355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Лапин » Вихри перемен » Текст книги (страница 2)
Вихри перемен
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 22:42

Текст книги "Вихри перемен"


Автор книги: Александр Лапин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

IV

«Что же это всех такое охватило? Болезнь какая-то? Временное умопомешательство? Массовый психоз? Стихийное бедствие?

Что они все рванули из страны?

Жили, жили! По-разному, конечно. Но худо-бедно прожили в этой стране больше двухсот лет. А теперь, как с цепи сорвались!

А может, оно и так. Сорвались с цепи обид и взаимных претензий.

А обижаться нам, немцам, есть на что! Трудовые армии. Выселение в Сибирь и Казахстан. Жизнь с клеймом. С постоянной оглядкой на прошлое. Хотя, чего уж там.

Это наша интеллигенция любит все усложнять. Простой бюргер – тот едет за колбасой, шмотками и личным автомобилем…»

Андрей Франк морщится. И, подперев ладонью свое остренькое, треугольное личико, смотрит в окно. Ему страшно нравится смотреть отсюда, из аппаратной, с высоты птичьего полета на Алма-Ату. Справа тяжелый мраморный куб здания ЦК Компартии, слева – высотная гостиница, напротив – новая площадь. А за нею, все ниже панорама зеленого красивого восточного города.

«Да, это не унылый Целиноград, – откуда они не так уж давно переехали сюда, в столицу. – Там изо всех достопримечательностей одно здание администрации, да унылый дворец целинников. И голимая, продуваемая страшными ветрами степь. Одно слово бывший Акмолинск. “Ак-мола” по-казахски “белая могила”. Не зря так названо. И не зря туда товарищ Сталин ссылал жен своих врагов. Так и называли этот лагерь. Алжир – Акмолинский лагерь жен изменников Родины.

Родина? Где она теперь у русских немцев? На Волге? В Саратове? Здесь в Казахстане? Или там, в Германии? Нет ответа. Хотя вон Петр Гук! Этот все знает наперед».

Андрей еще раз морщится. Вспоминает сегодняшний утренний разговор с товарищем: «Петр, он такой, как бы это сказать попроще, – махровый немецкий националист. Для него Германия – это прямо, как он выразился,“«сияющая вершина”. Как для евреев “земля обетованная”. И он жаждет туда перебраться как можно скорее. Это еще и результат, по большому счету, и нашей собственной работы. Это мы – пресса, радио, телевидение создали такую атмосферу, что решиться на отъезд намного проще, чем остаться здесь жить. И все из-за лжи, нашей лжи. Как говорится, единожды солгав, так кто тебе поверит? Газеты о жизни в эмиграции пишут правду. Не сахарно и там. Но народ настолько привык к постоянной лжи, что не верит ни единому слову. Хотя эмиграция сама по себе – явление сложное. Не хорошее и не плохое. Просто одно из проявлений вечной, быстротекущей нашей жизни. Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. И Моисей водил евреев по пустыне. И гунны кочевали из Азии в Европу. И наших предков привели в Россию седобородые немецкие пасторы-эмигранты. Вон Америка – вообще страна эмигрантов. Так что это не добро и не зло. А так, объективная реальность. Двигаются армии, поднимаются в дорогу миллионы. Дубравин перебрался в Москву. И ничего. Живет.

Хорошо мы тогда с ним погуляли. Напоследок. Но только мне надо все сделать не так. Меня ведь никто не гонит. Надо мною не капает. Так что мы не поедем с бухты барахты туда, не знаю куда.

Хм! Родина предков! А вот поработать на западе. Осмотреться. Денег прикопить. Это другое дело. Стоящее. Особенно сейчас, когда открываются такие возможности. Почему бы ими не воспользоваться…

Андрей отходит от окна. И аккуратно кладет в кожаную коричневую папочку свою подробнейшую служебную записку по этому поводу. Быстро проскальзывает по длинным коридорам телецентра. Несколько секунд стоит перед приемной председателя телерадиокомитета. Выдыхает и заходит.

Черноволосая, черноглазая секретарша Соня радостно улыбается ему навстречу. Привыкла, что Франк без комплимента не зайдет. Но ему сегодня не до них. Он просто оставляет свою записку. И молча выходит прочь.

Теперь надо ждать. Часовой механизм запущен. Андрей идет в аппаратную и начинает ваять очередной пропагандистский шедевр на тему немецкой жизни в родной республике.

Перестройка, гласность, свобода. Они дали журналистам новые возможности. И Андрей сумел ими воспользоваться. Редакция их газеты недавно перебралась в Алма-Ату. И тут он – хороший фотограф, овладел еще и ремеслом телеоператора. Так что уже почти год трудится в республиканском телецентре, в студии, готовящей передачи для казахстанских немцев.

Он посмотрел, как это делают другие. И стал снимать сам.

Пришел успех.

Родилась новая идея. Поехать корреспондентом от казахстанского телевидения в Германию. И уже оттуда, из-за кордона, рассказывать о судьбах и проблемах бывших соотечественников.

Надо же Казахстану в новых условиях налаживать международные связи. Тем более что новое прогрессивное руководство в лице председателя телерадиокомитета тоже хочет, чтобы подвластное ему телевидение было не хуже, чем московское с его «Взглядом», «Двенадцатым этажом» и прочими разными дискуссионными клубами.

Через полчасика на столе звонит внутренний телефон.

Стажер их отдела – монтажер Светлана, передает ему трубку двумя руками с шутливым поклоном:

– Сам шеф! Тебя!

– Слушаю вас, Бергей Аманжолович! – от волнения почти шепотом говорит Андрей.

– Андрей! – впервые по имени без церемоний называет его председатель. – Тут я прочитал твою записку. Можно сказать, любопытная. Зайди-ка ко мне. Обсудим ее.

– Сейчас?

– А ты что, занят?

– Передачу монтируем, Бергей Аманжолович. Вечернюю!

– Ну, тогда в шестнадцать ноль-ноль! – веско замечает шеф.

– Слушаюсь! – отвечает он. И осторожно, чтобы не вспугнуть удачу, кладет трубку на рычаг. А внутри все вибрирует, как натянутая струна: «Сработало, сработало!»

Без пятнадцати четыре он уже сидит под дверью у председателя. Но недолго.

Закончилось какое-то совещание. И народ валит через стильную приемную. Следом выходит сам. Моложавый, с высоким лбом, глаза узкие, хитрющие. Черные длинные волосы зачесаны этакой гривой назад. Очень творческий, этакий художнический вид у нового председателя.

– Заходи, Андрей, – без церемоний обращается он к нему. И секретарю: – Соня, чайку согрей!

– Вам зеленый?

Кабинет с огромным окном, выходящим на горы. Впечатляет обилие разного рода сувениров, статуэток, привезенных из-за границы. Тут тебе и Египет, и Тайланд, и китайские болванчики. Новые времена, новые веяния. Кожаное черное кресло прямо обнимает все тело.

– Прочитал твою записку! – без долгих предисловий начинает разговор Бергей Аманжолович. – То, что ты предлагаешь, я об этом давно думал. Это расширение нашей творческой самостоятельности. И одновременно это очень важно сегодня для республики с точки зрения отъезда наших соотечественников за рубеж, в частности в Германию и Грецию. У нас что сейчас происходит? Массовый отъезд немцев, да не только немцев, но и евреев, греков на Запад. Эта ситуация для нас сложная. И партия поставила нам задачу – показать объективную ситуацию. Там у них. Так что твоя инициатива, она в русле, очень интересная…

– Да, нам надо показывать жизнь иммигрирующих изнутри! – подхватывает, вливаясь в поток речи председателя, Андрей. – Чтоб люди ехали с открытыми глазами. А не так, как сейчас.

– Не ехали! – перебивает его Бергей Аманжолович. – А оставались!

– Ну да, я оговорился! Оставались…

В сущности, Андрей Франк предложил начальству открыть корреспондентский пункт Казахского телевидения в Германии. Теперь уже в объединенной стараниями перестройщиков. Цель – показать западную жизнь такой, как она есть. Без прикрас. Хотя бы что-то противопоставить валу писем и снимков, на которых уехавшие крестьяне гордо позируют на фоне подержанных «мерседесов» и «ауди». Но это была как бы официальная сторона его предложения. Для себя же лично Андрей видел огромные перспективы. Возможность увидеть другую жизнь, вырасти профессионально, просто заработать.

– Сначала, конечно, мне придется какое-то время поучиться у тамошних профессионалов. Может, поработать на местном телевидении. Постажироваться. А потом создадим бюро. – Он даже внутренне окрылился от открывшихся перспектив. Потому что понимал – такие сюжеты можно будет продать не только сюда, в Казахстан, но и в Москву.

Андрей, конечно, не стал говорить своему телешефу, что он уже съездил в Баварию. Подыскивал себе там место в мюнхенской телекомпании. Зачем тому знать, что шустрый подчиненный уже давно «ведет свою лодку» этим курсом. И что именно сейчас он готовит решающий «удар веслом», чтобы направить ее в сторону притягательного берега далекой страны его предков.

– Ну что ж, в целом идея принимается, – важно замечает Бергей Аманжолович. – Очень неплохая идея. Можно сказать, моя собственная идея. А вот с деталями ее надо нам еще хорошенько разобраться. Поработать. Когда будет все готово, я доложу о ней руководству в отдел пропаганды. Думаю, там поддержат. Новые люди сегодня и там. Во всяком случае, они сегодня нам не могут запретить такое дело, как открытие нового корпункта. Но все-таки соблюдем порядок и субординацию.

После разговора с председателем он еще и еще раз прокручивает в голове все «за» и «против». «Нет, кажется, все продумано. Все учтено. Делаю по уму. И связи здесь не оборвутся. И перспективы там более-менее ясны».

Позвонила по телефону жена. Встревоженно спросила:

– Ну что? Поговорил? Чего молчишь?

Он помолчал с минуту, а потом коротко ответил:

– Едем!

V

«Одно слово – заповедник!» – думает Володя Озеров, разглядывая длинную, во всю стеклянную стену, экспозицию кусочка лесостепной природы этих краев.

И действительно, мастерски сделанные чучела рыжей лисы, семейства благородных пятнистых оленей на фоне муляжей деревьев выглядят впечатляюще. Особенно хороша витрина с волком и лосем. Как живые! Того и гляди задвигаются. Да и само большое просторное здание музея дикой природы Черноземья, заполненное многочисленными экспонатами, здесь не единственное. Рядом стоит еще несколько строений, отведенных под лаборатории и жилые дома. Есть даже звероферма, где разводят бобров и водяных крыс – нутрий.

Впечатляет и площадь перед заповедником. На ней там и тут расположены крупные монументальные скульптуры лежащих и стоящих оленей.

Настоящий научный центр посреди крупного лесного массива.

Леса в этих краях, конечно, совсем не такие, как где-нибудь в Сибири или в Белоруссии. Это даже не суровый брянский лес. Здесь они в основном искусственно насаженные, жидковатые. Потому как еще во времена царя Петра их использовали на строительство кораблей. Повырубили. А потом начали восстанавливать.

Но заповедник, расположенный возле реки, на многочисленных озерах уцелел, остался почти нетронутым человеком. И теперь он приехал сюда, чтобы работать.

Честно говоря, надоело ему носиться по лесам за браконьерами, которых с каждым месяцем становится все больше и больше.

А как по-другому? Вокруг заказника деревни. А в деревнях обнищавшие мужики с ружьями. И любой чудила встал утром с похмелья, потянулся, шагнул за порог. И уже в лесу, где живут «мои друзья».

Своими друзьями Озеров называет отнюдь не людей – а зверей.

Но, может, даже не это заставило его перебраться сюда, в заповедник. И даже не желание срочно дописать кандидатскую диссертацию.

Есть у русских интеллигентов такая мечта. Бросить все. К чертовой матери. И податься в глухую провинцию. На природу. Чтобы там, вдали от суеты больших городов, начать новую, чистую, честную, радостную жизнь. Вместе с народом-тружеником.

Кто эту мечту придумал, они не знают. Может, Лев Толстой. Но она жива. И как ни странно, согревает душу тысячам. Они, конечно, никогда никуда не уедут. Тому виною обстоятельства непреодолимой силы. Дом, жена, дети, работа, начальство.

А вот он, Володя Озеров, ее удачно исполнил. И теперь он, старший научный сотрудник, радостно глядя на экспонаты музея, сидит на собрании трудового коллектива и пытается понять, о чем идет разговор.

Выступает директор – широкий, важный:

– За прошлый год мы провели более десяти мероприятий, направленных на сохранение поголовья животных в рамках нашего биосферного заповедника. Работа большая. Так, только учет бобров, проведенный отделом водоплавающих, потребовал от нас дополнительно…

Озеров слушает его убаюкивающую, плавную речь и разглядывает людей, окруживших его. Людей, с которыми ему предстоит работать бок о бок. Вот наклонил голову и набычился Сергей Петрович Аксентов из отдела охраны. Такой упертый крепыш со щеточкой усов под курносым носом и в форменной куртке лесничего. Он задумчиво теребит в руках рыжую барсетку с какими-то, видимо, необходимыми ключами. И, как кот, слегка прищуривает глаза, когда директор начинает рубить «правду матку».

– Но я хотел бы отметить слабую работу службы охраны! – начинает критическую часть доклада Шорохов. – Вы все прекрасно знаете нашу проблему. Через заповедник, к сожалению, проходит одна из веток железной дороги. И периодически здесь случаются чрезвычайные происшествия. В прошлом месяце проходящий локомотив сбил оленя. Так вместо того, чтобы принять немедленные меры к расследованию происшествия, составить акт и разобраться, товарищ Аксентов не явился по вызову на работу, так как был занят личными делами. А проще говоря, пьянствовал на свадьбе своего друга. Я считаю такое отношение к работе недопустимым, позорящим звание научного сотрудника и наш небольшой, но дружный коллектив…

Собравшиеся мужчины и женщины дружно зашевелились, задвигались, зашептались. Особенно, судя по всему, нервно реагировали на критику как раз егеря. Митрич, старый, седобородый, морщинистый, что-то зашептал рядом сидящему молодому жилистому парню в джинсах и ветровке – Петру. К ним наклонился с другого ряда маленький вертлявый Николай.

Только Аксентов оставался невозмутим и спокоен.

Да, видно, не сбылась и на этот раз мечта русского интеллигента. И здесь, казалось бы, в тихом лесу, на природе кипят страсти. И судя по тому, как дальше пошло их чудное собрание, страсти нешуточные. Потому что после директора поднялся его заместитель по научной работе и высказался, что в чужом глазу и соринку мы видим, а вот в своем бревна не замечаем. В общем, разнес он в пух и прах политику директора, который якобы дает возможность защищаться только своим, приближенным, сотрудникам, а на остальных, можно сказать, плюет «зигзагом с Марса».

Озеров только успевает поворачиваться, чтобы разглядеть каждого последующего оратора.

А народ выливается и оттягивается по полной. Перестройка и гласность, критика и самокритика – веяния новых времен дошли и сюда.

Под конец собрания всё смешалось. И Володька уже так и не смог понять, почему кричала тетя Дуся, рабочая фермы, требуя от «звериного» начальства в президиуме человечного отношения и, кажется, еще резиновые сапоги.

Собрание закончилось вечером. И неожиданно. Погас свет. Все, чертыхаясь в темноте и натыкаясь друг на друга и на стулья, стали выбираться на улицу. И уж там, разбившись на кучки, переговариваясь на ходу, побрели куда-то.

Как-то так получилось, что он – Володька Озеров оказался в одной кучке с егерями, которые сгрудились около Аксентова. Разговор, который вначале шел в русле «а сам директор – мелкий жулик и никакой администратор», потом вдруг перешел в другую, неожиданную плоскость.

– Чего тут делать-то?! Заповедник! – презрительно сплюнул на траву Аксентов. Закурил сигарету. Затянулся дымом и, снисходительно посмотрев на увязавшихся егерей, сказал: – Это он меня гнобит, потому что я хочу организовать у нас охотничий кооператив. Поставить тут дело по-новому. Вместо того чтобы сидеть и ждать у моря погоды и государственного финансирования, начать зарабатывать самим.

Озеров, которого страшно заинтересовала такая постановка вопроса, спросил:

– А это как? Тут же заповедник!

– Да, очень просто! Создать кооператив охотников! Заповедник большой, тысячи тысяч гектаров леса. Выделить участок, в котором можно будет охотиться. И на этой охоте зарабатывать деньги… для финансирования тех же научных работ.

Все егеря одобрительно загудели:

– Да, ты голова, Серега!

– Правильно!

– А то сидим тут, закисли совсем. Зарплату, и ту постоянно задерживают!

– Да, и сам директор частенько гостей возит. Постреливают, – заметил самый старший из егерей Митрич, огромный, как старый дуб, морщинистый с белыми бровями и бородой. – Ему, значит, можно! А нам нельзя! Зверья полно! Чего ж добру пропадать…

– Охраняли, охраняли! – робко проговорил молодой белолицый, похожий на девчонку, паренек в зеленой куртке и клешеных джинсах. – А теперь стрелять. Как-то не того!

На него зашикали.

– Помалкивал бы! Молод еще рассуждать. Молоко на губах не обсохло…

И тут Володьку осенило. И он тоже вступил в разговор:

– Так их можно специально разводить для охоты. Сделать звероферму. Огородить. И даже можно туда экскурсии водить. Ведь ходят же смотреть нутрий и бобров.

– Точно! А ты, я вижу, тоже голова! – похвалил Аксентов. – Соображаешь. Давай мы с тобой этот вопрос обсудим завтра. А то сегодня уже и так засиделись…

* * *

Озеров едет по разбитой дороге домой в соседнюю деревню на служебном «пазике», который привозит и отвозит персонал заповедника на работу. Едет и думает: «Вот как странно обернулась моя мечта найти тихое место, чтобы жить на природе и дописать, наконец, свою диссертацию. Видно, что-то сильно изменилось в стране советов, если даже сюда проникли кооперативные настроения. А интересно получается. Если я раньше гонялся по лесам и сражался с богатыми «буратинами», приезжавшими, чтобы пострелять, то теперь картина может перемениться полностью. Я буду приглашать таких охотников к себе. И организовывать им отдых. За деньги. Большие деньги.

Кстати, на западе такие сафари уже много лет существуют».

«Вот тебе и тихое место… Глухой угол. И тут страсти, споры кипят. Да еще какие! Видно, нет сегодня в России таких мест. Кипит вся страна. Впрочем, это у нас в головах все кипит. А природа, она живет своей жизнью».

И действительно. Пока автобус идет по лесной дороге между деревьями, его фары успевают несколько раз выхватить из темноты перебегающих дорогу лисиц. А в одном месте впереди автобуса долго бежит зафаренный, глупый заяц.

Водитель жалеет его, выключает на минуту свет. И косой в темноте, наконец, улепетывает с дороги в лесную чащу.

Они стоят некоторое время с выключенными фарами и двигателем, прислушиваясь к звукам ночного леса. К уханью филина в чаще, кряканью уток на озерах, трелям соловья на соседнем хуторе.

«А хорошо ведь! – думает он. – И чего скандалили? Кричали?»

Часть II
Лебединая оперетта

I

На всей земле был один народ. И один язык. И задумал этот народ невиданное дело. Построить рай. На Земле.

Единый для всех. Чтобы всем было одинаково хорошо.

Великие вожди нарисовали планы. Маленькие люди стали их выполнять. Днем и ночью возводились гигантские плотины, засеивали пустыни, собирали чудовищные ракеты и корабли.

Долго трудились. Но рая все не было.

И тогда люди начали роптать. «Хотим говорить каждый на своем языке. Хотим строить свое отдельное маленькое счастье».

Из этого ропота родился великий спор. И все стали обвинять друг друга: «Мы строим, а они только едят! Не будем вместе с ними жить!»

И вспомнили все старые обиды. И заговорили на древних языках.

А потом разделились. И перестали строить мифическую башню под названием «коммунизм».

И в конце концов разошлись, рассеялись по земле, стеная и проклиная друг друга.

II

Вторая половина августа. Москва наполовину пуста.

Дубравин выходит из метро на станции «Белорусская». И через железнодорожный каменный мост движется по Ленинградскому проспекту к редакции.

Его глазам открывается уже привычная панорама – широченный, отстроенный как бы старинными кирпичными с лепниной и украшениями зданиями проспект. Его разделяет посередине зеленый, протянувшийся на сколько хватает взгляда сквер с травяным газоном и подстриженными, округлой формы деревцами.

Только что прошел дождь. И мокрый асфальт испускает пар под неярким в этих широтах августовским солнцем.

Почти два года он здесь. Жизнь в Москве похожа на постоянный марафонский забег.

Сам гигантский имперский город задает этот бешеный темп, которому вольно или невольно, в конце концов, подчиняются все его обитатели: вчера он до самой ночи дежурил в типографии, а сегодня с утра надо уже спешить на утреннюю планерку. И так «каждый день на ремень».

Для рядового обывателя издание газеты выражается простой формулой: «Писатель пописывает, читатель почитывает». И только профессионалы знают, как работает эта гигантская машина, эта индустрия новостей, в которой задействованы сотни тысяч людей.

Журналист словно из воздуха, из мира идей извлекает слово. А вот значимость, особую весомость, свое звучание это слово обретает здесь, в цехах. На допотопных линотипах сидят за клавиатурой наборщики и отливают это слово в металл. В самом прямом, буквальном смысле.

Свинцовые строчки кладут на стол верстальщика. И он собирает из них полосу…

Здесь же находится и автор. Следит за процессом, «обрубает хвосты». Если надо, правит текст. И переделывает. До совершенства… Идет производственный процесс…

Александр Дубравин поворачивает за угол. И в недоумении останавливается. Весь перекресток рядом с серо-стальным, исполненным в духе конструктивизма зданием издательства забит военной техникой. Столкнулись два крытых зеленых грузовика. Возле них крутятся солдатики. В воздухе стоит густой, отборный мат.

«Ну, дела! – думает он, глядя на эту нелепую картину. – С какого бодуна они сюда заехали?»

С этим неизбывным вопросом он и проходит в солидный подъезд, украшенный вывеской с орденами, символом заслуг газеты перед народом и партией.

Скрипучий лифт возносит его на этаж. Впереди длиннющий коридор, обитый вытертым желто-рыжим ковровым покрытием, а вдоль него ряды деревянных дверей – обычное расположение редакций в этом отстроенном еще в тридцатые годы здании. В самом конце коридор упирается в большое помещение, названное по цвету панелей и обивки стульев «Голубым залом».

Перед входом в него стоят стеклянные витрины с музейными экспонатами и подарками от именитых посетителей. Здесь же коридор сворачивает налево – в большую приемную главной редакции. В этом тупичке располагаются кабинеты главного и его заместителей.

Таково, в сущности, основное устройство легендарного шестого этажа. Место, куда на работу мечтают попасть все без исключения молодые журналисты великой страны.

Ступив на ворсяное покрытие коридора, Дубравин чувствует уже ставшее привычным легкое напряжение в позвоночном столбе и волнение в сердце.

Так действует на него «дух шестого этажа». Понятие абсолютно мистическое, для посторонних непонятное, но совершенно реальное для тех, кто живет и работает здесь. Столкнувшись с этим явлением, Дубравин нашел для себя некое удовлетворительное объяснение. Он понял, что воздух этажа аж звенит и вибрирует от разлитых в нем эманаций молодого эгоизма, самомнения, чувства исключительности. И эти эманации каким-то чудным образом питают творческую энергию журналистов, позволяя им изо дня в день, из года в год делать лучшую в мире газету.

Здесь со всей империи было собрано все самое живое, самое талантливое. И оно энергично пёрло, лезло, стремилось проявить себя, прозвучать на всю гигантскую страну.

Каждый считал себя интеллектуалом, гением, пупом вселенной и выдающимся деятелем всего и вся. Но так как это надо было доказывать делом, то пишущая братия жестко конкурировала за место под солнцем.

* * *

…Утро начинается с летучки. Здесь как в школе. Все по звонку. Не успевает Дубравин выскочить из лифта, как раздается треньканье колокольчика. Народ вылетает из кабинетов. И с гиканьем летит по взлетной полосе коридора в секретариат. На «топтушку». Здесь на большом столе ответственного секретаря раскладываются газетные полосы.

Номер собирается сильный. Идет нешуточная борьба за каждый абзац, за каждую строчку. Все доказывают, что их материал – это святое. То есть вечное и неповторимое. Рыдая, отходит от стола юная девушка-стажер. Её «заметку» сняли. Маститый длинноволосый и носатый обозреватель, вытирая клетчатым платочком обильный пот со лба (следствие вчерашних совместных возлияний с ответсеком), ждет окончания «топтушки». Он еще вчера в застолье договорился о своем эссе. А сегодня просто сидит на стульчике в сторонке. Сторожит. Не покусится ли кто-нибудь на его «нетленку».

Народ столпился у стола. Идет мозговой штурм. Придумывается название для сообщения о создании государственного комитета по чрезвычайному положению. Все собравшиеся разновозрастные, разнохарактерные журналисты хохмят и посмеиваются.

Дубравин, который еще ничего толком не знает, потихоньку спрашивает стоящего рядом редактора отдела пропаганды вспыльчивого, как порох, Виктора Пеплова:

– Что случилось? Я в деревне был у тещи. Не в курсе?

– Да, блин, какие-то суки объявили в Москве чрезвычайное положение в связи с болезнью Горбачёва!

– То-то я смотрю на перекрестке у издательства авария с армейскими произошла. Не мог понять, чего они тут делают? В центре города.

Судя по всему, народ не воспринял это самое ГКЧП всерьез.

– Давай назовем ее «Переворот по просьбам трудящихся!», – выдает на гора очередной заголовок самый главный мастер по этой части Равиль Мухутдинов.

– Точно!

– Прямо в яблочко попал! – сыпятся с разных сторон одобрительные возгласы.

Дубравин тоже включается в процесс «топтания». Начинает интриговать, предлагая ведущей номер Дарье Нуферовой статью собкора из Киргизии о развенчании культа личности местного писателя Чингиза Айтматова, который недавно потряс всех своими манкуртами-аборигенами, потерявшими память.

Теперь это тоже его работа. Опекать собкоров, разбросанных по всей необъятной стране.

Дело в том, что, будучи спецкором, он никак не мог всерьез, по-настоящему взяться за переезд своего семейства в Россию. Не было времени. И они до сих пор оставались в Казахстане. Жена работала в биологической лаборатории. Сын ходил в детский сад. Жили они все в той же корпунтовской квартире, которую он когда-то отвоевал у комсюков. Но, понятное дело, так не могло продолжаться вечно. Надо было их перевозить.

Раньше, до перестройки, молодым журналистам, приглашенным на работу в столицу, жилье давали сразу, как номенклатуре комсомола. Теперь этот порядок разрушился. И последний дом, построенный ЦК ВЛКСМ, был уже распределен.

Дубравину, как говорится, обломилось. Теперь он сам занимается обменом квартиры. Дело это муторное. Желающих уехать из Москвы мало. А цены они ломят крутые. Процесс требует времени и сил. Вот и вынужден он перейти с творческой должности на административную.

Но, как говорится, не было бы счастья, так несчастье помогло. У него появилось время не только для того, чтобы заниматься обменом, но и подняться на новую ступень в творческой работе. На другой уровень публицистики. От фактов перейти к обобщениям.

Появилась возможность осмыслить происходящее. И делать такие материалы, к которым он в суете и погоне за строчками раньше не мог и подступиться. Это были не эскизы и зарисовки, а полотнища, исследования, вспахивающие целые пласты жизни позднесоветского общества. Одни названия чего стоят: «Бедность», «Коррупция», «Жестокость», «Революция на экспорт». Он брал тему и неторопливо, шаг за шагом анализировал ее в историческом, этническом, политическом направлениях.

Это уже была журналистика не безымянная, а именная. Когда он принес свой очередной опус «Что будет, если не договоримся» в секретариат, ответственный секретарь Володя Купер взял последнюю страницу и молча к его подписи «А. Дубравин» поставил полное имя Александр.

Так разрешалось подписываться только мэтрам.

Сила молодежки была и в том, что газета постоянно обновлялась. На этаже сосуществовали люди с самыми разными интересами и взглядами на жизнь. Что-то происходило в обществе, возникала новая потребность и на страницах молодежки появлялись новые имена, рубрики, подходы.

В перестройку всю страну всколыхнули «прямые линии», придуманные молодым редактором газеты.

Вот и сегодня произошел новый поворот. Надо реагировать. Ведущий номера Дарья Нуферова, очкастая интеллигентная дама, возвращается на «топтушку» от главного и сообщает:

– Всё! В связи с ГКЧП номер делаем заново!

Гул разочарования проходит по всей дежурной бригаде:

– У-у-у!

Но Дарья не дает расслабиться. Сразу решительно берет быка за рога:

– Что могут предложить отделы?

Народ пару минут «чешет репу». Первой подает голос маленькая, тихая Света Куклина из отдела науки:

– Мы через Чазова попытаемся выяснить, как здоровье Михал Сергеича!

– Отдел политики, – вступает в диалог Рафик Хусейнов, – соберет все возможные данные на руководителей ГКЧП. Их биографии. Где работали. Политические взгляды…

– Наши репортеры уже выехали во все самые важные точки Москвы, надо посмотреть, что происходит в городе. Где стоит военная техника. Куда идут войска, – рапортует Вадим Хролов.

И остановившийся было редакционный механизм быстро разворачивается в новом направлении и начинает набирать обороты.

Народ с «топтушки» бросается врассыпную. Этаж зашевелился, забегал, зазвонил.

Пошла писать губерния!

Так проходит полчасика. Откуда-то со стороны улицы начинает нарастать гул. Сначала занятой народ не обращает на него никакого внимания. Но гул приближается и переходит в рев. Все устремляются к окнам. Да так и застывают у них.

По улице, где стоит серое здание издательства, медленно, покачивая стволами вверх-вниз, катится колонна боевой техники. Зеленые бронированные коробки, беспощадно чадя выхлопными газами, скребут по асфальту, оставляя на нем вдавленные металлом гусениц белые полоски.

В этом есть нечто сюрреалистическое, невероятное, выходящее за рамки трезвого понимания.

– А вот и картина маслом, – пытается пошутить Равиль Мухутдинов. Но осекается, останавливается на этой фразе, увидев враз посеревшие, испуганные лица, на которых читается одна и та же мысль: «Что сейчас будет? Может, через минуту на этаж взлетят автоматчики. Начнут хватать всех, сгонять в Голубой зал. А там…»

По этажу мимо дверей кабинетов мчится быстроногий репортер Лёха Косулин со словами:

– Телевизор! Телевизор! Включайте!

Все бросаются в кабинеты к телевизорам. Бежит по экранам рябь. Потом появляется заставка.

Дубравин со своими сотрудниками затихает у себя в отделе корсети. Ждет. Вот, наконец, молодой симпатяга ведущий объявляет о пресс-конференции. Еще несколько минут ожидания. И в президиум выходит, выползает этот самый таинственный коллективный орган – ГКЧП.

Люди как люди! Только страшные своей неизвестностью и затеянным делом. Государственным переворотом.

Лучше бы они не выходили. Лица серые. Сами испуганные от содеянного. Руки трясутся.

И что это за пресс-конференция?! Что за голоса?! Что за рожи!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю