Текст книги "Казна Наполеона"

Автор книги: Александр Арсаньев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

IV

Утром я горько сожалел о своей беспечности, потому как проснулся в своей постели разбитым и больным. Я несколько минут провалялся под одеялом, вспоминая модное ныне в свете название простуды. Я дотронулся прохладной рукой до пылающего лба, и меня наконец-то осенило: грипп! Именно это слово мне двумя днями ранее привелось услышать на вечере у Нелли. Едва я присел, как грудь моя разразилась чудовищным кашлем, приступ которого промучил меня около пяти минут. Кости мои разламывались, на лбу выступила испарина. «Только горячки мне не хватало»! – сокрушенно подумал я, натягивая рубашку, которая липла к мокрому телу, в котором каждое, даже самое пустячное движение отдавалось нешуточной болью. Мысль о поездке в Студенку приводила меня едва ли не в ужас. Я все-таки с трудом поднялся с постели, оделся и спустился в свой кабинет, тщетно уповая на то, что не встречу Миру, с которою волею злого рока, разумеется, столкнулся на лестнице. – Яков Андреевич! – всплеснула она руками, а я прислонился к стене, чтобы не упасть, так как чувствовал, что теряю равновесие. Мира помогла мне добраться до кабинета и устроиться на излюбленном канапе. Она заботливо укутала меня пледом и обеспокоенно сказала: – Я велю послать за доктором! – Ни в коем случае! – я запротестовал, так как визит врача мог нарушить все мои планы. – Этот ваш Кутузов сведет вас в могилу! – воскликнула она, и ее оливковые щеки порозовели. Я нечаянно заметил, что волнение ей к лицу. Мира была одета в платье из брюссельского кружева нежно-розового оттенка, открытое сзади и скрепленное там же изысканными бантами, сооруженными из парижских лент. При ходьбе ее колоколообразная белая юбка покачивалась в такт шагам, почти не скрывая изящных ножек прозрачной материей. Руки же индианка, напротив, спрятала за длинными рукавами. Черные длинные волосы Мира гладко зачесала наверх, сотворив из заплетенных тяжелых кос волшебную китайскую прическу. Я мысленно отметил, что не зря выписывал своей подруге заграничные журналы мод. Индианка склонилась надо мной в своем robe en tablier, коснувшись моей головы миниатюрным брелоком в виде сердца на шейной цепочке. «Неужели она соблазняет меня намеренно?» – пронеслось у меня в мозгу, но я тут же прочь отогнал эту мысль, заставив свой ум переключиться на более насущные, а потому и более серьезные проблемы. – Дитя мое, твои суждения предвзяты, а потому неверны, – ответил я и откинулся на приподнятое изголовье, сраженный кашлем. – Чем я могу быть вам полезна? – спросила Мира дрогнувшим голосом. – Подай тинктуру, – попросил я как можно ласковее. – Бутылочка вон в том шкафу, рядом с гобеленом, – объяснил я ей, указав пальцем. Она поднесла мне лекарство, и я, задержав дыхание, сглотнул невкусную жидкость с серебряной ложки. Спустя несколько мгновений мне полегчало, и кашель отпустил. Мира смочила платок в холодной воде и приложила его к моему разгоряченному лбу. – У вас жар, – мрачно констатировала она. Мне нечего было ей возразить. За окнами же снова разверзлись хляби небесные, и мне сделалось тоскливо по-настоящему. Похоже, моя поездка через Борисов переносилась на неопределенное время. К обеду меня зашел навестить Кинрю, к этому времени оповещенный Мирою о состоянии моего здоровья. – Итак, поездка откладывается, – констатировал он, нахмурившись. – Надеюсь, что к завтрашнему дню мой жар спадет, – возразил я ему. – По-моему, вы выдаете желаемое за действительное, – заметил японец. Я попробовал пошутить: – Sic transit gloria mundi! Но, к сожалению, мой золотой дракон не ведал латыни, вопреки своему глубокому познанию закона вселенной. Я перевел: – Вот так и проходит слава мирская! – Ну, – возмутился Кинрю. – Рановато вы, Яков Андреевич, на погост-то… – Да, поживем еще, – согласился я, все глубже и глубже зарываясь в клетчатый плед. В этот момент на пороге возникла Мира с чашкой горячего куриного бульона в руках. – Рябинин ваш заходил, – сообщила она. – Так я его отправила восвояси. – Чего хотел? – полюбопытствовал я, с наслаждением хлебнув целительного питья. – Билеты принес в оперу, – пояснила Мира, поправив край платья. – Так тебе опера не нравится? – улыбнулся я. – Мне Рябинин не нравится, – ответила Мира. Оставшись один, я разложил на столе ту самую загадочную карту, найденную мной у Радевича. Так что же означает сей крест на переправе? Я поднес к плану свечу и вновь погрузился в размышления. Определенно, ответ на мой вопрос знала графиня, вероятно, что и мадемуазель Камилла тоже была в курсе событий. В итоге обе они мертвы. Печальная получается картина! Предположим, что карта скрывает тайну какого-либо сокровища, тогда возникает новый вопрос: какого именно? План определенно военный, значит сокровища как-то связаны с кампанией Бонапарта. Легко предположить, что кто-то, возможно, в самый разгар сражения сбросил в реку драгоценности. Ходили слухи, что войсковая казна Наполеона и сокровища, награбленные им в ходе похода, были по его приказу где-то затоплены, но следов их обнаружить не удалось. Вполне возможно, что именно Радевич и стал их единственным счастливым обладателем, а потому и убрал свидетелей. Тогда что же отмечено на карте? Если дела минувших дней, то особой ценности она не представляет, кроме как в качестве вещественного доказательства, а драгоценности ищи – свищи! А вдруг Радевич перепрятал казну?! Совершенно ясно, что в скором времени новоявленный Крез, любезный Родион Михайлович, хватится утерянной им карты, если до сих пор не хватился. Вот тогда-то мне и несдобровать, это ясно, как божий день. От этих мыслей сделалось на душе как-то нехорошо, я бы даже сказал, что жутковато. Мой монашеский кабинет привиделся мне подобием некоего средневекового склепа. Вопреки тому, что моя вера учила меня совсем иному, я все же испытывал тревогу. Но седьмая заповедь вольного каменщика взывала к любви, и возлюбленной была… сама смерть. Так что ее я не страшился, только переживал за Миру с Кинрю, которые оказались невольно втянутыми в эту историю. Наутро мне полегчало настолько, что я велел закладывать экипаж, не обращая внимания на протесты Кинрю и причитания Миры. В конце-концов японец перестал со мной спорить и отправился собираться в дорогу. Мира обиделась, надула пухлые губы и перестала со мной разговаривать. Я заметил, что, несмотря на свою религию, индианка в тайне от меня послала горничную Матрешу во Владимирскую церковь поставить свечку за здравие, а сама уединилась в библиотеке со своими ведическими книгами. Кинрю оделся довольно быстро и фланировал перед окнами по парку, пока я собирался, как вор на ярмарку. В этот раз я тоже прихватил с собой пистолет, так как дело, на мой взгляд, стало принимать оборот серьезный. Я не сомневался, что Кинрю вооружился не хуже. Дождь продолжал накрапывать, и я, найдя оправдание в болезни, оделся как только можно теплее, водрузив на себя зеленый фрак с бархатным воротником, нанковые брюки и осеннее пальто с воротником на шелку, а также добротный черный цилиндр. Всю дорогу до Орши я развлекал себя тем, что поглощал в несметных количествах шоколадные конфеты из бонбоньерки и делился с Кинрю, который жалел, что не прихватил с собой шахматы, своими догадками. В Орше мы остановились на постоялом дворе, где хозяин в цветастом жилете и белой ситцевой рубахе сдал нам с Кинрю, на которого он недобро косился и коего принял за калмыка, крошечную, но опрятную комнату с кивотом, наполненным старинными образами, окнами со светлыми занавесками, с круглым столом, на котором теплилась свеча в медном шандале. Следующим пунктом нашего назначения стал город Борисов, от которого до деревни Студенки было рукой подать – каких-то двенадцать верст! Но я не торопился отправляться туда, желая прежде набраться сил и хорошо отдохнуть, ибо простуда моя обострилась, не помогала и луневская тинктура. Поэтому я два дня провалялся в кровати под пологом, пользуясь услугами Кинрю, который мне таскал еду из трактира. Наконец я все-таки отважился выползти на свет Божий и спустился к обеду. Каково же было мое удивление, когда за одним из столов я заметил знакомую фигуру Ивана Сергеевича, сменившего свой парадный мундир на штатское платье. Я инстинктивно поспешил спрятаться за спиной у какого-то широкоплечего господина, потому что ума приложить не мог, что понадобилось в Орше Кутузову. Наставник оживленно беседовал с человеком, который приковывал к себе внимание своим внешним видом. Что и говорить! Франт франтом! Один плиссированный белый галстук вокруг остроконечного высокого воротника чего стоит! Неужели Кутузов знал с самого начала, на чей след выведет меня расследование убийства графини? Может, дело-то вовсе и не в Картышевой, а в тех самых – будь они неладны! – наполеоновских сокровищах?! Но тогда почему Иван Сергеевич скрыл это от меня? Неужели не доверяет? Или это проверка, прежде чем Орден сочтет, что я достоин претендовать на более высокие масонские должности? Еще как пригодилась бы Ложе брошенная французская казна с награбленными драгоценностями! Материальное благосостояние – залог орденского процветания. Одной только символической милостыней, собираемой на масонских собраниях, тут не обойдешься! Помню, как сам я трепещущей рукой в день своего посвящения отдал собранию те несколько жалких империалов, которые имел при себе, и остро переживал, что дар мой ничтожен в сравнении с другими. Однако рискну предположить, что революционный огонь, охвативший Европу, был следствием решений Вильгельмсбаденского конвента в 1782 году. И на это нужны были немалые средства! Пишу эти строки, и в памяти отдаются слова наставника: «Бойся наказаний, соединенных с клятвопреступством». Набатом звучит: «Да не избежишь ты казни твоего сердца!» Что там Кинрю говорил? Тень – моя сущность! Озадаченный вернулся я в свою комнату, так и не отобедав. К счастью, Кинрю был занят какой-то головоломкой и не обратил никакого внимание на мое невеселое умонастроение. Я же был почти уверен, что Кутузов за мной следит, и что дело как раз в сокровищах, обозначенных на карте Радевича. От такого заключения на душе у меня кошки скребли, и я снова принялся за дневник, чтобы как-то скрасить свое унылое настроение. «Неужели Кутузов, что называется homme sans moeurs et sans religion?!» – дописал я последнюю строчку и оставил свою бархатную тетрадь на столе. Снова жар одолел меня, и я забылся прямо на стуле. – Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого! – услышал я голос Кинрю и открыл глаза. Японец держал в руках мой пухлый дневник и листал страницы, зачитывая вслух некоторые фразы. Французский язык он выучил основательно и прекрасно с него переводил на русский. Я вырвал лиловую тетрадь у него из рук и крикнул: – Не смей никогда этого делать! Ни-ког-да! – повторил я по слогам, охваченный гневом, смешанным со страхом и одновременно досадой на свою невоздержанность. Лицо у Кинрю побелело. Мне кажется, если бы у него в тот момент было оружие, он схватился бы за него. – Охолонитесь, Яков Андреевич, – процедил он сквозь зубы и выбежал из номера, хлопнув дверью так, что с белого потолка посыпалась штукатурка. Я с тревогой ожидал его возвращения, гадая, что же предпримет мой старый друг. Неужели этот ничтожный инцидент сведет на нет наши прежние отношения?! Вечером в комнату постучали. Я готов был ожидать кого угодно: и Кинрю со стальным мечом, и Кутузова с пистолетом. Однако мои опасения оказались напрасными, в дверь вошел безоружный Юкио Хацуми, видимо вспомнив, что его сила в невозмутимости. – Я обязан принести свои извинения, – выговорил он, немного коверкая русские слова, что с ним иногда случалось, когда он волновался. – Мой разум должен был оставаться холодным. Держать тайну в сохранности – твое законное право. – Кинрю не заметил, как перешел на «ты», что бывало с ним крайне редко. Я предложил забыть все то, что произошло, и на этом мы примирились. Но все же осталась какая-то легкая отчужденность. Или мне только кажется? Наутро мы выехали из Орши в Борисов, где молодая веселая крестьянка в цветном сарафане, схваченном поясом под грудью, сказала мне, что деревню Студенку совсем недавно отстроили заново. Двенадцать верст до нее пролетели и вовсе незаметно, но еще одна бонбоньерка от конфет опустела. – Ну у вас, господин Кольцов и аппетиты! – смеялся Кинрю, почитывая «Амалию Мансфельд». Что и говорить, приобщился мой золотой дракон к европейской культуре, французскими писательницами зачитывается: Коттен, Суза… Наконец-то наш экипаж въехал в деревню, вверх по левому берегу Березины. Природа вокруг, залюбуешься! Зелень кругом, соловьи заливаются, только вот от комаров житья никакого! Да и жарко стало, пришлось мне свое новомодное щегольское пальто снять и положить на сидение. Северная-то столица далеко осталась, вместе с петербургскими знаменитыми туманами. Деревня-то, конечно, новая! Только избы в ней срублены по-старому. Поспорить могу, что зимой они отапливаются по-черному, дым стелется под потолком, затрудняя всяческое, в том числе и человеческое дыхание, а выходит в волоковое окно. – Вот и приехали! – порадовал я Кинрю, погруженного в чтение. К нашей карете сбежалась деревенская ребятня, не каждый день здесь случаются гости из города! Вот и столпились поглядеть да пощупать. За погляд, как известно, денег не берут, а будет потом, о чем дружкам с подружками рассказать. Я поинтересовался у одного из мальчишек, самого рослого, с лицом, усыпанным рыжими веснушками, как добраться до имения Радевича, и предчувствие меня не обмануло. Родовая усадьба Родиона Михайловича располагалась в нескольких верстах от деревни. – Мы почти что у цели, – заметил Кинрю, оторвавшись от своих французских романов. – Посмотрим, что же нас ждет, – ответил я, поглаживая карту в кармане. Мы миновали крестьянские застройки и въехали в регулярный парк, обильно украшенный безвкусными скульптурами. Невдалеке, в нескольких саженях от старой барской усадьбы, возвышался изумрудно-зеленый купол беседки. Экипаж свернул на центральную аллею, которая вела к трехэтажному новому зданию, нижний этаж которого окружала просторная веранда. Парадный вход этого дворца был украшен классическими колоннами и выходил на обширную долину реки. Вести о нашем приезде долетели до управляющего еще до того, как карета появилась на горизонте, и он вышел к нам навстречу, как только мы достигли дворца. Если признаться честно, то я был подобными почестями изумлен, и мне показалось, что здесь что-то нечисто. Заметно было, что усадьба выстроена совсем недавно. Плоская крыша поблескивала в солнечном свете, радовал глаз и отполированный каменный фундамент. Управляющий оказался человеком в полном расцвете сил, лет сорока-сорока пяти, с уже редеющей кудрявой шевелюрой темно-русых волос, вздернутым, словно что-то вынюхивающим носом и широко поставленными рыбьими глазами на выкате. – Вечер добрый! – поприветствовал он нас, так как скоро должны были сгуститься сумерки, и представился: – Демьян Ермолаевич, управляю именьицем, так сказать, в отсутствие хозяина, – он заулыбался заискивающей улыбкой и жестом пригласил нас войти. – Яков Андреевич Кольцов, – я кивнул. – А это мой друг, Юкио Хацуми, – если имя Кинрю его и удивило, то он ничем этого не выдал. Управляющий окинул моего дракона мутным взглядом из-под полуопущенных ресниц, но ничего не сказал. – А вы по какому вопросу? – вдруг оживился он и провел нас в одну из парадных комнат. – Сразу видно, что гости знатные и издалека, – тараторил Демьян Ермолаевич. – С хозяином бы хотелось увидеться, – сказал я елейным голосом. – Дело у нас к нему. – Так Родион Михайлович в отъезде, месяца два, как отсутствуют, – сообщила говорящая рыба. Я мысленно определил его как продувную бестию. Если с Радевичем и не в сговоре, то вор все равно изрядный. Плачет по такому матушка Сибирь! – Так он меня в гости звал, – нашелся я. – Или не говорил Родирон Михайлович о друге из Петербурга? Демьян Ермолаевич немного смутился, но все же вышел из затруднительного положения достойно: – Не припомню, – пожал он плечами. – Могло так случиться, что и упоминал, да я прослушал. А погостить-то оно всегда можно, – добавил он. – Комнаты-то для гостей у нас свободные! – Захар! – крикнул управляющий какому-то дворовому человеку. – Багажом займись! – А когда Радион Михайлович прибыть изволят? – осведомился я, не особенно надеясь на удачу. – Через неделю-две будут, – сообщил управляющий. Нас проводили по мраморной лестнице на второй этаж, где и располагались комнаты для гостей. Нам отводилась просторная угловая комната рядом с библиотекой по одну сторону и алереей – по другую. Радевич, оказывается, был тонким ценителем живописи и слыл в округе знатоком изобразительного искусства. – Ну вот мы и на месте, – заметил я, усаживаясь в глубокое кресло за письменным столом. Захар перенес наши вещи и бесшумно удалился, как и положено хорошо вышколенной прислуге. Кинрю вышел на балкон, откуда открывался прекрасный вид на берег реки. – Дворец-то недавно совсем отстроен, – промолвил он. – Состоятельный человек, однако, ваш друг Радевич. – А то, – согласился я. Часом спустя мы ужинали с Демьяном Ермолаевичем в той самой беседке, которую я заметил, едва заехав в имение. За чаем мы и познакомились с его юной супругой Варенькой или, как ее звали местные, Варварой Николаевной. У нее были нежные светло-голубые глаза, спокойный ласковый взгляд и приветливая улыбка. Одета она была совсем легко, в тонкое платье цвета топленого молока, с наброшенным на хрупкие плечи белоснежным шелковистым фуляром. Варенька сидела на деревянной скамейке и опиралась спиной о трельяж, тонкую решетку, обвитую темной зеленью плюща. Ну совсем не подходил ей в мужья пучеглазый хитрюга Демьян Ермолаевич! – Вы знакомы с Татьяной Картышевой? – спросил я ее, как бы невзначай, и закашлялся, так как моя простуда все еще давала о себе знать. Варя отреагировала на мой вопрос абсолютно спокойно, со свойственной ей невозмутимостью. Из чего я заключил, что о смерти графини она до сих пор ничего не знает. – Конечно, – улыбнулась Варвара Николаевна. – Она у нас в имении гостила в июле. Барышня приятная во всех отношениях. Даже не понимаю, почему у них с Родионом Михайловичем ссора вышла, – она развела руками. – Словно он ей и не обрадовался вовсе, – выговорила Варя растерянно. – А она ведь его невеста! Демьян Ермолаевич съежился весь, глазки у него так и забегали. Досадовал, очевидно, на болтливость супруги. – Не нам судить, – выдавил он сквозь зубы для поддержания разговора. – Зато он потом с ней очень ласковым стал, бутоньерку ей подарил миртовую с розами, – продолжала Варвара Николаевна. – Милые бранятся, только тешатся, – добавила она. Итак, сомнений в том, что я близок к цели, почти не оставалось. Так что же узнала графиня Картышева? Пока я еще не мог ответить на этот вопрос. Сославшись на головную боль и простуду, я покинул свою компанию и вернулся в комнату для гостей. Мне пришла в голову мысль, что русское командование не могло не предпринять попытки по горячим следам отыскать эту самую казну. Интересно было бы разузнать о результатах подобной экспедиции. Вполне может оказаться, что все это всего лишь домыслы и сплетни, хотя карта Радевича явно свидетельствует об обратном. Я достал бумагу и написал подробное письмо оберкоменданту города Борисова с запросом на этот счет, приложив к нему орденскую печать. Заклеив конверт, я положил его в секретер дожидаться Кинрю, которого я и намеревался отослать в Борисов. Воспользовавшись тем, что в усадьбе никого не было, я отправился разыскивать кабинет хозяина с целью обыскать его вещи. Намерение, конечно, неблаговидное, но, тем не менее, необходимое. Дверь в кабинет, к моему удивлению, оказалась незаперта. Я вошел, дивясь своему везению, но беглый осмотр пустовавшего помещения практически не принес мне никаких результатов, если не считать единственной находки, которая косвенно подтверждала все мои подозрения. Я оставил ее лежать на месте, а сам отправился писать второе письмо, неплотно притворив за собою дверь. Мне показалось, что за углом промелькнула какая-то тень. Впрочем, в последнее время мне то и дело мерещились призраки, что, в общем-то, для мистически настроенного масона, на взгляд обывателя, не диво. Хотя… Это привидение тоже подтверждало мою теорию. Спрятав оба конверта в ящик стола, я запер за собой дверь, спустился по лестнице к парадной двери и отправился в парк, вышел к аллее, по которой дошел до хозяйственных построек. У одного из амбаров расположилась группа крестьян у пылающего тут же костра. Я спрятался за раскидистым дубом, желая подслушать их разговор, и мне снова улыбнулась удача. – Вот бы клад найти, – размечтался какой-то скотник. – А, Данила? – Эх, Петруша, – покочал головой Данила. – Все-то ты манны небесной ищешь. – Да ты небось тоже слыхал об антихристовых деньгах, – распалялся мужик, под антихристом он, очевидно, подразумевал Наполеона. – Сокровища-то нечистые, кровью омытые, – вразумлял другой. – И чего с того? – настаивал Петруша. – Да барские они… – работник махнул рукой. Похоже, здесь никто и не сомневался, что казну к своим рукам Радевич прибрал. Но, к моему глубокому сожалению, Петруша замолчал, и разговор перешел совсем на другую тему. Говорили, что урожай в нынешнем году ожидается скудный. Я выбрался из своего укрытия, оставаясь по-прежнему незамеченным и, умирая от усталости, поплелся на розыски Кинрю. Меня снова знобило и бросало то в жар, то в холод. Однако я решил заново переговорить с управляющим и по его реакции определить, замешан ли он в этом деле. Я полагал, что если мои догадки верны, то оставаться в имении опасно. И все-таки я был обязан рискнуть. Я вернулся в беседку, где все еще шел оживленный разговор. Кинрю красноречием не блистал, но тем не менее в силу своей привычки вставлял по ходу беседы веские, иногда пространные замечания, которые, как я сразу же успел заметить, выводили из себя любезного Демьяна Ермолаевича. Он и сам должен был поддерживать разговор, который в основном велся его женой, и следить заодно, чтобы она не наговорила чего-нибудь лишнего. А когда еще я появился под куполом беседки, он и вовсе взглянул на меня, как на пятое колесо в телеге, и вздохнул, ощущая себя, по всей видимости, в данный момент самым несчастным человеком на свете. – Яков Андреевич! Милейший! – обрадованно воскликнула Варвара Николаевна. – Вам лучше? Где же вы запропастились? – обрушила она на меня град вопросов. – Я уж хотела за вами Аришу послать, справиться о здоровье! – Неужели меня так долго не было? – искренне удивился я, не предполагая даже, что мое отсутствие вызовет такое волнение. К тому же я был так занят своими изысканиями, что и не заметил, как скоро летело время. Однако в парке совсем стемнело, в небесной бездне засверкали первые звезды, а комары совсем разъярились. – Я подумывал и вовсе лечь спать, – добавил я. – Тогда я непременно послала бы к вам Аришу! – отликнулась Варвара Николаевна. – И я тебя, Варенька, полностью поддерживаю в этом вопросе, – завил Демьян Ермолаевич, окинув меня подозрительным взглядом мутных глаз. Кинрю загадочно улыбнулся, определенно понимая значение этих слов. Походило на то, что управляющий очень сожалел, что не смог проследить за моими действиями в усадьбе. – Демьян Ермолаевич, любезнейший, – вкрадчиво начал я. – Каюсь, но мне тут довелось среди ваших крестьян один занимательный разговор подслушать. Любопытство, как говорится, не порок… Плутоватый управляющий насторожился, встал в стойку, словно охотничья собака, почуявшая добычу. Мне снова пришло в голову, что в деле покойной графини Картышевой и брошенной французской казны не обошлось без его участия. – О чем речь? – осторожно осведомился он, его височные голубоватые жилки запульсировали от плохо скрываемого напряжения. Было заметно, что Варвара Николаевна тоже заинтересовалась моими словами и приготовилась слушать меня с удвоенным вниманием. Вот и верь потом в кажущуюся безучастность. Набрав полную грудь воздуха, я выпалил: – О сокровищах! – Каких т-таких со-сокровищах? – Демьян Ермолаевич начал заикаться, но справился со своим волнением. – Ничего подобного я не слыхивал. – И я ранее, признаться, тоже, – произнес я задумчиво. – Да, говорят, в ваших краях, Наполеон свою казну где-то затопил, так как несподручно ему было с ней из России-матушки выбираться. – Домыслы это все, батюшка, слухи, – всплеснул руками управляющий. – Чего только эти мужики не набрешут! – А я тоже слышала что-то в этом роде! – неожиданно вспомнила Варвара Николаевна, на что Демьян Ермолаевич только головой покачал, дивясь бабьей глупости, и тяжко вздохнул. – Что же вы слышали? – теперь Кинрю уже заулыбался в отрытую, широко и по-доброму, демонстрируя свою влюбленность в доверчивую красавицу. Мне показалось, что он и впрямь без ума от супруги Демьяна Ермолаевича. – Что где-то здесь спрятана войсковая казана Наполеона Бонапарта, – пролепетала она под грозным взглядом рассерженного мужа и искренне удивилась, захлопав ресницами: – Я что-то не так сказала? Поговаривают еще, что совсем недавно в наших краях военным командованием была предпринята попытка отыскать сокровища по горячим следам, но, кажется, она не увенчалась успехом. «С каждым часом все интереснее», – подумал я и посмотрел на управляющего: – В самом деле? – Да не знаю я! – взорвался Демьян Ермолаевич. – С таким же успехом вы можете эту казну поискать на дне Семлевского озера! Тогда я переменил тему разговора, чтобы далее не искушать терпение хозяина, и заговорил о том, что ныне творится в свете, поведав провинциалам, что мадам де Сталь, очарованная Александром, назвала императора русского Агамемноном – царем царей. – Ах! Как бы мне хотелось увидеть государя! – протянула Варвара Николаевна мечтательно. Вернувшись в свою комнату, я тут же обратился к Кинрю со своей просьбой, протянув ему два конверта. Он выжидающе смотрел на меня своими узкими глазами, требуя объяснений. Я заговорил: – У меня появились некоторые подозрения, но пока я не получу ответа на некоторые вопросы, уверенным быть не могу, поэтому вынужден просить тебя завтра же выехать в Борисов. – Дело не требует отлагательств? – осведомился Кинрю. Я кивнул и изложил ему суть своих подозрений. – Если дело обстоит так, как вы говорите, то я никуда отсюда не уеду! – наотрез отказался мой золотой дракон. – Яков Андреевич, неужели вы не понимаете, какой опасности себя подвергаете?! – воскликнул он. Я напомнил ему о своей седьмой заповеди и о том, что долг, согласно его кодексу, – это закон вселенной. – Разве нельзя отправить эти письма как-то иначе? – засомневался Кинрю. – Если Демьян Ермолаевич как-то замешан в этой истории, а факты свидетельствуют, что замешан, он всеми силами будет способствовать тому, чтобы эти письма не были отправлены. – Мне кажется, – Кинрю продолжал настаивать, – что ваша жизнь дороже. – Я обещаю тебе, что буду осторожен. К тому же мне просто необходимо предпринять несколько шагов в имении, а ты, как только справишься со своим поручением, поспешишь мне на помощь! И все-таки Кинрю согласился, хотя и с видимой неохотой. – Оба письма вручишь из рук в руки оберкоменданту, – добавил я. – Второе он сам отправит в Лондон, передашь ему эту мою просьбу на словах. – И он меня послушает? – Не сомневайся, как только печать увидит, – заверил я своего Фому неверующего. Наутро Кинрю уехал в Борисов, одолжив у управляющего старинный дормез, крытую дорожную карету. – Почему ваш друг так быстро нас оставил? Не дождался Родиона Михайловича? – удивился Демьян Ермолаевич за завтраком. Я пожал плечами: – Дела неотложные, видимо. Он волен передо мною и не отчитываться. – Ну, ну, конечно, – торопливо согласился он. – А все-таки как-то странно. – Но господин Радевич тоже ведь дома не сидит, – заметил я, уплетая за обе щеки поджаристого цыпленка. – О! – усмехнулась Варенька. – Он у нас еще тот вояжер! – Правда? – оживился я. – А я, признаться, и не замечал за ним ранее этой склонности. – Странная у вас какая-то дружба получается, – Демьян Ермолаевич подозрительно покосился в мою сторону. – Видимся редко, – ответил я. – Болезнь эпохи. – Да, – завистливо сказала Варвара Николаевна и вздохнула. – Родион Михайлович у нас все по заграницам, да по заграницам, – добавила она. – А я всю жизнь мечтала в Лондон поехать! Я уточнил: – Так господин Радевич в Лондоне? – В Лондоне, – подтвердил Демьян Ермолаевич, сверкнув глазами на Вареньку, которая тут же потупилась и покраснела, из чего я заключил, что накануне с ней уже была проведена соответствующая случаю воспитательная беседа. После завтрака я решил осмотреть имение, воспользовавшись отсутствием его неуловимого хозяина. День выдался восхитительный, если не считать прохладного ветерка, который дул с самого утра, поэтому я набросил сюртук, так как все еще чувствовал себя простуженным. – Яков Андреевич! – окликнул меня на веранде Демьян Ермолаевич. – Не составить ли вам компанию? Я едва не поперхнулся от его любезного предложения. – Не стоит, – ответил я ему. – Такое чудесное утро располагает к идиллическим размышлениям в романтическом одиночестве. – Как знаете, – вздохнул управляющий. На мой взгляд, он согласился слишком легко, и я боялся, как бы Демьян Ермолаевич не увязался за мною следом. Однако мне показалось, что он не сделал такой попытки, видимо, сочтя ее тщетной. Аллея, по обеим сторонам которой высились вековые дубы и клены с резными листьями, липа и молодой кустарник, вывела меня из дома прямо к хозяйственным постройкам, где у одного из амбаров я заприметил таинственную тень, которая быстро скрылась внутри. Естественно, у меня возникло прямо-таки непреодолимое желание проследить за этим загадочным привидением. Я шагнул в раскрытую дверь, которая манила меня, подобно пасти удава. Чувствуя себя загипнотизированным кроликом, я подчинился инстинкту и в это самое мгновение едва не вскрикнул от ужаса. Холодная влажная рука тяжелым бременем легла на мое плечо. – Яков Андреевич! – услышал я у самого уха. Очень медленно до моего затуманенного сознания стало доходить, что управляющий так и не отказался от своей блестящей идеи сопровождать меня во время прогулки. – Демьян Ермолаевич! – воскликнул я, просто горя немилосердным желанием придушить его собственными руками. Тень, за которой я следил, разумеется, успела развеяться, я услышал, как скрипнула дверь с другого конца, где, видимо, располагался еще один, ранее незамеченный мною выход. Управляющий рассмеялся, его нижняя губа отвратительно подрагивала. – Представляете, – он едва не задыхался от смеха. – Я принял вас за вора. Вот уж действительно конфуз так конфуз! – воскликнул он. Конфуз или не конфуз, а карты он мне и в самом деле попутал, словно заправский шулер. – А что вам понадобилось в амбаре-то? – Демьян Ермолаевич прекратил смеяться и с любопытством уставился на меня, поглаживая пальцами подбородок, обросший едва заметной седоватой щетиной. В темноте я с трудом мог различать черты его неприятного мне лица. В воздухе отдавало плесенью. – Прохлады захотелось, – ответил я и закашлялся. – Это с вашим то здоровьем?! – удивился он и покачал головой с укором: – Поостеречься бы надо, Яков Андреевич. Всякое ведь случится-то может! – добавил управляющий. – А то и беды не оберешься! Я задумался: «Неужели угрожает?» Взглянул на него, лицо непроницаемое. О чем помышляет человек, и сам нечистый не разберет. Я впервые пожалел, что не послушался своего дракона. Верно японец говорил, только вот дело, увы, не терпит отлагательств, а так бы и на сажень его от себя не отпустил. – Пожалуй, вы и правы, – согласился я. – Мне бы под плед, да настоечки хлебнуть. Про себя я решил, что непременно вернусь сюда ближе к ночи, не сомневаясь, что события и дальше будут развиваться все в том же направлении. – Оно и верно, – ответил Демьян Ермолаевич, не скрывая своей откровенной радости. Выходя из амбара, я споткнулся о лопату, механически отметив в мыслях небрежность местных нерадивых работников, которые повсюду инструменты разбрасывают. Вернувшись в комнату, я вновь взялся за бумагу с чернилами и записал в дневнике свои впечатления от посещения имения господина Радевича. При этом отвел целую страницу в тетради под схематическое отображение версии, которую отрабатывал. Потом я вырвал листок и сжег его в бронзовом блюде, как будто специально предназначенном именно для подобной цели. Память у меня была отменная, но выводы свои мне хотелось некоторое время по возможности держать в тайне, сделать для недобрых глаз недоступными. Бумага медленно потемнела, скрючилась и пеплом рассыпалась на почти зеркальной поверхности, язычки пламени запрыгали, взвились и почти мгновенно погасли, когда нечему стало догорать. – Enfin! – прошептали мои губы. Не успел я это слово произнести, как в мою комнату постучали. Кто бы это мог быть? Возможность встречи с незваным гостем меня не радовала. – К вам можно, Яков Андреевич? – поинтересовался тоненький голосок. – Конечно, Варвара Николаевна, проходите, будьте как дома, – я пригладил ладонью непослушные кудри и мельком заглянул в настенное зеркало. Узкие полоски волос на щеках придавали моему облику тот самый солидный вид, которого я так старательно добивался. Варенька влетела, как фея, и с порога промолвила: – Я вам яблочки принесла, – и улыбнулась своей самой очаровательной детской улыбкой. Она держала в руках корзинку, едва прикрытую кружевной салфеткой, доверху набитую золотисто-зелеными плодами с красновато-коричневыми подпалинами по бокам. Одета Варвара Николаевна была в легкое платье, кажется, из льна, в узкую бледно-голубую полоску, отделанное такой же бахромой небесного цвета. Она протянула мне яблоко и произнесла тихо-тихо, так что я едва мог расслышать: – Я боюсь, – Варя больше не улыбалась. – Чего вы боитесь? – встревожился я и положил яблоко на стол, рядом с бронзовым блюдом. Оно покатилось по полированной поверхности и упало на пол. Варя охнула и закрыла лицо руками. – Не к добру это! Все не к добру! – запричитала она. – Успокойтесь, сударыня, прошу вас, – я ласково погладил ее по голове. Варвара Николаевна, наконец, отняла от лица ладони. – Я боюсь своего мужа, – сказала она. – И не знаю, можно ли вам доверять, – весь ее вид говорил о том, что она довольно долго набиралась решимости, прежде чем отважилась завести со мной этот разговор. – Он жестоко обращается с вами? – высказал я одно из своих самых страшных предположений. – Нет, – Варенька покачала головой. – Только грозится, если я не замолчу, перейти к более решительным мерам. А я все никак понять не могу, что же я такого сделала, какую страшную тайну раскрыла? Неужели Демьян замешан в каком-то страшном преступлении? – она подняла на меня уже заплаканные глаза, словно умоляя о помощи. Я попробовал ее успокоить: – Милая моя Варвара Николаевна, вы не сделали ничего плохого! – А мой муж? – перебила она меня. – Я чувствую, что здесь что-то не так, – сказала Варвара Николаевна встревоженно. – Я ведь никогда его не любила, – откровенничала она. – Меня силой за него отдали. Я при этом ничего кроме ужаса и не испытывала! Словно знала заранее… «Интересно, о чем»? – невольно пронеслось в моей голове. – Полноте, успокойтесь! – я налил ей стакан воды, и она отпила из него меленькими глотками. – Если бы это было так просто, – всхлипывала Варенька и совсем невпопад добавила: – Я страх как привидений боюсь. – Каких еще привидений? – живо насторожился я, припомнив собственную историю с призраками. – Я видела ночью, как в старой барской усадьбе зажегся свет, видела, как какая-то тень через двор из амбара пробиралась, – объяснила она. Я вспомнил, что амбар, где досужий Демьян Ермолаевич испортил мне охоту на привидений, располагался как раз неподалеку от старой барской усадьбы. – Так-так, – пробормотал я себе под нос. – Что? – не поняла Варвара Николаевна. – Это я о своем, не обращайте внимания. – А вам, сударыня, я даю честное слово дворянина разобраться в этом вопросе. – Вы обещаете? – спросила она обрадованно. Я кивнул: – Ma parole d' honneur, – на этом мы с Варварой Николаевной и расстались. Правда за этот день она успела мне оказать еще одну маленькую услугу. Я едва смог дождаться вечера, до того мне не терпелось познакомиться с призраком. Вооружившись, я отправился загонять добычу и прежде всего решил внимательнейшем образом осмотреть тот самый амбар, заинтересовавший меня больше всего. От Демьяна Ермолаевича мне удалось отделаться с великими трудностями, сославшись на усугубившееся нездоровье. Да и тут он высказал желание всю ночь продежурить у моей постели, насилу я его отговорил. Я вышел из дома, как только часы пробили полночь, и мне удалось рассмотреть с балкона, что в старой барской усадьбе в одном из окон зажегся свет. «А Варвара Николаевна-то права, оказывается»! – присвистнул я. Я старался двигаться как можно бесшумнее и все время оглядывался по сторонам, не сидит ли у меня на хвосте Демьян Ермолаевич? Но он почему-то отсутствовал на своем посту, и это показалось мне странным. Неужели и правда поверил в мою затянувшуюся хворь?! Подозрительно что-то! К своему счастью, я никого не встретил на парковой аллее, благополучно добравшись до амбара. Невольно я обратил внимание на то, что лопаты на месте уже не было. Амбар, как и прежде, оказался незапертым. Я с трудом приотворил скрипучую тяжелую дверь, которая никак не хотела мне поддаваться. Наощупь я вытащил из холщового мешка свечу, которую прихватил с собой, зажег ее и осветил заплесневелые стены ветхой, насквозь прогнившей постройки. Я огляделся по сторонам, но так и не заметил ничего подозрительного. Оставалось только руками развести, но останавливаться на полпути было не в привычке преображенца Кольцова, пусть он ныне и в отставке. Покинув амбар, я направился к другому сараю, напротив, чтобы учинить в нем такой же обыск, так как тень могла обитать и по соседству с амбаром. Этот сарай, как ни странно, также оказался открытым. «Что за чертовщина»? – подумал я, с опаской ступая за дверь, которая, не в пример первой, открылась на удивление легко и свободно. Я едва не упал, споткнувшись обо что-то железное, снова зажег потухшую свечу и понял, что чуть было не наступил на лопату, которая занимала почти что половину сарая. Кругом были разбросаны другие инструменты, а земляной пол вскопан в нескольких местах, словно тут совсем недавно велись строительные работы, или кладоискатель решил откопать здесь клад. «Ага, клад», – произнес я почти вслух с удовлетворением и решил, что самое главное – невзначай не нарваться на неприятеля. В нескольких шагах от меня валялся вскрытый дубовый бочонок, и мне пришлось констатировать, что я опоздал. Если в бочонке и хранилось когда-то золото, то его уже успели благополучно переправить в иное, куда более безопасное, место. Без труда я направил на дно бочонка мерцающий свет свечи, которая вот-вот готова была погаснуть, и обнаружил на досках следующие обозначения, очевидно, выжженные: инициалы WS и римскую цифру XX. Я рассудил, что если принять вышеназванные буквы за имена монет, то в этом бочонке, скорее всего, были монеты виртембергские и, судя по всему, на сумму около двадцати тысяч, не меньше. По крайней мере, об этом свидетельствовали цифры. Так куда же девалось содержимое? Если моя гипотеза верна, то… Я не успел додумать свою мысль до конца, потому как у самой двери мелькнуло привидение, которое я толком не успел рассмотреть. Я сжал в руке пистолет, дуло которого грело мне душу, и устремился в погоню за назойливым призраком, который стремительными шагами удалялся в сторону давно заброшенной барской усадьбы. Что-то в фигуре фантома показалось мне знакомым. Привидение скрылось в стенах полуразрушенного здания. Мне привиделось, что оно что-то тащило в своих бесплотных руках, по всей видимости, лопату. Я напрочь забыл об осторожности и бросился следом. Теперь я корил себя за то, что не удосужился рассмотреть старинную усадьбу при свете дня. В темноте мне было довольно трудно ориентироваться в незнакомом месте. Я дернул за медную ручку двери в виде косматой львиной головы, и она отворилась. Почти от самого порога начиналась крутая витая лестница, по ступеням которой я с опаской начал пробираться наверх, туда, где, по моим расчетам, и находилось таинственное освещенное окно. Как только я оказался в доме, на верхнем этаже раздался какой-то шум, и мне показалось даже, что я расслышал голоса, но несколько мгновений спустя все стихло, и заброшенная усадьба погрузилась в безмолвие. Я только не мог определить, продолжает ли гореть свет наверху. Здесь же царила непроглядная тьма, и я наощупь двигался дальше. Перила были явно обшарпанными, и я едва не поранил руку о гвоздь, который не заметил поначалу. Я колебался, не зажечь ли свечу. Но все-таки посчитал разумнее не привлекать к своей персоне особенного внимания, хотя и подозревал, что меня уже заметили. Я провел по стене ладонью. Когда-то она была обита шелком, который теперь пришел в полную негодность. Я пришел к заключению, что имение Радевича довольно долго находилось в запущенном состоянии, но внезапно его хозяин разбогател и принялся наводить порядок в родном краю, хотя до старой фамильной усадьбы его руки все еще не дошли. Накануне мне удалось подслушать разговор между работниками, что вот-вот должны подвезти строительный материал для ремонта. Только на какие средства? На государственной службе Радевич не состоял, а имение особых доходов не приносило. Я успел уже ознакомиться с бухгалтерией Демьяна Ермолаевича, так как Варенька, несмотря на риск, позволила мне на несколько минут заглянуть в его приходно-расходную книгу, когда управляющий почивал послеобеденным крепким сном. – Мне кажется, что я совершаю что-то ужасное, – сказала она тогда. – Грешу против божеских законов. – Нет, Варвара Николаевна, вы не правы, – успокоил я ее. – Вы помогаете раскрыть важное государственное преступление. Кажется, мои слова на нее подействовали, и она прониклась каким-то чувством особой значимости, что отразилось на ее спокойном умном лице. Наверху снова раздался грохот, который отвлек меня от размышлений. Я отчетливо расслышал слово «дурак» и какое-то бормотание в ответ. Вдруг что-то покатилось мне под ноги, кто-то зачертыхался, и я упал на крутые немытые ступеньки. В уме промелькнула мысль, что фантом обронил ворованный бочонок с деньгами. Послышался топот ног, а я растянулся на лестнице и, кажется, поранил колено. «Вот не было печали»! – подумал я, пытаясь встать и уцепившись обеими руками за ободранные перила. Однако встать мне не удалось, похоже, что повреждение оказалось серьезнее, чем я полагал вначале. – Кто здесь? – услышал я глухой встревоженный голос, но промолчал, сглотнув в горле огромный ком. И от чего я не действовал с большей осторожностью? Однако сетовать на свое безрассудство, как я понял, было уже поздно. Я даже не успел взяться за оружие. Человек на лестнице выстрелил из пистолета. Я успел только обратиться к Богу, прежде чем острая боль пронзила мне правое плечо, и я потерял сознание. Мне виделась рука моего наставника в кожаной белой перчатке, сжимающая острую шпагу, которую он направлял мне в грудь. Я снова присутствовал на древнем обряде своего посвящения.