Текст книги "Время золотое"

Автор книги: Александр Проханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ГЛАВА 11

Квартира на Тверской, где жил Бекетов, досталась ему от родителей, которые умерли друг за другом в последний год перестройки. Сначала мучительно умирала мать, и ее угасание протекало одновременно с болезненным угасанием страны. Отец, полковник разведки, изъездивший все горячие точки в Азии, Африке и Латинской Америке, оставшись вдовцом, часами сидел перед портретом жены и плакал. Бекетов видел, как с каждым днем все глубже вваливаются его щеки и утопают глаза, словно мать из портрета забирала его к себе. Отец умер через неделю после того, как с Кремлевского дворца спустили красный флаг.

Бекетов берег оставшуюся от отца коллекцию фетишей, которые тот привозил из своих военных походов. На полках стояли шкатулки из афганских лазуритов и стеклянные вазочки из голубого гератского стекла. Медные ритуальные колокольчики из кампучийских пагод. Черные африканские маски с инкрустациями из морского перламутра. Чешуйчатые чучела крокодилов из мутных никарагуанских рек.

От матери остались висящие на стене иконы и камушек, найденный ею на берегу Генисаретского озера. Мать утверждала, что на камне видно изображение Христа, но Бекетов так и не мог его разглядеть.

Над письменным столом висела фотография отца и матери, оба молодые, прекрасные, прижались друг к другу щеками, окруженные едва заметным сиянием. Рядом, в лакированной деревянной рамке, висел портрет деда в лейтенантском мундире с ромбами, с темными, строгими глазами, в которых уже притаилась его скорая гибель. Дед погиб под Сталинградом, в безвестном хуторе Бабуркин, и всю жизнь Бекетов собирался посетить этот горький хутор, поклониться деду, да так и не собрался.

Отсюда, из этой квартиры, Бекетов уходил каждое утро в школу, укрывшуюся в путанице переулков. Отсюда вместе с рыдающей родней выносил материнский и отцовский гробы. Отсюда уехал в Америку, в Йельский университет, где прослушал курс по социальной психологии. Отсюда уходил на работу в банк, куда пригласил его преуспевающий друг отца. И отсюда же, совершив головокружительный взлет, отправлялся в Кремль, в Администрацию президента, благо рубиновые звезды Кремля, казалось, горели над соседними крышами.

И теперь, проснувшись в этой большой, пустынной квартире, он увидел, что орхидея распустила на подоконнике свои белоснежные цветы. Они чудесно и нежно раскрыли свои лепестки, и в каждом, среди тычинок, виднелось влажное малиновое пятнышко, словно в глубь цветка упала драгоценная капля. Бекетов был умилен и взволнован. Мама прислала ему в холодную, стальную Москву свой подарок из небесного сада. Явилась ему в виде белых цветов, наполнила дом своей женственностью. И если обернуться, то увидишь ее, – перед зеркалом она расчесывает гребнем свои густые каштановые волосы, и в зеркальной грани застыла восхитительная радуга. А в соседней комнате она украшает елку, достает из коробки серебряный шар, и чудесное хрупкое стекло сверкает в ее руках, а потом переливается среди смоляных веток.

Бекетов целовал цветы, и ему казалось, что он может погрузиться в их целомудренную глубину и соединиться с мамой в том бестелесном мире, где она существует, ждет его к себе, возьмет, как в детстве, за руку и поведет по волшебному саду.

Теперь он шел на свидание, осуществляя план, одобренный Градобоевым. Он собирался навестить лидера коммунистов Мумакина, чье участие в предстоящем протестном митинге было необходимо.

Бекетов действовал как одиночка, без помощников и пособников. Тайный договор с Чегодановым лишал его поддержки государственных институтов, спецслужб, услужливых информаторов. Но он в них не нуждался. Многолетняя работа в Администрации научила его искусству манипуляций, познакомила с «политическим классом», с депутатами, политологами, лидерами партий. Каждый, оставаясь неповторимым, обладал общими чертами, был отшлифован одной и той же стихией. Играл по одним и тем же правилам. Бекетов был тем, кто, в свое время, устанавливал эти правила. Встраивал политиков в геометрию политического процесса. Рисовал геометрические фигуры, в которых каждый, даже самый строптивый, знал свое место.

Бекетов был одинок и слаб перед лицом могучих ударов, грозящих тектоническим взрывом, крушением государства. Но он знал, как устроены тектонические платформы, как распределяются в них скрытые напряжения, и это позволяло ему малыми усилиями сдвигать эти тяжкие плиты, управлять слепыми потоками лавы – людскими страстями и политическими бурями.

Он оделся перед зеркалом, рассматривая свое лицо, хранившее черты фамильного сходства. Дед и отец из своих деревянных рам наблюдали за ним. Мама из белых цветов орхидеи тихо улыбалась ему. Бекетов положил в карман пиджака миниатюрный диктофон. Кивнул фотографиям и цветам и вышел из дома.

Лидер коммунистов Мумакин не принимал участия в выборах. Он не любил Чегоданова, не желал быть помехой Градобоеву и отнимать у него голоса. Оставался в стороне от схватки, терпеливо, уже двадцать лет, дожидаясь, когда власть каким-нибудь чудесным образом сама упадет ему в руки.

Он принимал Бекетова у себя на подмосковной даче. Строгий охранник провел его в дом, напоминавший мавританский замок, католический собор и древнерусский терем. Усадил в гостиной у застекленной стены, сквозь которую был виден заиндевелый газон, на котором расставлены белые античные музы, бронзовые китайские драконы и копия брюссельского Писающего мальчика. Среди газона изумрудным овалом сиял бассейн с поблескивающей корочкой льда.

Бекетов осматривал гостиную, в которой царил все тот же синтетический стиль, говоривший о вкусах хозяина. О тех сложных влияниях, которым он был подвержен. На стене висел огромный портрет самого Мумакина в золотой раме. Мумакин в мундире фельдмаршала, с голубой лентой и звездами, со шпагой и треуголкой под мышкой. Он стоял опершись на мраморный постамент. Фоном служил Кремль, что, по замыслу модного художника, указывало на неизбежный триумф. На столиках были расставлены безделушки – подарки друзей и памятные подношения различных делегаций. Здесь были нефтяная вышка, модели танков и самолетов, бюстики Ленина и Сталина, коврик с бисерным мавзолеем, статуя Свободы, Эйфелева башня и дорогая, выточенная из агата многорукая фигура Шивы. Горел камин, и пахло банными вениками.

Бекетов видел, как к бассейну подошел Мумакин, в шлепанцах, махровом халате. Скинул халат на руки служителя. Поиграл мускулами на холеном, слегка оплывшем теле и кинулся в бассейн, пробивая корочку льда. Плавал, вздымая плечи, нырял, оглашая воздух рыканьем. Вылез, отекая водой. Служитель стал натирать его полотенцем, накинул ему на плечи халат и повел в дом. Через несколько минут Мумакин появился перед Бекетовым. Розовый, с влажными, причесанными волосами, с синими глазами навыкат и толстыми улыбающимися губами.

– Физкульт-привет! – бодро салютовал он гостю.

Охранник, он же служитель, внес серебряный поднос с фарфоровыми чашками чаю. Тут же стояла вазочка с медом, лежали серебряные ложечки.

– Чаек после проруби ох хорошо, полезно! Отведайте, Андрей Алексеевич, чаек на травках алтайских. Мои ребята, коммунисты, по горам собирали. Полезно, скажу я вам. – Мумакин шумно отхлебнул чай, прикрыв от наслаждения глаза. – Только что вернулся с Алтая. Как хорошо принимали! Залы везде битком. Ко мне подходили местные бизнесмены, силовики. «Достал нас, говорят, Чегоданов. Берите власть, Петр Сидорович». – Мумакин прихлебывал чай, прикрыв веки, а сам сквозь белесые ресницы посматривал на Бекетова. – А я им говорю: «Помогайте. Давайте возьмем власть, а то всем будет крышка. И богатым, и бедным, и бизнесменам, и бюджетникам». Все согласны со мной.

– Вы правы, Петр Сидорович, стране скоро крышка. – Бекетов незаметно включил диктофон. – Но чтобы взять власть, даже через процедуру выборов, нужна особая технология.

– Согласен. – Волевым жестом человека, знающего, как нужно брать власть, Мумакин отставил чашечку. – Мы, коммунисты, знаем, как взять власть. У нас собралась блестящая команда, из которой хоть сейчас набирай министров. У нас есть программа выведения страны из кризиса. У нас есть широкая поддержка народа.

Этот властный баритон, волевое лицо борца, уверенные фразы о блестящей команде и народной поддержке были имитацией, за которой скрывалось нежелание Мумакина брать власть. Он предпочитал безопасную и выгодную роль умеренного оппозиционера, который удерживал партию от радикальных стремлений. Как только в партии начиналось кипение и появлялась группа революционно настроенных коммунистов, Мумакин ловко вычерпывал эту группу, как вычерпывают пенку из готового закипеть молока. Не один раз Мумакин шел на выборы президента, прекрасно усвоив обряд, который обеспечивал ему второе почетное место. Теперь же и вовсе отказался от выборов, делая вид, что их бойкотирует.

– Быть может, следует изменить технологии? Поискать иной путь к успеху? – Бекетов чувствовал, что под мягкой, резиновой внешностью Мумакина таится стальной сердечник, сквозь добродушную манеру держаться просвечивает жесткая, почти жестокая сущность. Только благодаря этой сущности Мумакину удавалось контролировать партию, ловко устранять конкурентов. Осторожный вопрос Бекетова насторожил Мумакина, не допускавшего в партийную жизнь посторонних влияний.

– Вы, Андрей Алексеевич, использовали свои технологии, когда работали с Чегодановым. Тогда от этих технологий трещала страна. – Мумакин продемонстрировал Бекетову свою неприязнь и снова стал мягким и добродушным. Так металлический корпус подводной лодки покрывают слоями резины, благодаря чему лодка остается невидимой для акустических приборов противника. – Впрочем, все знают, что вы ушли от Чегоданова. Он и вас допек. Ну разве можно так издеваться над бедным народом? Строит дворцы, как арабский эмир. Скупает часы по миллиону долларов каждые, будто хочет купить само время. Жену сослал в монастырь, как Иван Грозный, и живет с развратной гадалкой. Позор на всю Россию. Что ж, если вы стали патриотом, приходите к нам. Мы вам найдем хорошее место. Нам нужны талантливые осведомленные люди. Ленин брал на службу царских офицеров и чиновников. Кстати, как вы оцениваете политическую ситуацию?

– Ситуация напоминает варенье, в котором, как две мухи, залипли Градобоев и Чегоданов.

– Подождите, я возьму блокнот.

Мумакин достал из ящика блокнот и авторучку, которую партия использовала в качестве сувенира. На ней была нанесена размашистая роспись «Мумакин».

– Рейтинг Чегоданова колеблется у отметки тридцать шесть процентов. Протестная площадь дарит Градобоеву шестнадцать процентов. Разрыв сокращается. Но Градобоеву не хватает мощности, чтобы увеличить численность толпы и надавить на Чегоданова. Но от вас зависит конечный успех Градобоева.

Бекетов говорил, а Мумакин быстро писал, чуть высунув язык, как прилежный ученик. Была известна его манера записывать в блокнот мысли, почерпнутые в беседах.

– Необходимо резко, уже к следующему митингу, увеличить протестную толпу. Создать поле негодования и ненависти к Чегоданову, и его популярность покатится вниз. Он утратит волю к сопротивлению, и его избирательная компания станет разваливаться. В схватку вступают темперамент, воля, психология. Необходимо сломить волю Чегоданова.

Мумакин писал, облизывая губы, наклоняя лобастую голову. Казалось, он пишет диктант. Бекетов старался говорить медленнее, чтобы тот успевал записывать.

– Чтобы увеличить толпу, необходимо вам, Петр Сидорович, привести на площадь своих сторонников. Дайте приказ райкомам, чтобы они привели коммунистов, и площадь запылает красными флагами. То же пусть сделают радикалы Лангустова с их черными масками и натренированными кулаками. То же – еврейские активисты Шахеса, способные собрать на Болотной все мировое еврейство. То же – мадам Ягайло, за которой явится на площадь весь безумный шоу-бизнес, все панки, рок-группы, гей-оркестры, превратив Болотную в карнавал.

Мумакин перестал писать. Бекетов покушался на его респектабельность. Приверженность традиционным ценностям гарантировала ему популярность среди «красных пенсионеров», но отталкивала молодежь и либеральных вольнодумцев. – Вы хотите, чтобы я встал под одни знамена с Лангустовым, чью задницу не пропускает ни один гей? Хотите, чтобы я встал рядом с Шахесом, от которого будет разить чесноком на всю Болотную? Или с этой, прости господи, Ягайло, у которой под юбкой ползают мухи?

Диктофон Бекетова неслышно работал, заглатывая в свой крохотный зев все поношения.

– Вы не точно оцениваете отношение к вам Чегоданова, Петр Сидорович, – сказал Бекетов. – Он готовится устранить вас из политики, как только станет президентом. Он хочет заменить вас на более молодого и реформировать компартию, превратив ее в социал-демократическую. Вам предстоит выдержать страшный пропагандистский удар, как только Чегоданов станет президентом.

Мумакин замер, и его синие, под белесыми ресницами глаза тревожно забегали.

– Мы выдерживали любые удары. Коммунисты выдерживали удары и оставались коммунистами.

– Вы думаете, Петр Сидорович, Чегоданов повторит пропагандистские трюки прежних лет? Выпустит тиражом три миллиона экземпляров грязную газету «Боже упаси», где станет пугать народ ГУЛАГом, называя вас новым Сталиным? Или расскажет о вашем потаенном бизнесе в Сирии и о вашем банке на Кипре? Или напечатает фотографию вашей дачи, где вы, как римский патриций, расхаживаете среди обнаженных мраморных граций? Или опубликует ваш портрет в мундире царского фельдмаршала и рядом нищих русских людей?

Мумакин зло сдвинул брови, презрительно оттопырил губу:

– Вы, Андрей Алексеевич, долго находились в стороне от политики. Кто-то сказал, что вы, как преданный сеттер Чегоданова, потеряли нюх и поэтому он вас прогнал. Все, что вы мне сейчас изложили, давно не действует. Наш народ научился отличать лживую пропаганду от правды. Думаю, Андрей Алексеевич, наша встреча подходит к концу.

Лицо Мумакина стало надменным, властным. Теперь он напоминал свой портрет, и у Бекетова мелькнула мысль, что Мумакин немало времени провел перед портретом, чтобы усвоить это величественное выражение.

– Вы меня не дослушали, Петр Сидорович. Чегоданов не станет повторять избитые пропагандистские штампы. Боюсь, что он прибегнет к новым формам. Я очень боюсь, что он может сделать одну вредную утечку.

Мумакин сжал веки, превратив глаза в узкие синие щелки. В них мерцали подозрительность, испуг, чуткая осторожность.

– Это какие же новые формы?

– Видите ли, Петр Сидорович, когда я работал в Администрации и был допущен к секретной документации, я видел один документ. В виде текста, скрепленного вашей подписью, и видеокассету, подтверждающую подлинность документа. Это очень серьезный текст, который хочет опубликовать Чегоданов, чтобы раз и навсегда устранить вас из политики.

– На что это вы намекаете? – побледнел Мумакин, и его желваки стали желто-костяными.

– Это договор, заключенный вами с Администрацией первого президента, где гарантируется сохранность компартии как легальной политической силы. Там всего три пункта. В первом вы обязываетесь удерживать партию от радикальных революционных выступлений. Во втором вы обязуетесь не претендовать на высший пост в государстве. В третьем вы обещаете поддерживать президента по всем вопросам государственной важности. И ваша подпись, Петр Сидорович. А на видеокассете вы подписываете этот документ в присутствии главы Администрации.

– Это подделка, фальшивка! – хрипло взревел Мумакин. Стал похожим на вепря белесыми, свиными ресницами, открывшимися зубами, лютыми испуганными глазами.

– Если эта бумага будет обнародована, Петр Сидорович, то станет понятным ваше обращение к членам партии в октябре девяносто третьего года, когда вы призвали коммунистов не выходить на улицы и не поддерживать революционный Дом Советов. Найдет объяснение ваш поступок в девяносто шестом году, когда вы фактически выиграли президентские выборы, но поспешили поздравить своего соперника с победой, отказались от власти. И наконец, все ваше поведение в Государственной думе, когда вы голосовали за антинародный бюджет, утверждали на посту премьер-министра олигархических ставленников, оказывая власти неоценимую услугу.

– Нет такой бумаги, вы лжете! Шантаж не пройдет!

– Я представляю, какие комментарии в прессе последуют после опубликования документа. Вас назовут предателем почище Горбачева. Вас назовут тем, кто поймал в ловушку всю «красную» энергию, бушевавшую в партии, и там ее умертвил. Вы будете главным могильщиком коммунизма и Советского Союза, наряду с Горбачевым и Ельциным. И вам не помогут ваши стертые штампы про «опытную команду» и «поддержку народа». Но вы избегнете позора, если Чегоданов не станет президентом. Помогите Градобоеву, Петр Сидорович.

Мумакин претерпевал странные превращения. То становился разъяренным вепрем, готовым броситься на Бекетова. То жалкой побитой собакой, получившей удар палкой. То бледнел, словно терял всю кровь. То наливался тяжелой сплошной краснотой, будто был готов лопнуть и истечь дурной кровью. Наконец он сник, уменьшился, бессильно опустил плечи.

– Что я должен делать? – чуть слышно прошептал посинелыми губами.

– Если позволите, я вам подскажу.

Мумакин схватил блокнот и ручку и приготовился записывать.

– Вам следует встретиться с Градобоевым и договориться о стратегическом союзе. – Бекетов говорил медленно и отчетливо, чтобы Мумакин успевал записывать. – Он пообещает вам, в случае своей победы, назначить вас премьер-министром. Должность премьера – это огромный для вас успех. Успех всей компартии.

Мумакин писал старательно, высунув кончик языка, и, видимо, этот привычный процесс записывания вернул ему самообладание. Его бледность прошла, лицо стало розовым, глаза наполнились смыслом. Бекетов продолжал диктовать:

– Народ воспримет ваш союз с энтузиазмом. Опытный матерый политик, связанный с великим советским прошлым, и молодой энергичный патриот, олицетворение будущего. Вы приведете на следующий митинг своих коммунистов, и площадь будет пламенеть красными флагами, один цвет которых вызовет у Чегоданова ужас. Его популярность резко упадет, его воля к борьбе будет подавлена, и он проиграет на выборах. Ваша позорная тайна никогда не всплывет.

– Да, но еще не созрело время. Еще надо шлифовать команду. Поработать над программой, – оторвавшись от блокнота, трусливо лепетал Мумакин.

– Это ваш звездный час, Петр Сидорович. Вы объявите партии, что все эти годы вы героически спасали организацию, готовя ее к победе. И этот час настал.

Мумакин снова писал. Бекетов знал, что у Мумакина собрана целая библиотека этих исписанных блокнотов, где тот стенографировал умные высказывания, учился политическим премудростям. И Бекетову захотелось узнать, какие из его мыслей вошли в эту домашнюю картотеку.

– Партия осуществляет свою экономическую программу. Страна будет спасена, и вокруг партии объединятся все патриоты, бедные и богатые, православные и мусульмане. Я же, с моими скромными возможностями и ограниченными знаниями, берусь вам помогать. Стану вашим преданным помощником. И таким образом вы впишете себя в русскую историю. Вы – великий преобразователь и спаситель Отечества, а не ренегат и иуда.

Бекетов умолк. Смотрел на Мумакина, который отложил блокнот и мучительно обдумывал ответ, которого ждал от него Бекетов. Вздыхал, потирал большой лоб, потел. Потом поднял на Бекетова измученные сомнениями глаза и произнес:

– Я согласен. Устройте мне встречу с Градобоевым.

Вошел охранник, неся телефон:

– Петр Сидорович, звонят из спортклуба.

Мумакин схватил телефон:

– Минутку, Андрей Алексеевич, – вышел с телефоном в соседнюю комнату.

Бекетов, оставшись один, смотрел на портрет фельдмаршала, на статуэтки Сталина и Ленина, на сноп пшеницы из какой-нибудь кубанской станицы. Ему вдруг мучительно захотелось заглянуть в блокнот Мумакина. Он потянулся к блокноту. На всех страницах ровно и аккуратно были выведены каракули, бессмысленная путаница ничего не значащих строк. Бекетов оторопело смотрел, а потом рассмеялся. Еще одна тайна последнего коммуниста России была разгадана.

В гостиную вернулся Мумакин:

– Собираемся поиграть в волейбол. Очень полезно, скажу я вам. Приходите, будем играть. Мы же теперь в одной команде.

– Натягивайте волейбольную сетку, Петр Сидорович. А я пойду расставлять другую.

Бекетов покидал дачу Мумакина, унося в диктофоне запись беседы. Тихо смеялся, вспоминая блокнот со священными каракулями.