Текст книги "Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева"

Автор книги: Александр Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

XIX

Моя «частная» антреприза. – Начальство. – Недовольство мной. – Притеснения. – Отставка, – Служба в провинции. – Неудачи. – М.В. Лентовский. – Мой пятидесятилетний юбилей. – Заключение.

Когда нам, актерам императорской сцены, не было еще запрещено выступать в частных театрах, а так же заниматься различными театральными предприятиями, я взялся за постановку спектаклей в Немецком клубе, где до меня антрепренерствовал Стрекалов, тоже служивший в нашей драматической труппе.

Эта антреприза для меня имела большое значение, так как, благодаря ей, я вынужден был расстаться с казенной сценой и в конце-концов совсем покинуть Петербурга. Обстоятельства сложились так неблагоприятно.

Приглашаете меня к себе на чашку чая литератор II. и просит взять его дочь, страстную театралку, в состав моей клубной труппы, в которой принимали участие товарищи по Александринскому театру и лучшие частные силы.

– С удовольствием, – сказал я, – для начинающей артистки на моей сцене откроется широкое поле деятельности…

– Значит, наверное она у вас будет играть?

– Наверное, если только у нее есть хоть малейшие задатки сценического дарования…

– Не беспокойтесь, окажется очень полезной.

– Душевно рад буду.

– А когда вы ей назначите дебют?

– Хоть в следующий спектакль… А сегодня пусть приезжает в клуб на репетиции познакомиться с будущими сослуживцами, да кстати ведь и я не имею удовольствия ее знать.

– Сегодня ей нельзя. Вы пришлите ей роль, назначьте репетиции и на первой же из них с нею познакомитесь…

– Превосходно.

Я так и сделал: прислал ей роль (одну из тех, список которых вручил мне при свидании П.) и назначил репетиции, на которой она привела меня в неописанное смущение. Дебютантка ни одной русской буквы не выговаривала порядком; разговорную речь коверкала до неузнаваемости.

Предчувствуя неудовольствие публики, я хотел было отнять от нее роль и передать другой, но кто-то уговорил меня не конфузить «молодую дебютантку» и дать ей самой лично убедиться в неспособности к закулисной деятельности. Кроме того, ее имя стояло уже на афише…

Нечего и говорить, что ее участие в спектакле ознаменовалось полным равнодушием публики и протестом клубных старшин, обязавших меня не допускать на подмостки таких неудачных исполнителей.

Разумеется, этой дебютантке я более ролей не давал, что вызвало неудовольствие чадолюбивого П., до этого относившегося ко мне благосклонно, а после этого события старавшегося мне досадить елико возможно. Он приезжал ко мне в клуб и прямо спрашивал, почему я не занимаю его дочь. Я ответил ему откровенно, сопоставляя мнение публики, решение старшин и, наконец, очевидную нелепость ее артистических надежд, которым никогда бы не выбраться из области неосуществимых фантазий.

П. уехал от меня рассерженным.

Антрепренерствовал я только один сезон. Не смотря на прекрасный дела, я должен был прикончить попытку давать на частной сцене порядочные спектакли, постановка которых обходилась чрезвычайно дорого, так что сборы еле-еле могли покрыть расходы, а собственный труд не считался ни во что.

Вслед за этим в императорских театрах произошла всем памятная реформа. Явилось новое начальство, пошли новые порядки, народились новые требования, подробный разбор которых я считаю преждевременным и обхожу молчанием. Замечу только о той бесцеремонности, какую проявило новое начальство к некоторым из нас, на первых порах не приглянувшимся их отческому взгляду.

Первым своим долгом новое начальство почло укоротить содержание актерам. Были уничтожены разовый и бенефисы, которые поступили в общий счет и вошли в состав жалованья. Против этого почти никто ничего не имел, каждый благоразумно рассчитывал, что определенная цифра получаемого значительно выгоднее поденного (разового) гонорара, всегда колеблющегося и зависящего от многих сторонних причин, на первом плане которых стоят «лады» с режиссером, «дружба» с могущественными товарищами, «угожденья» прямому и косвенному начальству и т.д.

Однако, некоторым вскоре пришлось разочароваться в новой системе, так как не всем суждено было в новом начальстве обрести покровителей. В нашем театре пертурбация произошла удивительная, сортировали нас, как рекрутов: «годен», «не годен», «повышение», в «отставку»… Некоторые поспешили сами убраться по добру по здорову, некоторым очень тонко было предложено убираться, а некоторых без всяких рассуждений увольняли.

Я попал в категорию вторых: мне было предложено убираться, т.е. меня не увольняли, но поступили со мной так просто, что я вынужден был сам подать в отставку. Это обстоятельство (кто бы мог думать) было последствием того неудачного дебюта в немецком клубе картавой и шепелявой барышни, о которой я подробно рассказал в начале этой главы. Тут пошли личные счеты и ни о каком поправлении дела не могло быть речи. На меня глядели косо, и я должен был повиноваться судьбе.

Однажды меня официально вызывают в контору императорских театров.

Приезжаю.

Мне протягивают новый контракт и лаконически говорят:

– Подпишите!

– Сперва должен прочитать…

– Чего читать? не торговаться же будем…

– Не знаю… может быть…

По новому контракту мне было назначено годовое содержание в 1200 рублей.

– Позвольте-с, – говорю я, – это ошибка.

– В чем?

– Я зарабатывал, как вам небезызвестно, до 6000 рублей в год и, думаю, приблизительно такая же цифра должна быть мне назначена жалованьем.

– Почему же вы так думаете?

– А потому, что я знаю контракты других. Всем назначено жалованье, соразмерное с заработком каждого в последний год.

– Это не наше дело, идите к старшему…

Являюсь к старшему. Принимает он меня, как и следовало ожидать, сухо. Впрочем, после прошлогоднего инцидента я на другой прием и не рассчитывал.

– Вам что?

Излагаю свое сомнение и выкладываю доводы, которые он резюмировал так:

– Если вам не угодно оставаться на назначенном жалованье, то можете подавать в отставку.

– Но ведь это не справедливо.

– Не совсем… Нужно очищать дорогу другим. Вы ведь пенсию получаете[15]15
  Пенсия мне назначена в 1874 году, в размере 900 р. в год. Кроме того, в 1872г. мне пожалована грамота на потомственное почетное гражданство, как артисту первого разряда.


[Закрыть]…

– Да, но ведь и другие получают пенсию, однако им содержание не убавлено!..

– Так пришлось по раскладке… Дирекция в настоящее время не располагает лишними деньгами…

– В таком случае вам не следовало торопиться составлением моего контракта…

И в тот же день я подал в отставку.

Вот каким образом я лишился казенной службы. Ничтожное, по-видимому, обстоятельство причинило слишком серьезный ущерб мне…

Тотчас же после отставки я получил приглашение из Гельсингфорса вступить в местную труппу на правах режиссера. С этого времени для меня начинается снова скитальческая жизнь провинциального актера.

В Гельсингфорсе я провел всю зиму, не ознаменовавшуюся ничем особенным, достойного упоминания.

На следующий сезон я стал сам во главе антрепризы и снял Рыбинский театр, о доходности которого ходили легендарные слухи. Но, увы! я потерпел полнейшее фиаско. Дела шли отвратительно, мой пятисотрублевый залог пропал, все бывшие у меня сбережения пошли на покрытие убытков, даже пенсия не уцелела от краха… Эта неудача так сразила меня, что я поклялся себе никогда более не соваться ни в какие театральные предприятия, в наше время не выдерживающие порядочного отношения к ним, а требуюшие от инициатора только маклаческого задора, кулачества и как можно меньше совести. Да, провинциальный театр пал и долго ему не подняться…

Слухи о моем крахе достигли Москвы и Лентовского, от которого я получил приглашение по телеграфу вступить в состав его труппы. Я с удовольствием согласился и, полный разочарования, из Рыбинска двинулся в Белокаменную. С Лентовским я сошелся на 300 р. месячного содержания и бенефисе.

Первый мой выход у него был в театре Шелапутина. Я сыграл водевиль «В чужом глазу сучек мы видим». После спектакля подошел ко мне Михаил Валентинович и сказал:

– А меня было напугали.

– Что такое?

– Наговорили про вас, будто бы вы совсем одряхлели, и частые спектакли вам не под силу…

– Это не правда…

– Я и сам вижу, что клевета. Вы еще такой молодец, что всех нас за пояс заткнете и любого из молодых переиграете…

– Кто же вам про меня наговорил нелепостей?

– Нашлись добрые люди… Один из ваших старых товарищей уверял меня в вашей непригодности…

Вот они друзья!

С М.В. Лентовским я оказался старым знакомым. Я вспомнил его по дебюту в Александринском театре. Он когда-то давно выступал в «Птичках певчих», в партии Пикилло. Его дебют врезался в моей памяти по следующему происшествию, имевшему последствием бесконечные толки, пересуды и повлиявшему, кажется, на его поступление в казенную труппу.

Портной подал ему костюм, который оказался очень пригодным для Михаила Валентиновича, – одна только шляпа не пришлась по вкусу дебютанта.

– Нельзя ли достать с маленькими полями? – сказал он портному.

– Это самая форменная…

– Та еще форменнее будет…

– Других нет!

– Не может быть, поищите…

– И искать нечего, я хорошо весь гардероб знаю…

– Ну, так подайте мне ножницы…

– Извольте!

Лентовский мигом укоротил поля. Портной остолбенел от ужаса и дрожащим голосом произнес:

– Казенная!

– Ничего, – спокойно ответил Михаил Валентиновичу – казенной и останется!

– Что скажет начальство? – с отчаяньем возопил верный служака.

– А ты прикажи своему начальству завтра мне счет подать: я уплачу, чего эта шляпа стоить…

Это обстоятельство облетело все уборные и неблагоприятно отразилось на мнении власть имущих о дебютанте, ни на что не глядя проявившем такие буйные наклонности.

– Возьми такого, – рассудил Федоров:– он всю казенную амуницию переуродует. Нет, дальше от либералов…

После службы у Лентовского я поехал в Астрахань, но там много не дополучил; из Астрахани переправился в Кишинев, к покойному Никифору Ивановичу Новикову, но и у него

дела были не лучше астраханских: после полуторамесячного пребывания в Кишиневе принужден был уехать в Одессу, но и Одесса не оправдала надежд. Наш антрепренер К-ев, не заплатив никому из труппы, скрылся самым ехидным образом, оставив всех нас без гроша.

Вот положение театрального дела в провинции: крах за крахом, провал за провалом. Актерская семья с каждым годом умножается и ширится, а дело с каждым днем падает и, кажется, близок его окончательный кризис. Этот вопрос чрезвычайно важен и требует серьезного разрешения.

Из Одессы я перебрался в Киев. Меня пригласили занять должность преподавателя сценического искусства в местном русском драматическом обществе.

Пробыв в Киеве год с лишком, я соблазнился выгодным ангажементом Лентовского и опять поехал в Москву, в которой пока и живу безвыездно шесть лет…

Заканчивая свои воспоминания, не могу обойти молчанием лестного для меня празднования пятидесятилетия моей актерской деятельности. Оно состоялось в пятницу, 3-го февраля 1889 года, в театре «Шелапутина». Я сыграл свой старый водевиль «В тихом омуте черти водятся». Прием был большой. В день юбилея я получил массу поздравительных телеграмм и писем из разных концов России. Две телеграммы, особенно для меня ценные, позволю себе привести здесь полностью. Первая от покойного великого князя Николая Николаевича Старшего: «Поздравляю вас с юбилеем пятидесятилетней вашей артистической деятельности. Вспоминаю с радостью то время, когда вы нас тешили в моем Красносельском театре. Теперь еще благодарю за те веселые часы. Желаю вам всего лучшего и здоровья. Николай». Вторая от Петербургской драматической труппы, адресованная чрез Владимира Ивановича Немировича-Данченко: «Приветствуем сегодня в вас не только заслуженного юбиляра, но и дорогого старого друга. Пятьдесят лет служения драматическому искусству– факт замечательный в летописях театра, но едва ли не замечательнее то, что эти долгие годы не помешали вам остаться таким же честным и таким же правдивым человеком, каким вас всегда знали ваши товарищи. Кроме этого, какой-то неизвестный автор почтил меня таким четверостишием:

 
«Я в вас не вижу перемены:
Все тот же вы на склоне дней.
О, дай вам Бог справлять со сцены
И свой столетний юбилей».
 

Этим юбилеем итог моей деятельности был подведен окончательно…

Теперь в конце концов немножко своеобразной статистики. Службу свою я начал в 1839 году, в царствование императора Николая Павловича, служил при Александре Николаевиче и Александре Александровиче. При мне было четыре министра императорского двора: князь Петр Михайлович Волконский, граф Владимир Федорович Адлерберг, граф Александр Владимирович Адлерберг и граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков. Во время пребывания моего на казенной сценё было шесть директоров: Александр Михайлович Гедеонов, граф Борх, А.И. Сабуров, С.А. Гедеонов, барон Кистер и, наконец, нынешний директор Иван Александрович Всеволожский. Начальниками репертуарной части при мне были: знаменитый Александр Иванович Храповицкий, Евгений Макарович Семенов, Павел Степанович Федоров, Лукашевич и А.А. Потехин. Управляющих театральной конторой я знавал: Александра Дмитриевича Киреева, П.М. Борщова, А.Ф. Юркевича и Погожева. Режиссеров при мне сменилось шесть: Н.И. Куликов, Краюшкин, Яблочкин, Е.И. Воронов, Лепин и, наконец, Ф.А. Федоров. Вот при каком многочисленном начальстве я провел свою закулисную жизнь…

А, Алексеев.