Текст книги "Депортация (мини-роман – трансутопия)"

Автор книги: Александр Розов

Депортация. мини-роман – трансутопия

 
Rozoff
Депортация. (мини-роман – трансутопия)
Пролог. CNN, Лантон, остров Тинтунг, округ Нельсон, Меганезия. Камера. Эфир.
В кадре – широко улыбающийся солидный мужчина, на фоне площади, окруженной густым фигурно подстриженным цветущим кустарником. Посреди площади – серебристое изваяние юной девушки, одетой в лава-лава, на угловатом каменном постаменте.
 

– Итак, Меганезия – в центре громкого международного скандала, а я – на центральной площади ее столицы, Лантона, расположенного на острове Тинтунг. Раньше здесь была резиденция губернатора, но во время так называемой алюминиевой революции, ее взорвали аммоналом. Остался только вот этот кусок цоколя, на котором сейчас установлен памятник королеве Лаонируа, или, как называют ее местные жители queen Lao. Памятник, кстати отлит все из того же алюминия.

Королева Лаонируа – это псевдоним, а настоящее имя – Лайза Корн. Уроженка Бостона, дочь афроамериканца и китаянки, мисс Корн в начале своей карьеры играла в мюзиклах виртуального театра Николаса Скиннера. Когда Скиннер был обвинен в уклонении от налогов, они оба покинули США и перебрались в Лантон, в то время – административный центр британской Океании. Здесь они ввязались в авантюру батакских националистов, мечтавших восстановить монархию, существовавшую до британского доминиона. Они выдавали мисс Корн за наследницу древней королевской фамилии, используя ее внешнее сходство с аборигенкой. Эта топорная афера осталась бы лишь в анекдотах, если бы во время стычки батаков с колониальными властями мисс Корн не была случайно застрелена полицейским. В этот момент она исполняла песню «Go down, Moses» Луи Армстронга.

Мертвая мисс Корн оказалась гораздо убедительнее в роли королевы Лаонируа, чем живая, а слова: «Let my people go» – припев из песни и строка из библейской книги Exodus – стали символом всех местных ультра. На следующий день против толпы, скандирующей слова «Отпусти мой народ», обращенные некогда Мозесом к фараону, были применены водометы и слезоточивый газ. В ответ ультра пригласили наемников – хуту и военных инструкторов из Вьетнама, которые устроили в Лантоне и на всем острове Тинтунг минную войну. Всего за сутки оказались разрушены административные здания и казармы колониальных войск. Рейды наемников вынудили британский контингент покинуть сначала остров, затем весь архипелаг Нельсона, а затем и близлежащие архипелаги. Восставшие учредили независимую конфедерацию Меганезия из четырех архипелагов и приняли «Великую Хартию» – странную смесь коммунизма, фашизма и руссоизма.

Самопровозглашенный национальный конвент назначил техническое правительство и учредил избираемый по жребию верховный суд с драконовскими полномочиями. Из отборных наемников был сколочен полицейский корпус, исполнявший решения этого суда. По архипелагу прокатилась волна репрессий и национализаций. Партия батакских националистов попыталась напомнить о своей роли в захвате власти – но ее выступление было жесточайшим образом потоплено в крови. Революция, как всегда, пожирала своих детей. Верховный суд запретил вообще все политические партии и государственные институты, объявив государство антинародной идеей и оплотом старого режима.

Эти реформы привлекли на архипелаги значительное число левацких группировок из Южной Америки. Из них тут же были образованны вооруженные силы. Свое неумение воевать они компенсировали крайней жестокостью при совершении террористических актов. После кровавого инцидента с американо-японской концессией на острове Панджонг, Верховный суд объявил терроризм официальной военной доктриной. Это вызвало полугодичную международную изоляцию Меганезии, которая была прервана только по причине необходимости поддержания судоходства в этом регионе. К тому времени к конфедерации присоединилось еще несколько архипелагов, из-за чего многие тихоокеанские маршруты оказались как бы во внутренних водах Меганезии, и, во всяком случае, в двухсотмильной зоне этой страны. Скоро этот экономический регион освоили частные инвесторы, привлеченные низкими налогами. В Меганезии, в отличие от коммунистических стран, свобода частного бизнеса в основном сохранена, а кое-где даже шире, чем на Западе. Природные ресурсы и ряд отраслей экономики национализированы, а практика так называемых социальных наблюдателей выглядит порой просто жутко, но это не останавливает рисковых бизнесменов, привлеченных налоговым пряником.

При всей абсурдности образовавшегося режима, он оказался жизнеспособным, посрамив политических аналитиков, предрекавших ему быстрый крах. Нет ничего нового под Луной, нечто подобное было в прошлом веке на Кубе. Подобно Кубе, Меганезию в шутку называют «Островами свободы». Эти страны похожи по численности населения и размеру сухопутной территории. Но Меганезия разбросана по тысячам мелких островов и атоллов Тихого океана, так что площадь ее акватория больше, чем площадь всей Африки. Такой вот парадокс. Режим здесь сильно отличается от кубинского, хотя он не менее, а скорее более репрессивный. Один остроумный комментатор назвал этот режим диктатурой без диктатора и анархией без анархистов. Еще один парадокс: по индексу благополучия Меганезия удерживается на 34 месте, немногим отставая от развитых стран. Туристу может показаться, что здесь полнейшая свобода, не ограниченная даже элементарными приличиями. Но стоит вам нарушить малейшее из правил местной великой хартии, как репрессивный аппарат обрушится на вас всей своей мощью. Это случилось недавно с несколькими гуманитарными организациями. Полиция без предупреждения открыла огонь по мирным манифестантам, десятки людей были ранены, двое убиты. Девятнадцать авторитетных общественно-религиозных лидеров были брошены за решетку и предстали перед судом. Их организации были запрещены, имущество – конфисковано, а сами они были приговорены к смертной казни, замененной затем на немедленную депортацию.

В чем же состояло преступление этих людей? Оказывается, они всего лишь потребовали уважения к религии и морали в том объеме, который гарантируется международными актами о правах человека. Подробнее о том, как понимают свободу в Меганезии, вам расскажет мой коллега, Майкл о’Доннел, находящийся сейчас в Страсбурге, где недавно завершилось скандальное выступление представителя верховного суда Меганезии.

С вами был Кэн Уилсон, специально для CNN из Лантона.

 
1. Грендаль Влков, верховный судья по жребию.
 
 
…Чтобы не устраивать суету вокруг своей персоны, Грендаль в самолете не снимал широких тонированных очков, а в аэропорту пристроился в хвосте, за всеми пассажирами, и подошел к стойке пограничного контроля последним. Никто не обратил внимания на подтянутого дядьку, чуть выше среднего роста, лет 40, одетого в свободные штаны и рубашку из серого льняного полотна. У стойки очки пришлось снять для face-control.
Молодой лейтенант тут же утратил официальную флегматичность.
 

– Вы – тот самый Грендаль Влков? Судья?

– Да, а что, не похож?

– Я вас сразу узнал. Видел вчера по телевизору. Здорово вы их уделали!

– Правда?

– По-моему, да… Ваша карточка, сен Влков. С возвращением домой. Удачи!

– Спасибо, сен офицер.

До дома на атолле Сонфао было 700 километров, но домашняя атмосфера окружила его, едва он сел в трамвайчик, идущий из аэропорта к пирсам лантонской бухты. Пестрая публика всех рас и цветов кожи, одетая во все возможные фасоны одежды – от легких тропических джинсовых костюмов до традиционных саронгов и лава-лава, оживленно жестикулировала, болтая между собой и по мобильникам на всех восьми основных меганезийских языках. Заход солнца в Лантоне – бойкое время, вечерний час пик.

До объявления конкурса социальных администраций оставалось меньше месяца, так что рекламой политпрограмм – languen guangao, join our wishes, или «soc4u» (на языке SMS) были заполнены почти все светящиеся постеры – tusinbao вдоль трассы.

= Ты достаточно богат, чтобы не считать коммунальные расходы? А мы – нет. Голосуй за квоты для бедных в наблюдательном совете коммунальных служб. Это выгодно и тебе.

= Большинство профессий требуют двух высших образований. Вы хотите эффективной экономики? Голосуйте за социальную оплату второго высшего образования.

= Не хочешь жить в стране, где все похожи на тебя? Тогда голосуй за поддержку поселков островитян-аборигенов сегодня – ведь завтра ты не восстановишь их ни за какие деньги.

= Я мечтаю увидеть мир, но у меня не хватает денег. Вы же не хотите, чтобы через 10 лет вас окружали серые люди? Голосуйте за социальное финансирование детского туризма.

= Надоела дороговизна? Не устраивает качество товаров? Почему развитием Hi-Tech управляют неучи? Голосуйте за квалификационный ценз для социальных наблюдателей.

= Мы хотим видеть новое поколение здоровым? Тогда почему семьи с больными детьми получают большее социальное финансирование? Голосуйте за программу евгеники!

= Я работаю так же, как и ты и плачу те же социальные взносы. Тебе не стыдно делить мои деньги без меня? Голосуй за равное избирательное право для работающих подростков!

= 90 процентов преступлений могут быть пресечены гражданами. Голосуйте за включение полицейского минимума подготовки в программу школ – и безопасность станет дешевле.

= Тебе жалко денег вылетающих в трубу ускорителя или в космос? А тебе не жалко внуков, которым не хватит энергии и пространства? Наука – это будущее, голосуй за нее сегодня!

= Мы все любим живую природу – но не настолько же, чтобы возвращаться к пещерной жизни! Голосуйте за разумное ограничение экологических требований и расходов.

= Половина медицинских офицеров – шарлатаны! Половина медицинских препаратов вреднее, чем пирсинг и импланты! Долой медицинский контроль над салонами body-art

Рядом с этим постером болталось десятка два шумных не совсем одетых молодых людей. Их тела были раскрашены и декорированы блестящими аппликациями. Тут же стояла полицейская машина. Два полисмена, по виду – индус и ирландец, что-то выясняли у синеволосой молодой мулатки с серебряным кольцом в носу, одетой в набедренную повязку из люминесцирующей ткани.

Грендаль недовольно фыркнул. Он мог понять смысл раскрашивания тела, но пирсинг и прочее в таком роде совершенно не одобрял. Впрочем, каждый имеет право украшать свое тело так, как считает нужным – о вкусах не спорят…

У пирсов, лучами расходящихся от площади Че Гевары, покачивались сотни гидропланов разных конструкций, размеров и цветов, разрисованных эмблемами транспортных фирм, китайскими иероглифами, тотемными символами племен аборигенов-утафоа, и просто чем попало – в соответствии с художественными вкусами и фантазией владельцев. Еще несколько десятков таких же машин сновали в воздухе и катились по воде – либо взлетая, либо приводняясь. Акватория бухты была освещена множеством прожекторов и ярких реклам маршрутных авиатакси. Агенты профсоюза индивидуальных авиарикш, в основном подростки, фланировали по площади с транспарантами, изображающими направления полетов и расценки.

Иностранцы здесь, как правило, не могли сориентироваться и покупали билеты в офисе центрального агентства внутренних перевозок, стеклянная пирамида которого торчала посреди площади. Но Грендаль, как человек местный, за пять минут нашел дешевого авиарикшу до Сонфао. Дешевизна объяснялась, во-первых, наличием двух попутчиков летевших до атолла Тераруа (что для Грендаля означало крюк в полтораста километров), а во-вторых, отсутствием у авиетки публичного сертификата. О последнем обстоятельстве рикша-малаец, как положено, сообщил пассажирам – Грендалю и молодой парочке: китаянке в почти невидимом бикини и русскому в ярко-оранжевых шортах-багамах.

– Da huya sya (ну, здорово) – иронично сказала девушка и полезла на заднее сидение

– Po huy (без разницы) – лаконично добавил ее кавалер, и последовал за ней.

Грендаль пожал плечами и уселся рядом с пилотом. Любой меганезиец знает, что рикши плюют на сертификацию. Машина, соответствующая стандартам, на порядок дороже, чем простой стеклопластиковый «fly-wing» с компактной, но мощной спиртовой турбиной.

Рикша убедился, что пассажиры пристегнулись, захлопнул обтекатель и пробурчал что-то в микрофон. Потом включил взлетные огни и сразу следом – турбину. Авиетка пробежала сотню метров по воде и круто взмыла в воздух. Некоторое время Грендаль смотрел вниз, на океан, усеянный россыпями ярких разноцветных огней – кругом проходили морские трассы и зоны лова рыбы или планктона. В какой-то момент он потерял границу между океаном и звездным небом, и нечувствительно задремал на два часа – до самой посадки в лагуне Тераруа. Рикша подрулил к одному из пирсов, парочка сошла, а на заднее сидение залез дедушка лет 80, по виду – чистокровный утафоа.

– До Рагаиу, – проворчал он.

– Через Сонфао, – ответил рикша, – двадцать фунтов.

– Пятнадцать, – сказал дедушка

– Семнадцать, – скинул рикша.

Дедушка кивнул, не торопясь, отсчитал купюры, передал их рикше и начал флегматично набивать табаком-самосадом длинную украшенную затейливой резьбой трубку.

Авиетка развернулась к горловине лагуны и снова взмыла в воздух.

Через десять минут по салону поплыли клубы ароматного дыма. Пилот пару раз чихнул и приоткрыл посильнее вентиляционные жалюзи. Вообще-то курить тут не полагалось, но в Меганезии было не принято делать замечания старикам по такому мелкому поводу.

 
Грендаль вытащил мобильник и ткнул иконку с изображением вигвама.
 

– Хай, дорогая!

– Алоха! Ты где?

– Милях в ста к зюйду. Через полчаса приводнюсь.

– OK. Иржи встретит тебя на боте. Есть хочешь?

– Чертовски!

– Это хорошо. Люблю тебя кормить.

– А я вообще тебя люблю.

– Я тебя тоже. Жду – целую.

– Жена? – осведомился дедушка с заднего сидения.

– Да.

– Красивая?

– Очень, – ответил Грендаль. Он придерживался твердого убеждения, что Лайша – самая красивая женщина, по крайней мере, в пределах нашей галактики.

– Детей много?

Грендаль молча показал два пальца.

– Уах! – возмутился дедушка, – никуда не годится. Сильный мужчина, красивая женщина, надо делать много детей. Кто будет жить под Луной, если вы такие ленивые?

– Мы работаем над этим, – дипломатично ответил Грендаль.

Старый утафоа пробурчал что-то и отвернулся к окну. Видимо, такой ответ не развеял его опасений по поводу численности будущего поколения.

Через некоторое время вдалеке появились мерцающее пятно света: в маленьком Сонфао-сити бурлила ночная жизнь. Вскоре стали видны огоньки домов вдоль берега и желтые точки мачтовых фонарей на рыбацких проа, промышляющих вокруг атолла. А потом запищал мобильник.

– Привет, па! Два румба к зюйду это твой прожектор?

– Привет, Иржи. Думаю, да, вроде рядом никто не летит.

– Ага! Я уже в лагуне, сейчас зажгу красный фейер.

Секунд 15 – и почти посреди лагуны вспыхнула ярчайшая алая звездочка. Грендаль тронул рикшу за плечо и показал туда пальцем.

– Встречают? – спросил тот, слегка сдвинув наушники.

– Да. Сын.

– О! Сколько ему?

– Тринадцать.

– Вы разрешаете парнишке ночью одному водить бот в океане?

– И хорошо! – встрял дедушка, – я с десяти лет ходил по ночам между атоллами.

– Это хорошо для утафоа, – возразил пилот, – у вас моряцкий навык в генетике.

Дедушка ехидно хмыкнул

– Сказал научное слово и думаешь, все объяснил?

– Лагуна, все же, не открытый океан, – заметил Грендаль.

Авиетка чиркнула поплавками по воде, описала длинную дугу и закачалась на слабой волне в сотне метров от маленького бота. Пилот откинул обтекатель.

– Счастливо!

– Удачи в небе! – ответил Грендаль, вылез из кабины на правый поплавок, а оттуда перепрыгнул в бот, уже успевший подойти вплотную к ним.

Иржи с серьезным видом сидел за штурвалом. Худощавый, смуглый, он был бы похож на аборигена, если бы не рыжие волосы, зеленые глаза и характерные веснушки, которые не мог до конца скрыть даже загар.

– Они задолбали, да, па? – спросил он, разворачивая бот к дальнему пирсу.

– Кто? – спросил Грендаль.

– Ну эти, – мальчик покрутил левой рукой в воздухе, – западные оффи. Наш препод по экостории говорит: они – козлы и всегда были козлы. Как юро и янки при них живут?

– Он так и говорит?

– Ну, не совсем, но по ходу так. А что, неправда?

– Как тебе сказать, – Грендаль почесал в затылке, – конечно, политики там гниловатые. Но люди как-то привыкли. Живут себе, а этих воспринимают как привычную неприятность. А как у нас тут?

– Нормально. Мы с Саби вчера на ветряке турбину поменяли. Пока ма была на работе.

– Ты что, таскал Саби на мачту? Ты вообще понимаешь, что она еще маленькая?

– А что? Она сама захотела, а я виноват да?

– Страховочные пояса хоть надевали?

– Спрашиваешь… Только ма все равно ругалась.

Они уже приближались к дому. Сам дом, как обычно в меганезийском субурбе, состоял в основном из террас, балконов и навесов. Только в глубине была железобетонная коробка, обвитая деревянной лестницей и накрытая пластиковой крышей в форме расправившей крылья бабочки. У бабочки был хоботок, точнее – шланг, опущенный в бассейн: крыша служила конденсационным водосборником и солнечной батареей. По бокам торчали: мачта ветряка – генератора, штанга со спутниковой тарелкой – антенной и кронштейны с баками локального водопровода. Такая автономность жилья была здесь обычным делом. Многие даже топливный спирт гнали на заднем дворе, из перебродивших водорослей. Влковы предпочитали покупать не только горючее, но и рыбу, на рынке в сити, отчего слыли на Сонафо людьми не особо хозяйственными. Ладно – спирт, но что за каприз – покупать рыбу, когда ее полно в океане? А вот фруктовый сад Влковых был предметом некоторой зависти соседей. Почему, спрашивается, у них растут не только обычные местные штуки вроде тыкв и бананов, но даже виноград, из которого получается отличнейшая водка-граппа? Никто не верил, что это только следствие агроинженерной профессии Лайши, и связывали ее талант с италийским происхождением. Все, мол, дело в генах… От фасадной террасы к океану спускалась широкая лестница, проходящая через еще один навес на пирс. Под навесом стоял обычный набор: дешевая авиетка и маленький внедорожник. У пирса был пришвартован проа – не солидный, рыболовный с лебедкой для трала, как у большинства, а легкий, спортивный. Баловство, одним словом.

На оконечности пирса, между двумя габаритными маячками, уперев руки в бока, стояла Лайша собственной персоной. На ней были шорты и майка, имевшие когда-то белый цвет, а сейчас – пятнисто-сиреневые от фруктовых пятен. До образца калабрийской фермерши она не дотягивала по объему груди и бедер, да и высшее образование было тут некстати. Но, если уж Лайша решала войти в эту роль, то такие мелочи никак не могли ей помешать.

– Ужас! – заявила она, окинув мужа насмешливым взглядом ярко-зеленых глаз – Щеки впалые, лицо зеленое. Что, черт возьми, ты ел в этой варварской Европе? Срочно за стол!

– Уф, – Грендаль обнял ее, зарывшись лицом в жесткие волосы цвета темной бронзы, – За стол это здорово. Если мне еще нальют стаканчик граппы…

– Нальют, когда ты примешь душ и бросишь тряпки в стиральную машину. Похоже, ты собрал всю пыль с этого грязного континента.

– Ничего подобного, – возразил он, – там осталось предостаточно.

– Тогда я рада. Европейцам не придется менять свои привычки. А сейчас марш в душ.

 
2. Великая Хартия и мировая пресса.
 
 
Вымывшись и завернувшись в лава-лава, Грендаль наконец-то почувствовал себя действительно дома. Вся семья собралась на центральной террасе, выполнявшей по обычаю функции гостиной. Правда, Иржи уже сидел за компьютером и что-то делал в интернете, а Саби спала, завернувшись в плед, в широком кресле перед выключенным телевизором в дальнем углу террасы, выходящем в сад.
 

– Опять смотрела мультик про этих дурацких белых медведей? – спросил он, почесав ее за ухом.

– Они не белые медведи, а панды, – пробурчала она, не открывая глаз.

– Ты уверена, что это меняет дело?

– Меняет. Они не дурацкие, а прикольные, – она все-таки открыла глаза, – Ой, па, а ты когда приехал?

– Минут десять назад. Милая, тебе не кажется, что в детской тебе было бы удобнее спать, чем здесь? Мы ведь будем шуметь и все такое…

– Шумите, – великодушно разрешила она, поворачиваясь на другой бок, – мне не мешает. А в детской мне скучно.

– Да что ты, в самом деле, – вмешалась Лайша, – пусть девочка спит, где ей удобнее, какая разница. И вообще садись за стол. Я тебе налила айн-топф, его надо есть горячим.

– Айн – что?

– Айн-топф. Суп такой баварский.

– А-а, – сказал он, подходя к столу, – пахнет вкусно.

– Вот и ешь уже, – сказала Лайша, – и, кстати, выкладывай, что там было? По ТВ это походило на цирк шапито. Я ничего не поняла и выключила.

– Я тоже не понял, – ответил он, проглотив первую ложку супа, – надо было ехать Джелле или Макрину. Или, хотя бы, Ашуру. В конце концов, это они судьи по рейтингу, а я – по жребию. Вот и объясняли бы…

– А Макрин вчера звонил и говорил: правильно, мол, что тебя отправили.

– Что еще говорил?

– Говорил, они твои дела на завтра расписали между собой, так что у тебя выходной. Как бы, подарок от коллег.

– Очень мило с их стороны, – буркнул Грендаль с набитым ртом.

– Не ворчи, Грен.

– Я и не думал ворчать, – возразил он, – кстати, где граппа?

– Слева от тебя в пластиковой бутылке.

– А, вижу, – он наполнил рюмку и демонстративно облизнулся.

– Па, что такое «фашист»? – спросил Иржи.

– А в энциклопедии лень посмотреть?

– Ага, там написано, что фашисты – преступники, они создали государство, запретили оценивать администрацию, и убивали всех, кто хотел регулировать общество иначе, чем они. А еще они устроили войну, хотя на них никто не нападал.

– Ну, в общих чертах, правильно написано.

– Па, а почему тогда в «Europe monitor daily» написали, что ты – фашист?

 
Лайша повернулась к Грендалю и, разведя руками, сказала.
 

– Угораздило же тебя с этим жребием. Придется объяснять ребенку про фашистов.

Грендаль пожал плечами, отхлебнул чуть-чуть водки и спросил:

– Иржи, ты ведь знаешь, из-за чего я летал в Страсбург?

– Потому что ты выгнал из страны каких-то пидорасов, а другие пидорасы из-за этого подняли крик.

Лайша всплеснула руками:

– Эй, от кого ты услышал это слово?

– От тебя, ма, – невозмутимо ответил мальчик, – ты так объясняла дяде Ван Мину. А кто такие пидорасы?

– Это те, кто из сексуальной ориентации делает политику, – вмешался Грендаль, – но давай-ка сперва разберемся с фашистами. Во-первых, решение о депортации принял не я один, а коллегия верховных судей, выбранная на этот год. Ты ведь знаешь как…

– Знаю, – перебил Иржи, – это же в первом классе проходят.

– Вот и молодец. А теперь распечатай-ка газету, где написано, что я – фашист.

Иржи несколько раз щелкнул мышкой. Из принтера выползло несколько листов. На первом был яркий заголовок:

«Шокирующие заявления инквизитора Меганезии». Ниже была Фотография Грендаля и комментарий к ней: «Впервые в истории трибуна евросоюза предоставлена фашисту» сказал Нурали Абу Салих, комиссар совета Европы по правам человека».

Дальше шел текст, в котором фрагменты прямой речи Грендаля были выделены жирным курсивом. Подборка была впечатляющая – журналисты хорошо поработали ножницами.

«Великая Хартия выше всех моральных авторитетов и всех религий со всей их историей»

«Мы вправе подвергнуть моральному террору любую группу лиц с особыми обычаями»

«Если каким-то людям не по нраву наши порядки – пусть убираются из страны»

«Никаких компромиссов. Суд выносит постановление, а полиция должна его исполнить»

«Ваша демократия – декоративный платочек, скрывающий ошейник раба на вашей шее»

«Вас поставит на колени любой знающий, что ваша толерантность – это просто трусость»

«Правительство не вправе позволять себе такие излишества, как совесть и милосердие»

«Мы содержим эффективный военный корпус, чтобы он применял оружие без колебаний»

– Ничего себе, – заметила Лайша, заглядывая ему через плечо, – хорошо еще, тебя только фашистом обозвали, а не каннибалом, например. На каннибала это вполне тянет. Грен, ты что, правда, вот так и говорил?

– Да нет же, Лайша… В смысле, я действительно это говорил, но не просто так. Все это было в тему. А здесь из меня нарезку сделали. Типа китайской лапши. Вот, черти…

– По телеку все было классно, – поддержал его Иржи, – ты зря не смотрела, ма. Я, между прочим, записал. Ну, для истории, и вообще, вдруг пригодится.

– Но это было невозможно смотреть, там же все подряд, а слушать бред, который несут эти надутые идиоты…

– Они прикольные, – возразил мальчик, – говорят по-английски, а про что – непонятно.

– Это называется «политическая риторика», – объяснил Грендаль, – такой специальный прием, чтобы заморочить голову слушателям и отвлечь их на всякую чепуху.

– Ты устраиваешь то же самое, когда тебе лень делать уроки, – добавила Лайша.

 
Тренькнул телефон.
 

– Начинается, – вздохнул Грендаль, – алло, слушаю… А, привет мама… Нормально… Да, нет, не особо… Ну их всех… Нет, честно, не хочу и не буду… Ну, дай ему трубку… Да, папа… Подожди, минуту, я тебе объясню…

Объяснял он четверть часа. Потом положил трубку и молча налил еще рюмку граппы.

– Что там? – спросила Лайша.

– Предки тоже прочли про «фашиста», – сообщил он, – папа уговаривал меня написать по e-mail координатору иностранных дел, чтобы в европейский комиссариат отправили ноту протеста, а Абу Салиху и этим журналистам закрыли визы в Конфедерацию.

– А они по контракту обязаны это делать?

– Угу, – ответил он, хлебая остывший айн-топф, – папа даже нашел там параграф номер такой-то, обязанности в случае враждебных действий иностранных должностных лиц по отношению к общественным офицерам Конфедерации. Только зачем? Ну, закроют этим уродам визы, а дальше? Это как сквалыжничать по поводу чужой кошки, нагадившей на твое крыльцо. Отсудишь полста монет, зато все будут знать, что тебя обгадили.

 
Снова тренькнул телефон.
 

– Доедай, Грен, я поговорю, – бросила Лайша, – алло, кто это?… Чего?… А, понятно… Я – Лайша, люди говорят, что я – его жена, может, это и правда… Чего?… Вообще-то он суп ест… А это обязательно сегодня?… Понятно. А по телефону никак?… Ах, согласовать текст? Ладно, сейчас спрошу.

– Кто там на нашу голову? – поинтересовался Грендаль.

– Пресса. Парень из «Pacific social news» напрашивается в гости. Говорит, что в твоем контракте сказано…

– Знаю. Там сказано «незамедлительно». Баран, не мог к самолету подъехать. Он бы еще ночью напросился.

– Так что, пусть приезжает?

– Ну, да, а что делать.

– Приезжайте, – сказала Лайша в трубку, – встретим вас в лагуне, только позвоните за 20 минут… Ах сами?.. Гм, ну, если последняя модель… Ладно, если заблудитесь – звоните.

– Что он такое сказал? – поинтересовался Грендаль.

– Что у него какой-то навороченный спутниковый прибор наведения, в общем, посмотрим. Его зовут Малик Секар. Он обещал быть через час с минутами.

– Это журналист? – спросил Иржи.

– Да, сынок.

– Надеюсь, он будет не такой прожорливый, как тот, что был в прошлый раз. Тот слопал весь абрикосовый джем. Как у него жопа не слиплась…

 
3. Малик Секар, репортер «Pacific social news».
 
 
… Реактивный гидроплан военного образца садился на такой скорости, что у зрителей возникли серьезные опасения сначала – за судьбу репортера, а затем, за судьбу своего пирса, который тяжелая машина чуть не снесла при торможении. Тем не менее, ничего особенного не произошло, поплавки только слегка шаркнули по настилу, и из кабины почти тут же выпрыгнул молодой спортивного вида парень, вероятно индонезиец, лет 30, если не меньше. Он сразу улучшил мнение Иржи о репортерах, поскольку притащил большущий фруктовый торт.
 

– Извините, что на ночь глядя, – сказал он, пожимая руку Грендалю, – я подумал, вдруг у вас нет ничего к чаю и…

– Хорошо же вы обо мне думаете, – перебила Лайша.

– Простите…

– Ерунда, я пошутила, – снова перебила она, – берите свое служебное барахло и садитесь за стол. Водки хотите, сен Секар?

 
Секар глянул на одиноко стоящую в углу стола полупустую рюмку и кивнул.
 

– Немножко. Если очаровательная сен Лайша составит…

– Составлю, – фыркнула она, доставая еще две рюмки, – сколько стоит та зверская штука, на которой вы прилетели?

– Не знаю, это служебная, – ответил он, водружая на стол торт, ноутбук и небольшую видеокамеру, – редакция купила ее у морской патрульной службы, когда те обновляли матчасть. Для патруля она устаревшая, а для прессы нормально.

 
Иржи, тем временем, по-хозяйски подвинул торт поближе к себе.
 

– Смотри, не обожрись, – предупредил Грендаль, и, повернувшись к репортеру, сделал серьезное лицо, – я готов, сен Секар. Поехали?.. А что вы такое уже стучите?

– Introduction, first impression – сообщил тот, с невероятной скоростью шлепая пальцами по клавиатуре, – так обычно делают, если беседа проходит в домашней обстановке… А кто вы по профессии, сен Влков?

– Я закончил колледж по автоматизированной бытовой технике, а вторая специальность – техническая экспресс-диагностика. По работе решаю проблемы потребителей со всякими генераторами, компьютерами, холодильниками, микроволновками, и прочим в этом роде.

– Ваша профессия помогает в деятельности судьи?

– Как сказать. С одной стороны – да, опыт работы с рассерженными людьми и все такое. С другой стороны, из-за этого коллегия и выбрала меня, чтобы ехать в этот долбанный… В смысле…

– Я понял куда, – сказал Секар, – продолжайте, это очень интересно.

– Ничего интересного. Всех трех экспертов по социальному регулированию отклонили. Ашура и Макрина потому что они, видите ли, заумные, а Джеллу – за некоторую резкость суждений. Тин Фан отклонили за то, что она программист и не имеет опыта работы с людьми, а Дольфина – за то, что он имеет слишком специфический опыт. Он судовой механик, у него такой сленг…

– Вы тоже за словом в карман не лезли, – заметил репортер.

– Да, но я держался в рамках нормативной лексики, если вы понимаете, о чем я.

– Вполне понимаю. А как вы оцениваете действия социальной администрации в этом инциденте? Я имею в виду, историю с этим фильмом, с которого все началось?

Грендаль вздохнул и наполнил рюмки. Сделал маленький глоток. Почесал затылок.

– Если вкратце, сен Секар, я считаю, что полиция допустила массовые беспорядки, вместо того, чтобы пресечь их превентивно.

– Но деятельность полиции связана правилом Великой Хартии о невмешательстве в частную жизнь, – заметил Секар.

– И что? – возразил Грендаль, – Раз на этих условиях их фирма участвовала в конкурсе на эту область администрирования, значит, должна была предусмотреть такие сложности. За это общество им и платит, верно?

– Они предупреждали правительство о возможном социальном недовольстве прокатом фильма «Дети троглодитов», – напомнил репортер, – они предлагали ряд превентивных мер общего характера и…