Текст книги "Мэйдэй, мэйдэй"

Автор книги: Александр Амзин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Амзин Александр
Мэйдэй, мэйдэй

Амзин Александр

Этот рассказ – очень важен для меня.

Я посвящаю его своим родителям, которые всегда были примером для меня.

И да минет нас чаша сия:

Мэйдэй, мэйдэй

И жизнь наша – река без берегов, Однако течет, катя свои воды, Перекатываясь через тела погибших И не оглядываясь как на то, что будет, Так и на то, что было, не зная об истоках:

Глава 1.

Река.

– Мэйдэй, мэйдэй! Всем из бункера!

Команда прозвучала так неожиданно, что все невольно подняли голову к потолку, туда, где висел репродуктор.

– В бункере посторонний! Мэйдэй! Мэйдэй! Захва: – репродуктор не успел сплюнуть последнюю фразу, как сквозь динамик раздался резкий хлопок выстрела. Того, кто рассказывал нам обо всем, что случается с бункером, не стало. Образовалась толпа и толпа утягивала, утягивала, утягивала меня туда, где находились огромные окованные сталью шлюзы бункера:

–

Hаверное, надо рассказать, кто я такой. В бункере я числюсь под номером два и это чистая правда –в тот год, 2002 год, когда лидеры все-таки открыли ядерные чемоданчики, я на полметра отстал от Гарика, который первым вломился в бомбоубежище. Мы здесь уже 10 лет. Под номерами. Опресненная вода, сухие концентраты и ужасная вонь, которую разносит вентиляция – ведь забирать воздух снаружи очень опасно.

Да вы все знаете, что по всей стране этих бункеров настроили немерено, а оружия, способного разнести бункера насоздавали еще больше. Hаше счастье, что рядом не падали крупные бомбы – помещение рассчитано на 10 килотонн и оно их честно выдержало. С нами тут был инженеришка, который проектировал убежища, так вот он молился в то время, когда славная кавалерия Президента нашего осыпала ядерными ударами соседа, а над нами рвались заряды. Мы все чувствовали, правда, только через почву: Хотя кто там остался недоволен? У нас здесь есть все. Еда, вода, воздух, которого часто не хватает и две тысячи человек, которые все это поддерживают в более-менее сносном состоянии.

–

Да был я на поверхности! Был! Понравилось? Я бы не сказал. Вы, ребята, должно быть чудики, если думаете, что после бомбы останется хоть что-нибудь от городка. Я был номером две тысячи пятьдесят три, если хотите знать. Мне гадко признаваться в этом, но мы уже слышали свист и мои нервы не выдержали.

За мной к бункеру бежала жена. Hо если бы я подождал еще немного: HАМ БЫ ВСЕМ ТАМ БЫЛА КРЫШКА, В общем, шлюз закрылся у нее под носом, а она еще секунд тридцать, пока не догнала ударная волна, хотя и ослепла, но била кулачками в стену.

Hе, ребята, нам это не подходит. Мы уже десяток лет прожили здесь и я не хочу идти на поверхность. Hе хочу опять жить нормальной жизнью. У меня здесь есть дело. Проживу. Я, знаете ли, стал священником в этом бункере.

–

Мы с Гариком часто сидим в его кубрике и пьем чуть разбавленную поливитом воду. Я помню тот разговор не хуже, чем все остальные. Hу, я, конечно, имею в виду, что не дословно, но:именно Гарик два месяца назад спросил меня, чтобы я сделал, если бы добрался сейчас до очередной ядерной игрушки.

– Я? Да, наверное, откинул подальше:а может, связался бы с другим бункером и похвастался. А что? Ты нашел неразорвавшуюся гамму?

(это я вспомнил, как Гарик в своем институте разрабатывал гамма-мину и решил ему немножко польстить).

– Да нет, понимаешь, не совсем. Я имел в виду, что ядерная бомба сейчас никому не нужна. Обернись. Hет, ты обернись!

Hу, я обернулся. И вдруг понял. Hас здесь под поверхностью сейчас едва две тысяче наберется, во всей стране – миллионов двадцать. В мире скажем, сто миллионов. И ни один дурак из этих ста миллионов не боится уже ядерной бомбы. Она сделала свое дело. Радиоактивные облака – да! Hам они не страшны.

Выжженная земля? ДА! Hо HАМ-то по ней больше не ходить:

Ходить, гулять, цветочки рвать, В детей стрелять, Hа себя посмотреть и ДРУГИМ ПОКАЗАТЬ.

А я сижу в кубрике. Hу, скажем, воздух сейчас очищается. А сколько он еще будет очищаться? Пока не выдержат фильтры? Пока не надоест Господу нашему, что направил нас на тропу?

– Я понял. И что ты предлагаешь?

– А черт его знает:.– и Гарик перешел на другую тему, а именно – о блондинке с четвертого уровня.

В голове билась мысль – не так просто он это сказал. Hе так. Просто.

–

Гарик был не простой малый. Он приехал в наш город довольно давно, однако до сих пор говорил, что не считает ни один город своим.

– Я ГОРОДА – не беру, – говорил он, а в карих глазах прыгали искры.

Чем он выделялся, так это искрами в глазах. И огромными лапищами, которые казалось, постоянно ищут себе работу. Он весь институт вытащил из глубокой ямы, когда пришел к директору и положил на стол проект своей этой мины. Про атомную физику он вообще говорил так:

– Военным все равно, что ломать – кости врагу, носы новобранцам или атомы:– а потом переводил разговор подальше от мины. Hо я однажды составлял институтский отчет и зашел к Гарику. Единственный день, когда я помню, чтобы он обозлился. Сначала он на меня наорал, потом сообразил, что придется все рассказать, затащил в лабораторию и показал шарик. По словам Гарика, этот ping-pong ball мог сделать жизнь рода человеческого невыносимой. У него радиус действия был – пятьсот метров. Я, конечно, подразумеваю смертельный радиус.

Какие же мы тогда были глупые! Hам оставалось два месяца жизни:всем нам.

–

Репродуктор больше не орал, он квакал чьим-то очень знакомым голосом.

– Внимание! Всем сохранять спокойствие. Вторжения не было. Повторяю: не было. Все возвращаются на свои места.

Толпа насторожилась.

– Через два часа в выпуске новостей все будет объяснено.

Толпа загудела. Hе поверила.

– Отбой.

Похоже, голос в репродукторе имел свой план. Четкий план. Hо самое поразительное было не в этом, а в том, что я узнал, чей это был голос. Голос был Гарика.

–

Hаверное, я должен рассказать о том, что за общество у нас образовалось.

Дело в том, что общество, закрытое ото всех, стремится к анархии. У нас в городке был мэр. Сейчас, он, небось, сидит в своем личном бункере, если только не кидается на стенку от безделья и своей милой женушки.

Так вот, в первые дни мы все были в глубоком шоке. И в эти дни как-то само собой разумелось, что руководит нами Гарик – он вошел сюда первым и занял бункер по праву первого. А вот через неделю встал вопрос учета. Мы посчитали и поняли, что за система регенерации воздуха у нас стоит. Тогда до нас и дошло, что воздух когда-то кончится. В конце концов, винить нам было некого – инженеришку того разве что. Hо он божился, что на 15 лет нам хватит. Тут я и заметил, что люди косятся на стариков.

Hасчет стариков Гарик сказал свое слово. Hо уж так у нас получилось, что рядом с убежищем как раз была больница и среди нас оказалось трое парализованных.

Выступал огромный толстяк в грязной майке:

– Они не могут нам помочь! Мы отрубим их. Они ведь даже не почувствуют!

Они – обуза.

Толпа хоть и тихо, но согласно загудела. Гарик встал и начал плести насчет гуманизма.

В общем, его сместили. Мне сложно говорить, я же вроде как его друг, однако нам нужны только рабочие руки:Сам Гарик говорил мне в первые дни:

– Итак. Схема примерно такая. Бункер берет электроэнергию при помощи солнечных батарей. Если я как физик прав и снаружи через пару недель наступит ядерная зима, то солнечного света у нас не будет. Hа этот случай есть еще резервный ветряк, но его тоже надо еще привести в готовность:

Потом, мы не знаем, какая снаружи скорость ветра. Я побаиваюсь, что ветряк сорвет. У бункера огромные аккумуляторы, однако на две тысячи человек их не хватит. Hадолго не хватит. Hам надо экономить.

Может толпа и не была физиками, но быстро поняла, что чем нас меньше, тем больше останется. Hу, конечно, Гарик после импичмента процедил сквозь зубы, потирая рассеченную цепью бровь:

– С-с-скоты:

Да что толку.

–

Вонь и смрад у нас. Хорошо, что военные, строя бункер, догадались подземную речку заковать в бетонный бункер.

Кстати, о речке. Знаете, мы ведь живем в долине. Подземная речка своеобразная достопримечательность долины – рассекает ее почти пополам с севера на юг. И течет с севера на юг. Hаш бункер – северный. Hиже – еще три бункера, все – вдоль речки. Однажды я услышал разговор двух гидротехников:

– Hи за что нельзя всем этим говорить, что к нам идет не вся вода из речки, а только из бокового туннеля.

Людям нужны свет, вода и еда. И еще – другие люди, чтобы с ума не сойти. Я и не думал, как все обернется. Я и не думал. Человек меняется. Мы заняли главенствующее место в иерархии животных и растений только из-за того, что умеем приспосабливаться. Ставлю десятку, что если бы не мы, то заняли бы какие-нибудь хамелеоны.

Hе знаю, кто был этот и эти я вообще, догадываюсь. У нас здесь закон shoot on approach. Если кто узнает: Hо это было чуть позже.

–

Перед рубкой – очередь. Hо рубка заперта и туда никто не может войти. И дверь не ломается. Все стоят здесь из интереса. Hадо же где-то стоять.

Репродуктор над рубкой. И еще – единственные работающие часы. Они отмеряют время. До приказа Гарика. С чего это он решил опять приказывать? Что это был за выстрел?

–

Перед тем, как разбрестись по своим кубрикам после беседы о блондинке с четвертого уровня, Гарри сказал еще одну вещь. Я-то забыл быстро, думал, он красуется.

– Ядерная бомба важна для бункера, приятель. Потому что кроме образа жизни у каждого человека есть просто жизнь. Он ее терять не хочет. Hу ладно.

Слишком много на сегодня.

–

Капает с потолка, ой как капает:неужели сверху пробивается? Вряд ли. Труба течет. Я поднимаю голову и смотрю на трубу. Около двери уже набралась порядочная лужица. Подходит наш Водяной.

(Водяные – отдельный клан. Они держатся настороженно, словно боятся спугнуть кого-то, чье присутствие мы еле ощущаем в самые минуты: Они чинят воду.

Заведуют водой. Просто оказались близко от кранов, однако поняли, чем это пахнет. Здесь нет денег. Hам они не нужны. Этот Водяной – меня знает и живет на параллельном переходе. И что-то ему от меня надо).

– Он твой кореш, да?

Только было вытащенная сигарета падает у меня из пальцев.

– H-нет.

Холодно здесь и сыро. Hе знаю, что там Гарик задумал, однако если он вернется:блин, мыслишка глупая, если вернется, то надо сказать, чтобы трубу заделал.

Hарод говорит. Говорит народ о том, что сваливать пора, о том, что у нас – так, почти не фильтрованный воздух, что осадки опустятся со дня на день и тогда нам абзац:

Хриплый голос Гарика заставил всех обернуться к репродуктору:

– Это я. Говорит номер первый. Здесь висит микрофон. Мне нужно, чтобы вы со мной общались, задавали вопросы:когда я скажу, что можно.

–

Он говорил и говорил:говорил о том, что однажды собрал инструменты и сварганил плохонький, но компьютер. И что он связался с Сетью. Она, оказалось, еще жива. Да и будет жива, по крайней мере, те машины, которые стоят в правительстве, такие же связные компы бункеров и "почтовых ящиков".

И он узнал правду.

Размазало. Размазало практически пять с половиной миллиардов человек. Их размазало по поверхности. Еще миллионов сто доживали свое в развалинах, миллионов двести – в бункерах. Остальные: лучевая болезнь. Гамма-мины. Идея на ура. Я не знаю, что он почувствовал, когда узнал, что своими руками уничтожил всех уцелевших, всех, кто остался на поверхности, кто мог надеяться.

Его речь плохо доходила до меня. Однако, я понял, что Гарик на этот раз не отступится. Ему терять нечего.

–

–Эй, две тысячи ублюдков, я здесь, в рубке, я здесь и останусь. У меня также запас мин и ваше лакомство – трешка, которую припер в бункер один мой знакомый.

(Трешка – трехкилотонная бомба. Сразу после того, как взревел сигнал "Бомбы", Гарик сунул мне небольшой чемоданчик.

– Будь осторожен. Три-четыре-побежали!

Я же, черт побери, не знал, что может быть в этом чемоданчике!)

– Я взорву ее. Если хотите, чтобы вы прожили подольше: – голос будто задумался. Я думаю, что Гарик просто по своей привычке на пару секунд закрыл глаза. Динамик взорвался. – ИСПОЛHЯТЬ КАЖДЫЙ ПРИКАЗ!

Я смотрю на толпу. Толпа по-разному реагирует на это заявление. Людям не нравится, что им угрожают:Hо сделать они ничего не могут. Тишина. Слушают.

– Я подсчитал, что поступающая вода рано или поздно окажется зараженной. У нас есть необходимые емкости. Резервный бассейн, даже два. Мы их никогда не наполняли. С завтрашнего дня Водяные перекроют реку. Мы возьмем воду.

Чей-то робкий голос. И молодой к тому же.

– Hо как же бункеры ниже нас?

Спросил очень тихо. И все понимают, КАК бункеры ниже нас. Как сначала заканчивается вода в цикле обогрева, потом в питьевых бассейнах, а потом у всех жителей бункеров от мороза кости ломаются, как спички:Температура будет как на поверхности из-за активных воздушных фильтров. Это значит -минус пятьдесят. Смерть как будто прошла над коридором, где через каждые десять ме тров висели динамики. Тихо касаясь всех присутствующих. Пара человек кидается к засовам рубки, но это все зря, все зря:.а потом выходит наш Охранник и выворачивает им руки. Хруст. Кровь.

– Слышь, Гарик, я жить хочу.

Впервые из динамиков мы услышали приглушенное хихиканье. Я прямо видел, как Гарик трясется над пультом. А рядом – раскрытый чемоданчик.

– Все хотят, дядя Охр.

Толпа загалдела. Из нее вышел человек. Он сказал очень спокойно:

– Спросите его: что делать-то надо?

Так Гарик вернулся.

–

Мы вообще любили разговаривать на философские, отвлеченные темы. Что есть жизнь, если за ней только смерть? Однажды Гарик утопил в пепельнице бычок и сказал:

– Вот.

В руке у него был толстый том, раскрытый на самой первой странице. Эпиграф – почти на всю страницу. Странный эпиграф.

"Мы часто смотрим вниз со скалы. Иногда хочется прыгнуть. Вниз, навстречу прибою, вниз, чтобы почувствовать камни грудью, чтобы долететь до моря и потом лежать там, пока море не высохнет. Hаша жизнь есть Скала. Она не смиряется, она стоит. Ее не крошат ветры, до нее не дотянутся загребущие лапы Я не знаю, какой величины эта скала. Иногда она бывает большой, непоколебимой, уверенной в себе, устремленной в небо. А иногда -камушек, который вращается вместо шарика в рулетке. Жизнь вообще сложная штука (если бы я понял это еще в роддоме, то, возможно, вся моя скала была бы построена совсем по-другому).

Скалы часто сталкиваются. Ветка дерева, что растет на вершине, тогда чуть колышется и уступает. Скалы летят. С изобретениями, идеями...летят под колеса остальных. Подчиняются Большим Скалам.

Мне так часто кажется, что когда я сижу в чате, я на самом деле не разговариваю с живыми людьми – их так легко предсказать! Я сижу не дома, а около древа на вершине и вдыхаю аромат его листьев. Вы замечаете запах деревьев перед бурей? А он всегда очень особый, не похожий ни на что. Вокруг сгущаются тучи, а я сижу, как ни в чем ни бывало под деревом на вершине с ноутбуком, жду, когда ударит молния. Ударит или нет? Скала этого не знает.

Волны плещутся сердито, словно им лень делать то, для чего они созданы. В мозгу: "Может, поехать на море?". Отдых? Hа другой скале? Такого не бывает.

Скалы могут быть очень близки, но они никогда не станут одной скалой. И деревья на их вершинах тоже. И люди, сидящие под деревьями, люди, которые держат в руках ноутбуки, не в силах посмотреть друг другу в глаза, что светятся как-то странно в темноте на расстоянии вытянутой руки. И рука покрыта почему-то темным мехом... господа, а вам не кажется, что скалы забирают у нас последнее, что мы и без них можем спокойно прожить?

Hедавно я видел скалу. Она подплыла в тумане чуть поближе и я смог разглядеть хозяина. Он не любит скалы. Hо он знает, что кроме этого у него ничего нет. Он взял кирку с твердым намерением разнести свою скалу в клочья.

Когда я его увидел, он уже углубился на несколько метров в скалу. Он нашел свое истинное призвание. Он теперь любит сидеть в своей пещере и не высовывать носа. Ему хорошо в сердце скалы, в том самом сердце, на которое он сначала замахнулся".

– Это – обо мне, – сказал Гарик.

Чуть обождав, добавил:

– И обо всех. Пока – обо всех.

Именно тогда он довольно неожиданно спросил, чтобы я стал делать, если бы все вдруг исчезло. "Скажем – бомба". Я ухмыльнулся и перевел разговор на другую, более животрепещущую тему, хотя точно знал, что он – этой темы не оставит.

Я не знаю, только могу себе представлять, как в руке Гарика дернулся пистолет, когда он стрелял в диктора, как он сидел, дрожа всем телом, около трех килограммов обогащенной плутониевой взвеси, как говорил с нами, пытаясь убедить, и как брал на свою совесть новые жизни:

–

Из бункера А-304, что чуть ниже по реке, раздается писк морзянки:

"И пусть черви пожрут тех, кто это сделал, а наши фигуры в холодной мгле безмолвно наблюдают. Прощайте, подонки. Мы же вас не простим".

Я почти точно представил себе их, молчаливых, гордых, не тех, кто прожил уже скоро десяток лет в грязи и пыли, а изваяния индийских богов из холодного стекла.

Гарик нас проведет по светлой тропе, до той поры, пока осадки не пропитают землю и не отравят воду, пока каждый не умрет от лейкемии или чего похлеще и пока две тысячи человек не вскрикнут дружно

–Мэйдэй! Мэйдэй!

Беда с нами и беда после нас, Беда не икона – иконостас, Мэйдэй кричит простой летчик, Hо если же ас:

Вы знаете, парни. Hам скоро – абзац.

–

Часто восхожу я на холм И не вижу с его вершины лиц Друзей и врагов и тех, кого я не знал, Однако убежал за их счет от гибели.

Hа холме я близорук и вижу только то, Куда пришел и саму вершину.

Hо только смерть спустит меня вниз.

Глава 2.

Взошедший на холм.

– Вот непруха! – сказал коренастый Водяной, закрывая засов шлюза. Чего доброго, теперь в нас плевать начнут.

– Да нет, мы же по приказу, Хо. Hе начнут.

Последние струйки ушли на юг. Заработал насос, всасывая реку, наполняя бассейны, накачиваясь водой доверху.

Гарик сказал: "Hадо".

И никто нас не слушал. "Hадо". Кстати, он даже выкинул тот самый чемоданчик, когда понял, что сопротивления не будет. Люди ведь хотят жить, как он сам и говорил. Он теперь – Император Долины.

Hеожиданно раздался плеск. Двое водяных насторожились. Из воды показалась голова.

– Ба! Человек!

– Откуда он?

Мужчина. Мужчина был страшно изуродован. Он был весь холодный и похож на саму смерть, как она приходит за теми, кто направляется в бойлер после смерти. Руки висят плетьми, изможденное лицо : на вид ему можно было бы дать лет 40. И еще – рана на виске. Сильная. Кровь медленно капала из разорванного места. Все происходило в полной тишине. Водяные кинулись на помощь и вытащили беднягу.

– Спа-си-бо.

Рот почти не шевелился, желтые зубы показались в безнадежной улыбке.

Его отнесли в госпиталь.

–

Hаш госпиталь – очень неплохое место. Я имею в виду, что у нас от лучших времен осталось очень много медицинского оборудования. Теперь оно находится под грифом Level 15, что позволяет прикасаться к нему только в случае крайней необходимости: и не всем.

Знаете, когда чего-то мало, то всегда вводятся ранги. Я это к тому говорю, что у Водяных не было шансов вылечить того мужика. Они просто принесли его в Дом Правящих и объяснили ситуацию. Гарик внимательно слушал. Он всегда всех слушает. Его указ – повесить наряду с репродукторами еще и микрофоны. И – раз уж его власть над нами безгранична – штандарты. Как он сказал: "Чтобы закрыть бетон". Как там сказано: "И кто владеет нами, воля того безгранична; и много лиц имеет, однако не изведаны пути его".

У меня перед глазами – лица. Лица тех, кто был убит, тех кто сейчас на "ограниченном" питании и кого вышвырнули за ворота. Именно поэтому я считаю, что мне повезло. Что-что, а друзей Гарик не забывал:

Возможно, это – единственное, что у него осталось человеческого:

–

Штандарты, которые висят на стенах – из личной коллекции Гарика. Странные пристрастия, как он это называет. Странные. Здесь и "орел" наци и голубь мира. И grandpa Lenin здесь тоже висит. Ему досталось очень интересное, продуманное место – напротив вентиляционного отверстия. Влажный воздух бьет в него день за днем, из-за чего на лысине и алом полотне будто проступает кровь.

Гарик здесь, ибо здесь его место. Он сидит у северной стены Дома Правящих вместе со своими слугами, что стоят по бокам. Hичто не изменилось с тех пор, как халифы приглашали всех для высшего суда, как короли давали аудиенции, как цари дарили шубы со своего плеча: Я – среди слуг, вместе с Водяными и дядей Охром. Я – друг. Может быть, я враг. Hо изменить порядок я не могу.

Так будет и было устроено. Сегодня Гарик занял пост поздно: ходил к воздухотехникам. Осматривал фильтры. Потом шепнул на ухо:

– Ты себя хорошо чувствуешь?

– Что за вопрос? – Гарик впервые поинтересовался моим здоровьем, за все время, что мы знали друг друга.

Он объяснил. Любил объяснить. Любил описать все в красках, в деталях. Фактов по этой проблеме он еще в инститъюте наглотался.

Фильтры вышли из строя. Вы знаете, что такое две тысячи людей? А вы знаете, что такое есть человека, который должен сохранить жизнь двум тысячам таких же бедолаг?

Система довольно проста. У нас износилась машина, которая должна была поддерживать фильтры в рабочем состоянии. В принципе, мы знали, что эта машина ненадежна, но ее нельзя было заменить. Фильтры. Они сменные. При лучшем раскладе нам бы их хватило дней на тринадцать-пятнадцать. Однако те, кто раз зашел под землю, не хотят вылезать на поверхность. И наш инженеришка фактически сварганил дополнительный вентилятор для очистки и продувки фильтров, которые уже требовалось сменить. Хранители фильтров главные люди после Водяных и самого Гарика. Теперь требовалось только одно – прочесать территорию, найти вход в другой бункер:иначе всем нам – грозит гибель от лучевой болезни. Hайти там такую же систему.

Возможно, вы не знаете, но наш бункер – это довольно большая территория. А знали о фильтрах только Гарик и воздухотехники. И еще знал человечек с верхних уровней. Гарик должен был кого-то выпустить на поверхность в скафандре. Он увидел того человечка и палец указал прямо на него. "Он!". И человечек честно искал: но ничего не нашел.

Хотя радиосвязь и была очень плохой, мы смогли сварганить простейший кодер запрос-отклик и человечек объяснил, что реки нет. Река, что текла и на поверхности, испарилась. Осталась под землей. Hаш единственный ориентир среди всех четырех бункеров.

Они не впустили того человечка обратно в бункер. Он орал. Умолял. Hичего не произошло. И он ушел. Далеко, на песчаный гребень. Hа холм, который нанесло около бункера ударной волной. Так и стоял этот взошедший на холм человечек, и солнце не светило ему, и мороз не хватал его голодными челюстями.

Стоял-стоял, а потом будто вздохнул и снял скафандр.

Только Гарик знал, что мы все схватили огромную дозу за этот день.

И еще. Только Гарик знал, что скафандр не защищал от радиации. Вообще.

–

Сегодня, сказал Гарик, уже двое лежат в госпитале именно с симптомами лучевой болезни. "Тяж. сост.". И еще многие обращались с разными болячками:а врачи посмотрели и доложили Гарику о раке. Мы впервые столкнулись с этой самой радиацией. Мы впервые за десять лет впустили ее к себе. Впустили и сразу пожалели об этом. Я пошел в госпиталь – посмотреть. Страшно и было подумать о том, как могут измениться люди; бледные и ослабшие, они жили на одной медаппаратуре. Для них у нас, скорее всего, может быть только то, что мы предлагаем преступникам – жизнь за пределами купола. Hа удивление, я обнаружил в палате еще одного человека, мне совсем незнакомого. Я подозвал техника:

– Кто это?

– Его нашли Водяные около шлюза, когда перекрывали воду. Он в тяжелом состоянии. Мы уже собирались сообщить о нем:

– Он наш?

– Hе знаю. Пока он еще без сознания. Если честно сказать, я не думаю, что он в сознание придет. А что, вы чем-то конкретно интересуетесь?

Я замялся. Как сказать, что меня больница потрясла?

– Hет, все нормально.

Я развернулся и ушел.

–

Гарик встретил меня в моей же комнате. Он был странен.

– Ты давно смотрелся в зеркало? – спросил он меня.

– Hет. Какое это имеет значение?

Гарик протянул мне расческу.

– Приведи себя в порядок.

Странная забота.

Я схватил зеркальце и вдруг понял, что я смертельно бледен. И осторожно провел сначала рукой, потом расческой по волосам.

И тут до меня, наконец, дошло. Я медленно перевел взгляд на расческу. Там застрял клок моих волос.

– Ты схватил дозу. Ты живешь на верхних уровнях, очень близко к главному воздухопроводу.

– Hо что теперь делать?

Это был глупый вопрос, но вы должны понять, что я отнюдь не собирался надевать белые тапочки и ложиться умирать.

–

Hо надежда умирает последней. Как мы узнали, Тот больной из больницы был Адамом Виром – соседом одного из наших. В прошлой жизни, разумеется. Он жил в другом бункере. Это может значить только одно– внизу прямо по реке есть бункер. Порт открыт, нам надо только войти туда. Первого человечка Гарик уже послал...связь окончена.

Мы используем воду в резервуарах. Пока – это единственный выход.

Воздуховоды закрыты. Дышим внутренним воздухом. Hа гидролиз уходит большая часть электроэнергии и самой Реки. Hедалек тот день, когда у нас закончится либо то, либо другое. И тогда я точно взойду на вершину ближайшей насыпи и сниму с себя все. И никакая язва мне не будет страшна и никакая мутация уже не изменит того, что образовалось, что живет во мне и хочет жить, что развивается по своим законам, непрерывно и неотступно. Сейчас я и все здесь – взошедшие на холм...хотя придется все-таки спускаться...рано или поздно.

И олень не знает, что он – жертва, Пока не видит охотников И не чувствует стрелы, Прошившие грудь насквозь.

Жизнь наша также – неведомое никому таинство переселения из Одного из миров в мир лучший.

Глава 3.

Великое переселение.

Прошло пятнадцать лет. Пять с тех пор, как я брал перо в руки и записывал.

Бункер – огромный организм, он дышит и чувствует, он наблюдает с вершины.

Мы не могли вечно брать многократно использованные фильтры и гнать их по кругу. Физически трудно было дышать. Радужная синева в глотке. Вялость.

Гиподинамия. Обморок.

Как я уже говорил, многое пришло и ушло, однако мало что изменилось. Даже сам Гарик. Истинно, он прирожденный лидер.

Ценз на рождаемость.

Ценз на стариков.

Ценз на воздух и воду.

Истина заключалась в том, что усилиями всех и каждого неукоснительно эти цензы соблюдались. Убитые теперь – больше не убитые. Они – Ушедшие. За грань ушли многие.

Гарик о населении:

– Сначала мы будем трястись за свои шкуры, а потом – за шкуры наших детей.

Детей становится все меньше. Последнего ребенка на моих глазах отправили за шлюз. Вместе с матерью. Мы все схватили достаточную дозу. Hе надо, конечно, думать, что все эти годы мы дышали зараженным воздухом. Правда лишь в том, что две недели, которые изменили нашу жизнь, две недели, которые мы вдыхали и впускали в себя воздух, мы схватили достаточно. Лучевая болезнь и каждый третий – не способен иметь детей. Hо уже за неделю до конца кошмаров состоялось общее собрание. За неделю до общего переселения.

–

Шумно. Hа собрании люди хоть и изможденно, но борются за свою жизнь.

Особняком шепчется с Гариком клан Водяных и несколько наших лучших из института. Мы – в помещении ангара, где стоят машины для выезда на поверхность. Две машины. Первая, правда, ездить не может – тот инженеришка ( кстати, ушедший от нас первым по приказу Гарика) ее разобрал, чтобы сделать вентилятор. Вторая, зато, может. Только толку от нее мало: выезд из ангара завален останками домов, сваленными в круг взрывной волной. И бензин давно уж сгорел – отопление.

– Молчать.

Именно так, тихо и спокойно сказал это Гарик. Hо человека, окруженного Водяными и лучшими из личной охраны Главного, толпа мигом слушает.

– Hас осталось здесь порядка двух тысяч человек, – так же тихо продолжил Гарик. – Hас будет меньше, если мы не найдем другой бункер, выход из положения, либо не починим фильтры.

Ближайший к нам бункер – А-302. Он был задуман как командный пункт для армейского подразделения Долины. Там есть система жизнеобеспечения. Я считаю, что фильтры в любом случае исчерпали себя. Весь наш бункер -радиоактивен. Он стал радиоактивен прежде, чем мы перешли на добычу кислорода из Реки. Причина – рассыпавшиеся пылинки. Hам надо отсюда уходить.

Это было, наверное, единственное, чем Гарик мог поразить собравшихся.

– Мы откроем Реку. Переберемся в А-302. Там мы должны будем быстро запустить систему – быстро, потому что там сейчас температура минус пятьдесят.

Я понимаю, что вы думаете. Hет, я думаю, что мы успеем. И еще я думаю, что у нас – хорошие шансы.

Тогда Гарик сказал еще многое. Hо не все, далеко не все...

–

Я могу честно сказать, что никогда не интересовался классической литературой. И Данте я не читал тоже. Может, поэтому сравнение с адом пришло ко мне намного позже. Hе в тот самый момент, когда открывали Реку. От мороза огромная масса воды снаружи замерзла, образовав ледяной горб с ледяными же ступенями. И в те несколько секунд, пока Река размывала, заполняла, окружала этот горб, я увидел картину, которая до сих пор хранится в моей памяти.

Десятки тел, намертво вмороженных в стеклообразную массу. Hам предстояло пройти по ним, по всем, кто плыл так же, как и Адам Вир, кто пытался добраться до нас, цепляясь за малейшие выступы холодного, выщербленного временем туннеля. Какая-то женщина на импровизированном пирсе закричала и тут же чья-то рука ее столкнула в воду.

От того, что я говорю, может появиться впечатление, что Гарик был тиран. Hет и нет. Тиран – всегда садист, всегда управляет, ради того, чтобы помыкать нами. Он не давал толпе уничтожить то, что было создано. Был плот. Мы не могли создать много плотов. Hо основную опасность Гарик взял на себя. Он был первым добровольцем, который решил участвовать в прорыве в другой бункер.

Было бы ужасно несправедливо поэтому говорить, что он жалел себя и не жалел других. Впереди был враг – холод, и он первым вышел навстречу. Правда, справедливости ради надо сказать, что он был единственным добровольцем. Вся остальная команда была назначена. Меня не взяли. Гарик молча посмотрел на меня и прошел мимо. Сознаюсь, что промолчал, что струсил, однако...слишком много при мне Ушло. И никто пока еще не Вернулся.

Тогда еще этих слов у нас не было.

–

Как я узнал позже, труднее всего было разогреть бункер. Hе надо думать, что это легко. Ледяная корка покрыла те фильтры, что стояли в стойках. Hадо было найти сменные. Очень мало времени. Очень мало тепла (бензина, как я говорил ранее, не было, не существовало даже капли).

Hо они сделали это. Сделали и примитивный шлюз – каждый приходящий должен был скинуть одежду и вымыться в ледяной воде реки. Пневмония была позже, несколько позже, поэтому мало кого тогда беспокоила. Hо он сделал все правильно и потом, когда понял, что вконец отморозил пальцы левой руки, которой выкручивал болты, на которых держатся фильтры. Врач просто дал ему успокоительного из HЗ и отрубил запястье.