Текст книги "Матросская тишина (Моя большая земля)"

Автор книги: Александр Галич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Александр Галич
Матросская тишина (Моя большая земля)
Драматическая хроника в четырех действиях.

Действие первое

Детство. Город Тульчин.

Август тысяча девятьсот двадцать девятого года. Первая пятилетка. Очереди у хлебных магазинов. Вечерами по Рыбаковой балке слоняются пьяные. Они жалобно матерятся, поют дурацкие песни и, запрокинув голову, с грустным недоверием разглядывают звездное небо. Следом за пьяными почтительными стайками ходим мы – мальчишки.

В ту пору нам было по десять – двенадцать лет. Мы не очень-то сетовали на трудную жизнь и с удивлением слушали ворчливые разговоры взрослых: о торговле, которая пришла в упадок, и о продуктах, которые невозможно достать даже на рынке. Мы, мальчишки, были патриотами, барабанщиками, мечтателями и спорщиками.

Шварцы жили в нашем дворе. Вдвоем – отец, Абрам Ильич, и Давид. Они занимали большую полуподвальную комнату. Вещи в этой комнате были расставлены самым причудливым образом. Казалось, их только что сгрузили с телеги старьевщика и еще не успели водворить на места. Прямо напротив двери висел большой портрет. На портрете была изображена старуха в черной наколке, с тонкими, иронически поджатыми губами. Старуха неодобрительно смотрела на входящих.

Вечер. Абрам Ильич Шварц, маленький человек, похожий на плешивую обезьянку, сняв пиджак, разложил перед собой на столе скучные деловые бумаги, исчерканные карандашом. Давид стоит у окна. Ему двенадцать лет. У него светлые рыжеватые вихры, вздернутый нос и чуть оттопыренные уши. Он играет на скрипке и время от времени умоляющими глазами поглядывает на круглые стенные часы. У дверей, развалившись в продранном, кресле, сидит толстый и веселый человек – кладовщик Митя Жучков.

Сухо пощелкивают костяшки на счетах. Упражнения Ауэра утомительны и тревожны, как вечерний разговор с богом. За окном равнодушный голос протяжно кричит на одной ноте: «Сереньку-у-у!..»

Шварц (бормочет).…Вчера, семнадцатого августа одна тысяча девятьсот двадцать девятого года, было отправлено в Херсон шесть вагонов и еще девять вагонов в Одессу… Так, пишем!

Давид. Раз и, два и, три и!.. Раз и, два и, три и!..

Митя. Гуревичи уже сложились… Чистый цирк, честное слово! Отчего это, Абрам Ильич, у евреев так барахла завсегда много?

Шварц (уткнувшись в бумаги). Семейные люди, очень просто!

Митя (усмехнулся, помотал головой). Нет, Я на Розу Борисовну прямо-таки удивляюсь. Это надо же – с малыми дитями, с больным мужем – и на такое отчаянное дело подняться! Прямо не старуха, а Махно какая-то, честное слово!

Давид (опустил скрипку). Папа, уже без четверти девять.

Шварц. Ну и что?

Давид. Я устал.

Шварц. Устал?! (Покосился на Митю.) Он устал – как вам это понравится. Митя?! Между прочим, целый божий день я стою больными ногами на холодном цементном полу. И целый божий день мне морочат голову. И на вечер я еще беру работу домой… Так почему же я никому не жалуюсь, что я устал? Что?

Давид. Не знаю.

Шварц (подумав). Сыграй Венявского и можешь отправляться на двор. (Усмехнулся.) Ему, видите ли, Митя, с отцом скучно! Ему нужны его голь, шмоль и компания… Сыграй Венявского, ну!

Давид. Хорошо.

Давид снова поднимает скрипку.

Печальная и церемонная музыка Венявского. Абрам Ильич слушает, чуть наклонив набок голову и почесывая в затылке карандашом.

Шварц (шепотом, с торжеством). А, Митя?!

Митя (развел руками). Талант!

Шварц. А теперь еще разок упражнения Ауэра.

Давид. Папа!..

Шварц (неумолимо). Упражнения Ауэра, и тогда пойдешь!

Молчание. Давид в ожесточении принимается за очередное упражнение. Шварц уткнулся в бумаги. Равнодушно кричит женщина: «Сереньку-у-у!..»

Митя (словоохотливо). Уезжают, значит, от нас Гуревичи. В Москву едут, к братцу. Братец ихний, Сема, агентом работает – жуликов ловит… Слышите, Абрам Ильич, чего говорю? Сема Гуревич, говорю, жуликов ловит! Мелкоту небось, вроде нас с вами, Абрам Ильич, верно?

Шварц (зашипел). Откройте дверь! Откройте дверь, чтобы слышал весь двор, сумасшедший!

Митя (счастливо захохотал). От нас Москва далеко, Абрам Ильич, нас не поймают!

Давид. Раз и, два и, три и!.. Раз и, два и, три и!..

Шварц. И еще десять вагонов в Николаев. Всего это будет двадцать пять вагонов… Так, пишем!

Митя (вздохнул). Да-а, поехал бы я в Москву. Поехал бы – и знаете, Абрам Ильич, чего первым бы делом сделал? В магазин бы пошел, честное слово! Купил бы себе булку французскую, франзоль! Я ее, сволочь такую, сперва бы маслом намазал, а потом… А потом я бы – ах ты, братцы мои, – потом я съел бы ту булку! Всю!

Давид. Папа, уже девять часов.

Шварц. Меня интересует – ты играешь на скрипке или ты смотришь на часы?

Митя (добродушно). Да ладно, Абрам Ильич, отпустите вы его, пускай человек побегает…

Шварц (со смешком). Вот как? Вы меня извините, Митя, я вас очень уважаю как хорошего кладовщика, и всякое такое… Но если я не ошибаюсь – я имею в виду музыку, – так профессор Столярский это не ваша фамилия?!

Митя (неожиданно обиделся). Моя фамилия Жучков, это все знают! А что я цельную кучу братьев своими руками поднял – это тоже все знают!

Шварц (высокомерно). Ну, и кем же они стали, ваши братья, позвольте спросить? Они закончили консерваторию? Они адвокаты? Врачи? (Снова усмехнулся.) Каждому свое, Митя! Давайте лучше займемся делами…

Mитя (показал глазами на Давида). Давайте, только…

Шварц. А-а, да-да! Давид, можешь отправляться во двор.

Давид. Хорошо. (Аккуратно укладывает скрипку в футляр. Ставит футляр на полку.)

Шварц. Упадет. Поставь глубже.

Давид. Хорошо… Теперь я могу идти?

Шварц. Иди, сынок.

Давид уходит.

Митя (поглядел вслед). Замучили вы паренька, Абрам Ильич!

Шварц (резко). Митя, это не ваше дело! (Помолчав). Знаете, о чем я мечтаю? Когда-нибудь я получу отпуск и премию. И тогда я возьму Давида и поеду с ним к морю. В Крым. Мы будем жить как цари, в белом дворце, и по утрам горничная в крахмальном фартуке прямо в постель будет приносить нам яичницу с колбасой из четырех яиц и кофе с крендельками… Что?

Mитя. Чудак вы, Абрам Ильич! В прошлом годе вы на Турксиб собрались, теперь в Крым…

Шварц. Да, я чудак… Займемся делом! В субботу я вам дал ящик мыла. Сто кусков, за которые я сам заплатил но три рубля. Что вы сумели с ними сделать?

Митя. Есть один человек, дает три сотни и еще тридцать бумажек. Говорит – через неделю мы и этого не получим. Вам решать, Абрам Ильич.

Шварц. Триста тридцать рублей?! Кошмар! За удовольствие заниматься коммерцией мы скоро будем, кажется, докладывать из собственного кармана! Триста тридцать рублей! Это же просто грабеж! Что?.. Ну а с вельветом?

Митя. Вельвет берут. Тут такая история…

В дверь стучат.

Шварц. Тихо!.. Кто там?

Входит человек в мохнатой шляпе, в светлом заграничном костюме. В руках трость, плащ и маленький чемодан. Это Mейер Вольф. Он высок и широкоплеч.

Вольф. Добрый вечер! Как поживаете, Абрам?

Шварц (растерянно). Простите… я не…

Вольф. Может быть, вам нужна моя визитная карточка?

Шварц (приглядываясь). Боже мой!..

Вольф. Ну же!

Шварц. Мейер!.. Мейер Вольф!

Вольф. Наконец-то! Здравствуйте, Абрам!

Шварц (в волнении). Мейер Вольф!.. Подождите! Подождите, дайте мне вас потрогать! Невероятно! Когда вы приехали?

Вольф. Минут сорок назад.

Шварц. Почему? Зачем? На какой предмет?

Вольф. Я расскажу.

Шварц. Да… Да… Только давайте сядем, а то у меня ноги дрожат.

Mитя (поднялся). Я, Абрам Ильич, другим часом зайду.

Шварц (отмахнулся). Конечно!

Mитя торопливо уходит.

Вольф. А где Давид?

Шварц. Где-нибудь бегает… Слушайте, Мейер… Нет, я все еще никак не могу поверить в то, что это действительно вы! Последняя ваша открытка была из Рош-Пина…

Вольф. Вы получили ее?

Шварц. Получил, получил. Это было год… или полгода назад, не помню.

Вольф (сел, огляделся). Ну, так как же вы тут живете?

Шварц. Какой об нас разговор?! Человек приехал из Палестины, и он еще спрашивает – как мы тут живем! Или вы не знаете Тульчина? Не знаете, как тут можно жить?!

Вольф. Знал когда-то. Но теперь, если верить газетам, многое переменилось – строительство, индустриализация…

Шварц (иронически). В Тульчине? Наша индустриализация – это паточный завод имени Розы Люксембург, бывший «Арон Сукеник и сыновья». (Засмеялся.)Ну, хорошо! Я считаю, что по случаю вашего приезда мы имеем полное право выпить рюмку-другую… Как вы?

Вольф. Не возражаю.

Шварц лезет в шкаф, достает графин с водкой, два граненых стакана, хлеб, помидоры. Кладет все это на стол, на газету, разливает водку в стаканы.

Шварц. Будем живы-здоровы! С приездом. Ешьте помидоры… Так зачем же вы вернулись, Мейер?

Вольф. Просто так.

Шварц (насмешливо). Ах, просто так? Ладно, можете не говорить, это ваша забота. (Понизив голос.) Я хочу знать одно – не политика?

Вольф. Упаси бог!

Шварц (с облегчением). Правильно! Политика – это занятие для англичан и поляков… Слушайте, Мейер, так вы действительно своими глазами видели Иерусалим, и Стену Плача, и Средиземное море?

Вольф. Да, конечно.

Шварц. Можно и сойти с ума! Сидит, разодетый как граф, и спокойно говорит: да, конечно! Ну, за Средиземное море!

Вольф. Мне довольно.

Шварц. Как хотите. А я, с вашего разрешения, повторю. Будем живы-здоровы!

Вольф. А что слышно у Гуревичей? Яша все лежит?

Шварц. Лежит. Старуха увозит его и детей в Москву! Завтра едут! Можете себе представить?..

Вольф (задумчиво). Вот как? А ведь и вы когда-то тоже собирались в Москву, Абрам!..

Шварц (он уже слегка захмелел). Собирался! Чего только я не собирался сделать! Я всю жизнь, безвыездно, живу в этом городе. И всю жизнь, сколько я себя помню, я хочу отсюда уехать. (Помотал головой.) Нет, Мейер, нет – никуда я уже теперь не уеду и ничего не увижу! Ничего, кроме пьяных мужиков на Рыбаковой балке, и моего товарного склада, и поездов – скорых, курьерских, почтовых… Всяких…

Вольф. Вы все еще ходите по вечерам на станцию?

Шварц. Случается. Иногда. Помните ту красавицу из скорого, что попросила нас сбегать за кипятком?

Вольф. Ирину?

Шварц. Да, Ирину… То есть нет, не Ирину… Это мы уже сами потом придумали, что ее звали Ириной! Впрочем, это не важно. Тогда мы еще были вполне приличными кавалерами…. Что?

Вольф. Хоть куда.

Шварц (поднимает стакан). Ну, за Ирину!

Быстро вбегает высокая крупная женщина со страдальческим и вдохновенным лицом, растрепанная, с хитрыми молодыми глазами. Это Старуха Гуревич.

Старуха Гуревич (торжественно). Еще два дня таких сборов, и меня повезут… Но только не в Москву, а на еврейское кладбище! У вас есть шпагат?

Шварц. Поищем.

Вольф. А «здравствуйте» вы не умеете говорить?

Старуха Гуревич (равнодушно). Здравствуйте.

Шварц (засмеялся). Смотрите – она не узнает! Это же Мейер Вольф.

Старуха Гуревич. Какой Мейер Вольф? (Вздрогнула, вскинула голову.) Бросьте! Мейер Вольф?.. Это вы?

Вольф. Я.

Старуха Гуревич. Оттуда?

Вольф. Да.

Старуха Гуревич. Насовсем?

Вольф. Да.

Старуха Гуревич. Крупное дело?

Вольф. Как вам сказать…

Старуха Гуревич (почти угрожающе). Ну-ну-ну!

Вольф (пожал плечами). Допустим.

Старуха Гуревич. Он хочет меня обмануть. (Усмехнулась.) Имейте в виду: мужчин я вижу насквозь. (Неожиданно всхлипнув.) А Яшенька все лежит, знаете? Лежит, не встает. Доктор Ковальчик, этот умник, говорит: везите его на грязи! Так я его спрашиваю, этого умника: зачем нам куда-то ехать и тратить деньги, когда грязь – это как раз то единственное, что мы всю жизнь имеем дома! И притом совершенно бесплатно! (Снова всхлипнула, засмеялась, двумя пальцами благоговейно ухватила Вольфа за рукав пиджака.) Костюмчик тоже оттуда? Пустяки – выделка. А про меня вы уже слышали, Мейер? Везу своих в Москву. Великий путешественник! Колумб!.. Абрам, вы мне найдете шпагат?

Шварц. Держите.

Старуха Гуревич. Спасибо… Знаете что? Приходите к нам. Через полчаса, когда мы поужинаем. Посмотрите наши железнодорожные билеты, сделаете с Яшенькой немножко лехаим на дорогу. Ну а потом вы нам, Мейер, про нее расскажете… Хорошо?

Вольф. Можно.

Старуха Гуревич. Так я за вами зайду! (Убегает. В дверях она задерживается, оборачивается, видимо, собирается что-то спросить, затем, передумав, машет рукой и исчезает).

Шварц (помолчав). Полное впечатление, что она действительно едет открывать Америку, – так она шумит.

Вольф. Да, Абрам, кстати, а как поживает ваше собрание почтовых открыток?

Шварц (гордо). Благодарю вас. Мое собрание поживает хорошо. У меня уже две с половиной тысячи штук! (С надеждой.) Может, хотите взглянуть?

Вольф. С удовольствием.

Шварц вынимает из ящика стола толстый, переплетенный в кожу альбом, осторожно кладет на колени.

Шварц (шепотом). Здесь у меня Европа… Вот объясните мне, Мейер. почему такое: когда я вижу нарисованную картинку «Лес шумит» или там «Море волнуется», так я поглядел на нее один раз, и мне довольно, клянусь вам! А вот – простая фотография, и под ней подписано: «Пляс де-ля-Конкорд», и ходят люди, и всякое такое – так на эту фотографию я могу смотреть целые сутки, и мне не скучно.

Вольф вытаскивает из кармана несколько почтовых открыток, протягивает их Абраму Ильичу.

Вольф. А такие у вас есть?

Шварц (всплеснув руками). Мейер! (Бережно разложил открытки на столе.)

Вольф. Такие есть?

Шварц. Нет, таких у меня нет… Ни одной такой нет… Вот это что?

Вольф. Берлин, Аллея Победы… Видите в углу газетный киоск? Там я купил эти открытки.

Шварц. Вы были в Берлине?

Вольф. Проездом.

Шварц (восторженно). Честное слово, Мейер… Я вам, конечно, верю, по мне все время кажется, что вы врете!

Вольф (улыбнулся). А как вам нравится Испания?

Шварц. Про Испанию я даже говорить не хочу! Сокровище, Мейер! Они же странные люди, эти испанцы. Обычно они снимают одну Альгамбру! Какую открытку ни возьми – Альгамбра, и снова Альгамбра, и нох-а-мул Альгамбра… А тут Барселона, Кордова – сокровище! (Перелистывает альбом, останавливается, вскрикивает.) Боже мой!

Вольф. Что случилось?

Шварц. Булонский лес пропал… Вот здесь он был, видите, и вот он пропал!.. Он, и Марселя тоже нет… Двух открыток Марселя…

Вольф. Может быть, вы их выронили?

Шварц (медленно). Нет, Мейер, я их не выронил! (Встает, подходит к двери, кричит.) Давид!

Вольф. Не горячитесь, Абрам!

Шварц. Хорошо, хорошо… Давид!

В дверях появляется Давид.

Шварц. Ты мой альбом брал?

Давид (замялся). Н-нет!

Шварц. Тебе кто позволил брать мой альбом?

Давид. Я не брал.

Шварц. Не брал? Значит, ты еще и врешь? Воруешь и врешь, босяк! (В ярости шагнул к Давиду, схватил его за ворот рубахи, встряхнул, ударил ладонью по лицу.) Я тебя отучу воровать и врать! Я у тебя вышибу из головы эту манеру – воровать и врать!

Давид молча, с ненавистью, смотрит на отца. Рот у него в крови.

Давид. Я не брал.

Шварц. Куда ты дел Булонский лес и Марсель?

Давид. Я не брал.

Шварц. Так, значит, это я взял? Да? Это я – вор?..

Давид. Не знаю.

Гулко хлопает дверь. Вбегает Митя.

Митя (задыхаясь). Абрам Ильич!

Шварц (медленно повернул голову, холодно спросил). Ну? В чем дело? Почему вы кричите?

Митя. Абрам Ильич, Филимонов вас требует… Ревизия!

Шварц (помолчав). Вот как? Интересно! А зачем же кричать? (Усмехнулся.) Запомните, Митя, хорошенько: когда человек честный, так ему нечего бояться. (Поднял палец.) Вы меня поняли? Идемте! Подождите меня, Мейер, Я скоро вернусь! (Берет со стола початую бутылку водки, сует ее в карман, кивает Мите, и они вдвоем быстро уходят.)

Молчание. Вольф встает.

Вольф (Давиду). У тебя – кровь… Возьми платок – вытри.

Давид. Черт проклятый!

Вольф. Это отец?

Давид (сквозь слезы). Отец, отец… Убить его надо к черту, и все!

Вольф (спокойно). Ну что ж, убить – это правильно.

Давид. Что?

Вольф. Я говорю, что это ты правильно придумал – убить. А пистолет или ножик у тебя есть?

Давид (растерянно). Нет…

Вольф. Чем же ты его убьешь? Впрочем, пожалуй, ты прав – мальчик из Тульчина может обойтись без ножика и без пистолета. Мальчик из Тульчина должен убивать папу так: нужно взять обыкновенную пустую бутылку и насыпать в нее вишневых косточек, И вот когда папа возвращается с работы домой и садится к столу ужинать, ты должен подойти к нему сзади и ударить его бутылкой…

Давид (испуганно, не отрывая взгляда от лица Вольфа). Что вы говорите?

Вольф (резко). А ты что говоришь?! Глупости болтаешь – убить, убить… Умный мальчик, а болтаешь глупости! Садись-ка, братец, лучше сюда – рядом. Вот так. Ты помнишь меня?

Давид. Да. Вы – дядя Мейер.

Вольф (кивнул). Правильно! (Помолчав.) Вот и все. Как будто я и не уезжал никуда. Все как прежде, – вечер, мы сидим с тобой рядом, и я рассказываю тебе сказку…

Темнеет. Протяжно кричит за окном женщина: «Се-реньку-у-у!..»

Давид. Опять Сережку Соколова мать ищет.

Вольф (усмехнулся). Ты знаешь, сколько лет кричит эта женщина? На моей памяти она кричит уже сорок с лишним лет! Ищет своего Сереньку, Петьку, Мишку…

Снова на пороге появляется Старуха Гуревич.

Старуха Гуревич. Я за вами. Вы готовы? А где Абрам?

Вольф. Его вызвали на склад. Он скоро придет.

Старуха Гуревич (после паузы). Вот что, Мейер, как старые друзья… Я же сразу поняла, что при Абраме вы не хотите всего говорить! Помилуй бог, я ничего не имею против него, по ведь это же всем известно, какой у него язык, когда он напьется… Вы затеваете большое дело, да?

Вольф. Нет.

Старуха Гуревич (не слушая Вольфа, задумчиво). Может быть, я делаю глупость, что еду в Москву? Так всегда – это еще говорил мой папа, – когда евреи становятся прапорщиками, так перестают отдавать честь! Мы уезжаем в Москву, а вы начинаете здесь большое дело…

Вольф. Я же вам говорю – нет!

Старуха Гуревич. Толкуйте! Что я, маленькая?! (Прищелкнула пальцами.) Ладно, пошли. Все ждут вас. К нам все-таки не каждый день приезжают гости из Палестины.

Вольф. Сейчас я приду. Еще десять минут.

Старуха Гуревич. Мы ждем. (Уходит.)

Молчание.

Вольф (негромко, без улыбки). Завтра с утра по всей Рыбаковой балке будут говорить о том, что Мейер Вольф собирается рыть нефтяные скважины, или продавать пальмы, или промывать золотой песок… Что-нибудь в этом роде.

Давид. А разве нет?

Вольф. Нет.

Давид (разочарованно). А зачем же вы приехали?

Вольф. Я приехал домой. Я просто приехал домой. Неужели это так непонятно?

Давид. А в вашей квартире Сычевы теперь живут.

Вольф (заходил по комнате). Чепуха! Найдем где жить. Не в комнате счастье. Я уехал с маленьким чемоданом и вернулся с маленьким чемоданом. И этот костюм, который на мне, – это мой единственный костюм. И никакие квитанции на получение груза не лежат у меня в кармане! (Остановился.) Когда я был таким, как ты, Давид, мой отец торговал перчатками, сумками, пуговицами, поясами. Мы ездили с ним в Польшу, в Галицию, на Украину… Тысячи тысяч местечек. И в каждом местечке новое горе, новые заботы и старый разговор: «В будущем году, в Иерусалиме». И в каждом местечке имелся свой праведник, который на старости лет отправлялся умирать на Святую землю. «Четыре шага по Святой земле – и вы очиститесь от всех земных грехов» – так было обещано в старых книгах! И вот с той норы всю жизнь я мечтал накопить денег и поехать туда – в Иерусалим…

Давид. Так оно и вышло…

Вольф (покачал головой). Нет, милый, совсем не так. Оказалось, что Стена Плача – это просто грязная старая стена. И что приехал я не на родину, а в чужую страну, где можно только плакать и умирать. И что люди там – чужие мне люди! Что мне Сион и что Сиону переплетчик Вольф из русского города Тульчина?! Ты понимаешь меня?

Давид. Не очень.

Вольф (улыбнулся). Ну и хорошо. Тебе и не нужно этого понимать! (Вздохнул.) Да-а, а небо там действительно очень синее. И песок очень желтый. И по вечерам все плачут и молятся. А я, видишь ли, привык, чтобы в тот час, перед сном, когда я кончил работу, вымыл руки и сел у окна, я привык слышать, как женщина зовет своего Сереньку, а мальчишки играют в казаки-разбойники, а где-нибудь идут девушки и поют песню… И вот тогда снова я взял в руки свой чемодан…

Бьют часы.

Давид. Половина десятого.

Вольф. Ладно, я пойду. Скажешь папе, что я у Гуревичей.

Давид. Да.

Вольф. Будь умником, Давид.

Давид. Да.

Вольф встал, пошел к двери, обернулся. Говорит медленно, с растерянной и странной улыбкой.

Вольф. Самое нелепое… Вот – я вернулся домой… Прошло каких-нибудь полтора часа, и мне уже начинает казаться, что, может быть, я снова ошибся, а? Может быть, я был совсем не в том Иерусалиме и видел не ту Стену Плача?! (Махнул рукой.) Ну да, впрочем, этого ты уж и вовсе не поймешь! Спокойной ночи, Давид! (Уходит.)

Тишина. Давид отломил ломоть хлеба, густо посыпал солью. Уселся на стол, жует. В окне появляются две головы – темная и светлая, две смеющиеся рожицы. Это – Танька и Хана.

Танька. Маугли, братец! Доброй охоты! Мы одной крови: ты и я!

Хана. Додька!

Танька. Месяц скрылся за тучи… Доброй охоты, братец! Мы одной крови: ты и я!

Давид (грубо). Чего надо?

Танька. Играть выйдешь?

Давид. Нет.

Танька. Почему?

Давид. Потому что… Одним словом, это мое дело – почему!

Танька. Что ешь?

Давид. Хлеб.

Танька. С чем? С вареньем?

Давид. Нет. Просто хлеб с солью.

Танька. Тю! А у нас сегодня мать пироги с капустой пекла. Я вот такущих четыре куска съела!

Давид. Я не люблю пирогов с капустой.

Танька (иронически). Черный хлеб вкуснее?

Давид. Да.

Танька. Нарочно говоришь? Ты пойдешь с нами в Маугли играть?

Давид. Нет, не пойду.

Танька. А в Буденного?

Давид. И в Буденного не пойду!

Танька (наконец обиделась). Ну и не надо, подумаешь. Мы Вовку Павлова позовем. Он и как тигр Шерхан умеет рычать, и лает, и все!

Давид. Вот и валяй. Зови Вовку Павлова.

Танька. И позову!

Давид. Зови, зови.

Танька (чуть не плача). И позову! (Исчезает.)

Давид. Танька!

Хана. Она убежала уже.

Давид (после паузы). Ну и пусть!

Xана. А я к тебе прощаться пришла. Мы ведь завтра рано уедем – ты еще спать будешь.

Давид. Вы – почтовым, восемьдесят третьим?

Хана. Да.

Давид. Плохой поезд! Что ж, до свиданья, Хана.

Хана (протянула нараспев). До сви-данья! Ты так говоришь, как будто мы через неделю опять встретимся. А мы, может, и не встретимся никогда больше.

Давид. Встретимся. Я тоже в Москву приеду – учиться. В консерваторию. Кончу школу и приеду.

Хана. Правда?! (Задумчиво улыбнулась.) Ты приедешь, а я тебя встречу… Ты мне письмо пришли, ладно? И я тебя встречу. Запиши мой адрес.

Давид. Говори, я запомню.

Хана (торжественно). Москва, Матросская тишина, дом десять, квартира пять. Гуревичу, для Ханы. Повтори.

Давид. Москва, Матросская тишина… Погоди, а что такое – Матросская тишина?

Xана. Не знаю. Улица, наверное.

Давид (повторил, с интересом прислушиваясь к звучанию слов). Матросская тишина! Здорово! Ведь вот – не назовут у нас так… Только это, конечно, не улица. Это гавань, понимаешь? Кладбище кораблей. Там стоят всякие шхуны, парусники.

Xана. В Москве же нет моря.

Давид. Ну – река. Это все равно, чудачка. И там, понимаешь, стоят всякие шхуны, парусники, а на берегу, в маленьких домиках, живут старые моряки. Такие моряки, которые уже не плавают, а только вспоминают…

Слышен голос Старухи Гуревич: «Хана-а-а!»

Хана. Мне пора. Мама зовет… Давид, ты скоро приедешь?

Давид. Не знаю.

Хана. Слушай, ты подари мне на память чего-нибудь, ладно?

Давид. У меня нет ничего! (Подумав.) Вот, возьми, что ли. (Протягивает Xане в окно листок бумаги.)

Хана смотрит, хмурится, затем решительным жестом возвращает листок обратно.

Xана. Не надо мне!

Давид. Ты что?

Xана (взволнованно). Танька не уезжает, а ты ей целых три открытки подарил! А я уезжаю, так ты мне какую-то картинку вырезанную даешь!

Давид. Зато на ней корабль нарисован. Я эту картинку над своим столом повесить хотел.

Голос Старухи Гуревич: «Хана-а-а!»

Xана. Бегу. До свидания.

Давид. До свидания, Хана!

Xана. Адрес не позабудь.

Давид. Да, да.

Хана. Пиши непременно.

Давид. Ладно.

Хана. До свидания, Давид!

Давид. До свидания, Хана!

Хана убегает. Давид одни. Он садится в кресло, вытирает рот платком. Тикают часы. Прогрохотал поезд. Стало совсем темно. Где-то далеко, на другом дворе, захрипела шарманка:

 
И мой всегда, и мои везде,
И мой сурок со мною…
 

Шарманка захлебнулась и умолкла. Внезапно с грохотом открывается дверь. На пороге появляется маленькая, нелепая, растерзанная фигура Шварца.

Шварц (еле ворочает языком). Додик!

Давид (не двигаясь). Явился!

Шварц. Почему здесь так темно, а?

Давид. Я лампу зажгу.

Шварц. Он, не надо!.. Я лягу спать… Я сейчас лягу спать… Ты раздеться мне помоги…

Давид. Еще чего!

Шварц (пытаясь быть строгим). Давид!

Давид. Что?.. Испугал один такой! Проспишься, все равно ни черта помнить не будешь!..

Шварц. Раздеться мне помоги…

Давид. Сам разденешься.

Шварц. Ботинки… Ботинки с меня сними… Додик…

Давид. Я свет зажгу.

Шварц. Не надо.

Давид. А я говорю – надо! (Подходит к столу. Возится с настольной лампой.)

Шварц уселся на пол.

Шварц. Ботинки с меня сними…

Давид. Успеется… (Зажег наконец лампу. Поставил ее на пол рядом со Шварцем.)

Шварц (испуганно). Ты что это, а?.. Ты чего? Ты спалить меня хочешь?..

Давид. Нужен ты мне!

Шварц (его совсем развезло). Ты погоди… А ты – кто?.. Я извиняюсь, а вы кто?.. Вы по какому праву?..

Давид. Да помолчи ты, честное слово.

Шварц неожиданно привстал на колени и заплакал.

Шварц. Ваше благородие, не погубите! Не для себя… Клянусь вам, не для себя!.. Не погубите, ваше благородие!

Давид подошел к бочке у двери. Зачерпнул ковшом воды, выплеснул на Шварца. Шварц ткнулся ничком в пол, забормотал что-то невнятное. Молчание.

Давид. Ну?

Шварц (почти трезво). Додик, помоги мне раздеться.

Давид поднял Шварца, усадил в кресло. Перенес лампу на стол.

Шварц. А что с лицом у тебя? Почему губа распухла?

Давид. Ты не помнишь?

Шварц. Нет… Это – я?

Давид. Ты!

Шварц (вскрикнул). Нет!

Давид. Да.

Шварц (горестно). Додик, милый!.. Ну, ударь теперь ты меня!.. Ну, хочешь – ударь теперь ты меня!

Давид. Папа!

Шварц порывисто обнял Давида, зашептал.

Шварц. Ничего, Додик! Ничего, мальчик! Ты не сердись на меня… Ничего… Мы с тобой вдвоем… Только мы вдвоем… Больше нет у нас никого! Я ведь знаю – и что жуликом меня называют, и мучителем, и… А-а, да пусть их! Верно? Пусть! Я же целый день как белка в колесе верчусь на своем товарном складе – вешаю гвозди и отпускаю гвозди, принимаю мыло и отпускаю мыло, и выписываю накладные, и ругаюсь с поставщиками… Но в голове у меня не мыло, и не гвозди, и не поставщики! Я выписываю накладные и думаю… Знаешь, о чем? (Взмахнул руками.) Большой, большой зал… Горит свет, и сидят всякие красивые женщины и мужчины, и смотрят на сцену… И вот объявляют – Давид Шварц – и ты выходишь и начинаешь играть! Ты играешь им мазурку Венявского, и еще, и еще, и еще… И они все хлопают и кричат: браво, Давид Шварц, – и посылают тебе цветы и просят, чтобы ты играл снова, опять и опять! И вот тогда ты вспомнишь про меня! Тогда ты непременно вспомнишь про меня! И ты скажешь этим людям – это мой папа сделал из меня то, что я есть! Мой папа из маленького города Тульчина! Он был пьяница и жулик, мой папа, но он хотел, чтобы кровь его, чтобы сын его – узнал, с чем кушают счастье! Сегодня они устроили ревизию! Ха, чудаки!.. Нате – ищите!..

Загудел поезд.

А тебя я сделаю человеком… Понял? Чего бы это ни стоило, но я тебя заставлю быть человеком!..

Гудит поезд.

Вот этого я слышать не могу – поезда, поезда… Уезжают, приезжают… Не могу этого слышать!

Гудит поезд.

Да что он, взбесился, что ли? (Шварц встает. В руках у него керосиновая лампа. Он стоит на середине комнаты, маленький, страшный, взъерошенный, покачиваясь и угрожающе глядя в окно).

Гудит поезд.

Давид. Папа!

Гудит поезд.

Шварц (в окно, смешным, тонким голосом). Замолчи!.. Замолчи!.. Немедленно замолчи!..

Равнодушно кричит женщина: «Сереньку-у-у!» Гудит поезд.

Занавес.