Текст книги "Золотой запас"

Автор книги: Александр Анучкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

#22

Слово ваше да будет всегда с благодатию, приправлено солью.

Кол. 4:6

#23

Директору ФСБ России

Совершенно секретно

Экземпляр единственный

Довожу до Вашего сведения, что на подведомственной мне территории действует организованное преступное сообщество, организовавшее и наладившее систематические хищения драгоценных металлов с предприятия СФ-14. Хищения осуществляются систематически, до настоящего момента. В какой момент схема была налажена – в настоящее время установить не представляется возможным. Масштабы хищения устанавливаются. Участники ОПС устанавливаются.

По сообщению агента «Секретарь», дело должен был принять к производству следователь областной прокуратуры Фридман, однако, по непонятным причинам, это сделано не было. Единственный задержанный в рамках предварительного расследования покончил с собой в камере изолятора временного содержания. Вскрытие не проводилось, труп кремирован.

Прошу Вашей санкции на проведение специальных мероприятий, а также на неофициальную беседу с Фридманом. Жду дальнейших указаний.

Начальник УФСБ России по Рязанской области.

#24
Москва, Лубянка, главное здание ФСБ России
14 июня 2008 года

Сергей Баринов дописывал рапорт, когда на столе заорал внутренний телефон. Майор с ненавистью посмотрел на белый пластиковый аппарат без диска и выругался вслух. Вечер уже. Планы были. Все летит псу под хвост, все. За годы службы Сергей Матвеевич безошибочно научился чувствовать неприятности, особенно те, что исходили от высокого начальства. Какое-то шестое чувство всякий раз подсказывало ему – просто так звонит «вертушка» или стоит ждать беды. В этот раз предчувствие уверяло – все очень, очень плохо.

Баринов взял трубку, выслушал несколько отрывистых фраз, односложно ответил. Поправив галстук, одернув мятый пиджак, вышел из кабинета и запер дверь. Бесшумный лифт поднял на три этажа выше. Истертые ковровые дорожки гасили звук шагов.

У железной двери, перегораживающей коридор, майор нажал кнопку звонка. Лязгнул засов. Тетка в форме с погонами старшего прапорщика придирчиво разглядывала удостоверение целую минуту, сличала потускневшую фотокарточку с оригиналом, близоруко щурясь. Убедившись, что перед ней все же не враг и не шпион, тетка взяла телефон и что-то пролаяла. На другом конце провода раздался аналогичный звук. Опустив трубку, прапорщица глазами показала – иди.

Баринов прошел еще два таких же кордона, прежде чем попал в кабинет, о существовании которого предпочитал никогда не думать. Не те чины, не то положение. Сюда вызывают только в двух случаях – или для того, чтобы вручить Героя, или для того, чтобы отдать какое-нибудь отвратительнейшее распоряжение. Сломать жизнь, проще говоря. Героя сегодня ждать не приходилось.

Директор говорил долго. Минут пятнадцать. Сергей Матвеевич еще никогда не слышал, чтобы первое лицо так много времени уделяло какому-то оперативнику, пусть и по особо важным делам, пусть и заслуженному. Но – простому оперу. Сергей Матвеевич еще никогда не видел, чтобы директор, разговаривая с кем-то из сотрудников, отводил глаза в сторону.

Баринов вышел из кабинета, почти бегом бросился в сортир. Рывком распахнул окно, начал расстегивать верхнюю пуговицу на рубашке, которая всегда болталась на его тощей шее, а сейчас – удавом душила, аж глаза на лоб лезли. Оторвал пуговицу. Ослабил галстук. Нашарил сигареты и зажигалку, долго прикуривал.

Все очень плохо – стучало в голове. Все гораздо хуже, чем я думал. Все очень-очень плохо.

Баринов вернулся в кабинет, быстро собрался, сбросив в портфель все бумаги со стола. Отпер сейф, достал табельное. Проверил, снял с предохранителя, сунул за пояс. С тоской оглядел унылый, но такой неожиданно родной кабинет.

– Ох…ть, – сказал Баринов вслух, обращаясь то ли к «вертушке», то ли к вырезанному из доски Железному Феликсу. – Ох…ть, – повторил он, глядя в окно. – Я вот ведь и не знаю, что тебе теперь делать, парень.

#25

Начальнику УФСБ России по Рязанской области

Совершенно секретно

Экземпляр единственный

Доложите о результатах дальнейшей проверки по факту, изложенному в Вашем последнем рапорте. Немедленно сообщите о лицах, осведомленных о ходе проверки – прямо или косвенно. Требую не допустить дальнейшего распространения информации по факту.

Любой ценой остановите действия, изложенные в Вашем рапорте. Установите круглосуточный контроль за следователем областной прокуратуры Фридманом, в контакт с ним входить категорически запрещаю.

Ждите дальнейших указаний.

Директор ФСБ России

#26
Москва, явочная квартира московского управления ФСБ России
8 мая 2008 года

Ночь кажется бесконечной. Человек в несвежей постели ворочается с боку на бок, чешется, сучит ногами под одеялом. Человеку неспокойно. Он уже в сотый раз думает о бутылке на кухне, но потом уверяет сам себя, мол, нет. Не пойду. Я не алкоголик.

Он не алкоголик, нет.

Просто какие-то невиданные тени ходят сегодня по стенам и потолку. Просто совсем не идет сон, а перед открытыми – вытаращенными – в темноту глазами все встают и встают какие-то бредовые картины. Чертова выставка современного искусства. Вернисаж больного сознания.

В этих картинах так много правдоподобия, но человек знает – этого не было и не будет. Он убедил себя в этом. Не было и не будет.

Черт побери. Как же хочется виски.

Как же.

Как же!

Он хлопает ладонью по тумбочке, находит мобильный телефон, открывает его и подслеповато смотрит в экран. Бл…ь. 5.42. Дурацкое время. Уже нет смысла уговаривать мозг успокоиться и дать возможность уснуть. И вставать рано. И идти некуда.

Он отбрасывает телефон в сторону, стремительно переворачивается в постели, со всей силы бросается вниз, зарываясь лицом в мокрую от пота подушку. Видения не уходят, не отпускают. Но от резкого удара меняют цвет. Картинка становится почти негативной, только с преобладанием красного. Жесткого насыщенного красного. Красного, цвета артериальной (или венозной? Черт, какая разница?) крови. Красные тени мечутся по подушке. Красные контуры меняются с невероятной скоростью. Движение красного отдается в голове тупой болью.

Спасибо, Господи, бормочет человек, что у меня нет пистолета. Хотя – еще пара таких ночей, и я обойдусь кусачками для ногтей. Не просто так ведь их запретили брать с собой в самолет.

Красные тени немного успокаиваются.

Видимо, им нравится ход мысли человека.

Человек трется лицом о подушку. Отвратительный звук – скребет о ткань щетина – возвращает его к реальности.

Под окном надрывно орет автомобильная сигнализация.

Над городом, в котором у него вообще никого нет – даже себя самого нет, – встает подобие солнца.

Город знает, что человек его ненавидит.

Город охотно отвечает взаимностью.

Человек снова засыпает, проваливается в прошлое. Сначала ему снится расстройство желудка. Потом – пальцы, быстро бегающие по авидовской клавиатуре, где вместо букв – специальные символы. «Яблочко + z» – отменить. Отменить всю жизнь. «Яблочко + с» – скопировать. Скопировать удачно получившийся кусок из начала секвенции и перенести вперед, в конец, в present day, нажать «Яблочко + v» – вставить туда, куда нужно. Куда хочется. Жизнь мелькает разноцветными кубиками. Иногда жизнь требует остановиться – мощности процессора не хватает, чтобы считать эффекты в реальном времени.

Ему снится, как дочка залезает по лестнице на разноцветную горку и с криком, с визгом летит вниз по изогнутой трубе. Он видит ее счастливое лицо, видит растрепанные волосы и чувствует слегка влажные ладошки.

Потом мама. Мама. Я так и не смог приехать к тебе на похороны, а потом решил – лучше и не поеду. Не хочу, никогда не хочу больше приезжать в этот городок на краю географии. Прости, мама. Когда ты умирала, я, раненный в ногу, въезжал на «броне» в Бамут – оператор испугался, напился с вечера, и я тогда впервые взял в руки Betacam, оказалось – не так сложно. Ты умирала, а я снимал штурм Бамута, который продал потом на все каналы мира, разве что Jetix не возбудился – там больше не было камер. А если б они даже и были, то никто другой не посмел бы, не решился бы снимать, как расстреливают у стены дома раненых бородатых уродов хорошие парни в черных масках, как хирург с белыми губами в наспех поставленной палатке отрезает измусоленную миной левую ногу двадцатилетнему пареньку—а анестезии нет, и командир, крепко зажав его голову под мышкой, вливает ему в глотку мерзкую, пахнущую ацетоном водку «Балтика».

Ты умирала, мама, а над Бамутом поднималась отвратительная вонь – смесь пороховой гари, горящей плоти и простого, чистого огня. Ты знаешь, мама, как пахнет чистый огонь – когда горят дома, которым уже сто лет или больше?

Ты умирала, мама, а я сидел в чужом, уцелевшем доме – там еще тлели угли в камине, а все остальное было целым – и жир от только что зарезанного и изжаренного барашка тек по моей белой жилетке с двумя десятками карманов, тек по моим камуфляжным штанам и капал на грязный бинт; кровь давно уже запеклась. И запах жареного барашка, моей крови, пороховой гари – все это смешивалось в один дикий букет, пьянящий, кружащий голову, сводящий с ума.

Тебя хоронили, мама, когда взвод покидал Бамут, и командир подарил мне «стечкина» с перламутровой рукояткой – фетиш какого-то мелкого полевого командира, убитого в недавнем бою. «Стечкин», казалось, тоже был еще теплым и хранил память о ладони старого хозяина. Там были какие-то красивые узоры, как любят горцы, я уже не помню точно – какие, и он лежал в руке так ровно и спокойно, что казалось, был сделан специально для меня. Я подумал тогда: «Какая глупость! Я – самый мирный, самый тихий на земле человек, держу в руках этот страх Господень, и мне – мне – все это нравится!»

И потом – мне было дико и страшно – я закапывал его где-то на ночной трассе, по пути из Моздока в Пятигорск.

Ты ведь не сердишься, мама? Я был хорошим сыном и очень любил тебя. Хотя, конечно, ты не могла знать этого наверняка.

Знаешь, мама, я ведь все время врал – и не только тебе. Знаешь, я ведь строил такую идеальную жизнь, я так хотел, чтобы ты была рада. Я любил, честное же слово, я так любил свою маленькую жену с большими глазами, но я ведь, мама, просто уговорил себя, тогда, когда-то, в прошлой жизни. Я ведь, мама, могу по любому поводу уговорить себя. Если очень постараться, то сам себе поверю, будто Наполеон или писатель Бунин. Или литератор Татьяна Толстая. Мне просто было нужно это, нужно, мама, ты прости мне сейчас мою истерику. Я – раковина без моря и без моллюска. Когда он (чертов моллюск) жил во мне, а море шумело рядом, а потом он (гребаный моллюск) взял, да и сдох, а море – в силу процесса, который, как я помню, назывался геосенкнинкталь, – отступило и высохло. И теперь во мне – только запах от моллюска и шум от моря, да и то если плотно прижать к уху и старательно вслушиваться. Такие дела, мама. Я плохой, пустой, ретранслятор чужого шума. Но люблю тебя, так что – прости мне многое. И в настоящем, и в будущем. Во веки веков, хорошо?

Человек вскакивает и трясет головой. Господи помилуй. Ну что за х…ня? Руки шарят по груди в поисках сердца. Все на месте. Два соска, жесткие волосы, подернутые редкой сединой. Неровная на ощупь косая полоса через живот. Какая, к черту, мама? Что там стучит у меня внутри? Или уже не стучит?

#27
Москва, съемная квартира в спальном районе на Востоке
16 марта 2009 года, 23.00

Под несколькими слоями упаковочной бумаги обнаружился дешевенький китайский цифровой диктофон. Просто диктофон. Записок, каких-либо пояснений или указаний не было.

Он внимательно рассмотрел пластмассовый корпус, зачем-то ковырнул его ногтем в нескольких местах. Ничего не изменилось. Осторожно – как бомбу – положив диктофон на стол, он вернулся к плите. Бросил в закипевшую воду специи. Разорвал пакетик. С каменным грохотом, разбрызгивая во все стороны кипяток, пельмени рухнули в кастрюлю. Вода стала мутной, молочно-белой. Помешав в кастрюльке деревянной ложкой, он убавил огонь, накрыт крышкой и вернулся к столу.

Взял в руки диктофон.

Осмотрел его со всех сторон еще раз и нажал кнопку.

В первые секунды ничего не произошло. Потом раздался какой-то скрип и стук. Потом кто-то в диктофоне закашлял. Потом раздался голос:

Привет, парень. Узнал? Впрочем, давай к делу. Если ты это слушаешь, значит, я уже мертв, а ты еще нет. Это радует. Ну… условненъко. Тебе даже не потребуется набираться терпения, все, что я тебе скажу, займет минут двадцать—тридцать. Максимум. Потом можешь выключать, дальше – там три с половиной часа деталей. Слушай внимательно, запоминай, никаких пометок не делай. Потом, когда тебя спросят, откуда ты все это узнал, – вали на меня. Проверить нельзя. Я оставлю много следов, нарочитых следов. Сейчас их просто опишут, потом, когда появится твой рассказ, о них вспомнят и все поймут. Мозаика сложится, что и требуется.

Выводы, которые я сделал, могут показаться тебе глупыми. Но ты слушай. Слушай, запоминай, ладненько? И еще. Я, может быть, последний человек, желающий тебе добра. И не спрашивай, почему.

Итак. Для начала. Кто взорвал твой дом…

Он бросился к столу, схватил диктофон и успел нажать кнопку прежде, чем мертвый Баринов продолжил. С грохотом упала крышка от кастрюли, бурлящая пельменная вода хлынула на плиту, заливая синие языки пламени. Волна унесла лавровый лист.

Он стоял в центре кухни. С деревянной ложкой в одной руке, с китайским диктофоном в другой.

Самообладание покинуло его. Дергалось веко, со лба тек пот.

Мертвый Баринов собирался сказать страшные вещи, и надо было решить – готов ли он услышать откровения покойника. В том, что комитетчик погиб, сомнений не было. В том, что он желает ему только добра, – тоже. Тогда – годы, столетия, эпохи назад, он позвонил по телефону, срывающимся голосом отдавал какие-то дикие, нелепые команды. Он выполнил все приказы Баринова, выполнил и не жалел об этом до сих пор. Только благодаря этому слепому подчинению он и был сегодня жив, сохранил рассудок и даже зарабатывал сейчас приличные деньги, выполняя странные заказы странных людей. Все, кто приходил в его офис, говорили один и тот же «пароль»: «Я от Баринова».

Когда-то давно, совсем уже в прошлой жизни, он был успешным журналистом и всегда мог ответить на вопрос – «кто ты?». Сегодня – все настолько сложнее… Кто он? Частный детектив? Бандитский аналитик? Чем он занимается? Да решительно всем. Он звонит по телефону, оставленному Бариновым, задает вопросы и получает ответы. Он знает номера счетов и адреса разных фирм и фирмочек. Он знает имена каких-то мутных людей, которые появляются по первому требованию и выполняют любую почти законную работу, за которую он может заплатить наличными. Теперь он много-много всего знает. Зачем ему эти знания? Чтобы болела голова? Да, точно. Мертвец использует его в каких-то своих играх, он до сих пор выполняет его не совсем понятную волю, не совсем ясный приказ. Как это страшно и глупо – оказаться маленьким и совершенно лишним винтиком в огромной враждебной машине, которая и без того прекрасно отлажена, и без того работает лучше любых швейцарских часов, не дает сбоя. И его эта машина перемелет – в мелкую труху, в пыль, даже следа не останется. Но он все же выполнит свое глупое предназначение. Уже сейчас понятно – надо будет что-то сломать. Грустно, черт.

Чертов мертвый майор даже с того света умудрялся следить за своим подопечным, оберегать его, наставлять на путь истинный. «Вот это школа. Сейчас таких в органах уже не осталось», – машинально подумал он.

Нужно было принять решение – стоит ли слушать послание с того света. И еще нужно было закрыть газ. В воздухе уже отчетливо различался сладковатый пьянящий запах. Вместе с запахом распространялась и мысль – а может быть, не выключать?

#28
Москва, недалеко от Лубянки
1 июля 2008 года

Когда Сереже Баринову было девятнадцать, он познакомился с удивительной девушкой. Студенткой-медичкой. Все в их отношениях было хорошо и правильно, все шло к неминуемой свадьбе, до знакомства родителей оставались считаные дни. Идиллия рухнула в один миг. Сережа пришел к своей невесте (а он уже называл ее именно так) в общежитие без предупреждения. Просто шел мимо, просто был свободный день, просто как-то вдруг резко и невероятно – до боли – захотелось увидеть свою такую родную, такую прекрасную Катю.

Баринов легко взлетел по лестнице, толкнул нужную дверь и… а дальше мир поплыл у него перед глазами.

Он много лет пытался потом выбросить из памяти эту картину, запрещал себе думать и вспоминать о Кате, у него получилось. И вот сейчас, спустя годы, это видение вернулось.

Майор Баринов, крепкий мужчина с легкой сединой на висках, лежал на асфальте посреди проезжей части в ста метрах от своей холостяцкой квартиры. У майора болела грудь, он уже не чувствовал рук и ног. Чувствовал только, что на груди одежда стала невероятно теплой и мокрой, а там, под одеждой, где-то внутри, бьется сердце, норовя выскочить из развороченной груди, прорваться сквозь сломанные ребра. Майора Баринова снес огромный грузовик. Откуда он появился, никто не знал. Он просто вылетел из-за поворота, резко увеличил скорость, ударил шедшего на зеленый свет мужчину и скрылся в считаные секунды. Сейчас Баринов пытался увидеть небо, но неба не было. Он видел лишь лица незнакомых людей, стоящих вокруг него, жадно впитывающих зрелище последних секунд жизни майора, лежащего спиной на асфальте.

Баринов закрыт глаза и опять оказался в комнате своей Кати. Когда это было? Почти тридцать лет назад. Или, может быть, двадцать девять?

Катя лежала на полу, на животе, голая. Лицом к двери. Перед ней, раскрытый на середине, огромный судебно-медицинский справочник с цветными иллюстрациями. На ней – чуть сзади, сверху, – абсолютно голый посторонний мужчина. Чудовищно волосатая спина.

Сережа тогда потерял контроль над собой. Он потерял самого себя. Он схватил этот чертов атлас и принялся бить им любимую нежную свою Катю и жуткого волосатого мужика. Он бил их тяжелой книгой до тех пор, пока переплет не разлетелся на сотни страниц.

Он опустил глаза и увидел глупую цветную картинку – голый мужской торс с развороченной грудью. И подпись: «Неизвестный мужчина, которого сбил грузовик марки „ЗИЛ"». Когда смысл слов дошел до сознания, молодой Баринов начал хохотать. Он смеялся долго, до боли в голове, до колик в животе. Его невероятно развеселил тот факт, что на груди у неизвестного мужчины в самом деле был выбит след радиаторной решетки «ЗИЛа». Сережа все пытался разглядеть на мертвой плоти след от эмблемы автозавода, но не получилось. Обидно, черт возьми.

Дознаватель ГИБДД, работавший на месте происшествия, так и не смог ничего добиться от свидетелей. В протокол он записал: «…в результате наезда грузовой машины неустановленной марки».

#29

Ибо вот, Я творю новое небо и новую землю.

Ис. 65:17

#30
Турецкая Республика, курорт Алания
5 марта 2002 года

Носорог не просто так потратил целый год на подготовку собственной смерти. На имя Филина бьш куплен уютный пентхаус в пятнадцати минутах неспешного хода от моря, в турецком банке бьш открыт накопительный счет, на который долями, через офшоры на острове Мэн постепенно перетекали Костины деньги.

Он оформил себе вид на жительство и даже получил разрешение на работу, хотя работать, конечно, не планировал. Просто он любил, чтобы было много документов, и чтобы все – безупречны. Он достаточно быстро выучил необходимые для нормального общения бытовые словечки и фразочки, а в какой-то момент даже поймал себя на мысли, что тоскует и становится мелким мещанином, – Носорог обустраивал свою квартиру, таская в дом найденные на базаре антикварные вещички, картинки, столовые и чайные сервизы. На исходе первого года жизни после смерти Костя понял, что сходит с ума, – праздная жизнь уничтожала его, он хотел чем-то заниматься, хотел движения и дела. Но электронный почтовый ящик, с которого он отправил единственное письмо, бьш пуст. Адресат, похоже, принял его сообщение к сведению – не более. Никакой реакции.

Носорог начал даже думать, не заняться ли каким-нибудь мелким курортным бизнесом: открыть бар или мини-отель, – когда вдруг среди ночи зазвонил мобильный телефон. Он вскочил с кровати и напружинился – как хищник перед прыжком. Нервно озираясь по сторонам, Костя за долю секунды прокрутил в голове десятки вариантов. Когда он все же взял трубку, нажал кнопку приема вызова и хотел сказать «алло», стало понятно, что пропал голос. Хрипя, обливаясь потом, с трудом удерживая мобильный в трясущейся руке, он выдавил из себя какой-то хрип.

– Привет, Носорог, – услышал он спокойный и уверенный голос– Как ты там? Плесенью не покрылся еще? Бухаешь поди?

Косте потребовались все силы, чтобы ответить:

– Здравствуйте. Нет, что вы. – Он думал, что бы такое сказать еще, и решил пошутить: – Я уже пил однажды. Сами знаете, чем это кончилось…

– Ах-ха-ха! – взорвалась трубка. – Молодец, не теряешь форму. У меня дело к тебе. На миллион. Внимаешь?

– Да-да!

– Ну и отлично. У тебя машина есть? Встречай меня завтра. Я буду в два часа ночи по вашему времени, чартером из Москвы. Из машины не вылезай, паркуйся подальше, я тебя сам найду. Если что – звони. Отбой, Носорог. Тьфу, я хотел сказать – до встречи, гражданин Филин.

Костя долго смотрел на трубку, пытаясь осмыслить все услышанное. Интересно, как я ему позвоню? Ведь номер-то не определился… Впрочем, глупо было задавать подобные вопросы. За последние пятнадцать лет Носорог привык к тому, что его куратор (Косте страшно нравилось это словечко) может поставить в тупик кого угодно. Спать больше не хотелось. Носорог опасливо посмотрел в сторону бара, но немедленно прогнал все мысли об алкоголе. Глянув в зеркало, обнаружил, что лицо стало пунцовым, а руки – до сих пор трясутся. Он снова стал нужен. Он снова сможет заниматься тем, что умеет лучше многих.

– Здравствуй, жизнь после смерти, – сказал Костя сам себе. – Теперь ты мне уже начинаешь даже нравиться.