Текст книги "На задворках галактики. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Александр Валидуда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Глава 4

Кочевник бежал в размеренном темпе, бежал уже давно, не давая себе остановиться и передохнуть. Он ощущал за плечами погоню, ощущал тем самым шестым чувством, о котором так любят говорить, только чувство это было для него самым настоящим, словно затылок жгло от враждебных, прозревающих сквозь расстояние и препятствия глаз. Те, кто шёл по следам, воспринимались очень уж настырными и разозлёнными. Ещё бы им злыми не быть! Второй день он петляет, держась на силе воли и стимуляторах, не давая хоть на сколько-нибудь приблизиться. Но не это главное. Настырность преследователей, похоже, имела весомую причину: Кочевнику удалось уничтожить Стража Пустоши, выведенного в секретных биолабораториях боевого зверя, специально созданного для запретных территорий. У зверюги этой было лишь одно предназначение: убивать любого чужака, осмелившегося подобраться к охраняемому им объекту.

Уничтожение Стража он воспринимал как большую удачу. Боевой зверь по сути и зверем-то не был, там наверху, по ту сторону локуса, таких тварей называли иначе. Помимо сверхбыстрой мышечной реакции, огромной силы, удивительной способности скрытно выслеживать противника и роста в холке достигающего груди человека, Страж обладал отнюдь не животным умом. Он был полуразумен, причём смещение как раз в сторону разума. Это случилось у периметра лагеря, где Кочевник едва успел подготовить очередную лёжку. Всё произошло слишком быстро. Внезапно поднявшаяся в душе тревога, как будто кто-то за ним наблюдает и соизмеряет дистанцию. А потом неясная размытая тень. Кочевника спасли реакция и обострённое восприятие опасности и окружающего мира. Неприцельная навскидку очередь из 'Скифа', похожая из-за глушителя на шелест, и тут же резкий удар и отключка.

Очнулся он быстро, по его представлению где-то через минуту-две. Голова гудела, дышать не просто тяжело, а почти невозможно из-за навалившейся сверху туши. Вот когда выбрался из-под зверя и машинально перезарядил магазин, жить стало веселей. Особенно после ощупывания себя на предмет целости костей. Только потом осмотрел тушу.

Страж даже после смерти вызывал невольное восхищение, было в нём нечто кошачье, а потому, наверное, симпатичное. Бесхвостый гибкий торс, мощные челюсти с белоснежными резцами и клыками, что само собой уже говорило о возрасте. А был бы Страж постарше и поопытней, может быть тогда бы он торжествовал удачную охоту. Кочевник с любопытством осматривал лапы, на которых даже сквозь шерсть просматривались бугры мышц. Самый большой интерес вызвали когти, выпускаемые сантиметров на пятнадцать, не меньше. А при подробном рассмотрении стало ясно, что когти как раз не обычные звериные, над ними добряче поработал злой человеческий ум. Или не человеческий вовсе. Когти покрывало напыление неопределимого на глаз металлического сплава, зловеще смотрелись идеально ровные режущие кромки, выполненные на манер заточенного кривого клинка. Такими когтями и рвать, и резать. И не спас бы тогда даже бронекостюм, не смотря на всю его прочность, чего там говорить об обычном защитном костюме, что сейчас на Кочевнике? Глядя на такое вооружение, Кочевник с любовью и благодарностью погладил цевьё 'Скифа', спасшего ему жизнь. Автомат был экспериментальный, из мелкосерийной опытной партии, с мощным боем, скорострельный и с хорошей кучностью. Магазин вмещал двадцать один 9-мм патрон, через один бронебойный и разрывной. Сколько по времени длилась та очередь? Кочевнику показалось не более секунды. Конечно, это субъективно, но, тем не менее, полмагазина нет.

Окружающее редколесье давало превосходный обзор, превосходный по сравнению с оставленной за спиной чащобой. Впереди показался холм с вросшими в землю валунами. Средь них-то Кочевник и решил сделать короткий, минут на двадцать-тридцать, привал, а то так и загнать себя можно, в лёгких давно уже огонь полыхал, тело, особенно ноги, всё сильней наливалось усталостью. Кабы не маска, было бы легче. Но без неё нельзя, воздух в здешних лесах полон ядовитых испарений. Не везде, конечно, но заражённых мест хватало, при этом на глаз и на нюх их не всегда определишь.

Он разлёгся среди камней, покрытых подозрительным тёмно-серым мхом, и несколько минут ни о чём не думал, лишь фиксировал на автомате окружающую обстановку. Огонь в лёгких унялся, сразу же стало легче, да и веселей. И если б не назойливые мысли о погоне, отдых можно было бы назвать приятным. Неплохо б и вздремнуть хоть минут сорок, дабы прочистить набирающий силу 'туман' в голове. Вздремнуть, естественно, не в обычном смысле, а в том выработанном годами режиме, когда сознание скользит на границе яви и сна. Но такую роскошь он себе позволить не мог. Это потом организм возьмёт своё, минимум двое суток сна в оплату за недосыпание и стимуляторы. А сейчас всё преимущество в дистанции. Все его ухищрения каким-то образом то не срабатывали, то давали временный результат. Судя по всему, его преследует не просто отряд каких-то там охранников спецобъекта. Упорство преследователей вкупе с их повадками хороших следопытов делали им честь. Нет, не могло это быть обычное подразделение охраны, по следу идёт кто-то посерьёзней. И очень даже может быть с ещё одним Стражем Пустоши.

Кочевник подавил рвущиеся проклятия. Это всего лишь эмоции, от которых сейчас толку ноль, скорей вред. Его съедала досада. Ещё вчера он ничего не знал об этих велгонских псевдозверушках, следовательно не принимал их в расчёт. Теперь вот узнал, в буквальном смысле ощутив одного из них на собственной шкуре. Знать бы раньше, что в Велгоне овладели биотехнологиями такого уровня! Впрочем, и теперь не поздно. Пока ещё не поздно. Судя по всему, их экспериментальные питомники появились не так давно и до массового производства дело пока не дошло. Настораживало другое: тот лагерь, где продолжались многолетние опыты над людьми. Не зря всё-таки он согласился с доводами старика и отправиться в Пустошь.

Помимо этих мыслей подспудно свербела мысль об участи разведгруппы проходчиков. Теперь он остался совсем один на враждебной территории. Не одиночество удручало, а судьба ребят. Вот и конец почти этого рейда, совсем плохой конец. Кочевник всегда был по натуре одиночкой. Но в рейд вышла ещё и группа из пяти проходчиков, с которой он периодически, следуя графику, выходил на сеансы связи на защищённой частоте. Этой ночью группа погибла, её командир, старый и опытный майор, напоследок вышел в эфир, успев сообщить, что они напоролись на засаду и приняли бой. Больше связаться ни с кем из группы Кочевник сколько ни пытался, не смог. Светлая им память.

Перевернувшись на живот и на всякий случай наметив по разным направлениям ориентиры, он подумал о слышавшемся сегодня далёком грохоте. Ошибиться он не мог, грохотало в направлении выявленного объекта. Такое впечатление, будто его бомбили. Вот только кто его мог бомбить? Свои не могли, в главштабе ВВС не то что координат, а и сведений об объекте нет, да к тому же без нажима из ГК авиаторы не стали бы рисковать дальниками, у которых, к тому же, вряд ли и радиуса хватило бы достать досюда. Вот и встаёт вопрос: кто бомбил? Если это всё же бомбардировка была. Интересный вопросец. Союзники приложились? Они-то как прознали? На их разведку полагаться смысла не было, работала она у них из рук вон плохо. Неспроста они вступив в войну за два месяца столько территории сдали. Да и 'Реликт' в обнаружении объекта оказался бессилен, лагерей-то много, а вот какие из них особенные установить не удалось. Если же допустить, что донесение Кочевника во время сеанса связи без проволочек прошло все инстанции и раконцев привлекли по настоянию кого-то в разведупре… Не Острецова ли рук дело? Или старика? 'Вернёмся, тогда и разберёмся'.

Наскоро перекусив сухпаем, Кочевник двинулся дальше, взяв направление к показавшейся границе редколесья. Там впереди проглядывалось небольшое открытое пространство с неглубокими болотами, за которыми виднелся более густой лес.

Не успел он выйти из зарослей, как откуда-то справа послышался сперва едва различимый, а вскоре всё более нарастающий гул. Гул вертолёта. Неприятный поворот, только вертолёта сейчас не хватало. Гул приближался, становясь отчётливей, хотя самой машины видно не было.

Кочевник присмотрел кусты погуще, где решил переждать. Неспешно протекли минуты и вот вдали над самыми верхушками деревьев показался тёмный, плохо различимый из-за расстояния силуэт. Текли минуты. Текли всё также медленно и стало ясно, что вертолёт шёл не по прямой, а галсами, то приближаясь, то отдаляясь. В принципе, пройди он даже над самой головой, заметить спрятавшегося в зарослях человека практически не возможно. Однако Кочевника беспокоила вероятность нахождения на борту тепловизора или ещё того хуже – любого продукта нездешних технологий, биодетектора, например. Здесь, вдалеке от цивилизации Темискиры всего можно ожидать.

Он подобрал под себя руки и ноги, втянул голову в плечи, дабы в случае его засечения выглядеть на экране сплошным бесформенным пятном. Эх, сейчас бы костюмчик вроде 'Финиста', экранирующего от биосенсоров и инфракрасных сканеров. Но чего нет, того нет, на борту 'Реликта' отсутствовали многие привычные и необходимые вещи. В свой последний поход 'Реликт' вышел в спешке, группу Краснов собирал второпях. Кто ж знал, что погоня выльется в такое невообразимое вселенское свинство?

С трофейными тепловизорами Кочевнику уже приходилось сталкиваться, поэтому он был уверен в действенности своей нехитрой, в общем-то, уловке. Да и не единственный он в округе из живых существ. Пустоши только с виду не обитаемы, на самом деле здесь полно самого разнообразного и осторожного зверья. Тратить лишнее внимание на каждого оператор тепловизора не в силах.

Как всегда это бывает, гладко было на бумаге… Не всё оказалось так просто, тревогу забило чутьё. В глубинах подсознания родилось подозрение, вскоре оформившееся в уверенность, что на борту вертолёта не простые пассажиры. И тогда Кочевник прибегнул к давно отработанному способу защиты: сменил мыслефон. Он стал псевдоволком, благо их Пустошах не так и мало, если двигаться на восток. И не редко они забегали и сюда поохотится.

Чутьё не подвело. Чужое, вернее даже чуждое сознание, словно холодное прикосновение льда, на несколько мгновений накрыло его и восприняло картину мира уставшего голодного хищника: шумящее и непонятное существо над деревьями, непонятное и оттого вызывающее беспокойство и даже смутный страх; острое сосущее чувство голода, невыносимо сводящее с ума; раздражение оттого, что пришлось прекратить выслеживание по следу запахов добычи, которая затаилась, напуганная этим странным громко гудящим существом…

Присутствие чужака исчезло, но Кочевник ещё какое-то время продолжал ощущать себя зверем. Наконец он 'опрокинулся' обратно и крепко задумался. На борту вертолёта были рунхи! Эти твари, эти нелюди кого-то ищут. Возможно даже его, но не обязательно. Кроме как от объекта рунхи прилететь не могли. Это значит, что игра принимает совсем иной оборот. Если на объекте присутствуют рунхи, значит там что-то затевается. Или давным-давно затеяно и идёт своим чередом.

Кочевник до боли закусил нижнюю губу, его пронзила мысль, что именно эти твари погубили ребят из разведгруппы. Становилось понятно, как они угодили в засаду, не смотря на весь их опыт и мастерство. Хорошими они были разведчиками и не менее хорошими проходчиками Пустошей, но обычными, то есть нормальными людьми. Никто из них не смог бы противостоять эмпату. Кочевник мог, потому-то и жив до сих пор, а не сгинул много лет назад на одной безымянной, забытой светлыми Богами планете. Откуда ему было тогда знать, что очутился в так называемых тёмных пространствах? Не появись тогда нынешние соратники…

Он провожал взглядом удаляющийся вертолёт, какой-то частичкою себя продолжая настороженно так, исподволь следить за ненавистными пассажирами. И когда вертолёт почти скрылся из поля зрения, он ощутил выплеск чужих сознаний. А потом стал незримым свидетелем поединка двух чужаков в тонких тканях реальности с двумя людьми. Невероятно! С людьми-беглецами! Их внезапно распахнувшийся мыслефон буквально возопил о побеге из лагеря. Помочь беглецам, о чьём существовании он до сего часа и не подозревал, Кочевник ничем не мог, слишком неожидан и скоротечен оказался поединок – от силы секунды две-три объективного времени. Зато если взять субъективную сторону… схватка оказалась долгой и тяжёлой для обоих сторон и окончилась, похоже, в ничью. По крайней мере Кочевник так это воспринял. Один из беглецов неожиданно смог нанести удар такой силы, что его противник, едва не погибнув, был вынужден спешно и наглухо закрыть свой разум. А второй беглец как будто вообще перестал существовать, как если бы его и не было. Именно что не было, а не смерть или безумие. Уж чего-чего, а эманации смерти либо сумасшествия сокрыть от Кочевника было невозможно. После этого отступился и закрылся второй рунх.

Кочевник мотнул головой, развеивая воспринятые образы, да выплывая в обычное состояние сознания. Звук вертолёта растаял вдали. Кочевник встал и определил примерное направление до беглецов. Двигаться по прямой он не собирался, ни на миг не забывая о погоне за ним самим. Но вот не терять из виду тех ребят было бы не плохо, кем бы они ни были. Враг моего врага может стать другом.

Так он решил и отправился в путь, заодно делая в уме набросок донесения, которое отправит, как только настанет время очередного сеанса связи с базой.

Глава 5

Лёгкая позёмка подняла снег и зашвырнула за шиворот. Лицо онемело и стало словно чужим, руки в двупалых рукавицах плохо слушаются, но холод почему-то не ощущается. Холод как будто и есть и как будто его нет.

Рядом в насквозь промёрзшем окопе жмутся товарищи. Их лица ускользают от взора, только расплывающиеся образы, но от этих образов веет родным и надёжным.

Вдалеке по заснеженному полю приближается смерть. Угловатая, выкрашенная в белое стальная коробка, плюющая огненными всполохами. Это 'Хафлер' – самый массовый велгонский танк. Где-то рядом с грохотом ложатся два осколочно-фугасных снаряда и мир окутывает звенящая тишина. За танком растянулась жидкая цепочка едва различимых из-за поземицы фигурок. Часть их в белых маскхалатах, но многие в шинелях цвета хаки, кажущихся чёрными на фоне снега.

Бруствер из спрессованного снега только скрывает до поры позицию, от пуль он не спасает. Они прошивают его насквозь. Танк, как по шаблону, остановился метрах в двухстах от окопов, мотопехота пошла вперёд по колено, а то и по пояс в снегу. Справа ожил трофейный 'Жнец', пулемётная очередь, собрав дань, вмиг прижала цепь к земле. 'Хафлер' разворачивает башню и бьёт трассерами из спаренного с пушкой пулемёта, следом добавляет трёхдюймовым осколочно-фугасным. Прижавшиеся велгонцы начинают ползти к окопам, до них ещё далеко, гранату не докинешь. Да и нет уже гранат.

Прямо перед танком ложится жирный огненный росчерк, взлетает и оседает снежный султанчик. Кто-то сзади приспособил неразбитую пушку захваченной батареи. Видимо это ротные миномётчики стараются, устав сидеть без боеприпасов. Велгонский мехвод заметил опасность и начал сдавать назад, рассчитывая сбить прицел артиллеристам, командир и башнёр в это время лихорадочно ищут демаскирующие признаки орудия. Видимо нашли, башня начала разворот. Новый росчерк ударил и перебил гусеницу, сразу за ним ухнула танковая пушка. Мехвод поздно сообразил, что гусеница перебита, 'Хафлер' закрутило влево. Похоже, башнёр промазал, в борт танку ударил снаряд. Кумулятивный, судя по зачадившей корме. С такой-то дистанции трофейные велгонские семидесятипятимиллиметровки пробивали в борт любой танк. Трое вылезших танкистов повисают на броне, их сняли ружейным огнём, двое выбрались через нижний люк, из-за катков их не достать.

В голове настойчиво крутится мысль, что надо бы после боя насобирать оружия и патронов у велгонцев. Боеприпасов у роты почти не осталось, четыре атаки за утро отбили, эта уже пятая – самая вялая.

Уже рассветало, когда Масканин резко прокинулся с чувством тревоги. Посидел, прислушиваясь к своим ощущениям, тревога не проходила. А вокруг – тишина. Странная, между прочим, тишина, если не считать шума дождя, извергаемого хмурыми почти что чёрными тучами.

Оглядевшись и понаблюдав за надолго зарядившим дождём, понял, что тихонько радуется. Радуется оттого, что накануне он и крепыш настолько выдохлись, что завалились спать, не стянув маски. Да уж, тут стоило только представить, чем бы могло кончиться пробуждение под дождём. Запросто можно было и без зрения остаться или вообще без кожи. А могло, правда, и повезти, проснулись бы под обычным дождиком, смотря, откуда тучи пришли.

Проверять, опасна ли небесная хлябь, Максиму не хотелось. Да и способа проверить у него не было. Конечно, не удобно, когда на голове защитная маска, особенно в такие моменты, когда, например, в носу закрутит или в ухе зачешется, но без маски – никуда. Её лицевые мембраны спокойно пропускали воздух, но не витавшую в этом воздухе влагу, не говоря о нормальной жидкости.

Но дождь дождём, он, в общем-то, штука привычная, а вот что заставило так резко вскочить, ещё толком не проснувшись? Отчего тревожное чувство совершенно не желало проходить? Предчувствие? Что бы там ни было, Масканин решил не задерживаться, всего минуту уделив оценке увиденного сна. Раньше такие яркие сны не снились, да и вообще снились они редко. Причём были они отвлечённые, лишённые всякой конкретики. Этот же будто всплывшее из глубин памяти воспоминание. Неужто память начала возвращаться? Хорошо бы!

Растормошил крепыша, тот проснулся сразу.

Издалека, на пределе слышимости, донеслись звуки выстрелов. Стреляли часто, одиночными. Из велгонских карабинов. Их-то 'голоса' не возможно было перепутать ни с чем.

– А вот и пешие по наши души, – произнёс крепыш. – Интересно, по ком они там лупят? Может, им что привиделось?

– Ох, не думаю, – Масканин поднялся на ноги и поудобней переразместил на себе сумки. – Судя по выстрелам, за нами идут не меньше десятка. И повстречали они или кого-то очень большого, или кого-то многочисленного.

– Будем, значит, вдвойне осторожны, – заявил крепыш и тут удивил Максима, начав неполную разборку оружия с проверкой консистенции смазки – не загустела ли? Остался доволен, прежний владелец хорошо содержал свой карабин.

Масканин проверил и свой, скорее, чтоб не ударить в грязь лицом, нежели чувствуя необходимость. Даже прочистил шомполом канал ствола.

– Идём, что ль? – предложил крепыш.

– Идём, – Максим закинул карабин за плечо и поспешил вперёд.

Шли они долго, почти по прямой, обходя редкие подозрительные препятствия. Видимость с каждым получасом ухудшалась, дождь превратился в настоящий ливень. Вся земля в округе, залитая самое меньшее по щиколотку, была сплошь усеяна частыми водяными султанами от падающих тяжёлых капель. И деревья попадались довольно странные, низкорослые, многоствольные, с бугристой тёмно-серой толстой корой. Листья на этих деревьях выглядели весьма жалкими – жёлто-бардовыми, размером с мелкую монету. Пару раз по пути попадались останки каких-то непонятных строений из разбитых, поросших грязно-серым мхом железобетонных плит и насквозь проржавевших, искорёженных, причудливо выглядевших конструкций. Мимо этих останков шли не задерживаясь, не рискуя тратить время на осмотры и передышки, помня о слышанной на рассвете стрельбе.

Потом дорогу преградила обширная топь, с редкими и ненадёжными на вид островками.

– Вперёд? – засомневался крепыш.

– В обход. Как говорится, не стоит слишком часто судьбу испытывать.

– В обход, значит, в обход. Я тоже не фаталист. Только это… надо бы и пожрать, что ли. Много ль набегаешь на пустое брюхо?

– И то верно, – Масканин хлопнул по давненько протестующему от собственной пустоты животу. – Засекай время. Через два часа делаем привал. Если до этого на ещё какие развалины не наткнёмся.

– А если наткнёмся, то может даже в сухости полопаем, – рассудил крепыш, аккуратно возясь с трофейными часами, чтоб невзначай не попала влага в стык между перчаткой и рукавом.

– Кстати, Михалыч, что там с твоей ногой? – Максим рассматривал порванную штанину товарища, досадуя, что нет у них ничего, чем бы можно было сделать нормальную перевязку. Впрочем, сгодились бы и лоскуты и от собственных кальсон, но не сейчас – под дождём. Этим надо было озаботиться ещё вчера, сразу же после оставления 'Дюркиса'. Теперь только и оставалось, что досадовать на свою же оплошность. А сколько их уже было, этих оплошностей? То в масках завалились спать, не сняв их только из-за усталости, совершенно не задумавшись, что и снимать-то их небезопасно как раз из-за возможного во время сна дождя. То БТР не утопили, как Масканин хотел это сделать по началу, дабы не оставлять погоне лишних следов. И то, что все эти ляпы могли быть проявлениями последствий едва не убившей их ментальной атаки, это довольно слабое утешение.

– Да ничего с ногой, – ответил крепыш, закончив возиться с часами, для верности переложив их в сумку с тушёнкой. – Ни хуже, ни лучше. Ниже колена, правда, всё зудит. Почесать бы. Когда ныряли, в штанину, естественно, воды набралось. А в ней дрянь, видать, какая-то. Не просто зудит, ещё и жжение иногда. Тёплое.

– Надо бы твою ногу осмотреть, когда найдём место посуше. А вообще-то, мы с тобой дали маху. Обгадились по уши…

– Ой, только не надо передо мной голову пеплом посыпать, – перебил крепыш. – И мою заодно. Коли мы обгадились, велгонцы тогда побольше нас в дерьме. Попробуй, поищи по болотам, когда от нас и следов-то не остаётся. Погоня, она, конечно, может нам в затылок дышит, но она, считай, неизвестно ещё куда, в какую сторону тычется.

– Да я про то, Михалыч, что ни ты, ни я не догадались твой комбез на добротный солдатский химкостюм махнуть.

– И ладно. Не собираюсь я волосы на себе рвать, раз сразу не смекнул. Сам, значит, виноват, раз мучаюсь теперь. Ну, что, пошли?

Масканин кивнул и зашвырнул подальше в топь пулемётный затвор, о котором-то и вспомнил только сейчас. В обход он решил идти на юг. Крепыш поплёлся следом, негромко проклиная и погоду, и неприятности с ногой.

Привал сделали немного раньше намеченного срока, набредя на очередные развалины. После беглого осмотра, им попался не продуваемый сухой закуток, посреди которого валялся скелет неизвестного животного. Судя по раздроблённым и изгрызенным костям, это была чья-то давняя добыча.

Крепыш хотел было сгрести ногой кости, но послушал предостережение Масканина:

– Оставь, как лежат. Чёрт его знает, но вдруг велгонцы и сюда заглянут?

– И то, правда. За нами, поди, не громилы безмозглые носятся, – Михалыч сел рядом с костями прямо на пол и, стащив ботинок, закатил рваную штанину. За ней закатил кальсонину и зацокал языком. Кожа его правой ноги, почти по колено, приобрела тёмно-красный оттенок. – Разлетались, суки, средь ночи. Их бы в то вонючее болото загнать!

Максим уселся рядышком, рассматривая ногу.

– Сдаётся мне, Михалыч, не так всё страшно. Похоже, это всего лишь ожог от слабой кислоты. К счастью, там воды много было, концентрация не та. Вот если б тебя голой кожей да под кислотный дождик…

– Ох, и добрая душа у тебя, Макс!

– Это я так, допущение сделал. Меня больше тревожит твоя ссадина.

Крепыш погладил припухшую под коленом ссадину и вколол у самой её границы заранее приготовленный шприц, который потом спрятал в карман, чтоб выбросить где-нибудь по пути. Достал банку тушёнки, галеты и, отстегнув штык, сказал:

– Ничего, нога слушается, я её чувствую. Опухоль, зараза, не растёт, видать, в шприцах нужное лекарство. Теперь, Макс, ты как хочешь, а я жрать буду. Значит, и ты будешь. Одну банку на двоих. Экономить надо.

Он аккуратно вскрыл банку и наломал галет. Съел половину, передал банку Масканину. Максим расправился с едой также быстро. Запили водой из фляг, по молчаливому согласию решив приберечь самогон на потом. Закурили.

– Посмотрел я, как ты с карабином общаешься, – заметил Максим, крутя сигарету пальцами, – а говорил, литейщиком всю жизнь был.

– Правду говорил, – крепыш прищурился, в его глазах мелькнул весёлый огонёк. – Зачем мне врать?

– Где это, интересно, ты и с пулемётом научился обращаться? Это ж не ручник какой-то, а МДМ, с ним возни – исплюёшься весь!

– Э-э, Максим, с твоей памятью, выходит, куда хуже, чем с моей. Знаешь, когда я пришёл в себя под бомбёжкой, вдруг понял и где я, и в каком я положении. Как-то сразу это пришло, как будто по голове шарахнули. Столько всего вспомнил! Ну, не всё, ясное дело, но многое. И такая меня злость взяла!.. Но я не об этом. Так вот, значит, сдаётся мне, парень, ты не в пример меньше моего вспомнил, а то не спрашивал бы. Верно говорю?

– Пожалуй, верно, – согласился Масканин, зная, что во время налёта толком ничего нового не вспомнил.

– Так вот, – продолжил крепыш, пошарив в сумке и вытащив флягу с самогоном. Правда, тут же переменил своё намерение, подбросил фляжку в руке и спрятал обратно. – На литейном своём я почти три десятка годков уже. А в молодости, как и положено, три года на армейской службе оттрубил. Двести семнадцатый пехотный полк. Если не помнишь, у нас тогда небольшие разногласия с Велгоном были, из-за спорных приграничных территорий. Ну за те самые пеловские высоты, да ещё излучина Аю… До большой войны, хвала небесам, не дошло, как в тридцать третьем или как сейчас… Тогда же я и изучил МДМ, который и тогда уже считался устаревшим. Вот я и вспомнил кой чего из прежнего опыта. Хотя, как видишь, в лесу ориентироваться не умею, видать, меня этому не учили. На это ты у нас мастак оказался. Да ещё и географию знаешь, где какие страны и какими местностями граничат. Да и навыки у тебя, надо сказать, специфические. Я давно подметил, что ты из воинского сословия. А что-нибудь более общее, интересно, ты помнишь? Не про себя лично. Общеизвестные события? Ну например, чем славен Островной Союз? Как живётся в Арагонском Герцогстве? Ну, не вспомнил?

Масканин лишь покачал головой. Ничего он толком не помнил. Да и географических знаний в себе не обнаружил, похоже было, что всплывшие недавно в памяти карты границ Велгона и Новороссии с безлюдными землями вспомнились лишь потому, что это было остро необходимо. Только при упоминании про Арагонское Герцогство, что-то в душе всколыхнулось. Причём, неприятно всколыхнулось.

– Ладно, не буду языком попусту чесать. Придёт время, вспомнишь ещё, – крепыш разул вторую ногу, принявшись отдирать лоскут от сухой кальсонины.

– Отчего же, чеши дальше, – Масканин привалился спиной о стену. – Ты про герцогство сказал, а у меня что-то в груди отозвалось, не добро так отозвалось…

– Э, да ты, может, из вольногоров? Нет? Припомни. Горные луга, снега, ещё там чего-то, – крепыш, наконец, отодрал лоскут и занялся перевязкой. – Если ты вольногор, то дело ясное, что арагонцев не любишь. Это, брат, у вас с молоком матери, как говорится. Потому как ихний герцог с его баронами никогда не смирятся с потерей Вятижских гор. Штольни там богатые, а в предгорьях земли плодородные, чистые, да луга больно хороши для выпаса. Это я от брата меньшого знаю, наслушался его россказней. Он у меня лет семь как у купца одного служит, по делам его мотается. Всю страну вдоль и поперёк изъездил. И в герцогстве бывал не раз. Многое нарассказывал. Говаривал, живут там не по нашему укладу, у баронов придури много, они её вольностями кличут. И дела, говорил, там не выгодно вести, потому как, что ни барон, то со своими пошлинами.

'Вольногор' – Максим словно на вкус пробовал это слово, отдававшее чем-то близким и родным. То что он вольногор, он знал ещё в лагере, это было как общее знание из разряда вещей само собой разумеющихся. Он повертел в уме это слово и так и этак, но кроме чего-то призрачно-приятного ничего не ощутил. Определённо, слово находило на себя отклик в душе, но не более.

– С чего ты взял, что я вольногор?

– О! – крепыш поднял указательный палец для эффекта. – Повадки твои… Я вашего брата в своё время хорошо изучил. А с памятью у тебя и вправду того… Что ж, немного тебя просвещу, на сколько смогу, если охота послушать. Да и мне потрепаться в охотку…

– Так давай, послушаем…

– Ну значиться так… Вятижские горы, у подножья которых стоит славный Вольногорск, лет шестьдесят как отпали от Великого Герцогства Арагонского. Теперь это самая южная провинция Новороссии. А вольногоры у нас – это почти что сословие, нерегулярная армия, надёжно закрывающая весь юг. Стоп, вру! Есть же и самые что называется регулярные вольногорские части. В общем, твои сродники – вольные земледельцы, скотоводы, горняки, ну и конечно воины. Со своим статусом. Понятное дело, что ни один вольногор, будь он в своём уме, никогда не вернётся к баронам. И сколько не пытались арагонцы перейти через горы, ни разу им это не удалось.

Масканин молча донаблюдал за вознёй крепыша, размышляя над тем, что как будто заново познаёт этот мир, только вот познание идёт как-то выборочно. Здесь помню, а здесь нет. Странно.

Когда крепыш закончил, оба встали, привычно убрали за собой следы, главным образом, окурки и банку, с большой неохотой натянули маски. Дождь не переставал и не похоже было, чтоб он успокоился в ближайшее время. Да ещё появился не густой, к счастью, туман, который всерьёз встревожил крепыша, заявившего, что он отродясь такого не видал, чтоб и дождь, и туман вместе, и что вообще это не к добру.

К добру он или нет, а туман досаждал не долго, исчезнув на другой день. Дождь, однако, всё лил и лил без устали, выдохшись к вечеру пятого дня. Тут бы в пору было порадоваться в надежде, что раскисшая земля, превратившаяся в чавкающую грязь, начнёт подсыхать. Но в вечернем небе не было звёзд – всё затянуло сплошными тучами. Не поймёшь, распогодится ли.

Располагаясь на ночлег, привычно делили ночь по полам, Масканин, как правило, дежурил первым. Иногда он с тоской наблюдал за беззаботным и спокойным сном товарища, ну а самому беззаботно спать не получалось. Начавшись в ту первую ночь, последующие ночи ему продолжали сниться яркие сны из прошлого. В основном из детства, которое, наверное, было самым счастливым временем. Хорошо, что тревожные сны не донимали, видимо подсознание ограждало, как не донимали и кошмары. Если бы он помнил, что кошмары ему никогда не снились, то не удивился бы. Зато в последние дни всё чаще стала посещать мысль, как он очутился в том лагере. Неприятная это была мысль. Неприятная тем, что не смотря на потерю памяти, он ясно осознавал два пути пленения: добровольная сдача и захват в бессознательном состоянии. Если второе, то это одно дело. Если же сам сдался, то… лучше себе прямо сейчас пулю пустить. Что это за воин, который в плен сдался? Это не воин, а обычный мобилизованный солдат с психологией цивильного человека. Воин в плен не сдаётся, для него вообще такого вопроса нет. А уж чтоб смерти бояться… Вот и раздумывал Масканин, злясь из-за потери памяти, о своём пленении.