Текст книги "Штуцер «Фосса»"

Автор книги: Александр Рябцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

На другой день я прибыл в этот населенный пункт, познакомился с архивным делом по обвинению Скаудаса и установил, что около двух лет тому назад за спекуляцию, браконьерство и незаконное хранение оружия Скаудас был осужден к трем годам.

На мое счастье, место, где отбывал наказание Скаудас, находилось недалеко, и через день я был уже там.

...У стола напротив меня сидит рослый человек и нервно мнет в руках скомканную меховую шапку. Утиный приплюснутый нос, широкий рот и маленькие, тревожно бегающие глаза под низко срезанным лбом делают лицо крайне неприятным.

Прежде чем ответить на вопросы, Скаудас переспрашивает, уточняет, а затем уже говорит, но медленно, осторожно, точно идет по тонкому и скользкому льду.

Скаудас рассказывает, что было у него двухствольное ружье шестнадцатого калибра марки «Лепаж». Около четырех лет назад, зимой, охотясь на зайцев, он встретил незнакомого человека. Разговорились. Сели отдыхать, выпили, закусили. Незнакомец стал хвалиться своим ружьем, а затем предложил поменяться, но попросил за свое впридачу две тысячи рублей. Ружье незнакомца Скаудасу очень понравилось, и он согласился на обмен, но, не имея таких денег, предложил шестьсот пятьдесят рублей и свой хороший шерстяной свитер. После небольшого раздумья незнакомец согласился. Вместе с ружьем он получил и десять патронов к нарезному стволу.

Больше с этим человеком Скаудас не встречался. Каких-либо особых примет незнакомца он сообщить мне не смог, добавив лишь, что назвался тот Антонасом, а лет ему на вид было около пятидесяти.

Показания Скаудаса мною были перепроверены самым тщательным образом. Односельчане подтвердили, что он действительно имел ружье фирмы «Лепаж», а затем где-то обменял его на трехстволку. Подтвердили и то, что у него был хороший шерстяной свитер, которого со времени появления нового ружья никто уже не видел.

Уточнил я по карте и место встречи Скаудаса с неизвестным охотником. Оно было на расстоянии двенадцати-четырнадцати километров от поляны, где мы обнаружили останки человека.

Разговоры со свидетелями, новые допросы Скаудаса ничего больше не дали. Он настаивал на своем первом показании.

Разумеется, Скаудас был весьма неприглядной личностью: жил тунеядцем, занимался браконьерством и спекуляцией. Но штуцер «Фосса» не мог сам по себе служить доказательством того, что Скаудас виновен в убийстве. Его можно было подозревать, но замкнуть цепь доказательств я был не в состоянии.

Было ясно, что раскрыть преступление можно в том случае, если удастся установить личность убитого.

Кто он?

Глава пятая

ПОРТРЕТ НЕИЗВЕСТНОГО

Время шло. Я вел и заканчивал новые дела, а это дело не подвигалось ни на йоту.

В августе я был вызван в Москву для участия в совещании следственных работников. Там уже не в первый раз услышал о профессоре М. М. Герасимове и познакомился с его только что изданной книгой «Основы восстановления лица по черепу». До этого, зная лишь понаслышке о работах профессора, я полагал, что как ученый-палеонтолог по отдельным костям воссоздает вид доисторического животного, так и Герасимов лишь в общих чертах восстанавливает голову человека. Но то, что я узнал на этот раз, заставило меня искать встречи с профессором.

Мне удалось дозвониться до Герасимова и получить разрешение на посещение его лаборатории. Правда, я слышал, что лаборатория Герасимова занимается работой, не имеющей ничего общего с делами наших органов, и что она не может отвлекаться на выполнение случайных заказов. И все же я решил обратиться со своей просьбой. Надежды на то, что она будет удовлетворена, у меня почти не было. Но, вопреки моим опасениям, профессор, немного подумав, ответил очень просто:

– Хорошо. Мы выполним вашу работу. Когда сможете доставить материал?.. Через четыре дня? В таком случае к концу месяца работа будет готова.

Я просто не знал, как благодарить профессора за его любезность...

Подошел назначенный срок, и я получил от Герасимова объемистый пакет с фотоснимками и описанием.

Фотографии восстановленного лица я разложил на письменном столе и разглядываю неизвестного. Это молодой человек, почти подросток. У него высокий, слегка выпуклый лоб, немного вздернутый нос, большие удлиненные глаза, запавшие щеки и заостренный подбородок. Если он действительно похож на того, чей череп пролежал в Румбульском лесу несколько лет, его должны опознать.

Я не допускал мысли, что убитого могли привезти в лес откуда-то издалека. Скорее всего он был местным жителем, и кто-то должен его вспомнить.

Размножив фотографии, я разослал их в отделения милиции, расположенные неподалеку от Румбульского охотхозяйства. А часть снимков выслал в адрес районных охотничьих обществ и просил раздать их наиболее активным охотникам. Расчет был прост: скитаясь по тем местам и встречаясь с жителями, охотники будут показывать снимки и, может быть, натолкнутся на нужного человека.

В начале октября мне позвонил прокурор одного из районов и сообщил, что некто Амберг встретился с человеком, узнавшим на фотоснимке неизвестного.

Через два дня я уже был в районном центре.

Сойдя на площади с автобуса, сразу же направился в прокуратуру и застал там интересующих меня людей, в том числе и охотника Амберга.

Думая о встрече с Амбергом, я почему-то представлял его себе немолодым, рослым, кряжистым человеком – эдаким видавшим виды следопытом. И когда нас познакомили, я с трудом скрыл свое удивление: это оказался очень молодой паренек. На вид ему было лет восемнадцать. Сухощавый, невысокого роста, с приятным округлым лицом и веселыми голубыми глазами, он мало, а вернее ничем не походил на выдуманный мною портрет местного «Соколиного глаза».

Амберг работал на городской водокачке. После суточного дежурства он каждый раз мог двое суток отдыхать и все это время проводил на охоте или рыбалке.

Амберг рассказал, как он, скитаясь по излюбленным охотничьим местам, набрел на хутор, где жил некий Смилги. Дочь Смилги, посмотрев на показанную ей фотокарточку, заявила, что несколько лет назад она видела похожего человека на торфоразработках. Но кто он и откуда, она не знает. В заключение Амберг сказал, что в районе хутора Смилги чудесная охота, и если я вздумаю поехать туда, он с удовольствием составит мне компанию, потому что как раз собирается в отпуск. Я поблагодарил своего добровольного помощника и попросил быстрее подготовиться к отъезду.

Машиной туда не проехать. Нам снарядили удобную бричку, на которой восседал смешливый старикан, всю дорогу рассказывавший, как он был новобранцем в царской армии.

К вечеру мы добрались до хутора Смилги.

Мне не терпелось поговорить с хозяйской дочерью. Поэтому как только Зельма (так звали девушку) освободилась от домашних дел и присела к столу, я положил перед ней несколько фотоснимков. Это были разные люди примерно одного возраста. Я попросил указать того, которого она видела. Зельма сразу же взяла снимок неизвестного, и я попросил ее рассказать как можно подробнее, когда, где и при каких обстоятельствах она встречала этого человека.

Со слов Зельмы мне удалось установить следующее. Примерно четыре года назад, летом, в выходной день она ходила на соседние торфоразработки в магазин и там заметила юношу, похожего на того, который на фотокарточке. Было ему лет семнадцать или восемнадцать. С ним была молодая женщина, очень похожая на него. Примерно через месяц там же она вновь увидела этого парня и его спутницу. На этот раз с ними находилась еще одна, тоже молодая, женщина. По ее праздничному национальному наряду Зельма определила, что она из Заречья. Тут же Зельма пояснила, что заречинскими они зовут литовцев, живущих по ту сторону реки. Больше ни молодого человека, ни его спутниц она ни разу не встречала, хотя на торфоразработках бывала неоднократно. Тогда Зельма решила, что эти люди приходили с территории леспромхоза, где она ни разу не была.

Мне было непонятно, почему Зельма могла так долго помнить лицо человека, которого видела всего два раза, да и то почти мельком. Не фантазирует ли она?

Услышав этот вопрос, Зельма слегка покраснела и, теребя передник, пояснила, что у того молодого человека были большие, какие-то очень печальные глаза и длинные ресницы...

– Он вам, наверное, тогда понравился? – решился уточнить я.

– Да... Наверное, понравился... – Сделав это признание, Зельма еще больше покраснела.

Что ж, Зельме можно было поверить. Кроме того, девушка вспомнила, что молодой человек при ходьбе припадал на одну ногу. Это тоже было очень важно. Теперь я вновь держал в руках оборванную было нить.

Я узнал, что торфоразработки прекратились два года тому назад. Все рабочие разъехались, но часть их устроилась в леспромхоз, расположенный в соседнем районе, километрах в пятнадцати от хутора...

Амберг поехал со мной. На вопрос: «А как же с охотой?» он, беспечно махнув рукой, ответил: «Подождет. Успею на обратном пути». Видно было, что моя работа захватила его всерьез.

Миновали торфяники, пересекли большой лесной массив, и сразу же за ним показалась широкая пойма реки. Она служит естественной границей двух республик.

За мостом – большой двухэтажный кирпичный дом. Не прошло и десяти минут, как вокруг нас собрались почти все жители этого дома. Вынув фотоснимки, я объяснил, в чем дело, и роздал их собравшимся. Они пошли по рукам. Попали они и к молодой женщине в голубой косынке. Без всякого интереса смотрела она на один, другой, третий и передавала их дальше. Но вот она взглянула на четвертый снимок, и я увидел, как вмиг преобразилось ее лицо: над переносицей от напряжения собрались маленькие морщинки-лучики; в глазах зажегся огонек внимания и интереса.

Держа снимок перед собой, она быстро подошла к одному из окон и, постучав в него, громко позвала:

– Тетя Анна! Выйди на минутку!

Из дома вышла пожилая женщина, закутанная в темную шерстяную шаль.

– Тетя Анна! Вот посмотрите, на кого похож этот парень?

Та молча взяла фотокарточку и стала внимательно ее рассматривать.

– Правда, ведь он похож на того паренька, хроменького, что вместе с матерью и теткой Ядвигой ночевал у нас во время дождя? – напомнила женщина в косынке.

– Да. Кажется, похож, – не очень уверенно произнесла тетя Анна, возвращая карточку.

Мне рассказали, что три или четыре года тому назад этот парень вместе с семьей жил в соседнем хуторе у их знакомых – Матулевичей. Иногда он вместе с матерью и хозяйкой дома ходил через леспромхоз на соседние торфоразработки, где в то время были ближайший магазин и кино. Однажды, на обратном пути, они попали под ливень и ночевали у тети Анны. Узнал я и то, что эта семья у Матулевичей больше не живет – куда-то уехала.

Уточнив дорогу, мы тронулись в дальнейший путь. До хутора, как мы выяснили, было всего около четырех километров.

Хуторок оказался очень маленький, и дом Матулевичей мы разыскали без труда. Встретил нас сам хозяин, уже пожилой человек, хмурый на вид и очень неразговорчивый. Каждое слово из него нужно было тянуть, точно клещами. Зато его жена Ядвига, сравнительно молодая, подвижная, с миловидным румяным лицом и веселыми смешливыми глазами, говорила без умолку.

Внимательно просмотрев разложенные на столе фотокарточки, Ядвига взяла в руки снимок неизвестного и сказала, что человек на нем немного похож на их бывшего квартиранта Стасиса, который вместе с матерью Еленой и отчимом Казимиром Повилонисом жил на другой половине дома.

Протягивая мужу фотокарточку, Ядвига воскликнула:

– Николас, смотри! Верно, похож на Стасиса?

Матулевич нехотя взял карточку, повертел ее перед глазами и, возвращая, пробурчал:

– Похож, как колесо на оглоблю.

– Не обращайте на него внимания, – затараторила Ядвига. – Он соседей своих и то узнает не каждый день.

Видя, что от угрюмого Николаса многого не добьешься, я разговорился с Ядвигой. Вот что я узнал от нее о бывших квартирантах.

Оказывается, они приехали сюда весной, примерно пять лет назад, и прожили до зимы. Муж Елены и сын работали в леспромхозе, а сама она занималась домашним хозяйством. Елена очень любила своего красивого, хотя и немолодого мужа, и в то же время крепко побаивалась его. Сыну Елены Стасису тогда было лет семнадцать. Свою любовь к сыну Елена при муже старалась не показывать. Заметно было, что отношения между отчимом и пасынком более чем недружелюбные. Елена тяжело переживала это и порою даже плакала, жалуясь хозяйке, что никак не может примирить двух близких ей людей. Однажды Елена поведала ей о том, что сына придется отослать обратно в город, к тетке, так как отношения его с отчимом ухудшаются.

В самом конце года Стасис в сопровождении Казимира пешком отправился на полустанок. Елена плакала. На другой день Казимир вернулся и рассказал, что проводил Стасиса, купил ему билет и посадил в вагон. Месяца через два или три вслед за сыном уехала и Елена с мужем.

Матулевичи подтвердили то, что у Стасиса левая нога была короче правой. Выяснил и то, что у Казимира было хорошее трехствольное охотничье ружье, которое он потом променял на другое.

Глава шестая

ОПЯТЬ ПУЛЯ «ФОССА»

Была суббота. Наступал уже вечер, когда я закончил разговор с Ядвигой и ее мужем. Можно было отдохнуть до завтра.

Взяв с собой одного из местных мальчишек, мы с Амбергом отправились к ближайшему озеру постоять на вечернем перелете. Там мы пробыли до первых звезд и, довольные охотой, вернулись на хутор.

Еще в сенях мы услышали громкий разговор и веселый смех нашей хозяйки. Не успели зайти на свою половину и повесить ружья, как она вошла следом и пригласила на ужин. Мы обратили внимание на то, что Ядвига была в ярком, хорошо сшитом платье и новых туфлях: вид явно праздничный.

Войдя на половину хозяев – большую, ярко освещенную комнату, мы увидели за столом самого Матулевича, нашего возчика и незнакомого молодого человека. Позже выяснилось, что это был младший брат хозяйки. На столе стояли нехитрая деревенская закуска и два больших кувшина с домашним пивом. По раскрасневшимся лицам и громкому разговору можно было догадаться, что все уже изрядно отведали этого напитка.

Больше всего меня поразил хозяин: куда исчезла его дремучая, гнетущая молчаливость? Передо мной сидел совершенно другой человек. Веселые, широко открытые глаза и добродушная улыбка преобразили его.

Этот ужин для меня оказался не только приятным, но и очень полезным. Из разговора с хозяином я узнал одну интересную подробность: оказывается, Казимир был отличным стрелком. В этом Матулевич убедился, когда они вместе охотились. Но особенно он поразил его стрельбой в цель. Однажды Казимир, будучи навеселе, спросил Матулевича:

– Хочешь, я покажу тебе, как стреляет пан Ляудис?

Что это за «пан Ляудис», он не объяснил. Выйдя во двор, Казимир на двери сарая углем начертил круг размером с человеческую голову, а в середине его нарисовал крупную точку. Отойдя на полсотни шагов, он выстрелил из нарезного ствола и попал прямо в эту точку.

– Ох, и сильно било ружье у Казимира! – закончил свой рассказ Матулевич.

Эта деталь могла дать новое доказательство. Мне уже было не до ужина. Я тут же попросил Матулевича показать мне место, куда стрелял его квартирант. Напрасно отговаривали меня гостеприимные хозяева отложить это дело до утра.

Мы вышли во двор и направились к длинному приземистому сараю. Матулевич поднял фонарь и осветил дверь. Она оказалась сколоченной из толстых дубовых досок. Никакого круга на ней уже не было: смыли дожди.

Но где же пулевое отверстие? Хозяин еще ближе придвинул фонарь и ткнул пальцем. Я наконец увидел чуть заметное углубление с краями, как бы втянутыми внутрь. Открыв дверь, я на ее внутренней стороне заметил другое отверстие. Оно было несколько большего размера, с отколовшимися кусочками дерева по краям: пуля прошла сквозь доску. У противоположной стены стояла телега без колес, лежали плуги, борона и был навален разный хлам. Мысленно продолжив полет пули до этой стенки, я начал искать входное отверстие. Хозяин мне светил фонарем, но свет был слабый. Я чиркал спичку за спичкой, однако ничего рассмотреть не мог. Поиски усложнялись тем, что стена сарая была сложена из грубоотесанных еловых плах, на которых местами лежал толстый слой пыли.

Я уже решил отложить дальнейшие поиски до утра, но тут мне пришла мысль: а не следует ли использовать то, что сейчас мешает поискам? Я имел в виду кромешную темноту сарая.

Попросил хозяина достать мне прямой толстый гвоздь и небольшой фанерный ящик без крышки. Через несколько минут все это было найдено. Прежде всего я гвоздем прочистил пулевой канал, а затем, поставив фонарь внутрь ящика, показал, как его нужно прислонить к двери, чтобы свет бил прямо в отверстие. После этого я вошел внутрь и захлопнул дверь. Меня сразу же окутала чернильная темнота. За дверьми слышались голоса, шорох...

И вдруг тонкий луч ударил из круглого отверстия и яркой точкой уперся в черную стену сарая. Я поспешил к этой точке, прижал к ней большой палец и громко крикнул, чтобы вносили фонарь.

Луч света, пройдя сквозь пулевое отверстие в двери, должен был указать направление полета пули. Я не ошибся. Осветив стену, я увидел теперь чуть заметную, забитую пылью вмятину.

Гвоздем, который оказался у меня в кармане, я прозондировал ее и убедился, что он, углубившись на пять-шесть сантиметров, упирается во что-то очень твердое.

Это была пуля. Но для того, чтобы извлечь ее, пришлось предварительно выпилить из стены большой кусок дерева и расколоть его топором.

Пуля, пройдя сквозь толщу дерева, нисколько не деформировалась, и на ее оболочке даже виднелись следы нарезов. По своим размерам она походила на ту, что была найдена тогда нами случайно на охоте в черепе неизвестного.

Утром, закончив свои дела на хуторе, я выехал обратно в районный центр. Оттуда отправил на экспертизу найденную пулю, а сам немедленно отбыл в тот город, где жил Стасис.

Глава седьмая

НОВЫЙ СОЮЗНИК

Хоть это и был небольшой городок, розыски оказались сложными. «Проживающими не значатся», – гласили справки адресного стола, где я запросил о Казимире, Стасисе и Елене Повилонис. Пришлось разыскивать по именам. Начали с Елены – имени более редкого.

В адресном столе пришлось отобрать всех женщин, носящих это имя, а затем уже исключить тех, чей возраст явно не соответствовал возрасту Елены Повилонис. Осталось пять Елен, самой молодой из которых было тридцать шесть, а самой старшей – сорок четыре года. Теперь было уже нетрудно, наведя о них справки, исключить четырех и безошибочно остановиться на пятой.

И вот у моего стола сидит Елена Жибуркене. Она недоуменно смотрит на меня и теребит цветную косынку. Она еще не стара, ей сорок два года. У нее мягкие черты лица, слегка вздернутый нос, хорошо очерченные пухлые губы и округлый подбородок. Мне начинает казаться, что я где-то видел ее. Вспоминаю слова Зельмы: «У того молодого человека были большие и какие-то очень печальные глаза и длинные ресницы...»

У Жибуркене тоже красивые глаза и длинные ресницы. Я вижу в них не только печаль, но и большую тревогу. Уточнив, что Елена Жибуркене именно та, которую разыскивал, я начал ее расспрашивать.

Мне очень хочется знать о том, что ей известно о трагедии в Румбульском лесу, но говорить об этом еще не время. Я попросил Елену рассказать о своей жизни.

Рассказывала Елена очень скупо. Приходилось все время задавать вопросы. Наконец, она рассказала все, что имело отношение к делу

Родилась она в семье рыбака. Жили на морском побережье. В двадцать восьмом году восемнадцатилетней девушкой Елена вышла замуж за Кастуса Жибуркаса – молодого соседа, рыбака, знавшего ее с самого детства. Жили неплохо. Отец ее имел моторный бот и свои сети. Но через семь лет случилось большое несчастье: рыбаков в море застиг шторм, бушевавший целых три дня, и не вернулись на берег ни отец, ни двое его сыновей, не вернулся и Кастус. Вскоре умерла и мать Елены. Оставшись одна с пятилетним сыном Стасисом, Елена распродала свое немудрящее имущество и переехала в городок, где жила ее тетка. Этот городок, как и вся Виленская область, отторгнутая от Литвы, принадлежал в то время панской Польше. Трудно было устроиться на работу. Елена оставила сына у тетки и уехала к дальней родственнице на хутор, в соседний уезд. Там ее молодые, здоровые руки оказались кстати. Почти все, что зарабатывала у местного кулака, она отсылала тетке на содержание сына. Очень хотела, чтобы Стасис окончил школу и получил какую-нибудь специальность.

Так проходили годы.

Однажды Елена познакомилась со старшим егерем богатого помещика графа Шидловского, имение которого находилось в пяти километрах от хутора. Ей нравилось, что пан Казимир – так звали графского любимца окрестные хуторяне – оказывает ей внимание. Она знала, что егерь женат, но, натосковавшись по человеческой ласке, горячо и беззаветно полюбила этого человека.

Узнав об их знакомстве, набожная старуха, хозяйка хутора, потребовала прекратить встречи. Угрожала ей гневом божьим и муками ада. Но Елена не слушала. Она была счастлива и ни о чем другом думать не хотела. Однако жена Казимира, узнав обо всем, заручилась поддержкой жены графа Шидловского и местного ксендза и добилась, чтобы хозяин уволил Елену. Попробовала она устроиться в одном месте, в другом, но везде получила отказ. Волей-неволей пришлось ей покинуть эти места. Она вынуждена была вернуться к тетке.

Казимир изредка писал ей письма, просил ждать его, иногда посылал деньги, на которые она приезжала в Вильнюс. Там они встречались два или три раза.

После установления в Литве Советской власти Казимир приехал к ней, и они стали жить вместе. Он работал грузчиком на овощной базе. Жена его оставалась на прежнем месте, но он с ней никакой связи не поддерживал.

Как только началась война и немцы оккупировали Литву, Казимир почему-то счел нужным вернуться в Шидлово, а Елене сказал, чтобы она никуда не уезжала и ждала его. Он присылал ей посылки, подарки, приезжал сам.

Вновь в городке Казимир появился уже в августе сорок пятого года. Где он был и что делал до этого в течение целого года, она не знала, так как с прошлой осени вестей от него не получала. Сразу же, как только Казимир вернулся, он заявил, что с Шидловым все покончено: жена умерла, а все хозяйство и имущество растащено местными жителями.

Понемногу налаживалась жизнь. Казимир работал возчиком на базе, она – в цветочном хозяйстве, а Стасис устроился учеником в столярную мастерскую. Казимир все время жаловался на маленькие заработки. Оказывается, у него была мечта скопить побольше денег, перебраться в ее родной рыбацкий поселок, купить моторную лодку, сети и стать заправским рыбаком. Напрасно отговаривала его Елена, рассказывала о трудностях и опасностях рыбацкой жизни. Но он настаивал на своем. Вскоре Казимир предложил Елене поехать на лесозаготовки. Он объяснил, что там можно хорошо заработать. Весной сорок седьмого года они, взяв с собой Стасиса, переехали на хутор Шилуте и устроились на квартиру у Матулевичей. Но на новом месте не понравилось сыну. Он все время упрекал мать, что его оторвали от учебы в столярной мастерской. Случались ссоры. Тогда было решено, что Стасис вернется обратно в город и будет жить у тетки. Зимним утром Стасис отправился пешком в город Гаукеле на станцию, откуда он должен был поездом доехать до Каунаса и, сделав пересадку, выехать к тетке. До поезда Стасиса провожал Казимир, которому на станции нужно было сделать покупки к рождественскому празднику. Казимир вернулся на следующий день под вечер, как раз в самый сочельник. Он подробно рассказал, как купил билет Стасису, посадил его в вагон и дождался отъезда.

Писем от Стасиса не было. Елена написала тетке, и та ответила, что Стасис к ней не приезжал, а прислал письмо, в котором сообщил ей, что в город возвращаться он раздумал, так как встретил хороших людей, уговоривших его ехать с ними в Якутию. Стасис якобы писал, что вернется не ранее как через три года, когда будет уже взрослым человеком.

Прочитав это письмо, Елена очень расстроилась, но Казимир несколько успокоил ее. Он заявил:

– Пусть парень самостоятельно пробьет себе дорогу, а за это время и мы устроим свою жизнь.

В феврале, по желанию Казимира, они переехали в далекий район. Беспокоясь за Стасиса и не получая от него писем, Елена часто плакала и даже упрекала мужа за то, что он безразлично относился к судьбе ее сына. В конце концов это Казимиру надоело, и в июне того же года он отправил ее к тетке, а сам завербовался и уехал в Якутию. Расставаясь, он сказал, что вернется не раньше как через три года. За это время заработает кучу денег и обязательно разыщет там Стасиса.

С тех пор Елена ни о нем, ни о Стасисе никаких сведений не имеет.

Я спросил, пыталась ли она узнать, где теперь ее сын и муж. Елена ответила, что пыталась, но безрезультатно.

Наблюдая за Еленой, я был почти убежден, что она многого недоговаривает. И мне было невыносимо тяжело смотреть на эту женщину, которая еще ни о чем не подозревала, надеялась встретить вновь мужа, дождаться сына.

Но выхода не было.

Осторожно спрашивая, не допускает ли она какого-нибудь несчастного случая с мужем и сыном, я готовил ее к удару.

Вынув из портфеля все фотоснимки, я спросил, не найдет ли она среди них знакомого. И внимательно стал наблюдать за нею. Она бегло окинула взглядом все фотокарточки, а затем остановилась на той, что находилась в середине ряда. Это был снимок со скульптурного портрета неизвестного.

В самое короткое время на ее лице, как в открытой книге, можно было увидеть и радость матери, неожиданно узнавшей сына, и сомнение: а он ли это? И, наконец, тревогу. Когда Елена оторвала взгляд от снимка и посмотрела на меня, ее глаза, полные слез, точно кричали: «Да скажите же скорее, не мучайте. Что с ним? Где он?»

С трудом выдержав эту немую мольбу, я спросил:

– Вы узнали кого-нибудь на этих снимках?

Не поднимая глаз, Елена ослабевшим голосом ответила:

– Вот этот похож на Стасиса. Но...– она запнулась, видимо не находя нужных слов.

– Что? Похож – и непохож?

– Да... так... И похож, и непохож.

Я уже не сомневался, что убитый в Румбульском лесу был Стасисом Жибуркасом. Но меня смущало письмо Стасиса к тетке, о котором рассказала Елена. Оно было написано им уже после отъезда. Что это за письмо? И где оно сейчас?

Елена ответила, что письмо хранится у нее дома.

Вместе с Еленой я отправился к ней на квартиру. Жила она в небольшом домике у тетки. Мы оказались в светлой, очень чистой, скромно обставленной комнате. Елена подошла к комоду, выдвинула ящик и подала мне письмо.

Еще не вынув письма, я стал внимательно рассматривать конверт. Обратного адреса не было. Стояло два круглых почтовых штемпеля. На одном – название города и число: «29. 12. 47». Но на другом штемпеле краска так поблекла, что кроме букв «г» и «л» и цифры «4», мне разобрать ничего не удалось. Видимо, это был штемпель почтового отделения, откуда отправлено письмо.

Адрес на конверте и письмо были написаны химическим карандашом. Почерк слабо отработанный – так обычно пишут ученики начальных классов или взрослые, но малограмотные люди.

Содержание письма мне в основном уже было знакомо со слов Елены. Нового я в нем не нашел ничего, если не считать одной фразы: «В Каунасе я познакомился с хорошими людьми и сегодня вместе с ними выезжаю на Дальний Восток...»

Из этого можно было заключить, что Стасис, доехав до Каунаса, где ему предстояла пересадка, познакомился с какими-то пассажирами и еще до отъезда «на Дальний Восток» написал это письмо. Но в таком случае он должен был опустить его в почтовый ящик еще до отъезда, то есть в Каунасе. Но оно было отправлено не из Каунаса, так как в этом слове букв «г» и «л» не имеется. Не исключалось, конечно, что, написав письмо в Каунасе, Стасис опустил его позже, уже в пути следования от Каунаса. Так или не так – пока было неизвестно, но знать, когда и где было оно опущено, мне непременно было нужно.

Предстояло опять обратиться за помощью к экспертам. Пользуясь методом цветоразделительного фотографирования, светофильтром или фотографированием в инфракрасных лучах, они смогут узнать, как выглядел штемпель.

Мне еще предстояло выяснить, Стасис ли писал, это письмо. На мой вопрос, уверена ли она в том, что письмо написал ее сын, Елена ответила: не сомневается. Хотя почерк сына она не помнит. (Елена окончила только три класса сельской школы и рукописный текст читала с трудом.)

По моей просьбе женщина разыскала и передала мне ученическую тетрадь, в которой Стасис записывал расходы своей маленькой зарплаты.

На обложке тетради очень старательно было написано: «Дневник расходов Жибуркаса сына Кастуса. Начат в марте месяце 1946 года».

Познакомившись с записями и сличив их с письмом, я увидел, что почерки разные.

Когда я спросил у Елены, есть ли у нее письма или записи Казимира, она смутилась, но ответила, что ничего подобного у нее нет. Видно было, что говорит она неправду.

Тут-то мне и пришлось рассказать Елене о находке в Румбульском лесу и спросить в конце, была ли у Казимира причина расправиться со Стасисом?

Конечно, нельзя было ждать немедленного ответа. Слишком много неожиданного и страшного узнала она. Я ушел, сказав, что все-таки должен буду вернуться утром и продолжить этот разговор.

На следующий день дверь мне открыла старушка – тетка Елены. Я вошел и увидел Елену. Она стояла посредине комнаты и, видимо, ждала меня. Лицо ее осунулось, появились морщинки, а под глазами легли темные полукружья. Наверно, она не спала в эту ночь.

Меня поразил ее взгляд, полный решимости.

Извинившись за то, что вынужден вновь беспокоить, я спросил, не хочет ли она что-нибудь добавить ко вчерашнему. Без колебания, словно давно уже подготовившись, Елена произнесла:

– Да. Хочу...

Оказывается, настоящая фамилия ее мужа – Ляудис. Когда он после войны переехал к ней, то у него уже была фамилия Повилонис. Чем это было вызвано, она не знает. Он сказал, что так нужно, и она об этом больше никогда не спрашивала. Чем занимался Ляудис-Повилонис в городе, она не знает – ни разу там не была. Но однажды сын вернулся из мастерской сильно расстроенным. Оказалось, что один из рабочих, увидев Стасиса на улице вместе с Казимиром, спросил его на другой день, откуда он знает этого человека. Услышав от Стасиса, что это – его отчим, рабочий крепко выругался и сказал: «Знай же, что твой отчим – панский холуй и фашистская собака!».

Елена, как могла, успокоила Стасиса, говоря, что это, может быть, клевета или рабочий принял Казимира за кого-нибудь другого. На всякий случай она упросила сына об услышанном никому не рассказывать. А Казимира поставила в известность. Но он и вида не подал, сказал только, что ничего плохого для своего народа не сделал.