Текст книги "Свои и чужие - интриги разведки"

Автор книги: Александр Зданович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Особое внимание Лавров обращал на японского подполковника Акаши, предпринимавшего попытки создать в русской столице агентурную сеть. В январе 1904 года «разведочное отделение» выходит на штаб-офицера для особых поручений при главном интенданте ротмистра Ивкова. Деятельность японского шпиона удалось пресечь еще до начала войны.

Полномасштабно заняться контрразведкой «особому разведочному отделению» мешал его конспиративный статус. Ведь даже офицеры высших штабов не знали о его существовании, что уж говорить о Варшавском округе.

Позднее крупный прокурорский работник, а затем директор Департамента полиции Р. Г. Моллов отметил данное обстоятельство. В одной из докладных записок он укажет: «Стыдиться борьбы с такой серьезнейшей для родины опасностью, разрушающей оплот государства, подрывающей его военную мощь и силу средств обороны от врага, угрожающей Отечеству потерей нескольких сотен тысяч молодых жизней и миллиардными убытками, казалось бы, нет оснований. Контрразведывательные же бюро, будучи учреждениями не легализованными, должны работать как бы из подполья и скрывать свою деятельность и существование даже от воинских частей, между тем борьбу со шпионажем нужно сделать открытой, популяризировать ее, придать ей патриотический характер, и тогда к ней примкнут силы народные, национальные».

Устранить излишнюю секретность в деле контрразведки – вот что требовалось в 1903 году при создании «особого разведочного отделения». Но не менее важно было привести в соответствие отечественное законодательство о шпионаже. А к этому приступили лишь в 1912 году. Немудрено, что упоминавшийся подполковник Гримм безнаказанно действовал почти семь лет. В Варшавском военном округе, буквально опутанном австрийскими и немецкими агентами, охранное отделение, а затем и контрразведка с 1900 по 1910 год выявили почти полторы сотни иностранных шпионов (от мелких контрабандистов до офицеров штаба), а до суда удалось довести только 17 дел с 33 обвиняемыми.

Военная контрразведка Главного штаба страдала от несовершенства законодательной базы, надо полагать, не меньше.

Однако сам факт учреждения службы по борьбе со шпионажем явился крупным шагом в налаживании планомерной борьбы с иностранным подрывным воздействием на Россию, не прекращающимися до сего времени попытками зарубежных спецслужб столкнуть великую державу на обочину мировой истории.

Контрразведывательные отделения (КРО) в штабах военных округов учредили лишь в 1911 году. Создателем и бессменным руководителем службы по борьбе со шпионажем в Варшаве был Генерального штаба полковник, а позднее генерал Николай Степанович Батюшин, с которым Владимир Орлов установил самый тесный контакт, и далеко не только как с боевым товарищем по русско-японской войне.

Дело в том, что практически одновременно с созданием КРО штаба округа министр юстиции России И. Г. Щегловитов признал необходимым сосредоточить предварительное следствие по шпионским делам у наиболее опытных юристов. На основе специального решения, утвержденного царем, учреждались четыре должности судебных следователей по особо важным делам. В числе чиновников, отобранных для назначения на эти ответственнейшие должности, был и Орлов.

И вот в 1912 году соответствующий приказ вступил в силу. За Орловым закреплялось все западное пограничное пространство, включая территорию дислокации Варшавского, Виленского и Киевского военных округов. Он наделялся правом не только самому вести наиболее важные уголовные дела, но и истребовать необходимые ему доклады от других следователей, а также получать необходимую информацию из органов контрразведки и охранных отделений.

Одной из первых шпионских историй, которую распутывал вновь назначенный следователь по особо важным делам, стало дело полковника Иогана фон Штейна, начальника гарнизона в спокойном провинциальном польском городе Рава.

Он, так же, как и Орлов, воевал в Манчжурии в русско-японскую войну, имел боевые награды и, естественно, надеялся, возвратившись с фронта, послужить в Санкт-Петербурге, Москве или в другом крупном центре. Назначение в Варшавский округ он воспринял как должное, но, когда узнал, что будет вынужден служить вдалеке от столицы Царства Польского, был шокирован, а затем поставил крест на карьере.

Скрашивать свою жизнь он решил кутежами в питейных заведениях с симпатичными полячками. А офицерское жалование, пусть и по должности гарнизонного начальника, не столь велико. Плюс к тому, и семью, проживающую под Варшавой, содержать надо – благо казна оказалась под рукой.

Неожиданно из штаба округа нагрянула ревизия. Помог ростовщик, ссудил 500 рублей. Ревизия ничего не обнаружила. Счета сошлись, а полковник оказался на крючке у австрийской разведки, чего, конечно, сам он пока не осознавал. Через ростовщика его втянули в финансовую аферу и даже по чужим документам вывозили несколько раз в Австрию. В очередной «туристической» поездке на полковника вышли сотрудники разведки австрийского генерального штаба.

Уезжал обратно Штейн с 1000 рублей в кармане за проданные российские военные секреты.

Дальше – больше. По заданиям австрияков он ездил добывать требуемые сведения в Киев, Вильно и даже в Санкт-Петербург.

Все эпизоды преступной деятельности Штейна следователь установил довольно полно.

Пятидесятилетнего полковника суд приговорил к 20 годам каторжных работ в Сибири. Дальнейшая судьба его неизвестна, но, скорее всего, в феврале 17-го среди отпущенных на волю «птенцов Керенского» оказался и бывший полковник Иоган фон Штейн.

Еще одно крупное шпионское дело удалось успешно завершить Владимиру Орлову до начала мировой войны. Служащий Варшавского телеграфа Петр Антосевич был взят с поличным жандармскими офицерами при передаче секретных документов немецкому разведчику Эрнсту Бену, работавшему в Польше под прикрытием коммерсанта. В ходе умело построенных допросов шпион, хотя и не сразу, начал давать признательные показания. В итоге вскрылась целая шпионская цепочка. Преступники понесли заслуженную кару.

Именно в это время Орлов приступил к созданию своего любимого, но принесшего впоследствии ему столько неприятностей детища – знаменитой «картотеки на политических преступников, шпионов и подозреваемых в шпионаже лиц». Собирание вырезок из газет, подлинников и копий различных документов, фотографий и вещественных доказательств стало его многолетней страстью, не угасшей до последних дней жизни.

Канцелярское, на первый взгляд, занятие – составление архива – имеет исключительно важное значение в деятельности специальных служб. И это прекрасно понимал Владимир Орлов. Широкий размах тайных операций, развернувшихся еще до Первой мировой войны, требовал накопления, систематизации и анализа массы разрозненных сведений об иностранных разведорганах, построении их негласной сети, личностях резидентов и секретных сотрудников. На серьезном уровне такая работа велась в Департаменте полиции, свои оперативные архивы имели охранные отделения и жандармские управления. Молодая, набирающая опыт русская военная контрразведка тоже уделяла внимание архивной службе.

Следователь по особо важным делам, конечно же, мог и не заниматься этим канцелярским ремеслом, поручив всю работу своим помощникам и архивным клеркам. Но Орлов, как уже отмечалось, имел свой взгляд на подобные учеты, не раз на практике убеждался в необходимости иметь их под рукой и использовать при новых расследованиях.

В своей книге Орлов описывает, как спасал архив, вывозя его с фронта в Петроград, и можно добавить, что с не меньшей изобретательностью он впоследствии проделывал ту же операцию еще несколько раз. Каждый такой эпизод мог бы лечь в основу детективного романа.

Война

Расследуя шпионские дела, которых становилось все больше и больше, Орлов, как и многие его коллеги из контрразведки и охранных отделений, ощущал неотвратимость столкновения с Германией и Австрией. Усиление разведки во всех видах – лакмусовая бумага подготовки широкомасштабных боевых действий. И вот война разразилась. Как и в русско-японскую, прапорщик запаса Владимир Орлов добровольно надевает военную форму и получает назначение в артиллерийскую часть в крепость Оссовец. Вполне естественно, долго он там не задержался. Следственный опыт, знание польского и, в некоторой степени, немецкого языков потребовались в разведотделе штаба главнокомандующего Северо-Западным фронтом. За неимением других вакансий юрист с многолетним стажем назначается на скромную должность переводчика, однако с обязанностью участвовать в работе контрразведывательного подразделения, которое, прямо скажем, была в зачаточном состоянии, как и в других штабах.

Разразившаяся в августе 1914 года мировая война первоначально велась восемью европейскими государствами. Постепенно в ее орбиту были вовлечены еще 30 государств с общим населением 1,5 млрд. человек.

К началу войны оба противоборствующих блока создали мощные армии и разветвленную военную промышленность. Вместе с тем, недооценивая экономические и боевые возможности противников, военное руководство как стран Антанты, так и Тройственного союза готовилось к возможно быстрому разгрому врага за шесть—восемь месяцев.

Однако уже в первой половине 1915 года воюющим сторонам стало ясно, что, значительно ослабив друг друга, они не сумели достичь коренного перелома и война приобретает затяжной позиционный характер со всеми вытекающими из этого негативными последствиями.

В этих условиях для достижения победы требовалось обеспечить тесное единство фронта и тыла, высшего военного командования и руководства других государственных органов России. К сожалению, прийти к этому на протяжении всей войны в полной мере не удалось.

Необходимо отметить, что еще на стадии подготовки такого основополагающего документа, как «Положение о полевом управлении войск в военное время», утвержденного в июле 1914 года, проявилась общая недооценка его разработчиками всей сложности проблемы формирования единого руководящего военно-политического центра. В данном Положении проводилась идея расчленения России на две «отдельные части» (фронт и тыл), что усугубляло традиционную обособленность военного управления от общеимперского, создавало серьезнейшие трудности в функционировании государственного аппарата в воюющей стране.

К тому же в документе закладывалось организационное противоречие, дезорганизующее управление армией, – наличие с началом войны двух независимых друг от друга центров: на театре военных действий – Верховный главнокомандующий и его штаб, а в тыловых районах – военное министерство с входящим в его штат Главным управлением генерального штаба (ГУГШ). Авторы Положения справедливо полагали, что Верховным главнокомандующим (ВГК) автоматически становится сам император, который будет лично координировать действия военных и гражданских властей. Однако до августа 1915 года возглавлял действующую армию великий князь Николай Николаевич, не имевший реальных рычагов воздействия на военное министерство, а тем более на Совет министров в целом.

Все, о чем говорилось выше, непосредственно повлияло на организационное строительство органов военной контрразведки и сузило задачу последней до борьбы с «чистым» шпионажем.

Насущный вопрос об увеличении числа КРО либо создании подчиненных им органов в стратегически важных пунктах страны не был продуман и спланирован заранее, поскольку воевать рассчитывали лишь в западных районах страны и на территории противников России.

Что касается органов контрразведки в действующей армии, то процесс их создания и становления растянулся на несколько первых месяцев войны. Иного и быть не могло, поскольку реальных и детально разработанных мобилизационных планов по линии КРО не существовало.

Еще в начале 1913 года штабы Варшавского, Виленского и Киевского военных округов по заданию Главного управления генерального штаба подготовили свои предложения по созданию новых КРО на случай войны.

Поскольку в мирное время в вооруженных силах России не было армий, а с началом мобилизации они создавались, то было признано целесообразным именно при их штабах и разворачивать КРО. Однако указанные предложения являлись мало реальными. Так, например, штаб Киевского военного округа намечал передать весь личный состав своего КРО на укомплектование соответствующего подразделения штаба 3-й армии, причем в штате данного органа предполагалось иметь 54 человека, хотя в самом окружном КРО штат состоял всего из 19 сотрудников. Взамен убывающих кадров новое КРО штаба округа, вошедшего в зону театра военных действий, должен был комплектовать офицер Киевского районного охранного отделения, о выделении которого еще предстояло ходатайствовать через МВД. Штат указанного КРО определялся в 37 человек, еще 34 необходимо было найти для КРО штаба Южной группы 3-й армии. Источник столь значительного пополнения кадров не указывался, конкретных соглашений с МВД не имелось.

Штабы Виленского и Варшавского округа поступили более дальновидно и рекомендовали ГУГШ еще до приказа о мобилизационном развертывании увеличить штат существовавших КРО либо прикомандировать к ним необходимое число сотрудников для изучения обстановки на территории предстоящих действий. Эта мера позволила бы создать ядро новых контрразведывательных аппаратов – армейского и окружного звена. Однако указанные предложения остались на бумаге и никакого влияния на процесс организационного строительства контрразведки не оказали. Многое пришлось делать на пустом месте, что самым непосредственным образом было связано с началом войны.

Относительно готовыми продолжать работу оказались лишь те армейские КРО, руководство и костяк которых составили офицеры и чиновники окружных контрразведывательных отделений. Они хорошо знали местную обстановку, имели налаженные контакты с командованием, оперативными и разведывательными подразделениями штабов, обладали опытом борьбы со шпионажем, взаимодействия с жандармскими управлениями и аппаратами политической полиции.

В циркулярном письме генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего Ю. Н. Данилова, разосланном фронтовому и армейскому командованию 15 февраля 1915 года, отмечалось, что формирование контрразведывательных отделений в войсковых объединениях на фронтах и их функционирование в первые месяцы войны не носило планомерный характер.

Отдельные историки, совершенно справедливо указывая на отсутствие разработанной на случай войны правовой базы для организационного развертывания и практической работы фронтовых и армейских КРО, приходят к выводу о преступном бездействии высшего командования. С такой постановкой вопроса можно согласиться, однако сводить все дело лишь к отсутствию необходимых нормативных документов было бы упрощением. По нашему мнению, речь должна идти не только и даже не столько о медлительности властей, сколько о том, как понимали в военном ведомстве роль и место контрразведки в масштабной современной войне, какие направления разведывательно-подрывной деятельности противника прогнозировались.

По взглядам тех, кто вырабатывал стратегию русской армии, война предполагалась достаточно маневренной и скоротечной. Разгром противника мыслился в ходе ряда крупных сражений уже в 1914 году. Поэтому роль контрразведки сводилась в основном к защите секретных планов мобилизации накануне войны, стратегических и тактических замыслов проведения боевых действий и сведений о новых образцах военной техники. Проблема обеспечения государственной безопасности в войсках вообще не ставилась в расчете на чувство патриотизма солдат и офицеров, их высокий морально-боевой дух в условиях ведения наступательных операций.

Естественно, никто не учитывал возможное массовое дезертирство, пацифистскую, националистическую и революционную пропаганду в войсках со стороны как противника, так и антиправительственных сил внутри страны.

Отношение к контрразведке командования действующих армий и фронтов, а также в Главном управлении генштаба наглядно проявлялось в статусе КРО в штабной иерархии, нежелании легализовать их существование, вывести из подчинения разведывательному отделению и предоставить возможность прямого доклада начальнику штаба того или иного войскового объединения.

Руководители КРО в абсолютном большинстве до прикомандирования к штабам являлись офицерами Отдельного корпуса жандармов и проходили службу на должностях не выше помощников руководителей Губернского жандармского управления (ГЖУ). Они продолжали оставаться в списках отдельного корпуса жандармов. Данное обстоятельство не позволяло военным непосредственно представлять их к назначению на вышестоящие должности, награждать за отличие в оперативной работе и боевые подвиги. Требовалась длительная процедура согласования со штабом ОКЖ. Только в конце июня 1915 года состоялось совместное решение командира ОКЖ и начальника штаба Верховного главнокомандующего о распространении на вышеуказанную категорию лиц некоторых привилегий строевых и штабных офицеров. Звание полковник было предельным для начальников КРО в Главном управлении генерального штаба и Ставке, остальные руководители контрразведывательных органов могли дослужиться лишь до подполковника, что соответствовало званию по должности командира батальона.

В начале войны руководители основных подразделений Главного управления генштаба для обеспечения преемственности в работе были назначены на высокие должности в штабе Верховного главнокомандующего. Однако вместо того чтобы укрепить службу разведки и контрразведки Ставки, многолетний начальник этих подразделений Генштаба генерал-майор Николай Августович Монкевиц, с которым Владимиру Орлову придется не раз сталкиваться, был откомандирован в действующую армию в качестве начальника штаба корпуса и больше в течение войны к работе по линии разведки и контрразведки не привлекался.

Размышляя о причинах низкой эффективности в борьбе со шпионажем в 1914—начале 1915 года один из ведущих специалистов-контрразведчиков царской России генерал Николай Степанович Батюшин позднее писал: «Почти весь первый год войны контрразведкой никто из высших военных органов совсем не интересовался, и она поэтому велась бессистемно, чтобы не сказать, спустя рукава». По его словам, Ставка Верховного главнокомандования не обращала на контрразведку внимания, ее сотрудники работали по собственному усмотрению, без общего руководства и поддержки.

Весной и летом 1915 года русская армия участвовала в ряде кровопролитных сражений, в которых понесла огромные потери, главным образом, в силу недостаточного обеспечения артиллерией и боеприпасами. Противник принудил наши войска оставить Галицию, Польшу и некоторые другие районы. Пришлось срочно переносить Ставку ВГК из Барановичей в Могилев. Военные неудачи отразились на моральном состоянии армии и всего населения.

Как на фронте, так и в тылу у многих закрадывалось сомнение в успешном завершении войны. Официальные сводки свидетельствовали об изменении отношения солдат к войне и падении дисциплины в войсках. Широкое распространение получили слухи об измене в высших эшелонах власти. Развивалась шпиономания. Под давлением Ставки ВГК и общественного мнения царь был вынужден сместить с поста военного министра своего фаворита Владимира Александровича Сухомлинова, которому приписывали связь с австрийской разведкой. В закрытом заседании 345 голосами из 375 Государственная Дума предложила правительству предать Сухомлинова суду.

Генерал, обвиненный в шпионаже – само по себе явление довольно редкое в истории, шпион же – военный министр, да еще воюющей, истекающей кровью страны – вообще беспрецедентный случай. Но Сухомлинов обладал таким букетом отрицательных качеств, что очень многие искренне верили: измена имеет место.

«Невысокий, но могучего телосложения, даже немного склонный к полноте, с аккуратно подстриженной седой бородкой, открытое простое лицо» – таким впервые увидел генерала Сухомлинова член созданной по указанию царя следственной комиссии Владимир Орлов. В его задачу входило выяснить, был ли отставной министр связан с иностранными разведками. Для этого тщательного выявлялись и проверялись все связи Сухомлинова.

Биограф Ставки Верховного Главнокомандующего царской армии Михаил Лемке отметил в своем дневнике в конце октября 1915 года: «Орлов состоит теперь в прикомандировании к нашему управлению (генерал-квартирмейстера. – А. З.) и работает в Верховной следственной комиссии, где всячески ищет улик против Сухомлинова. Сегодня он приехал сюда, – лицо белобрысого Мефистофеля, (…) чтобы допросить Кондзеровского, как свидетеля по делу Сухомлинова. Говорят, что Орлов из таких юристов, что если ему человек кажется виновным, то он не прочь и создать улики. Таково его убеждение». Однако далее Лемке все же делает оговорку: «Честные штабы любят его присутствие: оно наводит страх на негодяев в области воровства».

Были ли основания признать Сухомлинова шпионом? От ответа на этот вопрос зависело многое. Если он действовал по заданию германской разведки, то тогда вполне понятно, из-за чего образовывались огромные бреши в снабжении фронта снарядами, пушками и даже обычными винтовками, почему проиграны многие сражения.

Следственная комиссия, включая и Орлова, билась над решением этого вопроса.

Четыре месяца вел свою работу переводчик разведотдела штаба Северо-Западного фронта, не являясь официально, то есть по должности, следователем. Критики Орлова уже в ходе войны и в последующие годы не раз припомнят ему данный факт. Они забудут, что он был младшим офицером, а следовательно, обязан был беспрекословно подчиняться приказам. Именно по приказу он и вошел в состав комиссии, отдавая себе отчет в последствиях этого шага.

Несмотря на все трудности, ему удалось проверить и допросить массу людей.

Орлов установил, что около военного министра длительное время крутился некий делец Альтшиллер, который, по оперативным данным политической полиции и контрразведки, являлся австрийским шпионом. Однако оперативные данные следственным путем не подтвердились, что весьма разочаровало высокое начальство.

Орлов проверил еще один факт из обвинительного набора. Перед войной трое российских военных изобрели оригинальную дымовую шашку с хорошими боевыми характеристиками, однако новинке не давали хода, и в войска она не поступила. А вот немцы запустили в производство почти аналогичную шашку и успешно применили ее в первых же боях с французами.

Но и в этом случае однозначно доказать прямой умысел в действиях Сухомлинова не удалось, хотя, и это следует подчеркнуть, Орлов очень хотел продвинуть следствие вперед по шпионской версии. Следственная комиссия собрала большое количество материалов, дело составило более шестисот страниц.

Вновь обратимся к дневникам Михаила Лемке: «…есть, как говорит прапорщик Орлов, достаточно данных для привлечения не только за получение «комиссий», благодарностей и т. д., но и за преступное бездействие в деле обороны страны». Заметим, что о шпионаже, то есть о предмете своего исследования, Орлов не говорит – ему достало твердости признать бесплодность поисков в этом напралении.

В сложном положении он оказался и в ходе расследования нашумевшего дела жандармского полковника Сергея Николаевича Мясоедова. Лишь в наши годы исследователям удалось доказать, что этот офицер не состоял на службе у вражеской разведки. А в ходе войны и еще долго после нее обстоятельства дела не казались столь однозначными.

Для начала отметим, что сотрудник спецслужбы, каковым являлся Мясоедов, должен иметь незапятнанный мундир, его действия в сфере тайной борьбы, да и во многом личная жизнь, не должны быть «терра инкогнито» для вышестоящего начальства. В противном случае, зная изощренность и вероломство противника, его могли заподозрить в двойной игре, доверие улетучивалось мгновенно.

С этих позиций оценим Мясоедова. Заведуя жандармским отделением на пограничной станции Вержблово, он не раз принимал подарки от лиц, пересекающих государственный кордон. Неоднократно сам переходил границу и в охотничьем домике германского императора Вильгельма II обедал с последним и пил за его здоровье. В секретной служебной характеристике появилась запись: «склонен к злоупотреблению властью». Отмечался у полковника и еще один, весьма опасный для офицера органов безопасности, порок – жажда денег. Он погряз в торговых сделках, в том числе совершаемых на грани или даже за гранью закона.

Опытный в делах розыска Мясоедов умело уходил от ответственности, изворачивался как мог, но в итоге все же был уволен со службы.

И вот в начале мировой войны бывший жандарм благодаря протекции военного министра Сухомлинова снова в строю, и не где-нибудь в передовом полку, а в разведотделе армии.

Этим обстоятельством, по всей видимости, заинтересовалась служба шпионажа германского генштаба, и там приняли решение скомпрометировать Мясоедова. Он «подставился» под удар, чего не случилось бы, командуй он пехотной ротой или батальоном.

Операция начиналась так. Из плена бежал поручик 23-го Низовского полка Яков Павлович Колаковский (в некоторых исследованиях – Кулаковский). Проведя несколько месяцев в лагере для военнопленных, он решил, что выбраться из этого ада можно, лишь согласившись стать немецким агентом. Объявив себя украинцем, а их выделяли среди других пленных в расчете на использование в сепаратистских выступлениях, Колаковский сумел втереться в доверие к администрации и предложил себя в качестве агента. Вербовка состоялась, и с поддельным паспортом он направился на родину через Копенгаген.

Прибыв в город, поручик не замедлил явиться к российскому военному представителю с повинной, подробно описал полученное от неприятельской разведки задание, в том числе указание немцев связаться с Мясоедовым.

Опытный в такого рода делах военный представитель, предвкушая удачу с разоблачением шпиона и зная предыдущую скандальную эпопею бывшего жандарма, незамедлительно дал подробную телеграмму в столицу, а затем переправил туда и самого Колаковского.

Началось расследование. Все вроде бы сходилось. Заявитель назвал своего вербовщика – лейтенанта немецкой разведки Баумайстера. Наличие такого человека подтвердили в российском генштабе. Вряд ли, не вступая в контакт с Баумайстером, поручик мог знать о его существовании. Пехотный офицер мало что мог бы придумать и о полковнике Мясоедове, поэтому не доверять рассказу Колаковского не было оснований.

Тогда активно взялись за основного фигуранта – за Мясоедова.

К делу подключили опытных людей: генерал-квартирмейстера штаба Северо-Западного фронта генерала Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича, начальника фронтовой контрразведки, уже известного нам полковника Николая Степановича Батюшина, судебного следователя Варшавской судебной палаты Жижина. Не обошли вниманием и переводчика разведотдела Владимира Орлова. Он, как всегда, не отказался, но еще раз напомнил о несоответствии своей должности поручаемой работе.

Наблюдавший за ходом расследования заведующий судной частью штаба фронта генерал В. Н. Николаев (Мантейфель), будучи уже в эмиграции, пытался отмежеваться от следствия, приведшего Мясоедова на виселицу, и свалить серьезные недостатки следствия на других. Но, однако, он все же вынужден был признать, что под давлением из Ставки Верховного Главнокомандующего приказал Жижину срочно готовить обвинительное заключение, хотя во многом еще следовало разбираться. Уставший после нескольких бессонных ночей Жижин написал слабо аргументированный документ. Тогда Николаев сам взялся за работу. Дальше полевой суд и позорная для офицера смерть в петле.

Заведующий судной частью в своих воспоминаниях хотя и обвинил Жижина, начальника контрразведки армии Леонтовича и, конечно же, Орлова в бессмысленных многочисленных арестах, тем не менее привел слова последнего о допущенных ошибках и стремлении как можно быстрее освободить невиновных. Самого же Мясоедова Владимир Орлов до конца своих дней считал предателем Родины и германским агентом.

Во многих статьях, посвященных делу Мясоедова, появившихся у нас в стране, а также написанных эмигрантами, особое место отводится Орлову, поскольку считалось, что именно он обработал главного свидетеля обвинения поручика Колаковского, добровольно согласившегося на роль немецкого шпиона, чтобы возвратиться из плена на родину. Якобы Орлов подсунул ему информацию о работе Мясоедова на вражескую разведку и каким-то образом убедил поручика придерживаться таких показаний на всем протяжении следствия, а затем и перед военно-полевым судом. Каких-либо доказательств авторы, естественно, не приводят. Сам же Орлов разъяснения по делу Мясоедова и своему личному участию в нем изложил в нескольких письмах к известному борцу с провокаторами Владимиру Бурцеву в надежде, что последний сможет их опубликовать либо напечатать материалы собственного расследования. Ни того, ни другого не случилось. Тогда Орлов пишет своему сослуживцу, бывшему военному прокурору Александру Резанову, тот подготовил статью в эмигрантскую газету «Новое время». Увы, ее тоже постарались не заметить.

Мы далеки от мысли обелять Орлова, не настаиваем и на его абсолютной безгрешности – мы выступаем лишь за чистоту историко-юридических исследований, когда для рассмотрения и объективной оценки должны браться все без какого-либо исключения факты и свидетельства.

После дела Мясоедова Орлов еще настойчивее добивается назначения на соответствующую должность по линии следствия.

Дело осложнилось тем, что в штатах контрразведывательных отделений не предусматривались должности следователей, а гражданские и другие юристы не обладали в большинстве своем опытом раскрытия шпионских дел, работы с полученными агентурным путем материалами, сводками наружного наблюдения, перлюстрированной корреспонденцией, не знали структуру и организацию деятельности иностранных разведок.

Орлов этим опытом обладал, однако статус переводчика не давал ему возможности проводить какие-либо следственные действия на законных основаниях, а посему он зачастую ограничивался консультациями, рекомендациями, советами, если не считать участия в делах Сухомлинова и Мясоедова. Но экспрессивная, деятельная натура прапорщика артиллерии подталкивала его к более активным шагам. Ему казалось, что многие расследования ведутся не в том направлении, в котором нужно, без должной интенсивности и решительности. И свое мнение он не скрывал ни от сослуживцев, ни от высшего начальства. Нравилось, естественно, это далеко не всем. Излишняя ретивость Орлова, особенно когда она затрагивала личные интересы, личное благополучие некоторых армейских чинов и могла отрицательно повлиять на продвижение по службе, затормозить получение чинов и наград, порождала недоброжелательность, а порой и ненависть.