Текст книги "Политолог"

Автор книги: Александр Проханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Сознавая опасность, мешая лучу прочитать сквозь лобную кость потаенные мысли, Стрижайло выставлял навстречу яйцо Фаберже, как если бы шли аукционные торги. Из розовой яшмы, усыпанное изумрудами, с огромным голубым бриллиантом, оно было полым внутри, и в глубине его чудом сохранилась сухая муха 1913 года рождения, случайно залетевшая в яйцо в момент, когда государь показывал его императрице. Муху не убирали специально, и ее присутствие увеличило стартовую цену яйца.

– Ну что ж, дорогой Михаил Львович, – Маковский поднялся из-за стола. – Подлетаем к «Городу счастья». Приятно скоротали время, – он на мгновение замялся, желая что-то спросить. Не удержался, спросил: – А вы действительно считаете, что Ваксельберг провез яйца Фаберже через таможню в своей мошонке, для чего побывал на знаменитой ферме в Йоркшире, где ему ампутировали его собственные яйца?

– Такая версия существует, – скромно ответил Стрижайло, – но я не берусь настаивать.

Самолет пошел на посадку и опустился на солнечной бетонной полосе, среди блеска воды, зеленого мерцания тундры, из которой в отдалении вырастали фантастические силуэты «Города счастья». Маковский вышел первым. Спустился по трапу, шагнул на красную дорожку, по которой были рассыпаны ароматные ветки вереска. Своей легкой спортивной походкой, лишенной имперского величия, двинулся по триумфальной дорожке. Навстречу, под негромкие звуки биг-бэнда потянулась вереница именитых горожан, – градоначальник, чиновники, представители корпорации, начальники служб, офицеры гарнизона, духовенство, купечество, земство, представители конфессий, представители национальных меньшинств, представители сексуальных меньшинств, представители думского большинства, ветераны, интеллигенция, делегации трудовых коллективов, активистки женского движения, лидеры партий, глава чеченской диаспоры, глава азербайджанской диаспоры, глава таджикской диаспоры, цыганский барон, вор в законе, местный правозащитник, клоун, горбун, фигляр, карла, звездочет, укротитель змей и странный персонаж огромного роста, с ног до головы поросший шерстью, без тени одежды, идущий то на полусогнутых, то опираясь на кулак правой руки и отталкиваясь сразу двумя лапами, отчего становились видны его коричневые, мозолистые пятки.

Градоначальник нес перед собой серебряное блюдо с огромным золотым ключом от ворот «Города счастья», что входило в ритуал гостеприимства и заменяло старомодные «хлеб-соль». Маковский принял символический ключ, повернулся в сторону города и сделал вид, что открывает символические врата. Затем обратился к встречающим с краткой речью.

– Среди человечества есть «золотой миллиард». Среди «золотого миллиарда» есть «платиновый миллион». Среди «платинового миллиона» есть «алмазная тысяча». Среди «алмазной тысячи» есть «нефтяная сотня», – «черная сотня России». Мы – черносотенцы русской «либеральной империи». Наши руки не в крови, а в нефти.

Ему поднесли фарфоровую чашу, полную маслянистой, с синим отливом нефти. Он совершил обряд омовения рук. Держал на весу почернелые руки, отекающие густой жижей. Встречающие подходили и целовали эти перепачканные длани, унося на губах, носах, подбородках темные сочные кляксы. Косматый великан, замыкавший шествие, высунул огромный розовый язык и, сладко причмокивая, вылизал руки Маковского до белизны, после чего тому оставалось их слегка сполоснуть.

– Этот снежный человек пришел из тундры на огни нашего «Города счастья». Мы приняли его, как брата нашего меньшего, и теперь он работает в Интернет-кафе, – говоря это, Маковский теребил чудовище по загривку, напоминая праведника, к которому из дебрей являлись дикие звери. – А теперь я хочу познакомить вас с менеджером по связям с общественностью, госпожой Соней Ки, – Маковский подвел Стрижайло к невысокой, прелестно сложенной женщине, – луновидное лицо с пунцовыми губами, иссиня-черные брови, широкие скулы, на которых маленькими пунцовыми цветками горел румянец. – Госпожа Ки – дочь местного шамана. Отец живет в первобытном стойбище, а его дочь окончила в Америке колледж, владеет тремя языками, изучила теорию общения Карнеги. Она уделит вам максимум внимания, – Маковский потрепал подбородок лунноликой красавице. – Мы осмотрим город, затем побываем на нефтяных полях, а вечером примем участие в торжествах «Золотой шаман», которые состоятся в «Городе счастья», – с этими словами Маковский сел в черный «мерседес», а Стрижайло и очаровательная Соня Ки – в подкатившее представительское «вольво».

Ехали по городу, который казался огромной оранжереей. По всему периметру работали невидимые соленоиды, создававшие над городом незримый электромагнитный купол, который приводил к парниковому эффекту, – прозрачный слой нагретого воздуха отделял город от арктических ветров, не пропускал ледяные дуновения тундры, поддерживал субтропическую температуру. Повсюду росли пальмы, цвели магнолии, пламенели соцветиями рододендроны. Благоухало, как в приморских парках Сочи, как в Батумском ботаническом саду. Архитектура была невиданной красоты, – строгая стеклянная геометрия в духе Ле Корбюзье и Миса Ван Дер Роэ. Изящная пластика в манере Нимейера. Фантазии на тему Сааринена. То стилизация под архитектурные направления всех времен и народов. То абстракции, напоминавшие раковины, медузы, фантастические растения. И повсюду, – на фасадах, над крышами, на воздетых мачтах красовалась эмблема «Глюкоса». Магический треугольник и в нем – немеркнущий вещий глаз.

Стрижайло хотел запомнить зеркальные плоскости, в которых отражались золотые пагоды, островерхая готика, русское многоглавие. Ни одно из строений не повторяло соседнее, – дома-дирижабли, дома-корабли, дома-летающие тарелки. Все это воспроизведут декорации мюзикла, создав волшебную галлюцинацию. Люди, которые шли по улицам, или отдыхали под цветущими деревьями, или сидели в открытых кафе, – носили летние туалеты фантастических фасонов, словно это были артисты мюзикла, одетые по эскизам Сен-Лорана, Юдашкина, Славы Зайцева.

– Наш город возведен на месте стойбища. Этот дом, напоминающий хрустальную пирамиду, построен на месте чума, где я родилась, – произнесла Соня Ки, указывая на прозрачную остроконечную башню, в которой струилась радуга. Стрижайло вдруг испытал влечение к ее близкому стройному телу. В строгом английском костюме, оно было пленительно, источало чуть слышные ароматы. Не те, синтезированные на парфюмерных фабриках Парижа, что вызывают у мужчин томительное напряжение в паху. А те, которыми пользуются молодые колдуньи, посыпая волосы лепестками цветов, перекладывая одежду приворотными травами. От них у мужчин становятся тоньше мускулы, зорче глаза, и они готовы бежать без устали за развевающимися волосами волшебницы, за белизной ее голых ног.

Они подъехали к помпезному зданию, напоминающему американский Капитолий. На фронтоне золотом было выведено «Дворец Арнольда». Здесь, как объяснила Соня Ки, Маковский усыновляет младенцев, которые были названы в его честь именем «Арнольд».

Церемония проходила на открытом воздухе. Маковский стоял на ступенях дворца. Счастливые родительские пары подносили к нему новорожденных, разматывали ленты, раскрывали пеленки, чтобы великий благодетель мог созерцать своего названного сына. Маковский вешал на шею младенца золотой медальон со своим римским профилем. Передавал в дар родителем одну акцию компании «Глюкос», которая, по достижении мальчиком совершеннолетия, увеличивала свою стоимость в тысячу раз. Кроме того, семье выдавался памятный знак «усыновления», – запаянная в стекло капля нефти, именуемая «слеза младенца», та самая, о которой говорил Достоевский. Рождаемость в «Городе счастья» была велика. Маковскому то и дело подносили очаровательных Арнольдиков, на которых тот взирал с гордым чувством Отца.

– А почему у вас негритенок? – изумился Маковский, обращаясь к двум, расово полноценным родителям, которые протягивали ему мальчика с уморительной черной мордочкой.

– У нас тут гостил Черномырдин, так супруга моя слишком на него загляделась, – ответил благодушный отец, принимая акцию. – Мы рады с Дуняшей. В тундре на снегу нашего Арнольдика будет далеко видать.

Кортеж автомобилей кружил по городу, и Стрижайло испытывал все большее влечение и нежность к Соне Ки. В ее человеческом, очаровательном облике было нечто от фауны, населяющей окрестную тундру. Кротость и беззащитность оленя. Хищность и игривость росомахи. Наивность и доверчивость полярной куропатки. Таинственность и непостижимость плещущей в озере рыбы. Он подумал, что эта сдержанная женщина в английском костюме, говорящая на всех европейских языках, на самом деле является оборотнем. Кинется через плечо и покроется птичьими перьями, звериной шерстью или рыбьей чешуей.

Они остановились у местной синагоги, своей архитектурой повторяющей Храм Соломона, – цветные стекла, золотая кровля, изречения из Торы на еврейском языке. В синагоге протекал обряд обрезания. Два друга-нефтяника, крепкие русские парни, работавшие на буровой, решили принять иудаизм. Обряд исполнял местный раввин, в облачении, в кипе, из-под которой смотрело умудренное лицо ханта, порвавшего с языческим многобожием и нашедшем призвание в служении грозному Богу пророков.

Оба нефтяника, торжественные и взволнованные, выложили объекты обрезания на ритуальные дощечки, которые оказались слишком малы для столь развитых русских богатырей. Чтобы привести объекты в соответствие с размерами дощечек, раввин то и дело поливал их холодной водой. Объекты на некоторое время сжимались и укорачивались, но потом вновь вырастали. Маковскому стоило немалого труда изловчиться, серебряным скальпелем коснуться объектов и отсечь ненужное. После чего новообращенным были подарены два короткоствольных охотничьих ружья с эмблемами «Глюкос» и надписями: «Золотой обрез».

– Что побудило их принять иудаизм? – осторожно поинтересовался Стрижайло.

– Видите ли, – пояснила Соня Ки, – оба часто в обиходе использовали слово «жид». Постепенно им раскрылось духовное содержание этого слова. Они стали читать Тору и уверовали в Иегову.

Молодая женщина была сдержана и холодна. Но Стрижайло показалось, что между ними возникла неуловимая связь, сулившая сближение. Он не пытался это проверить. Лишь исподволь взглядывал на прекрасное лицо северянки, похожее на белую луну. Вдыхал запах цветущего багульника, веющий от блестящих черных волос.

Кортеж переместился к православному приходу, где батюшкой служил другой хант, вылитая копия первого, облаченный в сиреневую ризу и епитрахиль. В храме проходило венчание. Молодожены, два молодые менеджера корпорации «Глюкос», Федор и Петр, полюбили друг друга и, проверив свои чувства, решили обвенчаться. Они стояли перед батюшкой, который держал над их головами жестяную корону и вопрошал:

– Федор, желаешь ли ты взять себе в жены Петра?

– Желаю, – вдохновенно отвечал Федор.

– Петр, желаешь ли ты взять в мужья Федора?

– Желаю, – был ответ.

Жених и невеста обменялись обручальными кольцами и поцелуями, для чего Федор приподнял на лице Петра кружевную фату.

С назидательным словом выступил Маковский:

– Мы в «Глюкосе» выступаем за семейные ценности, – сторонники крепких браков и незыблемых семей. Чтобы этот день запомнила ваша семья, мы преподносим вам памятный подарок, – с этими словами Маковский протянул новобрачным изящную золотую скульптурку певца Бориса Моисеева. Певец стоял на четвереньках, откинув на спину фалды фрака. Под эти фалды втыкалась симпатичная платиновая авторучка. Когда она втыкалась, певец начинал петь свой шлягер: «Дитя порока»

– Не слишком ли далеко зашла либерализация семейных отношений? – боясь показаться неделикатным, поинтересовался у Сони Стрижайло.

– Свободы не бывает слишком много, – отчужденно ответила Соня Ки. Но когда Стрижайло как бы случайно взял ее за грудь, ему показалось, что ей это было приятно.

Кортеж подкатил к мечети, где муфтий был хант, в чалме, в бархатном долгополом одеянии. В мечети совершалась необычная процедура. Молодая татарка, подпавшая под воздействие ваххабитов и переправленная в Чечню, к Шамилю Басаеву, где стала шахидкой, теперь вернулась домой. С огромным трудом удалось совлечь с нее «пояс шахида», который буквально сросся с ее животом. Только танец живота, плавные кругообразные движения пупка и бедер заставили пресловутый пояс отслоиться от нежной девичьей кожи. Овладев искусством танца, она готовилась теперь стать стриптизершей в ночном клубе и прощалась со своими избавителями.

Местные мусульмане, – чеченцы, азербайджанцы, таджики, все имеющие иммиграционные карты, смотрели, как закрытая с головы до ног танцовщица кружится перед ними, развевает края паранджи, из под которой выглядывают гибкие босые стопы. Им всем не терпелось увидеть обольстительное тело красавицы. Маковский вошел в тот момент, когда под страстные звуки восточных дудок танцовщица сбросила с себя покрывало и предстала во всей ослепительной наготе. Но, ужас, – на бедрах ее красовался «пояс шахида», жутко мигал красными, зелеными, желтыми индикаторами, готовый взорваться. Красавица с жестокими огненными глазами террористки подскочила к Маковскому, замкнула контакты проводков, идущих из пупка. Хлопнул взрыв. Но из разорванного бумажного пояса полетели не болты и гайки, а разноцветные конфеты, рахат-лукум, мармелад. Так простая хлопушка напугала неподготовленных зрителей.

Маковский от души смеялся. Целовал у танцовщицы прелестные, с малиновым маникюром пальчики. Подарил ей великолепные французские туфли на стеклянных каблуках, которые в большой чести у стриптизерш.

– Если такое возможно, то мир в Чечне не за горами, – глубокомысленно произнес Стрижайло.

– Мы, девушки-ханты, умеем, вращая пупок, вызывать лунные затмения и ускорять вращение земли, – ответила Соня Ки. – Но нам за это никто не дарит французские туфли.

Осмотр города завершился красочным, впечатляющим действом, во время которого выпускались на волю в тундру выращенные в питомнике детеныши местных народностей. На окраине города, где начиналась неоглядная тундра, в блеске озер, с розовыми пятами цветущего багульника, собралось множество зрителей. Тут были представители экологических организаций, члены «Беллуны» и «Гринпис», зоологи, руководители биосферного заповедника, доценты и профессора, изучающие малые народы Севера. В тундру вывезли трейлер, с которого сгрузили легкие, ажурные клетки, где содержались подросшие детеныши. Выращенные в неволе, на особых кормах с биодобавками, они достигли возраста, когда их возвращали в естественную среду обитания. Покрытые мягким желтоватым пушком, с умными, встревоженными глазками, они были окольцованы, с датой рождения. Жались по углам клеток, пугаясь необычного скопления людей.

Маковский обратился к собравшимся с краткой речью:

– Когда мы, «Глюкос», пришли в эти места, мы застали последних представителей вымирающей народности, которые добывали огонь трением, использовали для освещения рыбий жир и лечили болезни ударами шаманского бубна. Мы разработали целевую программу «Нефть в обмен на продолжение рода», согласно которой взялись увеличить популяцию аборигенов в десятки раз. Сейчас мы выпускаем в тундру очередное поколение этих смышленых, спасенных от вымирания существ. Они освоятся на воле, привыкнут сами добывать себе корм. К их услугам за сто километров отсюда построено стойбище, чудесные чумы, капище с богами. Просьба к вам, жителям «Города счастья», – при встрече в тундре с убегающим от вас новоселом, не гонитесь за ним, не спускайте собак, не ставьте капканов и, упаси вас Бог, не используйте против них огнестрельное оружие. В случае поимки существа, посмотрите на его кольцо и сообщите в местный научный центр номер экземпляра, дату и место кольцевания. Помните, либерализм – это свобода для всех.

С этими словами он подошел к клеткам, открыл дверцы, поманил обитателей. Те, привыкшие к неволе, не сразу покинули свои зарешеченные жилища. Лишь постепенно, увлекаемые кусочками сырой рыбы, грибами и ягодами, они выскочили и побежали в тундру. Сначала на четвереньках, потом приподнимаясь на задние лапки, ликуя и перевертываясь.

Все аплодировали, свистели, улюлюкали. Один из членов «Беллуны» хотел было спустить с поводка борзую собаку, но Маковский строго ему пригрозил.

Распили шампанское. Стрижайло обратился с бокалом к Соне Ки, желая поздравить ее с приращением ее племени. Но увидел, что у девушки глаза полны слез.

– Ну что ж, – подошел к ним Маковский, – надеюсь, вы получили дополнительные впечатления для мюзикла? Теперь мы может лететь на нефтяные поля. Я покажу вам месторождение.

Вертолет вознесся в сияющую пустоту, как легкое пернатое семечко. В круглых иллюминаторах колыхнулась огромная, с отпечатком солнца, Обь. Тундра, разноцветная, свежая, напоминала чье-то одухотворенное прекрасное лицо. Стрижайло держал за грудь Соню Ки, чувствуя, как восхитительно наливается она от прикосновений. Озера внизу были голубые, круглые, как немигающие восхищенные очи. Протоки напоминали дуги, оставленные на земле небесным циркулем, наполненные дрожащим сверканием. Стрижайло касался запястья Сони Ки с нежной голубой жилкой, слыша, как бьется ее сердце. Тундра была изумрудно-зеленой, влажной и сочной. Через мгновение становилась огненно-красной, дышащей. И тут же – золотой, с черными кружевами. И фиолетовой, с бело-серебряными разводами. Казалось, они летят над картиной Кандинского, которую тот рисовал, сидя на небе рядом с Господом Богом. Стрижайло гладил щиколотку Сони Ки, чувствуя ее маленькую сахарную косточку. Внизу, над голубой водой летели лебеди, ослепительно-белые, с длинными шеями. Горячая ладонь Стрижайло ощутила прохладу, когда под легкой тканью он коснулся колена Сони Ки, и она чуть прижала его пальцы вторым коленом. С черной извилистой речки взлетели утки, оставив на воде серебряные борозды, мчались, как тени, пропадая среди многоцветья земли. Горячей ладони Стрижайло стало еще прохладней, когда он гладил чудесное выпуклое бедро Сони Ки, которое странным образом, – своей волнующей пластикой, – повторяло форму и пластику плывущей под вертолетом тундры. Стрижайло увидел, как по белесой равнине движется розовая тень, – стадо оленей, испуганное вертолетом, бежало во мхах, шарахнулось и исчезло в дымке. Пробираясь чуткими пальцами туда, где у Сони Ки был круглый, словно чаша, живот, мягкая ложбинка пупка, нежный, как зацветающий мох, лобок, он вдруг понял, что сидящая рядом с ним лунноликая женщина была богиней тундры. Над ее разноцветными угодьями летел вертолет. Ее лебеди, как нерастаявший снег, сидели на ослепительно-синей воде. Ее розовые олени бежали по мелководью. Ее рыбьи косяки мчались в холодных реках, оставляя след ветра. И он, Стрижайло, прикасаясь к ее чудесным, сокровенным местам, исполняет обряд поклонения языческой богини. Переходит к ней в услужение. Становится подобным летящему лебедю, плывущей рыбе, бегущему по тундре оленю.

Он увидел, как на поверхности тундры, среди цветовых абстракций, непредсказуемых узоров и линий, возник упрощенный чертеж дороги, срезанная бульдозером земля, гусеничные следы, отпечатанные на мшистых болотах. Возникла буровая, вагончики, несколько нефтяных «качалок», сосущих подземную гущу. Это напоминало шрам, уродующий прекрасное лицо.

– Это и есть месторождение «Глюкоса»? – изумленно спросил Стрижайло, сквозь гул винтов обращаясь к Маковскому.

– Ну что вы, – снисходительно улыбнулся Маковский. – Здесь ютится карликовая компания «Зюганнефтегаз». Ее название происходит от фамилии одного коммунистического лидера, который приобрел ее для нужд КПРФ. Но потом за бесценок уступил Директору ФСБ Потрошкову, потому что от Саддама Хуссейна получил великолепную нефтяную скважину в Персидском заливе. Не знаю, что нужно здесь Потрошкову. От этого месторождения только один убыток. Я не хочу ссориться с ФСБ, поэтому не мешаю их деятельности. Наша компания там, впереди, – он указал в наплывающую даль, где что-то возникало на туманной земле, какой-то огромный, наложенный на тундру оттиск. По мере того, как они приближались, Стрижайло узнавал этот знак. Как в пустыне Наска только из неба видны циклопические рисунки и знаки, оставленные на плато инопланетянами, так и здесь, в тундре, только с самолета и космического корабля можно было разглядеть этот гигантский, начертанный на земле символ, – зеленый треугольник и заключенный в него рыжий, всевидящий глаз с черным блестящим зрачком. Символ «Глюкоса», как тавро, был оттиснут на земле, указывая на принадлежность этих рек, озер и болот. Маковский прильнул к иллюминатору, нацелил вниз свое яростное ястребиное око, и два глаза, узнав друг друга, одновременно моргнули.

Они опустились на вертолетной площадке, где их поджидал «джип» и встречала администрация. Инженеры в фирменной форме «Глюкоса» с изящной эмблемой «глаза», приветствовали хозяина, почтительно припадая к руке, как это делают прихожане, встретив любимого батюшку. Отпустив благословение, Маковский сказал, что доволен производительностью, обещал вознаграждение и заметил, что ему не нужен водитель, – он сам сядет за руль «джипа», покажет московскому гостю месторождение. Стрижайло, между тем, разглядывал вахтенный поселок, напоминавший своей геометрией, радостно-яркими расцветками «кубик-рубик», где отдельные элементы могли меняться местами, оставаясь частью единой строгой конструкцией. Здесь были жилые модули, похожие на дорогие и удобные кемпинги. Спортивный зал и бассейн. Ресторан и ночной клуб. А также небольшой сад с тропическими фруктовыми деревьями, и цветущими магнолиями. Редкие обитатели напоминали своим видом не измученных рабочих, а курортников Таиланда и острова Бали. Поселок, как и «Город счастья», был накрыт невидимым электромагнитным куполом, заслонявшим поселение от арктических холодов. Увидев восхищение на лице Стрижайло, Маковский произнес:

– Когда здесь побывал Виктор Степанович Черномырдин, он сказал: «Здесь, бляха-муха, что работать, что ебаться – один апельсин. Они думают, мы здесь нефть добываем, а мы здесь плоды манго на хуй насаживаем». Итак, господа, прошу в машину, – с этими словами он аппетитно плюхнулся упругим задом в мягкое кресло «джипа».

Прекрасная бетонная трасса, безлюдная и прямая, не нарушала первозданной тундры. Лишь подчеркивала необузданность дикой природы, окруженная пламенеющим кипреем, огненно-алым багульником, синими и золотыми цветами, чья красота была сотворена не для глаз человека, а для услаждения божественного взора. Стрижайло увидел, как из земли, – из цветов и низкорослых кустарников, – возникла труба, темная, небольшого диаметра, с чашечкой стеклянного прибора, в которой скрывался циферблат и красная стрелка. Они казались частью природы, напоминали стебель с хрустальным цветком. Труба тянулась вдоль трассы и скоро соединилась с другой трубой, более крупной. Ее стебель вырастал из земли, окруженный чашечками застекленных циферблатов. Обе трубы срослись, словно растения, тонкое и потолще, с поблескивающими соцветиями. Третья труба, крупнее прежних, подымалась из небольшого голубого озера, окруженного цветущей осокой, вся в стеклянных чашечках, в каждой из которых трепетала красная стрелка. Зеркальная гладь вокруг трубы содрогалась мельчайшей рябью, как если бы в воду упало насекомое и теребило поверхность лапками. Машина мчалась по трассе, и вокруг, – из осоки и рыжих мхов, из цветущих болот и чистых озер, из медлительных темных речек и зеркальных проток, – вырастали трубы, все толще, мощней, усыпанные соцветиями и плодами приборов. Сплетались, сливались, поднимались все выше, стремились все в одну сторону, где над порослью карликовых берез, над цветущими хлябями и волнистыми голубыми далями уходили в небо громадные туманные трубы. Свивались в тугие петли, выписывали в небесах мощные вензеля и иероглифы, огромно и туманно исчезали в солнечном блеске, в облаках, в белесой дымке северных небес. Трубы были живые, создавали вибрацию неба, были окружены туманными испарениями, размытыми радугами.

– «Матка мира», – произнес Маковский. – Центр нефтяной либеральной империи. Пуповина, соединяющая Россию с земной цивилизацией. Об этом вы напишите в своем докладе: «Я видел центр мира. Осязал сокровенную «матку империи»».

Он остановил «джип» у подножия трубы, выпустил спутников из машины. Зрелище было столь впечатляюще, что Стрижайло, запрокидывая голову, следя глазами за черным хоботом, пропадавшим в небесах, оставил в покое грудь Сони Ки, позволив ей привести в порядок свой слегка нарушенный туалет.

– Русская идея – это нефть. Нефть – это свобода. Так русская идея, которую обычно противопоставляют либерализму, сопряжена с идеей свободы. Я осознал это теоретически, воплотил на практике, и теперь являюсь «либеральным императором», носителем русского нефтяного глобализма – Маковский приблизился к трубе, коснулся ее черного кожуха, и, казалось, мощь невидимых, гудящих в трубе потоков передалась ему. Он увеличился в размерах, набряк литой силой, укрупнился во всех своих мускулах, одухотворился лицом. Множество окружавших трубу циферблатов, гирлянды стеклянных манометров, пульсирующие индикаторы задрожали, будто этим прикосновением трубопроводы повысили давление и пропускную способность, ускорили бурлящий бег нефти. – Отсюда трубы уходят во все части света. Питают цивилизации Европы, Китая, Японии, насыщают неутолимую нефтяную жажду Америки. Я могу слегка перекрыть трубу, и исчезнет вся автомобильная индустрия Японии. Небоскребы Шанхая обесточат и превратятся в мертвые башни. Силиконовая долина в Калифорнии примет вид умирающей вологодской деревни. А в странах Евросоюза начнутся массовые выступления трудящихся, замерзающих в своих фешенебельных коттеджах, – Маковский обнял трубу, прижался к ней грудью, на глазах вырос в три человеческих роста. Посмуглел кожей, стал бронзовым и литым, как памятник, пугая Стрижайло дрожью могучих мышц, яростным рыжим пламенем громадного ястребиного ока. – Нефть имеет космическое происхождение, ее цвет – абсолютная чернота первозданного Космоса. Свобода имеет космический смысл. Спектральная, разноцветная на своей периферии, свобода абсолютно черна в своей непостижимой глубине. Вот почему нефтяная пленка переливается всеми цветами радуги. Бог сделал человека их нефти и сделал его свободным. Адам был негром, и первые поколения земных людей были черными. Бог был негром, и форма моих негроидных губ доказывает мое божественное происхождение, – он поцеловал трубу своими вывернутыми негроидными губами, словно пил из нефтепровода живительную прану, превращавшую его в великана. Огромный, под небеса, стоял среди труб, сжимая их громадными кулаками. Вязал из них узлы, выгибал фантастические петли, перекидывал из стороны в сторону, бросая гудящую черную плеть в сторону туманного севера, другую на юг, где таинственно волновались холмы, третью в небеса, где призрачно вспыхивали бледные радуги, словно труба уходила в Космос и там питала другие миры и планеты. – Не все сохранили в себе божественную негроидную первобытность. Не все восприняли идею свободы, как абсолютную тьму. Не все поняли либеральную мистику «Черного квадрата» Малевича и сакральное содержание имени «Черномырдин». Многие утратили в душе бездонность черного Космоса, побелели настолько, что превратились в духовных альбиносов, обременяющих землю своим рабским сознанием и своей неодухотворенной плотью. Их отпадение от Бога Свободы, от Абсолюта Тьмы необратимо, и они должны быть пущены на переработку, превращены в первозданную нефть, чтобы Бог предпринял вторую попытку создать из них людей. Моя либеральная империя – громадная фабрика по переработке несостоявшегося человечества, из которого выделяется та его часть, что достойна свободы. – Маковский вырос до исполинских размеров. Его ноги были столь высоки, что между колен плыли легкие облака и летел табун лебедей. Голова зияла в Космосе, как черное светило. Она закрыла собою солнце, превратив его в черное пятно, вокруг которого пылали острые малиновые протуберанцы, как во время полного затмения. Он перебирал трубы, словно струны гигантской арфы, извлекая громовые раскаты, рокочущие гулы, разрывавшие барабанные перепонки, и Стрижайло в этой циклопической музыке с трудом различал мистический мотив: «Черный ворон, что ты вьешься…» – Президент Ва-Ва – жалкий, ничтожный лилипут. Как-то я выкупил для него из Третьяковской галереи «Черный квадрат» Малевича, но он вернул картину в музей, заявив, что предпочитает работы художника Шилова. Все нынешние политики, от Президента Ва-Ва до Дышлова, любят Шилова и ненавидят свободу. Президент Ва-Ва кощунственно имитирует идею империи и в узком кругу называет меня «жидом». Грозит отобрать у меня нефть. Но это просто смешно. Он думает, что посягает на олигарха, но посягает на Человеко-Бога, который неодолим, как неодолим Космос, неодолима прана черной космической нефти. – Маковский стал неотличим от гигантских труб. Словно его ноги вырастали из глубин планеты, сквозь тулово мчался нефтяной поток, раскинутые руки уходили за океаны, и на их, как чаши весов, качались континенты. Голова погружалась в открытый Космос, и вокруг нее летели метеоры, проносились хвостатые кометы, бесчисленными бриллиантами горели миры и галактики. Он был громаден и неодолим, прекрасен и грозен черным ликом, с вьющимися до плечей волосами, в алмазной короне, как изображают Князя Мира. Держал в руках «Черный квадрат» Малевича, на котором, как на грифельной доске, пылающими буквами, на древнем языке было начертано: «Я – Князь Мира, и имя мое запечатано в глубине земли, и имя мое – «Свобода», и имя мое – «Нефть», и цена за баррель превышает цену всего, что имели прежние земные цари и владыки».

Стрижайло испытал мистический ужас, как от встречи с Царем Преисподней. Был готов пасть ниц, целовать основание черных ног, вокруг которых трепетал нежный розовый кипрей и летала невесомая бабочка-тундрянка. Но сквозь немощь парализованного сознания, желание раболепствовать, подчиниться без остатка, стать рабом и прахом, – сквозь накрывающий его вечный мрак, возникла каверзная мысль, – что если ткнуть шильцем в кожух черной трубы, увидеть, как жирным фонтанчиком захлещет нефть. Станет утекать из громадного тела, и оно начнет уменьшаться, морщиться. Упадет с небес ворохом мятого рубероида, пропитанного вонючим гудроном.

Словно почуяв угрозу, Маковский снизился на землю. Недоверчиво смотрел на Стрижайло своим рыжим немеркнущим оком.