Текст книги "Александр II"

Автор книги: Александр Яковлев

Александр Иванович Яковлев
Александр II

© Яковлев А.И., 2018

© ООО «Издательство «Вече», 2018

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Книга первая. Великий князь

Часть I. Декабрь 1825 года

Родился будущий император на Пасхальной неделе, в среду 17 апреля 1818 года, в архиерейском доме при московском Чудовом монастыре в Кремле. Велика была радость матери, но отец радовался вдвойне: родился наследник! Позднее Александра Федоровна вспоминала: «Никс поцеловал меня, заливаясь слезами, и вместе мы возблагодарили Бога…»

201 пушечный выстрел возвестил Первопрестольной о рождении великого князя. По получении этого известия император Александр I, его дядя, назначил новорожденного шефом лейб-гвардии Гусарского полка.

Вскоре состоялись и крестины. Проходили они также в Чудовом монастыре 5 мая. Восприемниками были император Александр Павлович, вдовствующая императрица Мария Федоровна – бабушка со стороны отца, и дед со стороны матери – король Пруссии Фридрих Вильгельм III…

Мы пристально вглядываемся в детали далеких событий, пытаясь задним числом разгадать загадку их рокового сцепления, счастливого или чаще трагического исхода. И есть, есть детали раннего детства Александра Николаевича, на которых невольно останавливается внимание.

Императрица Мария Федоровна, следуя примеру матери Петра Великого, после таинства крещения положила младенца на серебряную раку, где покоились нетленные мощи святого Алексия, митрополита Московского. Самый монастырь был основан св. Алексием в 1365 г., а кроме того, им были созданы Спасо-Андрониев монастырь на Яузе в Москве, монастыри в Серпухове, Нижнем Новгороде и Владимире. Святой Алексий славился добродетелями, он удержал князей тверских от междоусобия.

Первый сын великого князя Николая Павловича был наречен Александром прежде всего в честь старшего брата – императора, но также и благоверного великого князя Александра Невского. Александр, как говорят летописи, много потрудился для русской земли, отражая немцев, литовцев, датчан и шведов. Церковь Российская причислила великого князя к лику святых за его христианские добродетели и чудеса. Больные, прикасаясь к раке с нетленными мощами его, получали исцеление; свечи у гроба его сами загорались от небесного огня. Вот какова была духовная опора будущего императора.

В том же 1818 г. вышли в свет первые восемь томов «Истории Государства Российского» Николая Михайловича Карамзина, государственного историографа. В томе IV Карамзин, говоря о Невском, указывал: нарекли его Святым, что «гораздо выразительнее Великого: ибо великими называют обыкновенно счастливых: Александр же мог добродетелями своими только облегчать жестокую судьбу России…» – знаменательное рассуждение, все значение которого можно было осознать впоследствии.

Рождение будущего императора пришлось на апрель. Весенний радостный этот месяц в русской природе легок и весел, капризен и переменчив; он соединяет зиму и лето, он знаменует конец зимы и начало лета. Обыкновенны в апреле резкие перемены – от яркого солнца и ясного неба до пасмурных туч и внезапного колючего снегопада. Конечно, можно счесть эту символику надуманной и случайной, но есть ли что случайное в этом мире? Именно на апрель приходились все наиболее важные события будущего царствования Александра.

Но все это только предстояло. Пока же в тихие майские дни в тихой зеленой Москве радовались родители, глядя на колыбель с малюткой. В церквах служились молебны о здравии новорожденного; российские пииты взялись за перо.

Василий Андреевич Жуковский написал, обращаясь к молодой матери, стихотворение на рождение Александра:

 
Прекрасная, Россия, упованье
Тебе в твоем младенце отдает.
Тебе его младенческие лета!
От их пелен, ко входу бури света,
Пускай тебе вослед он перейдет,
С душой, на все прекрасное готовой;
Наставленный: достойным счастья быть,
Великое с величием сносить,
Не трепетать, встречая рок суровый,
И быть в делах своих красой…
Да встретит он обильный честью век,
До славного участник славный будет,
Да на чреде высокой не забудет
Славнейшего из званий: человек!
Жить для веков в величии народном,
Для блага всех – свое позабывать,
Лишь в голосе отечества свободном
С смирением дела свои читать:
Вот правила Царей великих внуку!
 

Вещим оказалось пророчество поэта, но и его фантазии не хватило, чтобы предвидеть судьбу будущего императора. Воображение часто отказывает современникам. Кто мог представить исход Кондратия Рылеева, читая его стихи на рождение великого князя Александра Николаевича:

 
Люби глас истины свободной,
Для пользы собственной люби,
И рабства дух неблагородный,
Неправосудье истреби!
Будь блага подданных ревнитель;
Оно есть первый долг царей;
Будь просвещений покровитель:
Оно надежный друг властей.
Старайся дух постигнуть века,
Узнать потребность русских стран;
Будь человек для человека,
Будь гражданин для сограждан…
 

По утрам Александра Федоровна ходила к заутрене в небольшую, но милую церковь Благовещения и Святого Алексия, ныне самую для нее дорогую. Церковь была за углом Чудова монастыря. На другой стороне Ивановской площади радовал глаз собор Николы Гостунского; она знала, что святой Никола особо почитается на Руси, а это благо для ее Ники.

Но мужу, великому князю Николаю Павловичу, не нравился Кремль, не нравился собор, не нравилась сама Москва. Он сам не мог понять причину своего нерасположения, относя ее к бесконечным московским обедам и сонному существованию Первопрестольной. Не хватало ему подтянутой бодрости смотров, разводов, парадов. Правда, в этот год все искупалось главным – рождением сына.

Старый императорский дворец в Кремле, построенный некогда Растрелли, пришел в полную негодность. В иных местах полы провалились, стены были обшарпаны, обивка на мебели потерта, что особенно резало глаз после привычного парадного уюта Аничкова дворца. Николай предлагал государю перестроить дворец, тот отговорился нехваткой средств, необходимостью восстановить часть кремлевских стен и Никольскую башню, поврежденную французами при отступлении. Потому и поместили великую княгиню в тесноватом, никак не княжеском Чудовом монастыре. Ей-то это нравилось, чем-то напоминало родительский кров.

Николай искренне любил жену свою, в девичестве Фредерику-Луизу-Шарлотту-Вильгельмину, старшую дочь прусского короля. Высокая, миловидная, с очаровательно-капризной улыбкой, она точно знала, что все ее любят, и пользовалась этим с откровенностью. Ники баловал ее, и она с готовностью продолжала играть роль очаровательного избалованного ребенка.

Она полюбила роскошь, однажды вкусив ее при приезде в Петербург. Злые языки называли молодую великую княгиню легкомысленной и осуждали ее мужа за потакание прихотям и причудам прусской проказницы. Но Николай, при всей суровости своего характера, отлично понимал ее нежную, детскую душу, ее мечтательный склад характера. Со снисходительной улыбкой он смотрел, как она и Жуковский, поэт и литератор, часами самозабвенно читают Шиллера. Возможно, именно за вовсе чуждое его натуре изящество и хрупкость он и любил свою жену.

Он приказал после рождения Сашки принести к ней в покои загодя купленные цветы, шелка, кружева, сам принес коробки с бриллиантовым гарнитуром – пусть потешится.

Тут следует немного отступить и сказать, что молодая великокняжеская чета и вдовствующая императрица пребывали в Москве с сентября 1817 г. Времяпрепровождение их было не столь блестяще, как в столице (по причинам понятным), но тем не менее чрезвычайно приятно. Осенью главным их чтением была «Записка» Николая Михайловича Карамзина о московских достопамятностях. Предполагалось, что он сам будет показывать памятники древней столицы, но печатание первых восьми томов его «Истории…» обязывало его находиться в Петербурге. «Записка» во многом искупала его отсутствие. В чтении ее и обсуждении принимал участие Василий Андреевич Жуковский, приглашенный учителем русского языка к Александре Федоровне, когда та еще была невестой великого князя, и ставший как бы «своим». По осенней непогоде и состоянию великой княгини поездки по городу были затруднены. Но спустя месяц с небольшим после рождения сына, когда она заметно окрепла, решили, что пора посмотреть Первопрестольную. Сашу оставили под присмотром бабушки, чья нежность к первому внуку все возрастала.

В легкое и теплое июньское утро к крыльцу архиерейского дома был подан кабриолет, легкая двухколесная повозка. Мария Федоровна только головой покачала:

– Не растрясет ли жену?

– Не беспокойтесь, матушка.

Веселые и молодые они выбежали на крыльцо. Ей было двадцать, ему двадцать два года. Николай помог жене взойти, сел сам, взял в одну руку вожжи, в другую хлыст, и покатили они через Ивановскую площадь к Спасским воротам. Мария Федоровна позавидовала их молодости, попечалилась своим годам, хотя была бодра и еще до смерти Павла Петровича гарцевала с ним по дорогам Павловского и Гатчины.

Колеса кабриолета после булыжного покрытия Ивановской площади мягко покатили по немощеному съезду к воротам. Муж показывал церкви по левой стороне, но Александра Федоровна с трудом запоминала трудные русские названия – церковь Вознесения Господня. Справа тянулось подворье Кириллова монастыря.

– Учи, учи, матушка, пригодится, – шутливо сказал Николай по-русски, потому что обыкновенно говорили они по-французски. Он сел прямее и чуть подобрал вожжи. Горячий конь широким махом вынес их на простор Красной площади.

День обычный, но здесь всегда было многолюдно. Катили кареты с лакеями на запятках, в кабриолетах проехали мимо две пары, узнавшие их. Мужчины сняли белые цилиндры, женщины низко опустили головы, успев тем не менее в деталях рассмотреть наряд великой княгини со всеми рюшечками голубого чепца, снежную белизну кружев воротника, пылающую под солнцем рубиновую брошь в обрамлении бриллиантов, даже батистовый платочек в руке Александры Федоровны смогли увидеть дамы к немалому своему удовольствию, которое должно было многократно возрасти вечером при описании этой встречи.

Прогуливались пары благородных дворян, чиновники спешили с портфелями под мышкой, шли несколько крестьян в тяжелых армяках, с палками в руках и котомками за плечами, точно как на рисунках из английского альбома, недавно присланного из Парижа. Александра Федоровна смотрела по сторонам на все еще не знакомую ей жизнь, известную больше по рассказам и рисункам.

Покрикивали продавцы кваса и морса; товар свой они несли на голове на широком подносе, ловко уворачиваясь от прохожих и даже от пронесшегося вскачь офицера на сером коне. Священник с круглым добрым лицом, окладистой бородой заметил ее радостно-восторженное лицо, улыбнулся и перекрестил обоих.

Подъехали к недавно поставленному памятнику перед Верхними торговыми рядами. На торжество открытия она не пошла из-за дождя. «Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная РОССИЯ. Лето 1818», – прочитала вслух Александра Федоровна. Романтический стиль, сила и динамизм двух фигур понравились ей, и она решила непременно спросить Жуковского, что такое совершили эти Минин и Пожарский.

А Николай, миновав Красную площадь, пустил коня вскачь, и они покатили по Ильинке – это трудное название она смогла запомнить.

– Москва – город купеческий, торговый, – пояснял муж. – Вот мы проехали Верхние торговые ряды, а направо – Гостиный Двор.

Один к одному, вплотную стояли магазины, лавки, склады, амбары, конторы. Оптом и в розницу торговали здесь сырьем и всякими изделиями – товарами русскими и привозными, европейскими и восточными.

Резво бежал конь. Кружилась голова у великой княгини от нынешнего счастья или предчувствия будущего. Вполуха слушала она странные слуху названия:

– Лубянская площадь… а вот Мясницкие ворота, ворот, правда, нет, но погоди… вот тебе ворота Красные, только в прошлом году отстроили после пожара.

Вот эти легкие, праздничные – розово-белая арка с трубящим победу ангелом наверху и государственным гербом в сиянии – понравились ей больше тяжелых кремлевских башен.

– Ники, я немного устала. Можно вернуться?

– Конечно, счастье мое! Сухареву башню тебе не показал. Вон она виднеется, видишь? Ну да после…

Он легко повернул коня и той же Мясницкой вернулся. Два адъютанта, скакавшие следом, также поворотили коней.

По правую руку от Мясницкой до Сретенки среди отстроенных домов и нежно-зеленых садов виднелись большие обгорелые дома без крыш, с черными провалами окон и дверей, пустыри, огороженные заборами, за которыми возвышались остатки печей и труб на них. То были следы страшного московского пожара 1812 года.

На просторной Театральной площади она засмотрелась на чудесный фонтан, но Ники махнул рукою вправо, на большой квадрат, обставленный фонарными столбами:

– Здесь устраивают строевые смотры гарнизона по праздникам!

Здание Благородного дворянского собрания на углу Большой Дмитровки не впечатлило ее, но муж уверил, что белоколонный зал внутри великолепен.

– Мы там с тобою еще попляшем!..

Жизнь царская – жизнь особая. Рядом, за стенами Кремля и в нем самом, тогда населенном не только монахами и церковным причтом, но и просто московскими жителями, шла обычная жизнь.

Москва восстанавливалась после пожаров и погромов войны, жизнь ее обитателей приобрела обычный распорядок. На лето столица пустела, и мостовые даже на Тверской зарастали травой и одуванчиками, легкий пух которых мешал спать московским будочникам, попадая в нос. Будочник чихал, просыпался, оглядывал местность – ничего.

В одном из московских кварталов, в одноэтажном доме, тщательно оштукатуренном и побеленном, так что и не увидеть, что деревянный, в том же 1818 году, спустя полтора месяца после пушечной пальбы в Кремле, случилось прибавление семейства. Родился второй сын, названный в честь одного из братьев матери Николаем.

Окна детской выходили на тихий двор, поросший травой, лишь возле крыльца, по настоянию Елизаветы Дмитриевны Милютиной, были посажены кусты шиповника, растения полезного и приятного глазу. За кладовой и сараями были ледник, конюшня и полуразрушенный амбар, который пять лет назад был разобран окрестными погорельцами почти до основания, да так и остался стоять. У хозяина руки не доходили, а жена мало вникала в хозяйственные дела. Шиповник был, пожалуй, ее единственным вкладом в существование заднего двора.

Николенька родился в начале июня, и потому поездку в имение пришлось отложить. Скучали в Москве, быстро пустевшей. Кто совершенно спокойно отнесся к пребыванию в городе, так это старший сынок, двухгодовалый Митя. Имя свое он получил в честь деда по матери. Был очень спокоен, тихо, внимательно и подолгу рассматривал все вокруг. Мать особенно любила его, но с рождением второго сына должна была передать нянюшке. Елизавета Дмитриевна все свое внимание отдавала детям. Она входила во все мельчайшие подробности их жизни: кто как спал, как ел, и отчего у Мити скучный вид, и почему малютка Коко морщится…

Из-за духоты они стали пить чай на балконе. После службы глава семейства Алексей Михайлович ложился в кабинете соснуть часок, а после выходил во двор, нетерпеливо выслушивал доклад почтенного Степана Григорьевича, правителя дома, и поднимался на балкон. И теплыми июньскими вечерами супруги обсуждали устройство будущей своей жизни. Мечты их рознились.

Алексей Михайлович видел главным своим делом уплату отцовских долгов и устройство имения, чтобы было что оставить детям. Честолюбивых намерений он не имел. Дворянин всего в третьем поколении, он сознавал, что трудненько делать карьеру. Денег хватало на то, чтобы едва-едва обеспечить семью, и это по скромному московскому образу жизни, в Петербурге потребовалось бы много больше. Военная карьера была для него закрыта отчасти по неохоте, несклонности к военной службе и, главным образом, из-за поврежденной в юности ноги.

Елизавета Дмитриевна вынужденно смирила свое честолюбие. Вся ее семья принадлежала к чиновно-придворному миру, родной брат Павел Дмитриевич был в большом фаворе у государя, в двадцать шесть лет стал флигель-адъютантом, и поначалу ей мечталось о том же и для мужа. Его прадед, правда, был истопником, но при царях – Петре и Иване Алексеевичах. Бывали и более скромные возможности для начала карьеры.

Алексей Михайлович привлек ее внимание своей полной непохожестью на петербургских щеголей. С мягкой готовностью он ей покорился, и это понравилось. Как привязанность переросла в приятную привычку видеть его, говорить, наставлять, журить, а там и в более глубокое чувство, она и не заметила. Родные слегка удивились, но будущий свекор был фабрикантом, богачом, сочли, что в общем партия не блестящая, но подходящая.

Только после смерти свекра, когда Алексей Михайлович лихорадочно расплачивался с долгами, бегал по богатым родственникам, не слишком готовым открывать свои кошели для неудачливого родича, когда она вдруг оказалась без своего выезда и не решалась ходить в Гостиный Двор в модные лавки, она осознала, какая жизнь им предстоит. Обладая ясным и трезвым умом и сильным характером, она нисколько не огорчилась. Она любила мужа.

Переехали в Москву. Алексею Михайловичу по протекции шурина дали не слишком хлопотное, но и не слишком денежное место секретаря комиссии по построению храма Христа Спасителя. По своей добросовестности он с головой вошел во все дела комиссии, часто рассказывал Елизавете Дмитриевне о величественном проекте Витберга, а однажды пригласил великого архитектора на обед… Среди вечерних мечтаний супругов было и такое: пройдет несколько лет, и они с детьми, а оба были уверены, что детей у них будет много, приедут на высокий берег Москвы-реки, и Алексей Михайлович покажет детям храм-памятник, к созиданию коего прямо причастен. Но он был неудачник, и эта мечта его также не сбылась.

А впрочем, был ли он неудачником? Он честно работал и мечтал, чтобы в новом большом доме росли дети, мальчики и девочки, учились, женились и выходили замуж, а ему привозили внуков.

Елизавете Дмитриевне виделась необыкновенная карьера сыновей. Они должны были стать генералами, послами, министрами, первыми слугами будущего царя, их ровесника Александра Николаевича, а она издали следила бы за их карьерой. Алексей Михайлович не перечил ей. Он сознавал, сколь мало оправдал ее надежды, и потому желал ей утешения в мечтаниях, хотя бы и несбыточных.

Он и подумать не мог, что все так именно и случится, что его сыновья Дмитрий и Николай Милютины станут первыми помощниками будущего российского императора и навсегда делами своими впишут свои имена, а значит и его имя, в историю. Но пока все это только предстояло. Дети росли, и делами занимались их родители.

Александр был первенцем молодой великокняжеской четы. После него в 1819 году появилась на свет Мария, в 1822-м – Ольга, 1825-м – Александра, 1827-м – Константин, 1831-м – Николай, 1832-м – Михаил. Детей было много, и много было хлопот, несмотря на присутствие всевозможных нянюшек, кормилиц и фрейлин.

Повествование наше неровно, оно то забегает далеко вперед, то останавливается на предметах, казалось бы, не стоящих внимания с государственной точки зрения. Но частная жизнь и обычных людей тесно связана с жизнью их страны, а уж в жизни царской семьи почти все переплетено с государственными делами – и радости, и горести.

Государь Александр Павлович был несчастлив в детках. Две дочери его умерли, даже незаконная дочь умерла юной. И хотя годы его были далеки от преклонных и смерти он не боялся, соображения законного престолонаследия побудили его задуматься о преемнике.

После удалой чехарды наследников великого царя Петра в прошлом веке покойный государь Павел Петрович ввел новый порядок престолонаследия. По нему царствующий государь обязан был назначить себе наследника из числа своих прямых потомков по мужской линии. Следующим за Александром Павловичем был великий князь Константин.

Они росли вместе у бабушки Екатерины II, она их холила и нежила, баловала со всей щедростью и родственной, и царственной. Предпочтение все же отдавала старшему.

Они с Константином были ровесники, разница всего в два года. Другие же братья и сестры были заметно моложе и потому далеки от них: Николай родился в 1796-м, Михаил – 1798-м, Екатерина – 1788 году. Когда сестра выросла немного, Александр стал жалеть ее, некрасивую насмешницу, с решительным характером и честолюбивыми намерениями. Может быть, он любил ее больше, чем кого-либо другого из их недружной семьи. Костя был добр, да слишком горяч и груб, меньшие далеки, отца он боялся при жизни, а потом боялся памяти о нем, матери не мог простить честолюбивых поползновений на власть, долженствующую принадлежать только ему.

После ночи 11 марта 1801 года, когда совершилось убийство Павла Петровича, на утро многие слышали, как Мария Федоровна, нежданно-негаданно превратившись во вдовствующую императрицу, кричала охрипшим от волнения голосом: «Я хочу править!»

В темных коридорах Михайловского замка, в колеблющихся огнях свечей ей померещилось новое счастливое правление – вослед за Екатериной Великой – ее правление. Но мелькнули тени по стенам и пропали. Сплоховала матушка, поздно спохватилась.

Мария Федоровна была одна, без союзников и сторонников. Плохое знание русского языка не было такой преградой для занятия русского престола, как отсутствие верного полка гвардии. Еще недавно почтительные и льстивые придворные грубо оборвали ее. Какие-то офицеры-гвардейцы отвели в комнату и стерегли до приказа императора, нового императора. Она сначала искренне не поняла, а потом показно удивилась: «Кто – император?»

Все это помнил Александр Павлович. Он был, конечно же, почтителен к матери, очень почтителен, но не мог ей простить той ночи. Впрочем, сама она, казалось, вовсе о том забыла. Высокая, статная и румяная, несмотря на пошедший седьмой десяток, она сохранила энергию и живость характера, теперь направленные на внуков.

В шестнадцать лет бабка женила Александра на баденской принцессе, которая была полутора годами младше его. Юношеская нежная страсть к Елизавете Алексеевне быстро ушла, осталась государственная обязанность. Долгая страсть к черноокой Марье Антоновне Нарышкиной, урожденной польской княжне Святополк-Четвертинской, со временем обрела привычность как бы второго брака и также стала тяготить его.

В том 1818 году, с которого начинается наше повествование, он сказал в Москве графине Софье Ивановне Соллогуб: «Возносясь духом к Богу, я отрешился от всех земных наслаждений. Призывая к себе на помощь религию, я приобрел то спокойствие, тот мир душевный, который не променяю ни на какие блаженства здешнего мира».

Со смертью последней дочери закончились все видимые счеты его с этим миром, в который он вступил прекраснодушным юношей и который покорил, став могучим и мудрым, как говорили, царем. Он полюбил ездить по монастырям, беседовал со старцами и подвижниками и просил их благословения. У ближних это вызывало глухое недоумение, а его душа искала иной правды, иных ответов на вопросы, задаваемые жизнью, чем те, что были привычны.

Давняя мечта, казалось, давно отброшенная, вновь шла на ум: оставить все и уйти. Он гнал от себя эту мысль, но она была привязчива.

Однако не это, а соображения государственные заставляли думать о наследнике. Формально цесаревичем считался второй брат – Константин Павлович, но только считался.

В июле 1819 года, после учений в Красном Селе, на которых брат Николай командовал бригадой первой гвардейской дивизии, они сели обедать втроем в палатке императора: он, Николай и миловидная и большеглазая Александра Федоровна. На этом обеде он впервые назвал Николая своим заместителем. Николай и его жена застыли.

– Кажется, вы удивлены, – растягивая слова, продолжил он, – так знайте же, что мой брат Константин, который никогда не заботился о престоле, решил ныне более чем когда-либо формально отказаться от него, передав свои права брату своему Николаю и его потомству. Что же касается меня, то я решил отказаться от лежащих на мне обязанностей и удалиться от мира.

Все молчали. Николай не отрывал глаз от лица брата, как бы желая понять, действительно ли правда то, что он услышал, и если правда, то что это значит. Александра Федоровна круглыми глазами смотрела то на одного, то на другого, и серебряная ложечка дрожала в ее руке. Слышно было, как оса мерно кружила над забытым вишневым суфле.

– Это случится не тотчас, – более резко добавил Александр Павлович, которому что-то такое померещилось в глазах брата. Он не любил его.

Когда тот родился, Александру было 19 лет. Он уже был женат, много размышлял о власти, думал о престоле, знал и понял многое. И скорее удивление, а вовсе не ревность, у него вызвало внимание бабки к этому мальчишке.

«В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря!» – восхищалась императрица Екатерина внуком, так он был велик ростом и крепок при рождении. Но недолго ей довелось радоваться малышу. Смерть бабки лишила великих князей Николая и Михаила возможности получить такое же блестящее образование и воспитание, как старшие братья. Младшие выросли на задворках.

Ники рос сам по себе, был диковат и трусоват. Боялся до слез грозы и фейерверков, за что над ним подшучивали старшие братья. Но почему-то его особенно полюбил отец.

Павел Петрович всегда любил своих детей. Старших у него отняла Екатерина, и все отцовские чувства достались младшим, особенно Коле и Мише, которых он называл «мои барашки», часто возился с ними, был нежен и безгранично добр. А Мария Федоровна холодно исполняла обязанности любящей матери.

Слух о намерении Павла назначить Николая, любимца, своим наследником в обход старших братьев, возник как-то вдруг. Обсуждали поразительную новость втихомолку между своими и находили, что такое может быть, очень может быть.

Вечером 11 марта 1801 года Павел Петрович зашел в детскую. Потянул за маленький носик Мишку, погладил Катю по гладкой головке – уже барышня, тринадцать лет, и взял на колени тяжеленького бутуза Кольку. С серьезным выражением на личике тот спросил: «Почему тебя зовут Павлом Первым?» – «Не было до меня императора с таким именем». – «Тогда меня будут звать Николаем Первым!» – обрадовался Колька.

Император задумался над этими словами. Крепко поцеловал сына и ушел. Он шел темными коридорами Михайловского замка, никак не угадывая исхода той ночи.

После 11 марта все переменилось, но Александр Павлович помнил все, и любые смехотворные слухи, они были, а значит, было поползновение на власть. И этого Александр не прощал брату, как иное – матери и сестре. Он решил было не подпускать брата к государственным делам, предназначив ему будущее бравого гвардейского командира, – тот на большее и не тянул, как и Мишка. Оба командовали бригадами в 1-й гвардейской дивизии Паскевича.

В 1823 году состоялось бракосочетание великого князя Михаила Павловича с принцессой вюртембергской Фредерикой-Шарлоттой-Марией. Пятнадцатилетней девочкой привезли ее в Россию в 1821 году в качестве невесты великого князя. С готовностью покинув родной дом, где угнетали ее неуживчивый и беспокойный отец и своенравная бабка, юная принцесса, получившая имя Елены Павловны, всем сердцем приняла новую свою родину, для которой ей предстояло совершить немало добрых дел.

Пока же все ее чувства и помыслы были направлены на мужа. Михаил Павлович, восемью годами старше своей жены, с готовностью принимал ее любовь. Сердце его было доброе, но самый характер труден. В нем преобладала страсть к жесткой дисциплине, понимаемой строго формально. Из-за сходства характеров наиболее близок он был с братом Константином Павловичем. Справедливости ради стоит сказать, что все сыновья покойного Павла Петровича отличались ярой любовью к строю и муштре.

Однако же среди первых друзей своих великий князь Михаил называл и Павла Киселева, которого одни считали блестящим и ветреным флигель-адъютантом, а другие предрекали ему поприще государственного деятеля. Они подружились в Париже в памятном 1814 году, когда император позволил великим князьям Николаю и Михаилу прибыть в действующую армию. Вечерами собирались веселой компанией с Алексеем и Михаилом Орловыми, Киселевым и другими молодыми офицерами, обсуждали дела и любовные похождения, пополняли свои знания французских вин, пели гусарские песни. Все были молоды, воодушевлены победной кампанией… В Петербурге воспоминания эти были дороги своей невозвратимостью. Елена Павловна прелести сей не понимала.

Пытливость ума и пылкость сердца отдаляли ее все дальше и дальше от мужа. Все внимание свое она отдала детям, но из пяти дочерей четыре умерли. Она долго горевала.

У Александра наивная неприязнь и вражда к Николаю прошли давно, но осталось недоверие. Впрочем, Александр Павлович вообще никому долго не верил. Теперь же, решая вопрос о передаче власти, и решив его! – он ничего не мог забыть, и ему было жаль власти… Даже сейчас, когда она полностью оставалась в его руках, он не мог представить, как этот Колька, le pauvre diable[1]1
  Добрый малый (фр.).


[Закрыть], длинный и румяный, неутомимый во фрунте и верховой езде, грубый и хитрый, станет на его место.

Но слова были сказаны.

Условием женитьбы Константина Павловича в мае 1820 года на польской графине Иоанне Грудзинской, названной в тайном манифесте княгиней Лович, император поставил формальный отказ от прав на престол. 14 января 1822 года Константин составил письмо, в котором «просил» Александра I передать свое право на наследование престола тому, кому оно «принадлежит после него». Александр ответил согласием в письме от 1 февраля.

Но лишь в 1823 году, когда его здоровье сильно пошатнулось, решение это было оформлено окончательно на бумаге. 16 августа 1823 года по поручению Александра I московским архиепископом Филаретом был составлен манифест о передаче прав на престол Николаю. Манифест с письмами Константина и Александра в запечатанном пакете был передан Филарету. По совету архиепископа Александр Павлович приказал снять копии со всех трех документов. Копии, заверенные самим государем, были запечатаны в другие три пакета и сданы на хранение в Синод, Сенат и Государственный Совет. Пакеты надлежало вскрыть в случае смерти Александра I «прежде всякого другого действия».

В полдень 23 августа архиепископ Московский отправился в Успенский собор. Там ждали его протопресвитер, сакелларий и прокурор синодальной конторы с печатью. Архиепископ вошел в собор, и тяжелые двери закрылись за ним. В приятной после солнцепека прохладе и сумрачности огромного храма, свет в который шел из узких окон наверху да от тускло светивших лампад перед несколькими иконами, Филарет несколько раз осенил себя крестным знамением и вошел в алтарь.