пути
захватчиков-римлян стали архимедовы Сиракузы.
Долго держался сей славный город,
благодаря уму и изобретениям Архимеда.
"Когда к нему подошел римский солдат, Архимед
решал очередную задачу. Убийца спросил его:
"Что ты хочешь?" – и Архимед отвечал:
"Отойди, ты заслонил мне солнце!"
Убийцею Архимеда стал центурион по
прозвищу "Брут", что значит, – "Дурак".
"Детская Энциклопедия".
Брут (от – Дурак, Скотина),
пример "нарицательного Родового Имени".
В отличие от "собственных Родовых Имен"
почиталось Знаком Отличия и закреплялось
за Родом в исключительных случаях.
Известны две Династии Брутов:
1) Юлии Бруты – потомки патриция,
консула и пожизненного сенатора Марка Юлия Брута.
Марк Юлий Брут возглавил народное Восстание против
последнего из Римских Царей Тарквиния Гордого...
...Марк Юлий Брут стал "Первым Консулом Римской Республики
и получил прозвище "Дурака" за отказ от царского титула...
...После смерти признан "Отцом Города", а прозвище стало
"Родовым именем нарицательным" для всех потомков его...
2) Юннии Бруты – потомки плебея,
консула и пожизненного сенатора Марка Юнния Брута.
Марк Юнний Брут... ...убил Архимеда...
"История Римской Республики"
В небе загрохотало и на землю упали первые капли дождя. Мои люди стали подниматься с земли, старый Ларс вытянул из костра горящую головню покрупнее, а молодые солдаты стали вылавливать раскаленные угли и складывать в обмазанную глиной плетенку. Я тоже встал с разбитой скамьи, вытащенной из ближайшего дома, и приказал:
– "Всем в укрытие. Чихом Архимеда мы не убьем, а соплями – не напугаем. Пошли".
Наш лагерь располагался внутри огромного, разбитого войною и временем здания, притулившегося у крутого склона местной горы на широкой полукруглой площадке, выдолбленной прямо в скале. Задняя часть скалы постепенно загибалась кверху и изнутри все это выглядело неким подобием четвертинки яйца. Сооружение господствовало над зданиями внизу и я установил тут гигантскую катапульту, захваченную нами у грекосов. Когда местная мразь чего-то волнуется, пары камней хватает на то, чтоб они на пузе к нам приползли – моля не рушить их крохотные дома.
Да и акустика здесь хороша, – отдаешь приказ, а слышно – далеко вокруг.
В начале войны мы входили в такие вот города, а там – греческие домишки – один на другом. Не люблю я их, – глухие стены, узкие окошки, плоские крыши, а на них – балеарские пращники африканцев... Не один легион полег в таких городках, да теснинах, пока да нас не дошло – "Не входить в город"!
Довольно пары тяжелых катапульт на высотах и мерзкие греки сами выносят ключи от их мерзкого города...
Правда, для этого нам сперва пришлось разбить греков, да забрать у них катапульты – в Риме у нас таких пока что не делают. Пока. Ну, да не беда главное, – Осознать Принцип.
Главное, что мы поняли, – Легионам нужен Простор – "пространство маневра"! Тогда и не повторится то, что при Каннах...
Ларс рассказал нам, как африканцы разделались с нами при Каннах, – так что я теперь больше всего боюсь потерять вот это – "пространство". Черномазые здоровей и крепче любого из нас, но им не хватает воображения и дара видеть бой – целиком. Всякий раз, когда за нами "пространство", как бы ни началось то, иль – иное сражение – мы ломаем врага. Ну, а ежели нет...
Живым я им не дамся. Ларс старше меня на каких-нибудь пять лет, а после пары лет плена у него вид, как у столетнего старика. К тому же Ларс из этрусков, а им африканцы дарили жизнь, думали настроить их против нас. Римлянина же – не пощадят.
Я не хочу вспоминать, что черные делают с нашими, так что мы их в плен не берем. Ни мы их, ни они – нас. Ну, да это и – к лучшему. С черномазыми хотя бы понятно – кто друг, а кто... Мерзкие грекосы...
Чуть-чуть о себе. Меня зовут Марк. Марк Юнний – глава Рода Юнниев. Мы – плебс и все, что у моей семьи есть за душой – восемь с половиной югеров земли за городом, да дом на Авентинском холме. Не так уж и много, – у многих лишь по три югера, а на прокорм семьи нужно пять, но и не мало, – у нас батраки. Никаких рабов, разумеется.
Мои предки были солдатами. Простыми наемными солдатами и поездили по миру. Говорят, много лет назад один из них служил вот в этих, проклятых богами, краях. Интересно, что здесь было тогда? Я даже вздохнул:
– "Дорого бы я дал за то, чтобы знать, что это было за здание".
Я ничего не имел в виду, но буквально через пару минут снизу раздалась ругань и крики, а мой друг и советчик Ларс закричал:
– "Пошевеливайся, греческий смерд, великий центурион изъявил желание тебя видеть".
Мои солдаты приволокли и швырнули к моим ногам моего переводчика. В день, когда мы взяли город, нашей Авентинской когорте – за особую храбрость дозволили разграбить всю эту часть. Ну и – ребята под горячую руку перебили немало возможных рабов, а вот этого – пощадили. Он бежал по улице, прихрамывая на обе ноги с корявой нелепой клюкой и огромным мешком. Ребята решили, что у него в мешке золото и решили отнять.
Когда старикан стал драться клюкой, ребята чуть животики не надорвали со смеху. Он их так насмешил, что они с ним забавлялись как кошки с мышью, пока один из них, подкалывая старикана кончиком боевого меча, не зацепил мешка, а тот – разорвался. Из дыры посыпались свитки книг и ребята так разозлились, что чуть не убили старого придурка. Они даже в сердцах размотали пару свитков – думали, что может внутри были денежки, ну, а потом решили привести старикана ко мне: в нашей сотне я один умею читать и писать и они решили, что в свитках могут быть какие-нибудь забавные штуки про зарытые где-то сокровища, или что-нибудь занимательное: про ведьм там, или греческих шлюх.
К сожалению, свитки оказались на греческом, а я не знаю их птичьего языка. Поэтому, раз город мы уже взяли, я приказал сохранить придурку жизнь: для тяжелых работ он был уже слишком стар, но мог повеселить нас за время осады. К тому же греки известные шутники, да проказники – в ближнем бою у них душа в пятках, но пока дело не доходит до кулаков, они – великие выдумщики. Только поэтому мы до сих пор и не поймали этого Архимеда. А старикашка знал нашу речь и за эти месяцы немало нас позабавил.
Поэтому когда старикан протер глаза (ребята выдернули его из постели), я спросил:
– "Что здесь было раньше?"
– "Театр, ваша милость".
Ребята загоготали, а я нахмурился и сказал:
– "Бесстыдный вы народ, греки. Небось бегали здесь нагишом со вторым привязанным членом, да размалеванной рожей и потешали толпу. Видал я ваши комедии, – это мерзость. Когда мы возьмем вашу драную Грецию, клянусь Либером, – мы запретим все так называемые вами – театры".
Старикан огляделся вокруг, будто видел все это в первый раз, отпихнул руки моих людей и подошел к обгорелой стене разбитого здания, погладил ее и тихонечко отвечал:
– "Ты не видел настоящего искусства, варвар. Ты привык к пошлым комедиям и простым фарсам, коими вас потешают на ваших же Сатурналиях. Здесь же когда-то шел Софокл, да Эсхил... Когда-то Сиракузы были Столицей Западной Эйкумены, а это называлось театром Диониса. В честь Дионисия. Дионисия Старшего... Самого Великого, кровожадного и ужаснейшего из наших царей! Он был такой же вот варвар, как и все вы..."
Мои ребята обиделись, Ларс даже ударил грекоса по лицу:
– "Ты посмел звать нас – варварами?! Ты говори, да думай, что говоришь!"
Грек испуганно оглянулся на меня и промямлил:
– "Я хотел сказать, что вы – римляне – не понимаете подлинного искусства. Вы же не знаете наших богов и героев, чтоб..."
Тут мои ребята покатились со смеху:
– "Во сказал! Это у грекосов-то – герои?! Да у них целые армии разбегаются при одном виде наших орлов. Все греки скоро склонятся перед мощью римских когорт, – стало быть наши боги сильней ваших! Чего его слушать, тоже придумал – трагедии про каких-то там греков, – то ли дело история про дочку зеленщика, иль – палатинскую вдовушку!"
Ребята так разгорячились, что чуть не порвали жалкого ублюдка на части. И не буду же я ссориться со своими людьми из-за какого-то старикашки. Поэтому я откашлялся и приказал:
– "На колени, мерзкая сволочь. Говори – "Я – греческая гнида, прошу прощения у благородных граждан Великого Рима за то, что оскорбил их по скудоумию своему. Прошу прощенья за то, что небеса еще терпят наш подлую, мерзкую расу Изменников и молю римских солдат о пощаде. Ибо в отличие от них, я больше всего на свете ценю мою продажную шкуру!" Говори, пока жив!"
Грек обернулся, обвел глазами моих людей, потом его старческое личико сморщилось и стало похоже на печеное яблочко. Губы его затряслись и старикашка заплакал. Затем он встал на колени и просил у всех нас прощения.
Мои ребята, хоть и горячие, но отходчивые. Поэтому они только пнули старикана пару раз пониже спины и снова расселись вокруг костра посреди бывшей сцены. А я уже спокойным тоном спросил:
– "Почему же вы, греки, не хотите играть перед нами ваши трагедии? Презираете, или что?! Только подумай, прежде чем отвечать".
Грек боязливо оглянулся на моих головорезов и проскулил:
– "Возможно мои соотечественники привозили к вам в Рим наши трагедии, но... из всех них лишь одна и могла иметь бы успех. Если уж вам больше нравятся истории про дочку зеленщика, актеры будут играть про зеленщика – им тоже надобно кушать".
Ребята переглянулись и заговорили за жизнь, – наша когорта называется Авентинской, а стало быть – все мы плебеи и знаем цену трудовому оболу. Вот только Ларс буркнул что-то про то, что если бы показали что-нибудь про Либера, или даже патрицианскую Юнону, он может быть и посмотрел бы, а какая ему радость смотреть на каких-то там – греков. Но я только посмеялся и отвечал, что когда-нибудь еще наш – римский автор напишет про братьев Горациев, или даже самого Энея и мы утрем нос всем этим грекосам.
Ребята удивленно посмотрели на меня, но промолчали – про нас, римлян, говорят, что у нас крепкие головы – в самый раз для драки, но слишком крепкие для всей этой тряхомундии вроде философии, или трагедий. Возьмем к примеру Платона: старикашка мне много трепал про этого мудреца и даже книжку читал – "Республика" называется. Там много всякого дерьма наворочено вроде "удобообозримости", или там – "избираемости".
Я ж понимаю так, – больше земли – больше рабов, богаче народ, так при чем здесь "удобообозримость", да "избираемость"? Да и кто согласится выбирать в правители самого умного? Самого богатого – да, это я понимаю: раз сумел деньги нажить – значит умный. А самых умных у нас выбирают консулом лишь во сне, да в сказках.
Нет, – дурацкая книжка. Но были в ней и забавные мысли. Я даже велел их переписать на отдельный свиток, даже соскоблил для того какого-то там Еврипида, чтоб был чистый пергамент – старикашку чуть не хватил удар при виде того! Но я заставил его перевести только то, что мне там понравилось и часто перечитывал ребятам эту "Республику".
Однажды мы сидели в кружок и читали Платона, когда мимо нас на лошади проезжал наш командующий со своей свитой. Он остановил коня, слез с него и похвалил:
– "Просвещаешь людей? Молодец. Что это у тебя?"
– "Платон, Ваша Честь. "Республика", Ваша Честь".
У командующего округлились глаза. У него затряслись руки от нетерпения и, потянувшись за свитком, он прошептал:
– "Ты читаешь Платона для обычных солдат? И они понимают? Ежели так, то с такими мы в два счета завоюем весь Мир!"
Тут он развернул свиток. Уставился на десять предложений в самом начале бесконечного рулона пергамента, растерянно посмотрел на дальнейшую пустоту и пробормотал:
– "Что это? Ты говоришь, что это Платон, но тут же нет ничего!"
Я отдал Честь командующему и отвечал:
– "Там – много лишнего. Так я приказал все лишнее вымарать и осталось лишь это. Это мы и читаем".
Надо было видать лицо Марцелла. У него был такой вид, что он собирается то ли взорваться от хохота, то ли заплакать. Потом он пришел в себя и сказал:
– "Сократить Платона до десяти предложений?! О небо, какой же ты Брут... Дурак... Да что ты понял – в Платоне?!"
Он так разозлился, что швырнул мне свиток, даже не читая его. Швырнул и хотел уже ехать. А я развернул Платона и прочел:
– "Республика. Слово "Республика" означает – "Народная Власть". Народ есть источник, выразитель и исполнитель высшей Власти в любом государстве. Каждый гражданин Республики во всем и всегда равен любому другому гражданину и имеет с ним равные Права и Обязанности..."
Марцелл застыл на пол-дороге, затем обернулся через плечо и мы все увидали, как вдруг побледнело его лицо. Он молча спешился, отнял у меня мою книжку, развернул ее и прочел:
– "Всякий гражданин республики имеет равные права в использовании ресурсов и богатств государства. Любой гражданин..."– он не дочитал, медленно свернул свиток и хриплым, изменившимся голосом выдавил:
– "Да ты, Марк Юнний Брут, даже больший Дурак, чем думаешь выглядеть... Я бы хотел перечесть твою книжку – внимательней. Верну через пару дней. Читатели..."
В общем, вернул он нам нашу книжку через неделю, а через месяц ее уже наизусть знала вся наша когорта. Я уже говорил, что мы – авентинцы и соседи друг другу, так что рассказы о моей книжке быстро разнеслись по всей армии. Вы не думайте, что раз мы плебеи, так и – вообще полные дураки. В каждой сотне у нас есть по два-три грамотных, а для уроженцев Авентина – беднейшего и населеннейшего квартала Рима – это уже немало.
Да, мы пехота – мясо для этой войны. Нами командование затыкает все дырки в порядках и если война затянется еще лет на десять, Авентин станет кварталом женщин и стариков. Если, конечно, они все там не вымерли. Из дома пишут, что матушка очень плоха, а младшая сестра умерла с голоду в дни Блокады.
Мы – Юннии – Род Солдат и нам не привыкать к тяготам, но представьте себе, что творится у прочих. Когда я был маленький, мои родители мечтали о том, что хотя бы один из нас займется чем-нибудь "благородным", поэтому меня и отдали учиться на ритора. Там мне и дали мою кличку – Брут. Я никак не мог запомнить простейших вещей, коим нас учили греческие учителя, а кулаки у меня – солдатского сына таковы, что даже служки не решались меня лишний раз выпороть. Так вот я и остался Брутом и неучем...
Потом началась Война и отец со старшим братом ушли с армией консула Варрона воевать с Ганнибалом. Потом Варрон и прочие патриции прискакали в город с известьем о том, что вся наши погибли при Каннах. А мы только плакали, да ругались, что погибла-то не армия, а – пехота. Плебеи...
А патриции-то ускакали на своих лошадях. Ну да не нам, плебеям, судить. Они ж благородные, – наша жизнь не стоит ногтя на их пальце.
В общем, после Каннской битвы все наши союзники, вся греческая мразь предала нас и побежала лизать задницу черномазым. Самое главное, что от Рима отпали Сицилия и Кампания – самые плодородные районы Республики. И настал первый Голод.
Тогда матушка собрала все, что у нас было, и вместе с другими плебейскими женщинами пожертвовала это на оборону нашего Рима. Сейчас из Рима пишут, что патрицианки вроде бы тоже отдали все свои побрякушки, но это все чушь: патриции кормятся за казенный счет из римской казны и пользуются общественными землями, как своей собственностью, а мы – плебеи принуждены крутиться только с тем, что у нас есть. Они ссыпают крошки со своего стола, а мы – отдаем последнее. Нет, Платон был – мудрый мужик...
В общем, пошли мы с братом в армию добровольцами. Поставили нам задачу – в составе Авентинской когорты очистить от черномазых Сицилию и обеспечить подвоз продовольствия в Город. В Сицилию, – так в Сицилию.
Сели мы на корабли и поплыли на юг. Все море было перекрыто вражеским флотом, поэтому наш командующий – Марцелл приказал отплыть ближе к ночи – в непогоду. И вот – представьте себе: кругом гром и молнии, а дождь льет, как из ведра – мы уже видим берег Сицилии и тут – флот черномазых.
Мы шли с погашенными огнями, да и они двигались тайно, так что увидали мы друг друга только после того, как столкнулись чуть ли не нос к носу. Ну, у черномазых на такой случай всегда на борту балеарские пращники – как начали они по нам палить, только держись. У нас-то – пехота – к таким делам не приучена.
Ну, и первым же камнем попали в голову моему брату и – наповал. Я так разозлился – мочи нет, что вскочил и заорал, что есть силы:
– "Вставайте вы, трусы! Мостки – сюда. Сейчас мы искупаем в море всю эту мразь..."
Ребята тоже смекнули, что от пращи под бортом не насидишься, поднажали на весла и – прямо в борт африканской квинквереме. А там абордажные мостки через борт и – пошла потеха. Вся эта балеарская сволочь хороша лишь камнями кидаться, а как дело дошло до меча – трусы ужасные.
В общем, – сделали мы их, да и ребят наших, что были прикованы к африканским веслам – освободили. Обычное дело. Это в нашей армии мы плебеи – на веслах, а у африканцев на это – рабы. Поэтому-то черномазые и боятся драться на море: если они врываются на наши корабли, то все гребцы берутся за оружие и метелят врагов до последнего. А вот если мы забираемся к ним, мы тут же разбиваем цепи и их же гребцы бьют своих же мучителей. Африканские корабли вообще-то лучше и гораздо быстрей наших, но их собственные гребцы, стоит им заметить наши триремы, тут же бросают грести и – дело сделано. Можно, конечно, говорить, что и мы, римляне, в этой Войне не во всем правы, но сдается мне, что черномазые успели насолить всему миру сто крат крепче нашего.
В общем, посреди драки я увидал, как один из вражеских кораблей хочет улепетнуть, покуда мы разбираемся с основною эскадрой. Да и корабль-то не такой, как все остальные – здоровей, чем карфагенская квинкверема – сущий дом на воде. Так я, чтобы не ждать мостков, прыгнул просто так и, разумеется, сорвался с высокого борта.
Так я, чтобы не упасть в море, бросил меч в воду и выбрался на борт с пустыми руками. А там, прикиньте мой ужас, не тощие балеарские пращники, а здоровенные черномазые. Сперва они меня не приметили – дождь, гроза – сами понимаете, но потом увидали и повалили всем скопом.
А я вырвал ручку из пустого весла и на них. И, представьте себе, мой покровитель – Либер помог мне: я попал своей деревяшкой одному из черномазых по голове, он покачнулся и крайний из гребцов удавил его собственной цепью, а другой раб откинул мне ногой меч упавшего. Ну, с мечом-то мне расклепать цепи ближайших гребцов труда не составило, а толпой мы черномазых просто размазали...
Когда дело закончилось, оказалось, что нас за это время здорово отнесло в море, а всех моряков мы по глупости перебили, так что к берегу мы подошли только под утро. Когда наши ребята увидали, что с моря к нашему лагерю ползет этакое чудище, у нас заиграли тревогу и все думали, что сейчас пойдет другая потеха. А когда поняли, что это всего лишь – я, все так удивились, что расспрашивали меня о том, как мне удалось захватить флагманский корабль черномазых с их походной казной до тех пор, пока у меня язык не отсох. А сам Марцелл долго смеялся надо мной и приговаривал, что я – настоящий Дурак. Таких Дураков еще он не видывал, – это ж надо – бросить оружие и полезть в самое осиное гнездо африканцев с вообще – без всего! Так что после этого вся армия стала звать меня не иначе, как – Брут. Брут означает "Дурак". Центурион "Брут". А сотню мне набрали как раз из тех бывших гребцов, коих освободила моя природная глупость.
Впрочем, большинство из них погибли через какой-нибудь месяц. Черномазым не понравилась наша высадка на Сицилии и они послали против нас целую армию. Но мы хорошо надавали африканцам по шишкам и они ушли в оборону. Вот тогда-то наш полководец, великий Марцелл, и решил атаковать крупнейшую африканскую базу в Сицилии – чертовы Сиракузы.
Сиракузы были нашими союзниками до этой Войны, да не просто союзниками, а – Союзниками!
Люди добрые говорят, – вот эти вот все машины, что наш флот топят сделаны на наши римские денежки. То, что флот черномазых в десять раз больше нашего, а всякий корабль – в сто раз лучше, было ясно сто лет назад! (Кто ж мог знать тогда, что их рабы – все за нас?!)
И вот, якобы, мы подрядили этого Архимеда, чтоб он наделал всяческих штук – топить африканские корабли. Так сей "мудрец" на наши же денежки первым делом отстроил собственную Ортигию – крепость в сердце залива. На ней установил все свои механизмы, да говорил нам при том, что это все – на случай вылазки черномазых. А денежки – прокутил!
С первых рук доложу, – когда мы вошли в этот город – бедность кругом ужасающая! Ребята плевались, – местные продавали своих же детей – в шлюхи для "мудрецовых" механиков! Войдешь в один дом – стены голые, а дети муку пополам с золой жрут! Войдешь в другой – стены в росписях, а на них голые девки, да мужики – черти чем занимаются! А кругом – позолота, сушеный изюм, да фиги с финиками... Уж на что, – патриции – сволочи, но такого даже у них отродясь не было! Аж, – ком к горлу...
Вот – вроде война, а мои мужики... Краюху своего солдатского черного хлеба напополам, и – деткам греческим, а они – как воробьи... Голодные все... Пузатые и голодные...
Зато богатеев местных мы – знатно прищучили! Я же говорил вам думали, что у этого старика золотишко – ежели б и вправду хоть одну золотую монетку нашли, – удавили б паскудника на веревке от его ж собственного мешка! Это ж надо, чтоб свой же народ – до такой нищеты довести?!
Вы не поверите, – освободили мы всю Сицилию – за три месяца! В карфагенских крепостях там – на западе побрыкались чуть-чуть, а так – весь остров, как перезревшая фига, сам грохнулся к нам в объятия. Вся деревня, все труженики – все за нас! Только лишь Архимед со своими дружками здесь воду мутят... Ну да, – уж недолго ему... Сколько веревочка-то не вейся, а кончик-то – вот он!
Самое поганое во всем этом то, что... В общем, – предали они нас. Сперва... Сами греки говорят, что их тиран – Гиерон был не такой. Все они – тираны – одним миром мазаны, но он хотя бы с налогов на этих "механиков" кормил простой люд. "Механикам" это все ужасно не нравилось и сразу же после Канн...
Все в те дни думали, что Ганнибал решится на штурм и львиную часть гарнизонов – с Сиракуз, Тарента, Капуи и так далее – вызвали в Рим. А "механики" без хозяйской руки – сразу же взбунтовались. Черномазые отвалили им тогда недурной куш – город весь пропах африканскими финиками, а черепками пунических амфор – сегодня пора дороги мостить...
Финики... Помню день начала этой Войны. Я был тогда в школе, – так у нас прервали занятия и сказали: "Война!" Вывели всех и повели на Марсово поле – принести Присягу Республике...
Дорога шла через рынок, а там – у ворот обычные черномазые торговали своими "дарами Африки". Господи, на всех рынках перед самой Войной были сплошь "черные" – как же мы их тогда ненавидели! Вот и в тот раз, – толпа уже начала громить их прилавки и появились судебные приставы с ликторами следить, чтобы не было мародерства. И главный ритор нам говорил:
– "Мы не нарушим наших законов! Все африканское должно быть уничтожено. За каждую взятую вами "черномазую" вещь вы должны заплатить, иль быть осуждены, как разбойники! Но ежели вы заплатите – пойдете под суд, как Изменники Родины! Всякий ваш обол, любая полушка в черномазой руке – лишний камень в праще чернозадых бездельников! Купив простой финик, вы поощряете "черноту" на новые преступления!"
Я никогда не ел фиников... Зато я их нюхал. Мы шли по разбитому рынку, гоня палками пред собой всех этих торгашей-черномазых и африканские финики хлюпали у нас под ногами. И запах стоял такой сладкий... По сей день помню, как я шел и слюнки глотал, – мне было... Тринадцать... Да – тринадцать. Вечность прошла.
Да... В общем, – изловим мы этого Архимеда – пожалеет, сволочь, что его мама на свет родила...
Впрочем, у командующего на этот счет другое мнение: он говорит, что Архимед – величайший ученый, так что нельзя его убивать и вроде бы даже за живого Архимеда обещают огромные деньги. Но мы с ребятами думаем, что все патриции – одним миром мазаны. Видать этот самый Архимед такой же патриций, как и Марцелл, иль какие военные тайны имеет, иль – знает гадости про наших правителей, вот и... В общем, – ворон ворону глаз не выклюет.
А про Архимеда мне мой старикашка всю правду рассказывал: оказывается, этот самый Архимед учился в Александрии. Александрия – город в Африке. Видно, во время этого обучения этот гад и продался, а мы столько лет не могли его распознать!
Путь к Сиракузам лежал через забавную местность – Высоты. Эпаполийские. И вот на самой маковке этих самых Высот африканцы и встали лагерем, а обойти их – никак! Говорят, именно из-за этих Высот Сиракузы и продержались столько лет греческим государством против самого Карфагена! Без этих Высот Сиракузы было не взять, а без Сиракуз – прощай, доступ к пшенице... А тут как раз из дому пришло мне письмо, как сестренка моя померла в Риме с голоду...
В общем, пошел я к Марцеллу и сказал – так мол и так... Прошу поставить меня с моей сотней первыми. Мне без этих Высот – жизни нет, а бывшим рабам должно Кровью смыть свой прежний Позор. Дело было перед Советом, на коем решалось – штурмуем ли мы Сиракузы, или сперва разберемся с западной африканской Сицилией. Так Марцелл передо всеми патрициями обнял меня и сказал:
– "Спасибо, Дурак. Да хранят тебя и твоих людей великие Боги..."
Боги сжалились: из почти двухсот людей моей сотни после атаки Высот выжило нас – восемнадцать... Это много. Две других "первых" сотни полегли полностью.
Представьте себе, – мы лезли вверх по проклятой скале, а на нас сверху сыпались стрелы, камни и другое дерьмо. А когда мы долезли, на нас навалились отборные черномазые...
Помню, – был жаркий солнечный день – сильно припекало и от трупов стало сильно вонять. Я сидел на камешке на самой верхотуре Высот и выковыривал кончиком моего меча засохшую кровь из-под ногтей. Тут к нам подъехал сам Марцелл и кто-то из его свиты крикнул, чтоб я оторвал зад от камня, когда отвечаю патрицию. Но я уже так устал и мне было до такой степени на все насрать, что я, сидя, отдал Честь, а мои люди вяло зашевелились – будто собираются встать.
Тогда сам Марцелл слез с коня, снял с головы шлем и бросил его своему адъютанту. Потом подошел ко мне и осмотрелся. Сильный ветер трепал его коротко, по-армейски постриженные, взмокшие волосы, а он стоял, запрокинув голову, будто пил свежий воздух, как самое ароматнейшее вино. Потом он посмотрел на меня и сказал:
– "Хорошая сегодня погода, Дурак. А какой вид! На все четыре стороны... Сиракузы отсюда, как на ладони. Это все твои люди?"
Я осмотрелся, пересчитал их еще раз, будто не делал этого уже раза три сразу после побоища и кивнул:
– "Да. Это все. Все – восемнадцать..."
Марцелл покачал головой и задумался. Затем вдруг спросил:
– "Тебе повезло. Всегда забываю спросить, – сколько же тебе лет?"
Я даже растерялся, – представьте себе – никак не мог вспомнить, когда же я появился на свет.
– "Двадцать, Ваша Честь. Целых двадцать".
Марцелл рассмеялся, весело пожал плечами и произнес:
– "Это много. Это очень много. Сегодня у меня полегло много патрициев. Поэтому я назначу тебя центурионом "штурмовой" сотни Авентинской когорты. Вообще-то не принято делать таких назначений для столь молодых, но сдается мне, – ты, Дурак, старше всех прочих! Так что – принимай-ка "Боевого Орла" и набирай новую сотню. Да, и людей своих не забудь. Эй, выдайте этим всем алые плюмажи, плащи, да позолоченные поножи и наручни! С этой минуты все вы – моя личная Гвардия".
Он снова надел на голову шлем, еще раз посмотрел на крохотное пятно на горизонте внизу – Сиракузы – и пошел к свите. А потом они все поехали вниз на восток – к Сиракузам. А я из центурионов ауксиллярии стал командиром преторианской сотни прославленной "Авентинской Когорты". А мои семнадцать бывших рабов – "всадниками" и – почти что патрициями. (Без права передать титул наш по Наследству...)
Нам бы всем плясать, да сходить с ума от радости, а я вместо этого заснул прямо на этом раскаленном солнцем камне, посреди всего этого смрада и вони. Что взять с Дурака?
А через неделю мы вошли в Сиракузы. Нашей когорте была предоставлена честь начать штурм и мы пробили Сиракузы насквозь, – до самого моста на Ортигию, в коей прячется гад – Архимед, и африканцы в прочих частях города оказались отрезаны. Так они спускали на воду все, что плывет, и пытались переплыть на Ортигию. Их шлюшки лезли к ним на лодки, а черномазые выбрасывали их за борт. Вот такая любовь.
А мы выловили всех этих баб из воды и обрили их наголо, а потом отправили в Рим на потеху. Раз уж черномазые побросали здесь своих баб, стало быть – их песенка спета. Вообразите себе, среди этих потаскух попадались даже и италийки! Никогда не мог взять себе в толк, как можно идти в постель с черным? Будь я бабой, я бы уж точно вскрыл себе вены, или горло пред этим. Нет, я понимаю, когда этим занимаются гречанки, но чтоб – наши? Ладно, черт с ними...
В общем, взяли мы Сиракузы в самом начале лета, вычистили всю Сицилию к осени, – наступила зима, а Ортигия – держится. Чертовы греки на каждом углу хвастают, что это держатся Сиракузы, но все это чушь собачья, – где тогда квартируем мы, как не в Сиракузах? А Ортигия – крепкий орешек. Мне мой старикан говорит, что за всю историю Сиракуз еще никто не смог взять Ортигию.
Говорят, в дни Пелопонесской Войны меж афинскими "Академиками", да такими же, как и мы – простыми ребятами Спарты именно об Ортигию обломали зубы свои чертовы "академики"! А наши выиграли. Тем более, что старикашка наш говорит, что афинский флот лежит теперь на дне этой бухты, а кости всяких там "академиков" белеют сзади нас – на Высотах...
Я взобрался на эти Высоты (но я-то – римлянин!), а у греков на это кишка тонка. Тем более – Академиков...
Старикан говорил как-то мне, что этот вот Дионисий, что выстроил Ортигию, да Высоты, начинал, как наемник без роду-племени. Его и прозвали-то – Дионисием за любовь выпить!
Так мы все тут думаем, что Дионисий тот – точно римлянин. Греки хорошего вина и не ведают, – разбавляют водой чуть ли не сок, а тут сразу видно – наш человек!
Греки – мастера на всякие глупости, да безделицы, а Ортигия, да Высоты выстроены – мужиком, – без всяких там выкрутасов!
Возьмем тот же самый театр Дионисия. Казалось бы самая несерьезная вещь – этот театр, а обзор из него – полгорода на ладони! Да и крикнешь, – в домах штукатурка аж сыпется, а на стенах слыхать – будто в ухо кричат!
Так что – вроде театр, а на деле – лучшего командного пункта и не найти. Самый сложный для обороны сектор – под весьма опасной горой, откуда могут бить катапульты – прикрыт всего одним офицером, – разве не гениально?!
