Текст книги "Всадник Мёртвой Луны 005 ("Встреч неведомой будущности") (СИ)"

Автор книги: Александр Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Сначала он, вымотанный до предела, просто несказанно обрадовался близкому концу сегодняшнего похода. Но, по мере того, как усталые ноги подносили его всё ближе и ближе к этом провалу в серости отвесного каменного массива, дыра эта нравилась ему всё меньше и меньше.

Началось всё с какого-то совершенно общего чувства запредельной опасности, которым эта нора буквально-таки дышала ему в лицо. Поначалу он было рассчитывал, что обретёт здесь более-менее безопасное укрытие на ночь. Но подойдя к отверстию вплотную он почувствовал выходящую оттуда, совершенно невыносимую вонь – словно эта пещера вся была завалена полуразложившейся падалью. В смутной белесости всё ещё чуть светлого небосклона он, со всё нарастающим страхом и недоверием, напряжённо всматривался в совершенно угольную черноту, клубящуюся в этом провале, и ему вдруг остро захотелось плюнуть на всё, повернуться, и начать обратное нисхождение, чтобы попробовать отыскать затем какой-нибудь другой путь, ведущий по ту сторону хребта.

Вход был достаточно высок – туда, пожалуй, мог бы въехать и конный, если бы он, каким чудом, смог бы очутиться здесь. Верх был арочный, с крутым изгибом, и по всей полуокружности этой арки можно было разглядеть остатки какого-то то ли каменного узора, то ли почти полностью стертой вековыми непогодами надписи. Когда-то, очевидно, ровные, края проёма сейчас были изрядно изъедены и выкрошены, пересекались многочисленным трещинами, и лишь общие его очертания всё ещё говорили о том, что это – не естественная пещера, а когда-то пробитое в толще скал искусственное отверстие, сознательно сделанное здесь кем-то давным-давно тому назад.

Какое-то время Владислав всё-таки колебался, чувствуя, как неприятный холодок пробегает у него по позвоночнику. Но – делать было нечего. Путь назад был бы очевидным безумием. Он достал из заплечной сумки просмоленный горючим материалом факел из небольшой связки, захваченной им в кладовой трапезной. Резкий, буквально сбивающий с ног ветер бил в его левый бок не преставая, но ему отчаянно не хотелось входить в эту смердящую темноту наощупь, и он, всё же, решил попробовать зажечь факел снаружи.

Аккуратно вытащив из ножен меч, он положил его на камень – себе под ноги, закрылся широким плащом, как шатром, и начал упорно выбивать искру огнивом. Но даже под плащом это оказалось делом неимоверно сложным и долгим. Когда, наконец, факел всё же ярко запылал у него в руках, снаружи уже совершенно стемнело.

Зажав факел в левой ладони, и стараясь прикрывать пламя полой плаща, чтобы его не сбило ветром, он, быстро наклонившись, поднял меч, и – словно бросаясь в омут, выставив его лезвие вперёд, заскочил в чёрный мрак пещеры.

Там почти не было и малейшего дуновения. Он, словно бы, окунулся в отвратительно тёплый, вонючий студень вместо воздуха. Широкий проход, еле освещаемей языками пламени, крайне неохотно тлевшего в этой затхлости, уходил вперед как по линейке, заметно повышаясь по мере продвижения по нему. Потолок внутри был такой же арочный, а вонь настолько усилилась, и стала столь невыносимой, что Владислава тут же чуть не вытошнило. Еле сдерживая порывы рвоты, и запоздало сообразив, что нос ведь можно был бы попробовать и заткнуть каким тряпицами, он медленно, сторожко всё продолжал и продолжал углубляться в проход. Меч он нёс прямо перед собой, в полусогнутой руке, и потная ладонь у него немела от напряжения на ребристости рукояти, обтянутой вытертой чёрной змеиной кожей.

Согласно карте, проход должен был вести прямо, лишь раздваиваясь на где-то ближе к концу. Там правое ответвление выводило по другую сторону перевала, а левое – вело ко внутренним воротам крепости сверху. Но ворота наверняка могли быть и запертыми, а Владиславу вовсе не улыбалось очутиться в тупике, из которого был бы лишь один-единственый выход назад. Ибо, по мере продвижения, чувство запредельной опасности не только не уходило, но становилось всё острее и острее.

К его крайнему удивлению, по мере углубления, он встречал немало узких боковых проходов, явно пробитых – грубо и неровно, в боковых стенах, которые совершенно не были обозначены на рисунке, заимствованном им с карты в башне. Он просто шестым чувством ощущал, что оттуда в любой момент может выскочить на него что-нибудь крайне ужасное и смертельное, и поэтому упорно старался держаться самой середины прохода. К вони он так и не смог приспособится, так что его всё время подташнивало, и отчаянно кружилась голова.

Миновав разветвление, он было вздохнул чуть посвободнее. Но в самом конце прохода его поджидала совершенно кошмарная неожиданность. В колеблющемся, красноватом свете факела из темноты вдруг выплыло какое-то белесое, студнеобразное покрывало, преграждающее выход. За ним, за этим покрывалом, по току воздуха уже угадывалось открытое пространство. Но когда Владислав приблизился, и осветил его, он с крайним ужасом вдруг понял, что перед ним колышется, как облако, совершенно гигантская, густейшая паутина!

Она ничем не отличалась от обычной, виденной им и раньше, но нити её были толщиной с тонкую верёвку, и переплетены столь тесно, что сквозняк лишь с трудом, еле-еле просачивался через неё. Сразу же становилось понятным, почему воздух в проходе столь спёрт и неподвижен.

У Владислава от ужаса волосы на голове зашевелились, когда он попробовал себе представить паука, способного выплести ТАКОЕ! Впрочем, присмотревшись поближе, Владислав с огромным облегчением увидел, что там, на уровне колен, в густой паутине прорубано, или как-то прорезано достаточно большое отверстие. Края разорванных нитей колебались вокруг отверстия, под током воздуха. Это было колоссальной удачей. С ужасом поглядвая на паутину, он как-то некстати вспомнил, что от кого-то слышал то утверждение, что нити паутины, по прочности, не уступают стальной нити, одинаковой с нею толщины.

Подивившись мимолётно тому, кто же мог тут проделать это отверстие, он поскорее опустился на колени, чтобы попробовать выбраться через него наружу. Владислав весь аж дрожал, как в лихорадке. Потому что его упорно не оставляло жуткое ощущение злобного, пристального внимания, златившегося где-то в глубине прохода.

Отверстие было крайне небольшим – словно его проделали тут для ребёнка. Он быстро просунул в него голову. Подсветил факелом, и с облегчением обнаружил, что снаружи вроде бы нет ничего подозрительного. Быстро вытолкнув туда заплечный мешок, плащ и перевязь, он начал с отвращением протискиваться через эту липкую, отвратительную преграду – ногами вперёд, сжимая в правой руке меч и факел, и помогая себе свободной левой рукой. При этом он ни на мановение не выпускал из виду убегающего в темноту пространства оставляемого им прохода.

Отверстие, всё же, оказалось очень и очень тесным – он едва смог пробраться через него по другую сторону. Оказавшись, наконец, снаружи, он, воткнув факел в какую-то щель в скале, постарался облачится в снятое с себя как можно скорее. Тут вовсю свирепствовал такой же ветер, как и по ту сторону хребта. После липкой, тошнотворной теплоты оставленного прохода он моментально продрог, но, при этом, испытал лишь чувство громадного облегчения, словно бы его внезапно выпустили наружу из уже практически запечатанного каменной надмогильной плитой склепа.

Ветер срывал пламя с факела, но тот разгорелся уже хорошо, и погасит его ветру всё никак не удавалось. Владислав был бы и не прочь загасить его совсем. Но снаружи уже господствовала полная ночная темень, а ему ещё предстояло, судя по карте, пройти определённый путь до крепостных ворот. А сверзится сейчас со скалы, в этой темноте, ему совсем не улыбалось. Так что, снова зажав факел, с бьющимся туда и сюда на ветру огненным язычком, в левой руке, и всё ещё не решаясь убрать меч в ножны – чувство опасности хоть и притупилось, но отнюдь не спешило покидать его, он попробовал оглядеться, и определиться с тем, куда ему следовать дальше.

На карте тут были указаны ступени, и действительно – вперёд уходила выбитая в скалах расщелина, с круто поднимавшимся кверху пролётом древней, выщербленной лестницы. Прямо сзади над ним высилась тёмная громада скалы, и где-то слева от неё, более тёмная на фоне неба, угадывалась тёмная корона башни. То, что там не светилось ни единого окна – всё же немного успокаивало.

Взобравшись по этому пролёту до верхней точки расщелины, прямо под башней, он обнаружил, что дорога круто повернула влево, и начала ниспадать, крутыми ступенями, вниз. Стоя на небольшой площадке, вытесанной здесь, он, прямо перед собой увидал, смутно чернеющую почти что в полном мраке, всю громаду башни крепости. Она, прилипнув спиной к скале, занимала почти весь огромный выступ, образовавшийся когда-то в теле горы. Башня была, кажется трехуровневой, как бы распластанной, и разделённой на две плоские части, взиравшие в разные стороны. Подножие башни было у него прямо под ногами – саженей с тридцать пожалуй вниз, а вершина возносилась прямо над головой. У подножия башни смутно прогладывал из темноты узкий двор, вроде бы окружённый стеной, хотя Владиславу сразу же показалось, что там, внизу, что-то выглядит не совсем так, как положено. Но темнота мешала ему понять, что именно там было не так, как следовало.

И башня, и двор были совершенно мертвы и безжизненны, насколько он мог об этом отсюда судить. Он напряжённо, с тревогой всматривался в тёмные провалы бойниц, таращившиеся на него с лицевой стороны башни, но там не было не заметно ни огня, ни хоть какого-либо движения. Торопа эта, с совершенной очевидностью, великолепно могла простреливаться оттуда луками и самострелами, так что по ней никто не смог бы пройти безнаказанно, без позволения стражи в башне. Но сейчас не было слышно ни окрика, ни свиста стрелы предупредительного выстрела. Хотя его факел выдавал его присутствие совершенно однозначно.

Более-менее успокоившись, он спрятал меч в ножны, и начал осторожно, глядя только себе под ноги, спускаться по крутым ступеням, перемежающимся небольшими площадками и каменными спусками. Лишь достигнув подножия башни он, наконец, понял, что там было не так. Толстые стены, окружавшие ещё совсем недавно двор крепости, были сейчас снесены почти что самого своего основания.

Дорога, когда-то шедшая под ними, сейчас была сплошь завалена серыми массами ломаного камня. Впрочем, большую часть составлявших их камней, наверное, попросту сбросили в пропасть по другую её сторону. С трудом перебравшись через эти завалы, Владислав свободно вступил в обнажённый двор, и направился прямо к башне, смутно темневшей в его глубине.

Подойдя поближе, и присветив факелом, он с изумлением обнаружил, что проход в башню был наглухо завален и запечатан огромными обломками камней, очевидно взятыми из разрушенных стен. Присмотревшись, он убедился, что обломки не просто так были беспорядочно свалены внутрь как попало, но что их туда аккуратно укладывали, скрепляя меж собою известковым раствором. Тяжеленные, двустворчатые бронзовые двери входа были сорваны с петель, и аккуратно уложены рядом, у стены.

Видимо, построенная с тем же, ныне утраченным мастерством, как и стены города там, по другу сторону хребта, башня оказалась попросту не по зубам разрушителям крепости. Совладав лишь со внешними стенами, они решили попросту сделать её максимально непригодной для использования, и заложили проход туда камнем. Возможно даже – и на всю глубину первого этажа. Башню всё ещё можно было вернуть к первоначальному виду, но это потребовало бы громадных усилий, что, с очевидностью, лишало всякой возможности занять её внезапных наскоком. Судя по основательности подхода, тут явно потрудились отщепенцы. Но, во сяком случае, из увиденного следовал тот очевидный вывод, что они вовсе не собирались, в обозримом времени, укореняться здесь, по эту сторону гор. Иначе они попросту оставили бы здесь, в крепости, стражу. Это поселило во Владиславе надежду на то, что и там, внизу, он уже вовсе не рискует наткнуться на их разъезды.

Убедившись в том, что ночёвка в башне ему не светит, он начал обходить двор в поисках хоть какого-нибудь убежища на ночь. Разрушители потрудились здесь вполне основательно – всё, что они смогли снести и сжечь внутри, они не преминули уничтожить до основания. Но там, где когда-то были ворота в стене крепости, слева от прохода, он обнаружил уцелевшей небольшую одноэтажную караулку серого камня, грубой кладки, неоштукатуренную и с плоской, покатой крышей, крытой свинцовой черепицей.

Видимо, работавшие здесь какое-то время, и поэтому нуждавшиеся во временном пристанище, по использовании, то ли не сочли её оборонным сооружением, заслуживающим уничтожения, то ли попросту поленились заняться ею в последний момент перед уходом.

Два окна, бывшие там лишь на лицевой стороне, обращённой к проходу в воротах, были наглухо законопачены крашенными в чёрное железным ставнями – складывалось впечатление, что разрушавшие крепость там лишь ночевали, и открывать их не видели для себя ни малейшей необходимости. Свободно проникнув в лишь прикрытую, также крашеного чёрного железа одностворчатую дверь, Владислав обнаружил там стоящие по стенам двухэтажные, грубо сколоченные нары, оставшиеся тут, видимо, ещё от орочьей стажи, грубый стол с несколькими, такой же грубой работы табуретами посредине, и у задней стены – огромный погасший очаг с прямым дымоходом, с обоих сторон окружённый деревянными же стойками для оружия, сейчас совершенно пустыми.

Грязи, свойственной всякому орочьему обиталищу, тут не наблюдалось вовсе, видимо – последние постояльцы привели здесь всё в порядок, и основательно вычистили караулку, прежде чем её занять. Не было на нарах и тюфяков – орчьи те видимо сразу же сожгли, вместе с наверняка кишевшими там насекомыми, а свои – забрали с собой, уезжая.

Тщательно затворив дверь за собою, Владислав с облегчением обнаружил на ней внутри мощный запор, и тут же с грохотом его задвинул. Только лишь сделав это он почувствовал себя, наконец, в более-менее относительной безопасности. У камина была свалена груда колотых деревянных обломков – то ли мебели, то ли деревянных балок с разрушенных строений. Продрогший до самых костей Владислав тут же и завалил весь очаг этими обломками, и сунул в самую средину их уже почти догоревший факел. Сухое дерево вспыхнуло моментально, и он, скинув мешок и перевязь на ближайший топчан, присел на корточки перед очагом, зябко ловя расходящееся от него тепло раскрытыми ладонями.

Как только он немного согрелся, на него тут же навалились невероятная усталость, и совершенно необоримая сонливость. Он вяло пожевал сухарь с мясом – горячего сделать было попросту не с чего, а заваривать чай у его уже не осталось совершенно никаких сил, и тут же повалился на один из нижних топчанов, завернувшись в плащ, и сунув себе под голову полено покрупнее. Заснул он почти моментально – настолько его вымотал прошедший подъём, хотя лежать на голых досках, после тех удобств, к которым он привык за последнее время, было и совершенно тоскливо.

Выбросило же его внезапно из этого сладкого сна вдруг нашедшее на него чувство запредельной, чётко ощутимой и совершенно однозначной смертельной опасности. Распахнув глаза, он долго, напряженно вслушивался в царящую вокруг тьму – судя по всему стоял самый глухой час ночи. В очаге дотлевали прогоревшие дрова, и язычки пламени, неслышно пробегая по рассыпающемуся в серый пепел дереву, бросали неяркие блики в глубину комнаты. Снаружи же – пугающе отчётливо, слышался какой-то непрерывный шорох и постукивания, словно бы там непрестанно пробегало по камням множество лап, оканчивающихся то ли когтями, то ли острыми копытцами. Время ото времени что-то скребло в двери – словно бы их пытались выцарапать из проёма.

С ужасом осознав, что оттуда, снаружи, кто-то пробует проникнуть в караулку, Владислав панически слетел с кровати, ухватив ножны левой рукой, правой выдернул из них меч, и как был – босиком, кинулся к двери, и застыл у неё, напряжённо прислушиваясь к происходящему там, за нею.

Сон у него словно рукою сняло – моментально. Всё тело буквально ломило от вчерашнего подъёма, так что любое мускульное усилие давалась ему нелегко – с острой болью. Но сознание работало ясно, и он сразу понял, что там, за дверью – скорее всего какое-то большое животное – одно, или несколько. Это его чуть успокоило – железная дверь и ставни, в этом случае, представлялись ему вполне надёжным укрытием. Потом он почувствовал, что сквозь щели в помещение проникает снаружи совершенно отвратительный, тошнотворный запах. И тут же вспомнил, что именно этим запахом был буквально пропитан воздух в том ужасном скальном проходе, который ему пришлось столь недавно миновать на пути сюда. Тут перед глазами у него буквально всплыла колышущаяся, в багровом отсвете факела, кошмарно гигантская паутина, и его едва не вытошнило от страха и отвращения.

Вытянувшись, весь дрожа от напряжения, и буквально всем телом ощущая ледяной холод каменной плиты под голыми ступнями, он всё стоял, и всё вслушивался в это жуткое скребение и постукивание. Сколько времени прошло в этом стоянии он потом никогда так и не мог отчётливо припомнить. Но, постепенно, он всё же начал потихоньку успокаиваться. Добротная железная дверь, совершенно очевидно, вовсе не собиралась поддаваться прикладываемым к ею снаружи усилиям – она открывалась наружу, и выдавить её было почти невозможно, а выцарапать из проёма было бы непросто даже пользуясь осадными орудиями.

Когда стоять на ледяном полу стало уже совершенно невмоготу, он, всё же, таки вернулся к топчану, влез на него с ногами, и закутал совершенно окоченевшие ступни в полу плаща. В уже хорошо протопленном помещении было, в общем-то, не так уж и холодно, хотя, понятное дело, заледеневшие стены так и не смогли, за это время, хоть сколь-нибудь заметно прогреться. Тут он сообразил, наконец, снова навалить в очаг обломков сухого дерева. Пламя с готовностью тут же и полыхнуло, осветив всё вокруг багровыми отблесками, но на существо, или же существа за дверью это не оказало никакого заметного влияния. Попытки проникнуть внутрь караулки всё длились и длились, невзирая на их очевидную бесплодность. Но то, что было снаружи, видимо, не умело останавливаться, и в этих действиях отчётливо просматривалась та, совершенно тупая механистичность, которая свойственна, скорей уж, насекомым, нежели высшим животным. И это соображение отнюдь не добавило Владиславу спокойствия.

Однако же тяжкая усталость таки постепенно брала своё, и он начал, время ото времени, проваливаться в чёрное забытье на всё большие и большие промежутки времени, лишь вскидываясь моментально всякий раз, когда шум от усилий проникнуть внутрь вдруг становился чуть более громким и настойчивым.

Этот непрерывно длящийся кошмар закончился лишь когда первые лучи рассвета проникли в комнату сквозь щели в ставнях. Погружённый в провал очередного дремотного оцепенения Владислав так и не уловил самого этого момента, а лишь, вскинувшись очередной раз из забытья, с облегчением отметил, что снаружи, вроде бы, воцарилась, наконец, полная тишина.

Обувшись, он осторожно подкрался к двери, держа наготове полуопущенный клинок, рукоятку которого он так и не выпустил из ладони во всю прошедшую ночь. Там, снаружи, лишь гудел ветер в скалах и расщелинах. Всё же – он очень долго никак не решался отодвинуть запор, и высунуться наружу. Лишь когда там стало совершенно светло, он, чуть приоткрыв створку, с предельной осторожностью выглянул за двери, опасаясь, что существо может, всё же, поджидать его в засаде, притаившись у стены.

Как только он выглянул из темноты помещения наружу, ему тут же пришлось зажмуриться – слева в лицо ударил ярчайший сноп света с совершенно чистого неба, на котором вовсю блистал ярко-золотой солнечный шар, которого он не видел уже очень долгое время. Лик восходящего светила, всё ещё лишь чуть выглядывал из-за горной гряды, которая вздымалась там – по другую сторону пропасти, по краю которой проходила дорога возле крепости. Впрочем – гряда эта была гораздо ниже, чем та, через которую ему пришлось пройти накануне. И каковая сейчас тускло серела, отдельными своими пиками, прямо над его головой – по правую руку.

И в этом, непрестанном, каждое мгновение всё усиливающемся ярчайшем солнечном свете, он, оглядев осторожно заваленный обломками двор крепости, сразу же убедился, что там нет совершенно ничего живого. Лишь остатки рухнувших, старательно сровненных с плитами крепостного двора строений, да гигантская, расплющенная по скале, ступенчатая громада крепостной башни.

Впрочем, сейчас ему было не до изучения окрестностей. Сторожко, готовый при малейшем подозрении на опасность юркнуть снова внутрь, под защиту спасительных стен караулки, он начал внимательно изучать каменные, серые квадратные плиты, уложенные перед её входом. На плитах совершенно явственно читались многочисленные свежие царапины, неисчислимыми линиями пробороздившие их поверхность. Оглянувшись, и прикрыв двери, он убедился в том, что и они были во многих местах процарапаны аж до самого металла, и содранная, липкая бурая краска свисала под этими повреждениями колышущейся на пронзительном ветерке бахромой.

Присмотревшись к плитам, он увидел, что там и сям на них виднеются пятна какой-то отвратительной, студнеобразной слизистой дряни, зеленовато-бурого цвета. Именно от неё и исходил тот тошнотворный запах, который всё ещё хорошо ощущался в воздухе, невзирая на достаточно сильные дуновения ледяного ветерка.

Его аж передернуло от отвращения, когда он, всё же, таки решился чуть попробовать пальцем эту гадость, лишь для того, чтобы убедиться в том, что она на прикосновение действительно не просто липкая, но ещё и обжигает кожу – словно бы едкая щёлочь.

Вернувшись в караулку, он с отвращением, долго вытирал обожженный палец о подвернувшееся под руку полено, а потом ещё и протёр его полой плаща. Впрочем – это оказалось ошибкой, так как даже самой и малости здесь хватило для того, чтобы тошнотворный запах этой слизи намертво пристал к плащу на долгое время.

Хорошо запершись, и подложив ещё немного дров в очаг, он вскипятил в кружке воды, выварив там кусок, отломленный от чайной плитки – из принесенных с собою запасов. После чего зажевал, запивая этим варевом, несколько сухарей с вяленым мясом – он вдруг почувствовал, после всего, совершенно зверский голод.

Солнце, за это время, уже полностью выкатилось на чистый небосклон, зависнув огненным золотистым шаром над чёрными зубьями внутренней горной гряды. Снаружи всё казалось совершено мирным и тихим – лишь посвистывал ветер в скалах. Самое время было уносить отсюда ноги.

Быстро собравшись, он, почти что бегом, прошёл в самый северный угол крепостного двора, то и дело напряжённо поглядывая себе за спину, перевалил через остатки стены, и, пугливо озираясь, начал, поелику возможно поспешно, спускаться по извивающейся вдоль скалы широкой, добротной дороге.

Она же, сделав несколько поворотов, так что, по праву руку, ему снова и снова открывался вид на господствующую над перевалом башню, наконец, круто спустившись книзу, заскочила на выгнувшийся крутым горбом однопролетный мост серого камня, совершенно непритязательной, но в то же время крайне изящной постройки, перекинутый над глубокой расщелиной, отделяющей внутреннюю скальную гряду от основного горного хребта, и углубилась в тёмный провал глубочайшей выемки, с крутыми откосами, прорезанной в каменном теле внутренней гряды. Выемка была столь глубока, что прямой солнечный свет не попадал на её дно, и идти ему пришлось в полумраке. Дорога и тут была свободна от камней – видимо её до недавнего времени регулярно очищали от не могущих не осыпаться с откосов обломков скальной породы. Многоголосое эхо металось меж узких, крутых стен выемки, мешая ему определиться, нет ли часом за спиной, или вереди, каких-либо нежелательных попутчиков, и заставляя его, этим, всё более и более нервничать.

Так что, когда он наконец вышел на ослепительно сиявшую, небольшую ровную площадку по ту сторону гряды, то он ещё некоторое время стоял неподвижно, обеспокоенно прислушиваясь к постепенно затихающему эху своих собственных шагов. Лишь твёрдо убедившись, что позади совершенно очевидно никого нету, он малость успокоился, и стал с любопытством озирать открывшиеся ему с этой площадки виды равнины, раскинувшейся внизу.

Скалистая гряда у него под ногами круто обрывалась вниз, и ограждённая невысоким, каменным збором дорога скользила по ней, вырезанная в самом её теле, спадая вниз многочисленными извивами с крутыми поворотами. Вдаль перед ним, насколько хватало взора, простиралась изломанная, перекореженная каменистая равнина, на которой господствами цвета песочно-жёлтого, а также и слегка сероватого, с отливом в зелень, совершенно неярких оттенков. Слева и справа просматривались горные пики хребтов, огораживавших эту равнину с севера, и с юга. Там – далеко на востоке, как он помнил, была точно такая же гряда, замыкавшая равнину с востока, но сейчас она скрывалась в неясной дымке зарождающегося душного дня.

Прямо перед его глазами, на этой равнине чётко выделялась чёрная, базальтовая громада Огненной Горы – конечная точка его нынешнего путешествия. Где-то там, в её недрах, скрывался проход, в котором пряталась Огненная Щель, приютившая сейчас в себе Кольцо Всевластья – древнее, и совершенно жуткое изделие нечеловеческого колдовства, сама только мысль о котом наполняла его сознание щемящим, и, в то же время, столь манящим к себе ужасом. Конус горы, даже отсюда, казался сильно изуродованным, и покрытым многочисленными трещинами и провалами. Владислав с неудовольствием подумал – а могло ли там уцелеть вообще хоть что-нибудь, при таких-то потрясениях, которые горе этой, видимо, пришлось пережить столь недавно.

Впрочем – особого выбора у него не было. От него требовалось любым способом добраться туда, и проверить всё на месте. До сих пор, впрочем, путь его не был отмечен никакими особыми опасностями, если не считать этого ужасного посещения, настигшего его вчерашней ночью. Ему даже и думать не хотелось о том, что могло бы с ним случиться, не отыщись там, в крепости, для него столь надёжного укрытия. Мимолётно ему вдруг пришёл в голову вопрос, подвергались ли такому же ночному посещению те, кто разрушал стены того укрепления на перевале? Впрочем – решил он, если они смогли таки закончить свою явно не однодневною работу, то их вряд ли беспокоило что-либо подобное. Иначе они наверняка убрались бы оттуда немедленно, бросив всё как есть незаконченным. Но они ушли вполне мирно, даже убрав и подготовив для дальнейшего использования ту караулку, в которой он так удачно для себя расположился. Что вряд ли было бы возможным для людей предельно испуганных, и поспешно покидающих место своей стоянки.

Он подошёл к округлому краю площадки, окаймлённой сплошным ограждением, и, опершись на него обеими руками, как можно дальше высунулся за него, и наклонился вниз, тщательно изучая извивы дороги, а также и равнину, которая перед ним сейчас лежала, как на ладони.

Дорога, на всём своём протяжении была совершенно пуста. Извиваясь белесо-серой лентой она сбегала к подножию гряды, и там , под прямым углом к гряде, уходила прямо к остаткам укреплённого лагеря, развалины стен которого были отсюда видны совершенно ясно. Видимо, лагерь прикрывал подступы к дороге, и те, кто уничтожил крепость в горах, весьма основательно потрудились и здесь. Выходя по другу сторону лагеря, дорога расстраивалась. Одна её часть уклонялась к югу, вторая круто забирала к северу, а третья, прямой стрелой убегала на восток – прямо к склонам далёкой горы на горизонте.

Сколько видел глаз, равнина была совершенно безжизненной. Сколь ни напряжённо всматривался Владислав в самые малейшие складки местности, стремясь заметить хоть самые малейшие признаки какого-либо движения там, или, хотя бы, следы скрытого жилья – он ничего такого не мог там, внизу, обнаружить. Видимо таки да – прежние обитатели этих мест бежали отсюда сломя голову, а те, кто столь потрудился над уничтожением их укреплений, ушли, сочтя свою задачу полностью выполненной. Судя по всему – ему действительно повезло выбраться сюда в самый подходящий для этого момент. Или – так подгадали ему Кольценосцы. Из чего следовало, что они и действительно способны хорошо просматривать из своего укрытия, с помощью волшебного камня, хотя бы ближайшие окрестности.

Несколько успокоившись в отношении своего ближайшего будущего, Владислав, уже не так торопясь, начал спускаться вниз, по извивам мощённой чёрным булыжником дороги. Это оказалось гораздо более простым занятием, нежели тот подъём, который он преодолел по противоположную сторону этого хребта. Дорога, очевидно, предназначалась прежде всего для конницы и гужевого транспорта. Поэтому извивы её никогда не забирали вниз слишком круто, что, правда, существенно отразилось на её общей длине. Но поскольку Владислав никуда не торопился, то удобство спуска его радовало гораздо больше. Да и с подъёмом тут было бы хоть и подольше, чем там, с другой стороны, но тоже гораздо проще – рассудил он. Впрочем – о своём возможном возвращении он пока предпочитал не думать вовсе.

Он достиг подножия спуска уже к самому вечеру, когда нещадно весь день палившее солнце успело спрятаться, за его спиной, за верхушки столь недавно покинутых им гор. По мере спуска ему становилось всё жарче и жарче, так что он, под конец, снял не только плащ и куртку, но даже и верхнюю рубаху, оставшись лишь в одной исподней, а снятую одежду закатал в скатку, и прикрепил поверх дорожного мешка специально там предусмотренными для этого тонкими кожаными ремешками с бронзовыми застёжками. И, невзирая на это, всё дорогу всё равно непрерывно обливался потом. Впрочем, холодные ветры остались там, высоко в горах, так что простудиться он сейчас совершенно не опасался. Тут же, внизу, уже вовсю бушевала теплая, поздневесенняя погода.

Воду он особенно не сберегал, зная, что внизу должен быть водосборник, обозначенный на у него карте. Правда, его могли также совершенно уничтожить разрушители нижнего лагеря, но он всё же предпочитал наедятся на лучшее.

В разрушенный лагерь он вошёл к раннему вечеру. Невзирая на то, что небо ещё светилось над горами палевым светом, и вполне позволяло продвинуться по дороге и дальше, он решил, всё же, попробовать подыскать себе укрытие, и заночевать здесь, в лагере. Это представлялось ему гораздо более разумным, чем устраиваться, непонятно зачем, в чистом поле. Так что он не торопясь, ещё при бледном рассеянном свете, начал исследовать остатки лагеря, в поисках подходящего жилища.