Текст книги "Голем. Книга первая"

Автор книги: Александр Баренберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Что меня поразило больше всего, так это практически полное отсутствие окон в домах! В тех, что победнее, их не было вообще – глухие стены со всех сторон, только в фронтальной вырезан проход, прикрытый грубо сколоченной дверью. Хуже, чем тюремная камера, честное слово! Интересно, а как же они топят зимой? Понятно, что по-черному, но куда выходит дым? Только когда меня проносили совсем рядом с такой хижиной, я заметил крупные, ничем не прикрытые щели между крышей и стенами. Вот, значит, как устроена у них вентиляция. Жуть! В богатых домах окно имелось. Одно. Закрытое не стеклом, понятное дело, а каким-то полупрозрачным холстом. Надо будет потом рассмотреть поближе, что это такое.

Окружавшая нашу процессию толпа зевак тоже ничуть не скрашивала окружающий пейзаж. Большинство, как мужчины, так и женщины, были одеты только в грубые мешкообразные рубахи неопределенного грязно-серого цвета, спускавшиеся ниже колен и перехваченные веревкой у талии. Головы их прикрывали широкополые соломенные шляпы или тряпичные чепчики, а ноги (далеко не у всех) – плетеные башмаки с деревянной подошвой. Детвора же поголовно бегала босиком, а совсем мелкая – и вовсе голышом. Более зажиточные индивидуумы одеты в холщовые блузы и штаны, а их жены – в длинные платья, из-под подвернутого по случаю жаркого дня подола которых виднелись белые (очень относительно) нижние юбки. В кожаных штанах тут щеголял, видимо, только один "председатель".

Вся эта картина ввела меня в некоторое уныние. Ведь, вполне вероятно, мне придется здесь провести достаточно долгое время. Безотносительно к тому, является ли это все плодом моего больного воображения или происходит на самом деле, скучать предстоит по-настоящему. Я-то и в современных мне деревнях никогда не жил, а тем более – в такой убогой. Для жителя информационного века это, наверняка, хуже тюремного заключения. Там хоть газеты с телевизором имеются.

Возле одного из "богатых" домов процессия остановилась, и меня, к разочарованию зевак, внесли внутрь. Жилых помещений в казавшимся довольно большим снаружи доме на удивление оказалось всего три – центральный зал и прилепленные к нему две маленькие комнатушки, отделенные лишь легкими внутренними стенками, сделанными из плотно пригнанных друг к другу тонких ошкуренных веток. Проем для входа в комнатки закрывался пологом из толстых потертых шкур. Единственное окно находилось в центральном зале.

Внутренний интерьер помещений тоже не радовал глаз. Мебель, как явление, тут практически отсутствовала. В центре зала стояли большой, грубо сколоченный стол и несколько таких же табуреток. Кроватей не было. Спальные места для детей располагались на больших прямоугольных сундуках с плоской крышкой, в которых хранилась, видимо, домашняя утварь. Остальные спали прямо на полу – на покрытых соломой шкурах. На такую же уложили и меня. Только хозяин с хозяйкой имели что-то вроде кровати – в одной из маленьких комнат виднелся небольшой деревянный помост с чем-то похожим на привычные мне подушки. И это дом "председателя"! Страшно даже подумать, как выглядит внутреннее убранство лачуг!

Так как день только начинался, все взрослые вскоре покинули помещение, отправившись по многочисленным крестьянским делам, оставив меня на попечение старой глухой бабки и полудюжины детей, резвившихся в доме и около него. Правда, перед этим, жена хозяина предприняла попытку накормить меня завтраком. Несмотря на одолевавший голод, я, памятуя о вчерашних последствиях поедания ягод, от крынки молока отказался наотрез. Нетрудно было себе представить результат от его поглощения – до туалета бы вряд ли успел добежать, учитывая, что его местоположение мне пока не известно. Не говоря уже о том, что ни ходить, ни, тем более, бежать я пока не в состоянии – ступни все еще и не думали заживать. Так что пришлось ограничиться лишь куском черного хлеба, то ли ржаного, то ли ячменного – ну не разбираюсь я в злаках. С аппетитом разжевывая довольно твердую краюшку, я подумал вдруг, что такой органический хлеб грубого помола имел бы успех и в моем времени. Надо же, любит История посмеяться – в то время, как, образно говоря, космические корабли где-то там бороздят, люди готовы переплачивать втрое за буханку хлеба, по сути изготовленную по древней примитивной технологии. И которая даже тут вряд ли является пределом мечтаний.

С сожалением, под недоуменными взглядами настороженно пока посматривающих на меня детей, отодвинул от себя вторую краюху хлеба – надо дать новорожденному желудку привыкнуть к приему пищи. Надо полагать, микрофлора восстановится быстро, в течение нескольких дней, и вот тогда можно будет побаловать себя, любимого. Правда, сомнительно, что в средневековой крестьянской семье, пусть и зажиточной, меня будут потчевать особыми разносолами. Тем более, что непонятно, какой тут у меня будет статус. А ведь в эти времена человек обязательно должен был принадлежать к какой-либо социальной группе. Насколько я помню, в раннем Средневековье их было всего три: духовенство, феодалы и простолюдины. Ни в первую, ни во вторую, по понятным причинам, мне не попасть. Но и с третьей группой все не так уж и просто. Внутри ее тоже присутствовала дифференциация: имелись лично несвободные крестьяне – кажется, назывались "сервы", полузависимые – "вилланы" и еще какие-то. Кроме того, существовали наемники, торговцы, ремесленники. И к какой категории меня отнесут – большой вопрос!

Ладно, это дело будущего. Пока неплохо было бы попрактиковаться в языке. Насчет разузнать подробности местной жизни еще думать рано – не пойму. Я улыбнулся мальчишке лет десяти, давно, с осторожным любопытством на грязноватой мордочке, рассматривавшем меня. Тот несмело улыбнулся в ответ.

– Артур, – назвался я, тыкая себя в грудь указательным пальцем. Имя у меня вполне европейское, так что удивления вызвать не должно.

– Хельмут, – после некоторой задержки неуверенно сообщил мальчуган.

Ну вот и познакомились. А дальше о чем говорить? Начнем, пожалуй, с простейших вещей. Я обвел руками вокруг:

– Дом!

– Дом, – кивнул мой собеседник. Произношение слова практически не отличалось от современного. Это меня ободрило. Я стал указывать на окружающие предметы, называя их. Если ответ отличался, то заставлял мальчика повторить еще раз. Постепенно подключились и другие дети. Эта игра всех настолько увлекла, что продолжалась, с небольшими перерывами, вплоть до вечера, когда вернулись с поля старшие. Потом был ужин, во время которого, к недовольству толстой хозяйки, я опять ограничился хлебом и водой. После еды "председатель" снова пристал ко мне с какими-то вопросами. Тут я уже более уверенно, опираясь на опыт общения с детворой, попытался объяснить, что после удара по голове ничего не помню и вообще приехал издалека. Не уверен, что тот понял все, но важно кивнув головой, ободряюще похлопал меня по плечу и, к моему облегчению, удалился в спальню. Хозяйка вынесла наружу деревянную миску, которую утром дала мне для применения в качестве "ночного горшка". Поставив опустошенную посудину около моего ложа, она пожелала мне, видимо, доброй ночи (по крайней мере, слово "ночь" я понял) и погасила и так едва освещавшие комнату пару лучин. Дети к тому времени давно уже заняли свои спальные места, и ничего не мешало мне, наконец, погрузиться в сон. Напряженное ожидание – случится ли во сне обратный перенос или нет, некоторое время не давало расслабиться. Но усталость взяла свое и я заснул…

Проснувшись с первыми лучами солнца, даже на секунду не засомневался – где я. Окружающая обстановка не давала повода для различных трактовок – никакого переноса и близко не произошло. Я все еще в средневековье. Этот факт меня так сильно расстроил, что слезы чуть было не навернулись на глаза – настолько я, видимо, подсознательно надеялся увидеть себя после пробуждения в гостиничном номере. Увы, механизм обратного переноса пока мне не известен. Если он вообще существует, кроме того брутального варианта, с которым уже пришлось познакомиться.

Вокруг сновали пробудившиеся от сна аборигены. Донесся запах разогреваемой пищи. Местная жизнь шла своим чередом. Я сел на постели и потянулся. Раз так все обернулось, значит, будем вживаться!

Глава 4

На третий день своего сидения в доме «председателя» я уже мог сносно передвигаться на ногах. Ступни еще побаливали, но не сильно. Честно говоря, я предполагал, что их заживление займет не менее недели, а то и двух. Можно было бы посчитать, что скорость процесса увеличилась за счет «чудодейственной» мази, которую хозяйка исправно наносила на мои ступни дважды в сутки – утром и вечером, но и сама «докторша» выразила удивление по этому поводу. Значит, дело не в мази. Возможно, это фокусы моего свежепостроенного организма – более быстрый метаболизм. В пользу этого говорили и стремительно выросшие за каких-то три дня ногти и волосы. Что это – бонус от неведомых «фокусников» или просто нормальный уровень генетического оптимума, недостижимый для «обычных» взрослых людей из-за далекого от идеала образа жизни? Черт его знает! Надеюсь только, что это распространяется и на иммунную систему. Не хотелось бы помереть от обычной простуды!

Вообще-то, наблюдались и другие признаки "прокачанности" моего аватара. Самый приятный из них – значительное улучшение работы памяти. Такая же разница, как если бы моему старому компьютеру вставили вместо гигабайта старой одноканальной памяти шесть гиг трехканальной. Древние, давно, казалось, забытые события вставали перед глазами по первому же требованию в таких ярких подробностях, как будто произошли только вчера. Например, я вспомнил кучу немецких слов, которые благополучно забыл еще в школьные годы. А счет выученных новых, извлеченных из трехдневного общения с ребятней и заходившими в дом, время от времени, стариками, шел уже на сотни. И я их все помнил, хотя некоторые слышал только единожды! Такими темпами, пожалуй, через месяц буду уже свободно трепаться на местном наречии. Тем более, что при близком знакомстве оказалось, что здешний язык не так уж далек от современного, как мне чудилось сначала. Да, произношение другое, часть слов еще не употребляется, другие, наоборот, в мое время уже давно вышли из пользования, но корни все те же. Надо только стараться их распознать.

Итак, я первый раз вышел наружу и немного погулял по деревне. Да, разгуливал, естественно, не голышом – еще в первый же день заботливые хозяева снабдили меня одеждой. "Председатель" расщедрился, видимо, на свою запасную одежду: длинную холщовую рубаху и штаны, из относительно приличной, хоть и грубоватой ткани. Поношеная, конечно, но сойдет для начала – большинство обитателей деревни не могли похвастаться и такой. Ну и, конечно обувь, без которой я не смог бы сейчас ступить и шагу. Типа сандалий: толстая деревянная подошва, крепящаяся к ноге кожаными ремешками – очень похожие на современные женские туфли на платформе, и такие же уродливые. Ну, это дело вкуса, разумеется. Главное – ходить в них было можно, и даже – довольно удобно.

Экскурсию по деревне проводила стая ребятишек, с которыми я неплохо подружился за время вынужденного лежания. Так получилось, что первым моим "прогрессорским" шагом в этом мире стало их обучение игре "крестики-нолики". Вернее, тут пришлось обозвать ее "крестики-кружочки", так как понятие ноля местной детворе было решительно неизвестно. Впрочем, как я подозревал, и взрослым – тоже. Так или иначе, но нововведение вызвало всеобщий восторг среди ребятни и сразу вознесло ее уважение ко мне на небывалую высоту. Просекшие, после нескольких десятков проигрышей, принцип игры, дети "председателя" сразу же побежали к соседям и там уже они били в пух и прах еще не знакомых с игрой сверстников. Воодушевленный первой удачей, я решил пойти дальше и стал обучать старшего из детей, Хельмута, игре в "морской бой". Но сразу же наткнулся на труднопреодолимые препятствия. Не говоря уже о том, что никогда не видевшему моря мальчику непросто было объяснить, что такое, собственно, морской бой (ведь фильмов он не смотрел и книжек не читал), так еще и оказалось, что тот не имеет ни малейшего понятия о буквах и цифрах. Вообще-то, этого надо было ожидать – времена всеобщей грамотности наступят еще не скоро, но заранее я не подумал, а теперь не знал, как выкрутиться – чем заменить буквенно-цифровую систему координат. Прогуливаясь после осмотра немногочисленных деревенских достопримечательностей, я продолжал размышлять об этом.

Выйдя в центр деревни, к церквушке, и подняв глаза, обнаружил трогательную сельскую картинку: двух мило трущихся друг о друга мордой осликов. Подняв глаза повыше, увидел и восседающих на них всадников. Первый оказался «председателем», а вот второй… Ряса с капюшоном, выбритая макушка и большой, выставленный напоказ крест на груди не оставляли сомнений в его профессии. И этот человек пристально, из-под густых бровей, разглядывал меня…

– Инквизиция по мою душу пожаловала! – пронеслась было паническая мысль, но тут же была подавлена доводами, услужливо подкинутыми "прочищенной" памятью: "Инквизиция стала тем пугалом, которое нам известно не здесь и не сейчас. Так что нечего особо переживать!"

Тем не менее, я чувствовал, что кое-какие проблемы у меня все же появились. И, словно в подтверждение, "председатель" призывно замахал мне рукой, а довольно таки тучный монах осторожно сполз с осла и, прочно утвердившись на земле, величаво упер руки в бока в ожидании моего приближения. Ну все, попал! Этот так просто не отстанет, всю душу вывернет! Ладно, пошли сдаваться…

– Добрый день, святой отец! – поприветствовал я его фразой, которую проговаривал про себя, пока подходил. Больше ничего на ум не пришло. Как именно тут принято приветствовать священника? Поклониться, а может быть, поцеловать руку? Подумав, решил не выпендриваться, а просто немного склонить голову. Пусть лучше посчитает, что я плохо воспитан, чем увидит мое полное незнание современных ему, общих для всей Европы, обычаев.

– Здравствуй, сын мой! – сочным басом ответствовал тот, перекрестив меня, и, не выказав никакого удивления, сам протянул руку для поцелуя. Пришлось припасть к его грязной конечности, покрытой заскорузлой кожей. Поп, или кто он там, тем временем начал длинно и с выражением толкать речь, густо перемежая ее латинскими словами и фразами. Я глупо улыбался и делал вид, что почтительно слушаю, хотя не понимал решительно ничего – священник говорил быстро и с акцентом, отличающимся от речи местных жителей. Наконец тот закончил, причем фразой с явно вопросительной интонацией, в которой я распознал только слова "тебя" и "нашли". Извини, чувак, но тут тебя ждет облом! Я медленно и четко произнес:

– Святой отец, я приехал издалека и очень плохо знаю ваш язык. Поэтому не понял вашего вопроса.

Монах в ответ только сплюнул и, взмахнув рукой, бросил: "Пошли!". "Председатель" схватил меня под локоток и мягко подтолкнул в направлении церквушки, куда уже заходил священник. Пройдя за ним, мы оказались в небольшой комнатке, в которой тот, видимо, и обитал. Расселись на обрезках больших обтесанных бревен, служивших скамейками. Поп порылся по закромам и поставил на стол глиняный кувшин, такие же, неровно слепленные кружки и миску с закуской, подозрительно напоминавшей напрочь высохший горох.

Пока тот возился, "председатель" тихо рассказал мне на ухо, что святой отец был в отъезде, а сейчас вернулся и очень заинтересовался моей личностью, и что надо все ему рассказать, ничего не утаивая. По крайней мере, это то, что я понял из его речи. Тем временем священник разлил по кружкам какой-то напиток и придвинул нам. Что это – вино? Я с опаской отхлебнул глоток. Ага, держи карман шире! Просто кислая настойка из ягод. Правда, пара-тройка процентов алкоголя в ней имеется, но и только. Ну, раз выпить нормально не придется, так хоть закусить, что ли? Я положил в рот пару горошинок и с трудом разжевал. Редкая гадость! Но хоть несколько забило резкий привкус кислятины, оставшийся от настойки.

Отправлять все это внутрь я не боялся – еще вчера с аппетитом позавтракал и пообедал всем, чем бог послал хозяйке, и без последствий. Видимо, желудочная микрофлора уже пришла в норму. Правда, бог посылал Гретхен (так звали хозяйку) довольно скромно, прижимистый, видать. На завтрак в зажиточном, по местным крестьянским меркам, доме "председателя" (а того величали Йоханн, и он таки был деревенским старостой, как я и предполагал) подавали яйца в разных видах, молоко и хлеб. На обед – кашу из смеси нескольких круп, но уже без хлеба. В кашу клали также немного овощей, выращиваемых на приусадебном огороде. В основном – лук, капусту и еще загадочный корнеплод желтого цвета, в котором я заподозрил легендарную репу из сказок. Легендарную – потому что никогда ее не видел, только слышал в детстве. Ни мяса, ни рыбы на столе у хозяев пока не наблюдалось. Если даже староста может позволить себе мясо только по праздникам, что уж говорить про бедняков? А я, между прочим, привык мясо каждый день кушать! Придется отвыкать, к сожалению.

Тем временем поп, тоже глотнув настойки, приступил к допросу. А как иначе это действо назвать, ведь тот, придвинув к себе кусок пергамента и чернильницу с пером, начал вести натуральный протокол, зараза! Заметно было, что он провел работу над ошибками, потому что обратился ко мне самыми простыми словами, выговаривая их четко и медленно, почти по слогам:

– Итак, сын мой, как твое имя?

– Артур, – запираться я и не собирался.

– А я – отец Теодор, пастырь, Божьей милостью, всего этого баронства. Откуда ты прибыл к нам, Артур?

Хороший вопрос, как глубокомысленно мычал у нас на лекциях один из профессоров, если не знал ответа! И чего я ему скажу? Просто "из далекой страны" – явно не прокатит. Правду, если не хочется оказаться на костре, тоже выкладывать не стоит. Хотя… Необязательно всю правду…

– Я из Руси, – заметив непонимание в глазах священника, поспешно добавил:

– Руссланд. Э… Раша, тьфу ты…, – я исчерпал все известные мне вариации этого названия, но цели не достиг.

– Я не знаю такой страны! Где это? – подозрительно вопросил монах.

– Э…, далеко на востоке, – тут меня осенила новая мысль. – А город Киев вам известен?

– Киев? – святой отец сразу расслабился, услышав знакомое название. – Да, конечно. Значит, ты оттуда?

– Да, – почти не соврал я. Ведь именно в этом городе я действительно родился.

– Так ты ортодокс? – снова насупился вдруг монах.

Вот блин! Из одной засады вывернулся, чтобы сразу же попасть в другую! Забыл, что веры разные! Как теперь выкручиваться?

– Нет, святой отец, я католик. Мой дедушка приехал туда из этих мест, поэтому я и язык немного знаю, – на ходу придумывая, с запинками, ответил я.

Поверил тот или нет, но мои "показания" были тщательно зафиксированы в письменном виде. "На латыни шпарит!" – понял я, приглядевшись к письменам. Ну да, стандартизированного немецкого языка еще нет, поэтому для делопроизводства и используется латынь. Это, кстати, тоже указывает на начало тринадцатого века, потому что в его конце, если мне не изменяет память, таки перешли на использование немецкого.

– Хорошо! Теперь расскажи нам о том, как ты попал сюда!

Мысленно вздохнув, я принялся рассказывать очередную сказку…

Упорный монах мучил меня расспросами еще с час, подробно выясняя все детали моего вымышленного путешествия и столь же вымышленного бытия в стольном граде Киеве. Все услышанное он педантично заносил на пергамент. Удовлетворившись, наконец, версией о нападении разбойников на караван, в котором я следовал, сопровождая некоего торговца, он отложил перо и устало потянулся. Я уже мысленно перевел дух, но тут слуга Божий опять завел свою шарманку:

– А как вообще жизнь в Киевском княжестве? К нам оттуда мало известий доходит. Я слышал, у вас часто случаются братоубийственные войны?

– Случаются, – вяло промычал я, утомленный донельзя этой беседой. Можно было бы, конечно, рассказать и подробней – на Руси как раз многочисленные князья с упоением играют в интересную игру под названием: "сядь в Киеве и продержись хотя бы год". В ход идут приемы из бандитского арсенала: подкуп, отравления, измены. На самый крайний случай – осада. Ничего, скоро придет известный восточный авторитет Батый и быстро прекратит всю эту мелкоуголовную возню. Правда, какой ценой…

Все это я, естественно, рассказывать не стал. Отец Теодор, заметив мое нежелание продолжать разговор, сжалился и прекратил расспросы. Вместо этого он поманил к себе "председателя" и зашептался с ним о чем-то. Могли бы и в голос разговаривать, все равно слишком быстро, чтобы я смог понять. Посовещавшись минут пять, священник опять повернулся ко мне:

– Сын мой, каковы твои планы после того, как ты, милостью Божией, выздоровеешь? Ты свободный человек и можешь продолжить свой путь.

Ага, спасибо, конечно, только куда? И на какие шиши?

– Мне некуда идти, святой отец! Я не помню ни имени моего патрона, ни цели нашего путешествия.

Отец Теодор сочувственно покивал головой, но от меня не ускользнула довольная ухмылка в уголках его губ. Видимо, на такой ответ он и рассчитывал.

– Хорошо, Артур, ты можешь остаться в деревне. Недавний мор унес многих, и нам нужны люди. Но ты же чужак, поэтому, чтобы получить надел от нашего сеньора, тебе придется жениться на местной девушке. Таков порядок!

Я аж подпрыгнул на скамье от такого известия. Только не это! Жениться в третий раз – ни за что! Даже во сне! Я стал лихорадочно соображать, как можно вежливо отказаться от столь радикального предложения. Жениться настолько не хотелось, что возбужденный мозг почти сразу выдал подходящий вариант "отмазки":

– К сожалению, святой отец, я уже женат, – постарался произнести это с нотками сожаления в голосе. – Женился как раз перед путешествием.

Монах не смог скрыть своего разочарования. Видимо, очень хотелось сыграть свадьбу. Хотя, скорее всего, он просто получает какой-то процент от сеньора за создание нового хозяйства. Они с "председателем" опять бурно засовещались. Причем первый с энтузиазмом что-то доказывал, а священник морщился и качал головой. В конце-концов, после непродолжительной перепалки, стороны пришли к консенсусу. Отец Теодор повернулся ко мне с явным намерением огласить результаты дискуссии:

– Сын мой, в таком случае ты не можешь пока получить собственный надел. Но я нашел выход! – при этих словах священника староста поморщился. Было ясно, что монах, нисколько не стесняясь, присвоил его идею.

– Мы поселим тебя в семью, оставшуюся без кормильца. Хотя надел у них отобрали, но есть много других работ в деревне, за выполнение которых они получают пропитание. Лишние рабочие руки помехой не будут. Ты согласен?

– Согласен, – пробубнил я. А что оставалось делать? Кто не работает, тот, как известно, не ест. А кушать моему новому телу очень даже хотелось.

– Вот и хорошо! – отец Теодор обмакнул перо в чернильницу и быстро что-то застрочил. Закончив, поставил подпись и протянул пергамент "председателю". Тот, явно не владея искусством письма, просто поставил крестик в месте, указанном священником. Но я смотрел не на это. На лежавшем теперь почти рядом со мной куске пергамента, рядом с размашистой подписью святого отца красовалась дата. Я сначала не въехал, что это дата – цифры, разумеется, были римскими, но зато когда въехал, то впился в нее глазами, пытаясь поскорее, пока монах не убрал лист, перевести ее в привычный формат. Пришлось поднапрячь память: так, "М" – тысяча, два "С" – двести… Я почувствовал удушье и понял, что забыл вдохнуть. Итак, все как и предполагалось – год тысяча двести второй…

На следующий день староста Йоханн отвел меня на новое место жительства. Не скажу, что я сильно обрадовался, увидев лачугу, в которой теперь предстояло влачить свое существование. Даже по сравнению с убогим, на мой избалованный лишними восемью веками прогресса взгляд, жилищем «председателя» это выглядело ужасно. Нет, во время армейской службы мне приходилось проводить время и в худших условиях, но тогда я знал, что это сугубо временное явление. А тут такая жизнь может затянуться надолго, если не навсегда. Чего-то я с каждым днем все меньше верил в ненастоящесть этого мира.

Семья, членом которой я как бы стал с сегодняшнего дня, состояла из вдовы и четырех детей в возрасте от пяти до пятнадцати лет. Муж Гертруды (так звали вдову) помер пару лет назад во время упоминавшегося отцом Теодором мора. Так же, как и трое их детей. Вдова и двое ее старших пацанов (четырнадцати и пятнадцати лет) не смогли продолжать обрабатывать свой участок, и решением общины надел был отобран. Взамен им было предложено работать на общинном поле и выполнять другие мелкие хозяйственные поручения, за что они получали часть урожая. Вообще, несмотря на расспросы, которым я подверг Йоханна, уклад жизни деревни остался ясен не до конца. С одной стороны, вроде бы, существовали личные наделы, но почему-то не у всех. С другой – общинные земли, на которых были обязаны отрабатывать даже те, у кого имелись и собственные наделы. И при всем при этом и та и другая земля, в конечном счете, принадлежала сеньору, то есть местному барону, которому и шла львиная часть урожая. Сложная система, короче – без бутылки не разберешься. А бутылку-то тут достать и негде! Историю лучше учить надо было, может, и понял бы больше.

Расплывающийся в улыбке староста сообщил вдове, что привел ей еще одного сына. Та хмуро проворчала, что лучше бы он нашел ей мужа, и вообще-то этот парень слишком уж взрослый для сына. На это Йоханн ей ответил, что я, несмотря на свою молодость (а они с отцом Теодором, глядя на мой свежий вид, дали мне лет шестнадцать, и я их разубеждать не стал), уже женат, но зато стану хорошим подспорьем для оставшейся без кормильца семьи. Гертруда махнула рукой и указала мне место в бревенчатой пристройке:

– Пока спать будешь там, в доме слишком тесно. А как наступят холода – посмотрим!

Не очень-то гостеприимно, но и на том спасибо. А в грязную вонючую лачугу не сильно-то и хотелось. Там небось и клопов со вшами полно! В сарае воздух посвежее будет.

Тем временем "председатель", не дав даже освоиться в новом жилище, повел меня отрабатывать трудовую повинность. При этом он пытался объяснить, чем, в данный момент, озабочены жители деревни, но я скорее догадался, чем понял – слишком много было незнакомых слов, да еще в области сельского хозяйства, в котором я и так – ни бум-бум. В целом картина представлялась следующая: яровые они уже убрали, и теперь сеют озимые. Ну и на здоровье – главное, пусть покажет, где копать, а остальное – не мои проблемы!

Мы вышли из деревни, и перед моими глазами предстали поля, на которых предстояло горбатиться в течение неопределенного периода времени. Поля выглядели, на мой дилетантский взгляд, довольно странно – длинные узкие прямоугольники, поделенные вдоль короткой части на три еще более узкие полосы. Почему три? В памяти всплыл, подарком от школьных уроков истории, давно забытый за ненадобностью термин "трехполье". Ну да, поле делили на три части: одну засеивали яровыми, другую озимыми, а третья была под паром – отдыхала. Значит, это оно и есть.

Йоханн подвел меня к бородатому мужику, подправлявшему упряжку быка с довольно-таки большими рогами. Может, мне показалось, но бык как-то недобро на меня взглянул, и я, на всякий случай, встал от него подальше. Если что – разыграть роль тореадора у меня вряд ли получится.

Староста поприветствовал мужика:

– Вот, Ганс, помощника тебе привел!

– Ну слава Богу, Йоханн, а то у меня уже вся спина ноет!

Как оказалось, бородатый Ганс являлся оператором навороченного по местным меркам агрегата, олицетворявшего собой вершину здешнего научно-технического прогресса – колесного плуга с окованным железом рабочим ножом. Насколько я помнил, такие устройства как раз к этому периоду стали вытеснять использовавшуюся еще с римских времен бесколесную соху. Двигательная установка "трактора" имела мощность в одну бычью силу (это, значит, где-то полторы лошадиных). Эта самая бычья сила, жуя пучок соломы, продолжала недобро косить на меня одним глазом.

Ганс, даже не прочитав мне лекции по технике безопасности при работе с плугом, сразу же припахал меня не по-детски. Пока бык медленно тащился вдоль длинной стороны поля, надо было бегать перед ним и убирать с дороги попадавшиеся на пути камни и ветки. При этом рогатый дурак, которому мои мельтешения были явно не по нраву, все время пытался меня боднуть. И пару раз, когда я не вовремя увязал ногой в вязкой почве, ему это почти удалось. "Ничего, животное, мы с тобой еще рассчитаемся!" – пообещал я ему по-русски, не зная, правда, каким образом мне это удастся осуществить.

Но главная засада ждала меня в конце узкой полосы, когда потребовалось развернуть плуг в обратную сторону. Это была нетривиальная задача! Нож глубоко сидел в вязкой земле, тупой бык, несмотря на кучу ударов, которыми его осыпал Ганс, упорно не понимал, что же от него требуется. Простейшее, вроде бы, дело заняло четверть часа тяжелого труда, сопровождавшегося отборными матами на русском и старонемецком. Зато я, наконец, ценой литра собственного пота понял, почему поля делили на узкие и длинные полосы…