Текст книги "Котуйская история (СИ)"

Автор книги: Александр Теущаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 9

Суд и приговор

В главном управлении МВД, в кабинете политотдела, два высокопоставленных офицера вели между собой разговор:

– По сведениям, поступающим нам из надежных источников, чеченская группировка взяла под свой контроль несколько районов Москвы, в том числе: территорию Южного порта и многие другие объекты.

– Сергей Дмитриевич, ты прекрасно понимаешь, для каких целей мы потворствуем этническим группам, нам необходимо противопоставить их московским группировкам. Ты же в курсе, что в ходе последних событий, практически все районы Москвы и Подмосковья контролируются местными преступными группами.

– Александр Борисович, заигрывание с кавказскими лидерами, а в особенности с чеченскими, обусловлено с людьми сверху. Политическая ситуация в стране сейчас повернута на поддержку чеченского народа, который в Сталинские времена был депортирован в республики Азии. На политической арене появился Руслан Хасбулатов, защищающий права чеченского народа.

– Между нами говоря, Сергей Дмитриевич, наше с тобой дело "телячье", нам дано указание, чтобы мы разобрались в последнем вопросе о недавней стычке между чеченцами и люберецкой бригадой.

– Да, постарались наши бойцы, уложили основную часть бандитов.

– А с чеченской стороны есть жертвы? – спросил Александр Борисович.

– Троих смертельно ранило.

– Поверните дело так, что люберецкие не поделили с соседями контролируемую территорию, чеченцы должны быть вычеркнуты из этой истории.

– Александр Борисович, я уже отдал в следственный отдел подобное распоряжение, так что любое упоминание участия чеченской группировки в этом инценденте больше не коснется ушей чеченских, политических лидеров.

Во время следствия, свидания Алексею были строго запрещены, адвокат изредка передавала ему весточки от мамы и Галинки, они же приносили ему ежемесячные передачки. Деньги делали многое, Лешку поддерживала братва с воли, все понимали в каком положении он оказался: только один он выжил из его группы и дальнейшая выдержка перед ментами, давала Лехе право на уважение. Его изредка вызывал офицер охраны и приводил в комнату, из которой Лешке удавалось сделать коротенькие звонки по телефону своей девушке и матери. Иногда он радовал их письмами, которые отправлялись через «гонцов» на волю.

Время приближалось к судебному процессу, назначенного на май месяц. Алексею вменялись уголовные статьи: бандитизм, организация ОПГ и убийство представителей власти, последнее обвинение грозило ему крайней мерой социальной защиты – расстрелом.

В камере он имел особый статус – таких парней уважали везде и практически все. Ему приходили малявы от разных авторитетов, поддерживающих его духовно. Грев шел без проволочек: табак, продукты и даже запрещенные предметы первой необходимости Лехе передавали регулярно. Так что со стороны братвы к нему претензий не было никаких, а вот, что касается официальной власти, (как ему обещал дознаватель) вокруг Алексея постоянно нагнеталась атмосфера нетерпения. Вскоре Лешкино тюремное благополучие закончилось, его перевели из общей камеры в одиночку. Он подал заявление следователю, пытаясь обжаловать действия администрации тюрьмы, но ему дали письменный ответ, что в целях интересов следствия ему категорически воспрещено находиться в общей камере.

Потекли томительные дни ожидания суда. Вскоре он подписал закрытие дела и через неделю получил обвинительное заключение. Со страниц небольшого тома на Алексея вылился поток лжи, он во многом был не согласен и потому решил отстаивать свои действия в суде, надеясь на переквалификацию тяжелой статьи, которая шла вплоть до расстрела.

Рано утром, после завтрака и проверки, тюремщики пристегивали нары к стене, и Лешке разрешалось только сидеть. Если надзиратель увидит в глазок, что он прилег, ему выписывали постановление за нарушение режима содержания. Вечером менты отстегивали нары, и Лешка с блаженством растягивался на тощем матраце и предавался воспоминаниям: вот видится ему родной, филевский поселок, улица и барак, проплыли лица Зямы и Витьки Валеного. Мама в платке, стоявшая возле окна. Вот отец сидит на маленькой кухоньке за столом и, куря махорку, улыбается своей постоянной, приветливой улыбкой. Встает перед глазами образ Сережки Резака, уплывающего одиноко вдаль. Вот Эля блеснула своей лучезарной улыбкой и, махнув рукой, скрылась в Хлудовском парке.

Словно в реальности, вдруг перед Лешкой всплыло родное лицо и стало приближаться. Он боялся открыть веки и спугнуть грезы. Увидел ее голубые, печальные глаза, красивые губы пришли в движение, но он догадывался, что она шепчет ему о любви.

Внезапно его грезы прекратил шум открываемой кормушки.

– Борисов!

– Я.

– Имя, отчество?

– Алексей Николаевич.

– Собирайся с вещами.

– Командир, меня на суд?

– Да.

– Дайте станок побриться.

– Сейчас накажу дежурному по коридору.

Всю ночь он просидел в общем боксе, в котором собирали арестованных, кого – то везли на следствие, а кого – то и в суд.

Первым делом, когда его завели под конвоем в зал, Лешка увидел Галю и мать, они сидели рядом на передних рядах. "Значит, познакомились", – Лешка улыбнулся.

Начался процесс и ничего хорошего он не предвещал. Приглашались свидетели, допрашивались разные лица. Суровый, на вид судья, постоянно делал замечания на реплики людей, стуча деревянным молотком. Затем прокурор "запросил" самую строгую меру наказания. Зал охнул, заволновался. Мать схватилась за сердце и замотала головой. Галинка, обняла ее за плечи и глазами, наполненными слезами, смотрела на любимого, еще не веря, что ему грозит смертный приговор. Лешку увели до окончания перерыва. Мужики и парни, приехавшие вместе с ним на суд, скорбно поджимали губы и сочувственно кивали головами.

– Прошу встать, суд идет, – прозвучал голос девушки-секретарши. Все в зале поднялись.

– Именем Российской Федерации... Лешка не слышал его чтения, он смотрел на родные лица, наблюдая, как они реагируют на слова судьи и только в последний момент он заметил, как лицо Гали засветилось от радости и она, восторженно, протянув к нему руки воскликнула:

– Лешенька!

Он встряхнул головой, как бы разгоняя оцепенение, и услышал последние слова судьи:

– Подсудимый, Вы имеете право обжаловать приговор в течение семи дней, подав кассационную жалобу. Вы согласны с решением суда?

Лешка недоуменно взглянул на адвоката и, увидев, как она два раза кивнула ему головой, произнес:

– Да гражданин судья.

Через минуту, когда адвокат подошла к скамье, Алексей, пропустивший мимо ушей приговор, услышал от нее, что приговорен к пятнадцати годам строгого режима. Ему дали попрощаться с мамой. Он взял за руку Галинку и ничего не говоря, обнял ее. Она перестала плакать и тихо сказала:

– Лешенька, я буду тебя ждать. Слышишь, я все равно буду тебя ждать! Не нужно меня отталкивать, я люблю тебя.

Он едва успел прикоснуться своими губами к ее губам, утвердительно, качнув головой, как ему надели наручники и вывели из зала суда.

В комнате, куда Леху снова завели после приговора, арестанты встретили его с восторженными возгласами.

На следующий день в цветочном магазине прозвенел звонок телефона, Галя подняла трубку и услышала женский голос:

– Галина Алексеевна?

– Да, это я.

– Нам необходимо с Вами встретиться, я от Алексея Борисова.

– Господи, – что-нибудь случилось? – встревожилась Галя.

– Нет – нет, мне нужно передать Вам письмо и небольшой презент.

– Где мы можем встретиться?

– Подъезжайте на Ордынку, найдете по адресу дом и номер офиса, я буду сегодня Вас ждать.

Галя оставила мать в магазине и прибыла по адресу. Женщиной оказалась адвокат Алексея, она передала письмо и белую розу.

– Это от него. Мужайтесь дорогая, я подам жалобу в вышестоящую инстанцию, но если честно, то результат будет прежним. Можно через год подать на пересуд, но Вы сами понимаете, что Алексей чудом ушел от смертного приговора и лучше не злить высокий суд последующими прошениями.

Галя поблагодарила женщину и, выйдя из офиса, с нетерпение распечатала конверт и прочла строки, написанные любимым человеком:

"Здравствуй моя родная! Даже не знаю, какие можно подобрать слова, чтобы выразить тебе свою любовь. Спасибо тебе моя ласточка, что продолжаешь идти со мной. Я не знаю, что меня ждет, как судьба в дальнейшем распорядится моей жизнью, но помни одно, я никогда тебя не забуду, я буду любить вечно.

P.S. У тебя есть свободный выбор, если что... Не забывай меня и хоть изредка вспоминай.

Всегда твой – Лешка".

Галя шла по Ордынке, с розой в руке, все ее мысли были обращены к любимому Леше, она не замечала своих слез, граждан, оборачивающихся ей вслед, с удивленными лицами и немым вопросом: «Кто обидел эту красивую девушку, почему она плачет?»

В этот миг она понимала, что белая роза ей дороже всего на свете. Что он мог дать сейчас ей, находясь в самом сложном положении, пожалуй, теплые слова на листке бумаги, подкрепленные прекрасным цветком. Теперь предсказания цыганки отчетливо врезались в ее сознание – она не могла исправить сложившуюся ситуацию.

Ее губы задрожали и она прошептала: "Лешенька, милый, я тебя не отдам, родной мой".

Глава 10

Этап в Краслаг

Потянулись дни, недели. Приговор утвердили, и Алексей ждал этапирования в зону. Куда его повезут, естественно он не мог знать, такие вопросы решало управление ИТУ (Исправительно – Трудовое учреждение). Ему разрешили общее свидание по телефону с мамой. Галину не пустили, так как она не была вписана в личное дело, подобное разрешалось только близким родственникам. Он писал ей небольшие, но теплые письма, в осужденке на строгом режиме теперь разрешалось посылать два письма в месяц.

И вот, наступил решающий момент в его жизни, когда Лешку оповестили, что его направляют по этапу в неизвестном направлении.

С вечера опять разместили в общем боксе, а на утро выдали по две булки хлеба, несколько паек сахара. Предлагали селедку, сколько душе угодно, но бывалые арестанты, уже не раз бороздившие просторы Союза в столыпинских вагонах, категорически отговаривали.

– Конвой лютый, и никто вам не будет давать воду, а если приспичит, то ответ такой – ожидайте вывода в сартир или делайте в штаны.

В автозаках перевезли к перрону и в условленном месте, под лай овчарок и крики жестокого конвоя, заставили перебежать в спецвагон, внутри, по одну сторону которого: зарешеченные камеры, окна напротив, и между ними проход. За окнами потянулись поля, леса, города и вокзалы.

Леха засыпал под монотонный стук колес по рельсам, иногда просыпался, курил, перекусывал сухим пайком и снова погружался в дремоту. "Куда везут? Судя по разговорам бывалых каторжан – за Урал. Говорят, что завезут на Владимировскую пересылку. А там, вероятнее всего – в Сибирь, но она огромная, в Сиблаг или Краслаг?"

В транзитной камере Владимирского централа, Лешка познакомился с пожилым зэком, его прозвали "Слепым", из-за плохого зрения, в разговоре он посетовал на свою нелегкую судьбу.

– Когда мне впаяли десятку, то первые пять лет я провел во Владимировском централе. Почитай – это крытка. Режим не скажу, что лютый, нормально, но вот есть беспредельные крытки, слышал о "Белом лебеде"?

– Да, у нас среди братвы ходили слухи, говорили, что там менты ужасную духоту для зэков создали.

– Не то слово, там шла ломка воров в законе и всех, кто отрицал ментовские распорядки в лагерях. Гнали столыпинский вагон через Соликамскую пересылку и сортировали зэков: кому в ад, кому в рай. Слышал о Васе "Бриллианте"? Лешка кивнул. Кто же не слышал о самом знаменитом авторитете среди воров в законе. – Васю менты поганые убили в "Лебеде", – продолжал Слепой, – такие вот брат дела. А ты за что залетел?

Лешка вкратце рассказал свою историю.

– Да, парняга, я по секрету скажу, тебя ждет "любезный" прием в зоне. Ты понимаешь, какая фишка выпадает тебе: по – ходу в твоем личном деле идет сопроводиловка, что ты убил двоих мусоров. Теперь сам прикинь, любая оперчасть возьмет тебя в оборот. Хорошо, если ты попадешь в "черную" зону, где рулит братва, а если в "красную", там, где ментовские пристебаи – повязочники правят балом. Из трюма не будешь вылезать. Так что братишка, сожми зубы покрепче, запасись терпением или по приходу в зону, постарайся найти авторитета среди братвы, чтобы он тебя хоть как – то оградил от ментовского беспредела. Но не сдавайся, ты еще молод, и многое можешь выдержать. Это нам – старикам выше собственного х... не подпрыгнуть. Зарабатывай себе уважение, родословная у тебя что надо, батя твой, хоть и по политической статье чалился, но не сдался властям, похоже ты в него характером. А, Леха?

– Может быть, наверно что-то есть, – согласился парень.

– Да, и еще тебе один совет, когда в карцерах свое здоровье будешь оставлять, не показывай ментам, что тебе это больно, улыбайся им в рожу, они сами таких уважают – крепких, несгибаемых. Не каждому это дано, поверь мне на слово, опыт мой подсказывает, что хлебнешь ты еще горя через край. Выдержишь?

– Думаю, да.

– Что-то ты не шибко уверенно говоришь, значит колеблешься. Всегда отвечай прямо, не заискивай, будь лидером в зоне, как и на воле. Ну, так как – выдержишь?

– Да.

– Вот это совсем другой базар. Как тебя погоняет братва?

– Леха – Борисенок.

– Ну, что это за детский лепет. Подбери – ка Леха себе настоящую кликуху, чтобы ты прогремел с ней по всем зонам и тюрьмам, а тебе их придется пройти не мало.

– Слепой, а ты знаешь, что означает – Змей, я бы хотел на нее откликаться.

– Не советую тебе брать эту кликуху, по – старинке она означает – доносчик, осведомитель, в другом случае нехороший, самолюбивый чек (сокращенно человек).

Леха был омрачен таким раскладом. Увидев недовольство на его лице, Слепой спросил:

– А что ты за Змея зацепился?

– Мне мой кореш Резак объяснял, что Змей означает – вор.

– Ну, ты ведь не вор, а по другой стезе идешь.

– Я мечтал о такой кликухе.

– Ладно, Змей – искуситель,– улыбнулся Слепой, – Змей, так Змей. Правильно говорил твой кореш, будь вором, то есть тянись к людскому и живи по понятиям, а если кто спросит за кликуху... Так сейчас не особо кто-то в этом разбирается, главное, сумей братве объяснить.

Вот так к Лешке "приклеилось" новое погоняло, и каждому с кем он теперь знакомился, протягивал руку и представлялся: "Леха – Змей". Во Владимировском централе, пока он сидел в транзитной камере и ждал отправки в Сибирь, один паренек набил ему татуировку с изображением змея на левой груди, тем самым подтвердив кликуху. Туши не было, пришлось изготовить ее тюремным способом: сжечь каблук сапога, развести мочой сажу, чтобы не было воспаления и добавить чуточку сахара. Наколка получилась сильно выделяющаяся, яркая.

Этап с заключенными снова погнали на Восток. Слепой, поглядывая через проход в зарешеченное окно, заметил:

– Соликамскую развилку проскочили: теперь дорога пойдет на Омск, а раньше босяки с замиранием сердца следили, чтобы поезд не повернули к "Белому лебедю".

Пока Леха продвигался на Восток, со столькими перезнакомился людьми: старики, мужики, парни, малолетки, кого он только не встречал. Вот казалось, жил на воле, где народу было словно мурашей в муравейнике, но попав за решетку, увидел другую сторону жизни в стране. Проходя разные пересылки, он изумлялся большому количеству людей, сидевших в тюрьмах и лагерях. Ему даже приходилось общаться с женщинами и девушками, правда переговаривались через стены на прогулке или через решетки, а иногда через унитаз, из-за шума, постоянно текущей воды, плохо слышно, но отдельные слова разобрать можно.

В одну из ночей, столыпинский вагон прибыл в Омск. На автозаках перевезли в тюрьму и вот здесь Леха и мужики встретились с необычными ментовскими порядками. Всех погнали через бомболюк – узкий проход. Конвой предупредил:

– Впереди будет развилка, "девочкам" влево, а "мальчикам" вправо.

– Что за фигня? – спросил Леха у Слепого.

– Это они для новичков гонят понты, иди спокойно в любую сторону, все равно два прохода впереди сойдутся.

Через две недели Леху, но уже без Слепого, отправили дальше.

Наконец его привезли в Новосибирский централ, и отсюда можно было судить: оставят его в Сиблаге, направят в Кузбасские лагеря или прогонят до Краслага. Один из опытных сидельцев, выслушав Лехину историю, выразил свою догадку:

– У тебя Леха статья тяжелая, у мусоров есть свои заморочки, они таких, как ты отправляют туда – "где Макар телят не пас". Я думаю, что Сиблаг тебе не грозит, да это и к лучшему, здесь зона на зоне красные, поражены грибком актива. Может, в Краслаг тебя погонят, но тогда готовься к северам, там сплошные зоны-лесоповалы. Раньше в Норильских лагерях на рудниках зэков гноили, теперь вот в лесных командировках.

– У меня батя в Норильске срок тянул в 1953, он тогда в бунте участвовал, так своему другу рассказывал, мне никогда не говорил, наверно стеснялся. А как туда зэков переправляют, ведь дорог нет?

– Есть особые лагеря, туда только на вертолете этапируют. Кругом тайга, тундра, бежать некуда, одним словом – гибельное дело.

Леха понемногу матерел, познавал азы и знакомился с порядками и устоями тюремной жизни. Он уже не велся на непонятные ему словечки, не "лез в бутылку" от нахрапистых предложений сыграть партейку в карты. Теперь он понимал, что такое пересылка, где встречаются заключенные со всего Союза: латыши, украинцы, грузины, армяне, русские. Люди встречались разные, от блатных до мужиков и не дай то Бог нарваться на обиженного, с которым по не знанию распил кружку чифира. В Новосибирске ему, как раз встретился такой "пассажир", звали его Сашка, погоняло – "Гагара". В камере он вел себя по-свойски, присаживался в круг, попить чай, где и в картишки играл, одним словом – компанейский парняга. Он ждал этапа в зону и сидел в транзитке уже месяц. В один прекрасный день, в камеру забросили несколько заключенных, и один из них – "Артист", сразу же прицепился к Гагаре.

– Слышь, земеля, ты на малолетке сидел?

– Нет, – отвечал ему Гагара.

– Что-то мне твоя рожа знакома, ты случаем дуру мне не гонишь, по– моему мы с тобой на Гусинке (зона для малолетних преступников Новосибирск) встречались.

– Да нет, земляк, ты ошибся, я там не был.

– Значит, я тебя в камере на малолетке встречал,– не унимался Артист.

Леха, уже познакомившийся с Гагарой, решил заступиться за него.

– А что ты к нему имеешь? Нас здесь полная камера, предъявляй в открытую.

Артист замялся, ему, конечно, хотелось напрямую сказать, что Гагара по малолетке – петух, но свидетелей прошлого тюремного положения Гагары рядом не оказалось, и Артист спустил этот разговор на тормозах. Но на следующий день он стал пробивать фамилию Гагары по всей тюрьме: кричал в прогулочных двориках, отсылал малявы в разные корпуса и делал это открыто. Гагара, как – то вечером не выдержал, и на вечерней проверке выскочил из камеры, а на следующий день пришло подтверждение, что Гагарин действительно опущенный за свое первое преступление, он участвовал в изнасиловании девчонки – малолетки.

В камере сидели на тот момент солидные люди, одни даже шли в крытую тюрьму, а другие этапировались из Усть-Кута с наркотзоны. Повздыхали, поругались и рассмеялись:

– Хорошо мы не на малолетке, а так бы нас всех в петухи определили, одним словом мужики, этот черт – Гагара нас всех запомоил. – Мужики грохнули веселым смехом. Но Лешке было не до веселья, он первый раз попал в такую ситуацию и вечером подсел к Артисту.

– Земляк, ты извини, что я впрягся за Гагару, сам понимаешь, я не знал.

– Леха, да не грузись ты так, это же тюремная жизнь, многое здесь скрывается, как под водой, я вот в одной тюрьме с парнягой пайку ломал (жить в одной семье), а на зоне он стал первым активистом, вот и угадай, пацан он был в душе или сука.

Наконец Леху с вещами вызвали на этап, теперь его путь лежал на Восток. Через несколько дней столыпинский вагон прибыл в Красноярск и его с десятью другими заключенными привезли в СИЗО (следственный изолятор). Но задержался он в изоляторе недолго, видимо в управлении быстро разобрали дела осужденных и он был направлен на север, в поселок Кежма, рядом с которым располагалась лесная зона, зэки называли ее – "Единичкой".

Первым делом Леха отправил письма, сообщая, что прибыл на постоянное место для отбытия срока. Ему удавалось весьма редко отправлять с этапа матери и Галинке весточки, так что он не мог знать, дойдут ли они до адресата.

На распределении он попал во второй отряд, который практически не выводили за зону, где шла основная работа зэков – лесоразработки. Первые дни его никто не трогал, никуда не вызывали. Оказалось, начальник оперчасти по делам отбыл в Красноярск и потому Леху не тревожил. После появления в зоне кума, дневальный оперчасти пришел в отряд и наказал завхозу, чтобы он предупредил Борисова, что его вызывает начальник оперчасти.

Леха, не ведая, что его ждет, без опасения пришел к куму. Он открыл дверь и спросил:

– Вызывали?

– Кто такой?

– Осужденный Борисов, второй отряд.

– Выйди в коридор, постучи и по форме доложи,– приказал капитан.

– А я что, неправильно назвал свою фамилию?

– Наглец ты, однако, я тебе сказал, выйди вон...

– Слышь, ты, кэп, варежку закрой... Что оскорбляешь?

Капитан сорвал трубку телефона и тут же зычным голосом отдал распоряжение:

– Наряд ко мне, быстро! – И хищно оглядев Борисова с ног до головы, сказал,– ты оказывается еще первоходка, мы с тебя здесь быстро спесь собьем, тебе первая пятнашка покажется длиннее твоего срока.

– Начальник, что ты меня все пугаешь, решил заморить, так делай, что словами бросаешься.

– Вот змей – ершистый, но ничего и для тебя ежовые рукавицы припасены.

– Откуда ты узнал мою кликуху,– спросил удивленно Леха.

– Чего? – не понимая, спросил кум.

– Я говорю, почему меня змеем назвал.

– А-а, так это твоя кличка, не знал...

– Кличка у собак, а у меня погоняло.

– Блоть ты необразованная... – капитан не успел закончить фразу, как вошли два прапорщика.

Опер протянул постановление и сказал:

– В изолятор его, в левое крыло, да чтоб кормушку под замок, узнаю, хоть одна крупинка махорки к нему попадет, накажу.

Лешку провели через всю зону, и пошли вдоль запретной полосы к стоящему на углу высокого забора, одноэтажному изолятору.

Его тут же переодели в застиранную робу, дали на ноги обрезанные пимы, которые зэки шутливо называют "Штоты – штоты" и закрыли в узкую камеру. Лешка еще не знал, что в правом крыле располагается БУР (барак усиленного режима), а в левом, камеры изолятора и карцера. Вместо параши стояла обычная алюминиевая фляга, от которой несло вонью, нары пристегнуты, окно зашито листовым железом, в котором пробито несколько дырок. Над головой, в углублении стены, за решеткой, тускло светила лампочка.

Да, неласково встретила его "Единичка", хотя, если вспомнить слова Слепого, то у Лехи, похоже, началась полоса невезений.

"Прохладно, – Леха поежился, – батареи и помине нет, хорошо на улице конец сентября, а то ведь в морозы здесь, наверное, страшный холод. Кум – зараза, с первой встречи окрысился, теперь не отстанет. Ладно, отсижу пятнашку, да выйду, если будет прессовать, напишу жалобу прокурору".

То ли Леха родился под счастливой звездой, то ли что-то в управлении напутали, но прошло четырнадцать дней, и к нему в камеру пришел начальник спецчасти. Леха подписал бумагу, его тут же переодели в родную робу, отдали вещмешок и через два часа уже вели на вахту. Он был в недоумении, но факт оставался фактом – Змей покидал "Единичку".

Втолкнули в автозак, и Леху затрясло от "хорошей" дороги. Ехали примерно час, и когда дверь открылась, он увидел широкое поле, с бетонной полосой и догадался, что это небольшой аэродром. Рядом стоял еще один автозак, из него высадили семь зэков и под охраной солдат с собаками, приказали сесть на корточки. Вскоре появился военный "УАЗ", из него вышли офицеры, и всю партию заключенных повели к стоящему недалеко вертолету. И тут у Лехи екнуло сердце, он вспомнил разговор с бывалым зэком, который упоминал о северных зонах, расположенных на Средне – Сибирском плоскогорье.

В вертолете было шумно, закладывало уши, приходилось по – началу широко открывать рот, чтобы децибелы не так давили на перепонки. Полет продолжался нескончаемо, кто-то из зэков спал, а Леха и его сосед по лавке, смотрели в иллюминатор и наблюдали за проплывающими внизу извилистыми реками, скальными ущельями, невысокими, но уже местами покрытыми снегом горами и бескрайней тайгой. Вот внизу заблестела вода – это была река Котуй (река на севере Восточной Сибири, правая составляющая Хатанги. Дл. 1409 км, пл. бас. 176 тыс. км. Берёт начало на плато Путорана, в верховьях многочисленные пороги, в ср. и нижнем течении протекает по Среднесибирскому плоскогорью).

Когда вертолет закружился над посадочным местом, прозвучала команда начальника конвоя:

– Всем приготовиться к высадке. Идти строго по двое, шаг влево, шаг вправо, расцениваю, как попытку к бегству. Конвой стреляет без предупреждения.

Вертолет плавно опустился на площадку недалеко от поселка, видимо там проживали обслуживающие зону, военные и гражданские лица. Забросив мешки за плечи, зэки поплелись за идущими впереди солдатами, по бокам и сзади пристроились еще несколько вооруженных человек, направленных для усиления конвоя из охранного гарнизона. Вскоре, за стеной елей, сосен и кедров, показались стройные ряды колючей проволоки, по углам периметра располагались смотровые вышки, на которых прогуливались солдаты с автоматами. Разделял свободу и две запретные полосы сплошной, двухметровый, деревянный забор, окрашенный известью. Подошли в вахте, справа от которой расположились двухстворчатые ворота. Одна половина ворот открылась, и этап зэков завели в превратный участок между запретками. Конвой передал заключенных лагерной охране и всех повели в крайнему бараку – это была карантинка. Пока шли, Леха насчитал в зоне шесть бараков, разделенных на две части, по всей видимости в лагере было десять отрядов. Недалеко располагались столовая, баня и что-то вроде небольшой кочегарки.

Пока находились в карантине, этапников помыли, постригли наголо, проверили на отсутствие вшей и обработали в прожарке все вещи. Подходили заключенные, интересовались, откуда прибыл этап, кто такие, есть ли среди прибывших земляки.

По сравнению с "Единичкой", в эти края зима приходит рано, Котуй уже в конце сентября затягивает льдом до самого июня, а земля покрывается толстым слоем снега.

В каждом бараке топилась отдельная печь, поддерживали огонь дежурные, или свободные от работы зэки. Маленькая кочегарка в зоне в основном обогревала вахту, баню, санчасть, небольшой клуб и хозяйские помещения. В нескольких километрах от лагеря, чуть вверх по Котую, располагались лесные участки, куда свозили неисчислимые, на взгляд зэков, стволы елей, сосен, лиственниц, за редкостью кедров. Лесоповал – основная работа четырехсот осужденных, которых по утрам выводили на лесоразработки, а вечером опять строем доставляли пешком в лагерь. Остальные зэки обслуживали зону или числились в расконвойке, работая в вольном поселке в конторе. Летом, когда Котуй с грохотом освобождался ото льда, начинался сплав леса по воде, его вылавливали ниже по реке и доставляли на открытые складские площадки.

Начальник лесной зоны – подполковник Семен Владимирович Морозов, в большей мере был занят выполнением плана по лесозаготовкам, так как управление Краслага постоянно наращивало нормы выработки, и для начальника была поставлена главная задача: обеспечивание здоровой рабсилой лесной "командировки". Его заместитель по оперативной работе – майор Шахов Юрий Борисович и начальник режимной части – капитан Живцов, осуществляли в лагере порядок и следили за криминальной обстановкой в зоне. Не редко между службами производства и режима возникали прения. Хозяин зоны давил на то, чтобы авторитетных зэков не трогали оперативно – режимная части, его в большей степени интересовало выполнение нормы выработки. Опер – по другому кум зоны, имел иную точку зрения, он знал, что отбывающие на зоне старый вор – отрицала "Заха" и другие уголовные авторитеты, держат порядок среди мужиков и блатных за счет распоряжения хозяина. Совсем недавно, произошла небольшая забастовка или правильно назвать – неповиновение заключенных администрации зоны. Работяги отказались выходить на работу, потому – что майор Шахов в целях оперативной обстановки, закрыл Заху в изоляторе. Морозов, после высказанного недовольства зэков, отменил постановление опера и своим приказом выпустил вора в зону. Вот так закончилась маленькая "война" в пользу блатных зоны, ведь по определению она считалась "Черной", где блатная масть держала порядок среди зэков. Не получилось у Шахова и Живцова на этот раз затянуть лагерь в красную пучину ментовского беспредела.

Леха еще не знал, что представляет собой капитан Живцов, он только услышал, как за глаза зэки называют его "Шакалом", уничтожившего в прошлом в этой зоне не один десяток, настроенных отрицательно к ментам – зэков.

Леха-Змей слышал о лагерном телефоне, но не знал, насколько быстро он работает между периферийными лагерями. Как только он вышел из карантинки и по распределению попал в седьмой отряд, его пригласил старый зэк – Заха на разговор. Присели возле костерка, разведенного рядом с бараком. Молодой парнишка, сопровождающий Заху, тут же зачерпнул алюминиевой кружкой снег, поставил ее между двух кирпичей, чтобы сварить чай и отошел в сторонку.

– Сынок, малява на тебя пришла, аж с самой Москвы. Знаешь Отари?

– Квантришвили?

– Верно. Просит он за тебя. Говорят твою бригаду положили, ты один выбрался с того света. Повел ты себя достойно, не потащил с собой никого из братвы.

– Интересно, а как братва узнала, что я сейчас нахожусь в зоне "У черта на куличках"?

– Сорока на хвосте принесла,– улыбнулся старый вор. – Расклад такой: зона наша "черная", как ты уже увидел, правит здесь братва, но по идущим слухам управление Краслага готовит ломку авторитетам именно в таких, лесных зонах. Кумовья пока слушают хозяина, но не факт, что эта лояльность долго продержится. Я вот почему начал: на тебя мусора повесили два трупа, зэк, убивший ментов на воле, для них злейший враг. Ни сегодня, завтра, тебя главный кум зоны потянет к себе и если он на тебя ополчится, то твоей душой займется "Шакал" – эта мразь, начальник режимной части, дай ему волю, он нашего брата сгноит в БУРе.

– Я выстою.

– Похвально, но ничего ты сынок не понял, им нужно, чтобы ты расплатился своей жизнью за двух погибших ментов. Ты сидел хоть раз в трюме?

– На "Единичке" четырнадцать суток.