Текст книги "Плоды вдохновения"

Автор книги: Александр Иванов

Александр Александрович Иванов
Плоды вдохновения
(литературные пародии)

Из книги «Любовь и горчица» (1968)

Не спится, няня…
(Игорь Волгин)

Нет у меня Арины Родионовны,

И некому

мне сказки говорить.

И под охрипший ящик радиоловый

Приходится обед себе варить.

Игорь Волгин

 
Нет у меня Арины Родионовны,
И я от бытовых хлопот устал.
Не спится, няня.
Голос радиоловый
Мне заменил магический кристалл.
 
 
Грущу, лишенный близости старушкиной,
От этого
недолго захандрить.
Нет у меня того, что есть у Пушкина,
И нечего об этом говорить.
 
 
Нет Кюхли, нет Жуковского, нет Пущина,
Нет Дельвига!
Не те пошли друзья.
В Большой энциклопедии пропущена
Красивая фамилия моя.
 
 
Мои рубашки
в прачечной стираются,
Варю обед, сажусь чайку попить.
Никто меня, видать, не собирается
Обнять и, в гроб
сходя, благословить.
 
 
Поэтому-то я готовлюсь к худшему,
К тому, что не оценят,
не поймут…
А впрочем,
что ни делается – к лучшему:
Меня, по крайней мере, не убьют!
 

Работенка
(Алексей Заурих)

 
Утром
подымаюсь
спозаранку
легкий, как белье.
Заедаю свежую баранку
дыркой от нее.
А позднее через дырку эту
плюс через окно
вижу, как и свойственно поэту,
детское кино…
На носу сверкает капля пота.
Это ничего.
Печь стихи – хорошая работа!
Было б из чего…
 

Панибратская ГЭС
(Евгений Евтушенко)

 
Быть может, я поверхностный поэт?
Быть может, мне не стоило рождаться?
Но кто б тогда сварганил винегрет
из битников, Хеопса и гражданства?!
 
 
…Мой Пушкин, самых честных правил,
когда я Братском занемог,
ты б замолчать меня заставил
и разнеможиться помог.
 
 
М. Лермонтов, прошу тебя,
дай силу жить, врагов губя,
чтоб я в противника воткнул
и там два раза повернул
свое оружье… Враг завыл,
ругаясь из последних сил.
 
 
Назови мне такую обитель
благодарных читательских душ,
где бы мой не стонал потребитель,
где оркестр не играл бы евТУШ!
 
 
Есенин, дай на счастье руку мне.
Пожми мою. Дружить с тобой желаю.
Давай с тобой полаем при луне.
Ты помолчи. Я за двоих полаю.
 
 
Пройду я с Блоком мимо столиков,
туда, где скреперы ворчат
и женщины с глазами кроликов
«In Женя veritas!» – кричат.
 
 
И вот теперь я обретаю вес,
как тот певец неведомый, но милый.
Творение мое о Братской ГЭС,
клянусь, не стало братскою могилой.
 

Письмо тебе
(Игорь Кобзев)

 
Мне, признаться, не дает покоя
Свежий образ – «голубая даль».
Даль, которая моей рукою
Чудненько рифмуется с «печаль».
 
 
…Днем и ночью ты танцуешь твисты
С риском поскользнуться и упасть.
Твисты любят империалисты,
Как посмела
Ты так низко пасть?!
 
 
Для чего меня ты ожидала
В агитпункте, справа за углом?
Для чего ты диамат сдавала,
Начерталку и металлолом?!
 
 
Кто тебя возьмет – такую! – в жены?
Кто тебя полюбит насовсем?
Кто-нибудь, возможно, из пижонов,
Но никак не член
ВЛКСМ!..
 

Блин комом
(Владимир Костров)

Русский блин я желаю воспеть,

Сковородное желтое солнце.

Владимир Костров

 
От кондовой седой старины,
Той, которую помню я плохо,
Нам достались в наследство
Блины,
А блины – это, братцы, эпоха!
 
 
Эта пища, признаться, по мне,
Если кто отстает – догоняйте.
Подойдите поближе ко мне,
Осязайте меня,
Обоняйте!
 
 
Отгоните докучливых мух
Да плесните мне хлебного квасу.
Понимаю языческий дух,
Уважаю ядреную фразу.
 
 
Отдохнув,
Озабочен одним:
Как бы что бы придумать
Похлеще.
Выпекаю стихи, как блины,
Самоварного золота вещи.
 
 
Эх, читатель!
Зазря не страдай.
Без еды не бывает горенья.
Ешь блины
И Кострова читай –
Он полезен
Для пищеваренья!
 

Простой человек
(Николай Глазков)

Я славлю тапочки…

Бродить удобно в тапочках спортивных,

А можно босиком, как Лев Толстой!

Николай Глазков

 
Иные любят пинжаки и брюки,
Плащи и польта. Виноват, пальто.
Я человек простой. И эти штуки
Мне ни к чему. Типичное не то.
 
 
Сижу в исподнем. Вирши колупаю
Обгрызенным простым карандашом.
Ботинок и сапог не покупаю,
Ходить предпочитаю нагишом.
 
 
Поэта самодельного, простого
Не трогайте критической косой.
…За что, допустим, ценят Льва Толстого?
За то, что он, как я, ходил босой!
 

Кем я бываю
(Олжас Сулейменов)

Я бываю Чоканом!

Конфуцием, Блоком, Тагором!

Олжас Сулейменов

 
Бываю я Бальзаком и Тагором,
Конфуцием, Ремарком, Низами,
Бодлером, Навои, багдадским вором,
Я Пушкиным бываю,
Черт возьми!
 
 
Бываю Александром Македонским,
Есениным, Рембо, Али-бабой,
Шекспиром, Магометом, Маяковским
И даже иногда…
Самим собой!
 

Чудо-бородач
(Яков Аким)

 
В третьем классе я учусь,
От рахита не лечусь
И мечтаю для красы
Отпустить себе усы.
 
 
У меня – вот это да! –
Отрастает борода.
Вы такую бородищу
Не видали никогда.
 
 
Разевают люди рот:
Борода моя растет!
– И откуда что берется? –
Удивляется народ.
 
 
С бородою я хожу,
Свысока на всех гляжу,
Потому что в третьем классе
Пятый годик я сижу…
 

Для наших маленьких друзей
(Борис Заходер)

 
Жили-были Зах и Дер.
Дер – охотник на пантер.
А его приятель Зах –
Укротитель черепах.
 
 
Зах однажды крикнул: «О!»
Дер не крикнул ничего.
Надоело нам читать.
Мы хотим теперь считать:
 
 
Зах плюс буква «о» плюс Дер –
Получился Заходер!
 

Не тот барьер
(Анатолий Поперечный)

О миг преодоленья,

Где ты,

Когда вдруг взбычена спина

И нить борьбы в ушко продета…

О, эта вздыбленная вера

И переход за грань, в карьер…

Анатолий Поперечный

 
Был день чертовски необычен,–
Не чуя под собою ног,
То взбычен,
То опять разбычен,
Скрипел четвертый позвонок.
 
 
Была гроза.
И редька с хреном,
Застряв в груди, мешала петь.
Я побежал
Со страшным креном,
Чтоб в поликлинику поспеть.
 
 
О, руки!
Граблями воздеты,
Они вгнездились в перегной,
И в уши яблоки продеты,
И вверх ногами
Шар земной!
 
 
Взлетая, падая, трубя,
Я понимал, что в центре мира
Неважно чувствует себя
На дыбу вздыбленная лира.
 
 
Но поздно.
Вдруг через барьер
Лечу,
Теряя чувство меры.
Карьер, вольера, интерьер,
Курьер
И прочие химеры…
 
 
И, ощутив давленье сфер,
Я вскоре превратился в атом.
Так перешел за грань Попер –
Ечный.
А жаль его – новатор!
 

Поэтический бредняк
(Игорь Григорьев)

Ведь это неясыть поет…

…Шапку

Сшибает бредняк.

– Тут неглыбко:

Выбредай на берег!

Игорь Григорьев

 
Скрозь елань, где елозит куржа,
Выхожу с ендалой на тропень.
А неясыть, обрыдло визжа,
Шкандыбает, туды ее в пень!
 
 
Анадысь, надорвав горлопань,
Я намедни бежу в многоперь,
На рожон, где нога не ступань.
…Но неглыбко в стихах и таперь.
 
 
На олешнике бязь.
Ан пупырь
Врастопырь у дубов раскоряк.
Вопия, контрапупит упырь
Мой стихорукотворный бредняк!..
 

Окна во двор
(Эльмира Котляр)

 
Стоял дом.
Мой дом.
Потом
Он пошел на слом.
Только мы его и видали…
Квартиру новую
Дали.
Потолки низкие-
Низкие,
Стены склизкие,
Коридор неосвещенный,
И этот самый…
Совмещенный.
Как тут быть?
Кого бить?
Не работает
Отопление.
Звоню в домоуправление.
Приходит маляр:
– Кто тут Котляр? –
Стены красил,
Не закрасил,
Только пол разукрасил.
Едва ушел,
Простился,
Подо мною
Стул обломился…
Что предпринять?
Не могу понять.
Пишу заявление
В домоуправление.
Приходит столяр:
– Кто тут Котляр?..
И так далее.
 

Любовь и горчица
(Дина Терещенко)

 
Нет,
я не такая… Какая?
Сама не знаю.
Люблю тебя
и конфеты «Ну-ка, отними».
Ничего не дай,
все возьми!
Все поет во мне рупорами!
Ты ко мне приходил дворами…
Гулкими
переулками.
Разве сердце можно украсть?
Можно. Случайно.
Мне снятся башенные краны
ночами…
А мне хоть немного покоя
необходимо. Разве
это так плохо?
Что важнее – я или эпоха?
Я важнее,
потому что нежнее…
Скажу вам по секрету:
любовь – омут,
а вы это
расскажите кому-нибудь другому.
Своей бабушке, например…
Бабушка огорчится,
в чай положит горчицу,
чай будет вкусным
и грустным…
 

Из книги «Не своим голосом» (1972)

Они студентами были…
(Эдуард Асадов)

 
Они студентами были,
они друг друга любили,
И очень счастливы были
в своем коммунальном раю.
Вместе ходили в булочную,
вместе посуду мыли,
И все знакомые радовались
на крепкую их семью.
 
 
Но вот однажды, вернувшись
домой в половине шестого
С набором конфет шоколадных,
красивым и дорогим,
Подругу свою застал он
играющей в подкидного,
Представьте себе,
в подкидного играющую с другим.
 
 
– Любимый! – она сказала,
и влажно блеснули зубы,
– Я еще поиграю,
а ты пойди постирай. –
Он побледнел, как наволочка,
сжал посиневшие губы
И, глядя куда-то в сторону,
глухо сказал: «Играй!»
 
 
И больше ни слова. Ни слова!
Ни всхлипа, ни стона, ни вздоха,
И тут ее как ударило:
да ведь случилась беда!
Все было просто прекрасно,
и сразу стало так плохо…
Обул он белые тапочки
и ушел навсегда.
 
 
Мещане, конечно, скажут:
подумаешь, дело какое!
Да разве за это можно
жену молодую бросать?!
…Сейчас он лежит в больнице,
лечится от запоя,
А чем она занимается,
мне неудобно писать…
 

Лесная дорожка
(Виктор Боков)

Аукают дети,

Кукуют кукушки,

Ручей под гармонь

Распевает частушки.

Виктор Боков

 
Петляет кривая
Лесная дорожка,
Кукует кукушка,
Морочит морошка.
Хмельной соловей
Распевает частушку,
Детишки в лесу
Распивают чекушку.
Влюбленная пара
Ушла в уголочек,
Примятая травка,
Примят клеверочек…
В деревне колхозница
Бьет пустолайку,
Колхозник выводит
Во двор балалайку.
А там, где резвятся
Букашки и мошки,
Поэт вдохновенно
Поет без гармошки.
 

Андрей-70
(Андрей Вознесенский)

 
Беру трагическую тему
и окунаю в тему темя,
дальше начинается невероятное.
Вера? Яд? Ной? Я?
Верую!
Профанирую, блефуя!!!
Фуй…
Чихая нейлоновыми стрекозами,
собаки планируют касторкой на вельвет,
таракашки-букашки кашляют глюкозой.
Бред? Бред.
Пас налево. Семь треф. Шах!
Мыши перламутровые в ушах.
– БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД –
Троллейбус заболел кессонной.
Изоп уполз. Слон – «элефант».
И деградируют кальсоны,
обернутые в целлофан.
– БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД -
Хаос. Хвост. Хруст. Пруст. Вуз. Туз.
Загораем. От мертвого осла уши. Кушай!
(Чревоугодник в чреве червя.)
Шпрот в рот. А идиот – наоборот.
– БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД, БРЕД –
Джаз-гол! Гол зад! Гол бюст!
Холст. Герлс. Хлюст.
Я опууупеваю…
Я опууух…
Вкусно порубать Ге!
Фетиш в шубе:
голкипер фаршированный фотографируется в Шуе,
хрен хронометрирует на хребте Харона
харакири. Хррр!!
«Ay, – кричу, – задрыга, хватит, финиш!»
Фигу!
 

(Это только часть

задуманного мною триптиха.)

P. S.

 
Сам уйду, покуда не умыли,
но, клянусь, что бредил я не зря,
ведь еще никто в подлунном мире
не пускал
такого пузыря!
 

Моя речь
(Александр Говоров)

Я лемех ценю

У крестьянского плуга.

Я честность ценю

У врага

И у друга.

Александр Говоров

 
Я лемех ценю
У музейного плуга.
Я промах ценю
У хорошего друга.
 
 
Я, честное слово,
Люблю свою хату,
Люблю я быка
И корову брюхату.
 
 
Матрены, Глафиры,
Варвары, Настасьи
Росли без кефира,
Но верили в счастье.
 
 
Теперь
Пелагеи,
Анфисы,
Арины
Все больше Изольды,
Инессы,
Марины!
И смотрят на все это,
Слез не тая,
Добрыня с Алешей
И Муромец. Я.
 
 
Да здравствуют предки,
Обутые в лапти!
Да здравствуют дедки,
Да здравствуют бабки!
 
 
Да здравствуют внуки,
Да здравствуют внучки,
Да здравствуют внучки,
Одетые в брючки!
 
 
Ай, кажется, вышли
Плохие стихи.
Ой, мне разрешается,
Я – от сохи!
 

Спи, ласточка
(Николай Грибачев)

Спи, ласточка. День шумный кончен. Спи!

И ничего, что ты со мной не рядом…

Мир в грохоте событий, в спешке дел,

Глаза воспалены, и плечи в мыле.

Николай Грибачев

 
Спи, деточка. Спи, лапочка. Усни.
Закрой глаза, как закрывают пренья.
Головку на подушку урони,
А я сажусь писать стихотворенья.
 
 
Я не скрываю, что тебя люблю,
Но дряни на земле еще до черта!
Вот почему я никогда не сплю,
И взгляд стальной, и губы сжаты твердо.
 
 
Нет, девочки! Нет, мальчики! Шалишь!
Нет, стервецы,
что яму нам копают!
Я знаю, что они, пока ты спишь,
Черт знает что малюют и кропают!
 
 
Ты отдыхай.
А я иду на бой,
Вселенная моим призывам внемлет.
Спи, кошечка. Спи, птичка. Я с тобой.
Запомни, дорогая: друг не дремлет!
 

Нам бы ямбы
(Осип Колычев)

Стиляжьи штиблеты модерна

Порой не натянешь никак.

Но служит спокойно и верно

Разношенный ямба башмак.

Осип Колычев

 
Пусть помнят стиляги и монстры,
Как, дверь запирая на крюк,
Ношу я свободно и просто
Поношенный ямба сюртук.
 
 
Пусть те, кто бесстыдно поносит
Меня за излюбленный штамп,
Поймут, что хотя я и Осип,
Но все-таки не Мандельштам!
 
 
Пусть те, кто не знает России,
Увидят меня за столом
В портах амфибрахия синих,
С нахмуренным гневно челом.
 
 
Извечный противник модерна,
Я с классикой с детства дружу.
С тех пор я спокойно и верно
В галоше хорея сижу!
 

Мерин
(Валентин Кузнецов)

Петух на сумерки покрикивал,

Сухой соломою шуршал…

А он бежал. Ногами взбрыкивал

И ржал!..

Валентин Кузнецов. «Жеребенок»

 
В деревне хрипло и уверенно
Вовсю орали петухи.
А я стоял, читая мерину
Свои последние стихи.
 
 
В глазах круги и мельтешение.
Береза. Сад. Колодец. Сруб.
Потел от жаркого волнения
Его не знавший ласки круп.
 
 
А я читал. Порою вскрикивал.
А иногда немножко пел.
Он слушал и ногами взбрыкивал.
Ушами прядал. И храпел.
 
 
Тянул к тетрадке морду жадную,
Потом вздохнул. И задрожал.
И в первый раз за жизнь лошадную
Заржал!
 

Дитя вокзала
(Станислав Куняев)

Полжизни прошло на вокзалах –

в Иркутске, в Калуге, в Москве,

и несколько мыслей усталых

осело в моей голове.

Станислав Куняев

 
Висит в переполненном зале
задумчивый дым папирос.
Мне кажется, я на вокзале
родился, учился и рос.
 
 
С баулами и рюкзаками
из тамбура в тамбур сигал.
И то, что добро с кулаками,
должно быть, я здесь постигал.
 
 
И что бы мне там ни сказали,
я знаю, и верю, и жду,
что именно здесь, на вокзале,
я личное счастье найду.
 
 
Я в самом возвышенном смысле
работу даю голове,
считаю осевшие мысли:
одна, и еще одна… Две!
 

Долюшка
(Иван Лысцов)

 
Ворога вокруг пообъявились,
Знай снуют, орясины,
твистя.
И откуль она,
скажи на милость,
Привзялась, такая напастя?
 
 
Что им стоит, супостатам ярым,
Походя наплюнуть в зелени…
Я насустречь
вышел не задаром, –
Ольняного, не постичь меня!
 
 
Слово самоцветное сронили,
Встряли нам, певцам,
напоперек.
Помыкнули нами, забранили…
Я ж их – хрясь! – дубиной.
И убег.
 
 
Я сам-друг на страже.
Не забуду
За глухими в оба доглядать.
Не сыпая ночи, дрючить буду,
Чтобы не вылазили опять.
 

Лесная буза
(Юнна Мориц)

 
Был козлик тощий и худой,
И жил он у старухи нищей,
Он ждал соития с едой,
Как ангел – с вифлеемской пищей.
 
 
Он вышел в лес щипать траву,
Бездомен, как герой Феллини.
Алела клюква в черном рву,
Господь играл на мандолине,
И рай явился наяву!
 
 
Козла трагичен гороскоп,
Раскручена спираль сиротства.
Жил волк, бездушный мизантроп,
Злодей, лишенный благородства.
 
 
По челюстям сочилась брань
Картежника и фанфарона.
Он ждал! Была его гортань
Суха, как пятка фараона.
 
 
Он съел козла! Проклятье злу
И тем, кто, плоти возжелая,
Отточит зубы, как пилу,
Забыв о том, что плоть – живая!
Старуха плачет по козлу,
Красивая и пожилая.
 
 
А волк, забыв о Льве Толстом,
Сопит и курит «Филип Моррис»,
Под можжевеловым кустом
Лежит, читая Юнну Мориц,
И вертит сумрачным хвостом.
 

Письмо Франсуа Вийону
(Булат Окуджава)

 
Добрый вечер, коллега!
Здравствуйте, Франсуа!
(Кажется, по-французски
это звучит «бон суар».)
 
 
Скорее сюда, трактирщик, беги
и вина налей.
Мы с вами сегодня живы,
что может быть веселей!
 
 
Но в темную полночь
именем милосердного короля
На двух столбах с перекладиной
приготовлена вам петля,
 
 
И где-то писатель Фирсов,
бумагу пером черня,
Был настолько любезен,
что вспомнил опять про меня.
 
 
Все барабанщики мира,
пока их носит земля,
Пьют за меня и Киплинга
капли Датского короля,
 
 
И сам Станислав Куняев,
как белый петух в вине
(Правда, красивый образ?),
речь ведет обо мне.
 
 
Мы с вами, мой друг, поэты,
мы с вами весельчаки;
Мы-то прекрасно знаем,
что это все – пустяки.
 
 
Кому-то из нас (подумаешь!)
не пить назавтра бульон…
Да здравствуют оптимисты!
Прощайте, месье Вийон!
 

Мореплаватель
(Григорий Поженян)

Лягу в жиже дорожной,

постою у плетня.

И не жаль, что, возможно,

не узнают меня.

Григорий Поженян

 
Надоело на сушу
пялить сумрачный взор.
Просмоленную душу
манит водный простор.
 
 
Лягу в луже дорожной
среди белого дня.
И не жаль, что, возможно,
не похвалят меня.
 
 
А когда я на берег
выйду, песней звеня,
мореплаватель Беринг
бросит якорь. В меня.
 

Блики
(Владимир Савельев)

По страницам книги «Отсветы»

 
Снятся мне
кандалы, баррикады, листовки,
пулеметы, декреты, клинки, сыпняки…
Вылезаю из ванны,
как будто из топки,
и повсюду мерещатся мне беляки.
 
 
Я на кухне своей без конца митингую,
под шрапнелью
за хлебом ползу по Москве,
в магазине последний патрон берегу я
и свободно живу без царя
в голове.
 
 
Зов эпохи крутой
почитая сигналом,
для бессмертья пишу между строк молоком,
потому что, квартиру считая централом,
каторжанским с женой
говорю языком.
 
 
Я и сам плоть от плоти фабричного люда,
зажимая в кармане
последний пятак,
каждый день атакую
буржуйские блюда
и шампанское гроблю, туды его так!
 
 
Мы себя не жалели.
И в юности пылкой
в семилетнюю школу ходили, как в бой.
Если надо,
сумеем поужинать
вилкой
и культурно
посуду убрать за собой.
 

Безвыходное творчество
(Марк Соболь)

Всю душу разодрав на клочья

и каждый нерв растеребя,

я погибал сегодня ночью –

я перечитывал себя.

Марк Соболь. «Творчество»

 
Всю ночь я шевелил губами,
сучил ногами, пол дробя;
я мерзко выл, скрипел зубами, –
я перечитывал себя.
 
 
Я от стыда пылал, как спичка,
себя готов был разорвать.
Гори она огнем, привычка –
как заведенный, рифмовать!
 
 
Довольно, хватит! Слово чести,
я образ жизни изменю!
Да провалиться мне на месте,
когда хоть строчку сочиню!
 
 
Да будь я проклят, если сяду
опять за стол с пером в руке!
Чтоб выпить мне пол-литра яду,
чтоб утонуть мне в молоке!!
 
 
Глаза б вовеки не глядели
на этот ворох чепухи…
Но ежедневно, встав с постели,
я вновь сажусь писать стихи.
 

Романс без контрабаса
(Владимир Соколов)

У меня совсем другое

Было на уме…

Владимир Соколов. «Романс»

 
Кто-то что-то пишет где-то.
В голове темно.
Есть сюжет иль нет сюжета –
Это все равно.
 
 
Может, это? Нет, не это.
Но ведь и не то.
Не зима. Но и не лето.
Надевай пальто.
 
 
Акварельная картинка.
Серебрится лес.
Тихо крутится пластинка.
Я в себя залез.
 
 
Хорошо в себе! Конфета
Тает на губе.
Я лежу. Читаю Фета,
Надоев себе.
 
 
Кто-то в душу влез без мыла,
Значит, я поэт.
У попа была кобыла,
Впрочем, тоже нет.
 
 
Я пошевелил ногою.
Кот чихнул во тьме.
…У меня совсем другое
Было на уме.
 

Ночной разговор
(Владимир Туркин)

В изголовье уснувшего города

Только звезды, да Пушкин, да я…

Владимир Туркин

 
Город спит и во сне улыбается,
В небе звезды мерцают, маня.
Александр Сергеевич
Мается –
В изголовье сидит у меня.
 
 
Посидел, помолчал, пригорюнился,
Головою курчавой трясет…
– Что, брат, Пушкин? – в сердцах говорю ему.
– Ничего, – молвит, – так как-то все…
 
 
Скушно, сударь. Куда бы полезнее
Почитать.
Где же книжка твоя?
Так-то, брат. В изголовье поэзии
Только звезды, да Туркин, да я.
 

Жарко!
(Игорь Шкляревский)

В столовой автопарка жарко!

Внизу шурует кочегарка.

В окне блестит электросварка.

А со стены глядит доярка.

Игорь Шкляревский

 
Сижу в столовой автопарка.
В столовой автопарка жарко.
От щей в желудке – кочегарка.
В глазах блестит электросварка.
Ко мне подходит санитарка.
А санитарку звать Тамарка.
Она по паспорту татарка.
А у нее в руках припарка.
А со стены глядит доярка.
Ее зовут, наверно, Ларка.
Есть у нее сестра – свинарка.
И муж – бухгалтер зоопарка.
На горизонте – друг Захарка.
С Захаркой друг его Макарка.
В зубах у первого цигарка.
А у того в кармане старка.
Сидим в столовой автопарка.
Там где-то жуткая запарка.
А нам ни холодно, ни жарко.
Нам хорошо! Эх, старка, старка…
 

Приключение в комиссионном магазине
(Белла Ахмадулина)

 
Затормозил изящный лимузин,
в пути не сбившись с усложненной трассы,
и я, дитя сомнений и пластмассы,
вошла в комиссионный магазин.
 
 
Среди партикулярного старья
нашла колпак, которого алкала
душа моя. С изяществом бокала
у зеркала остановилась я.
 
 
Он выглядел как старый баклажан,
в нем было что-то от орды татарской,
от благовоний шашлыка по-карски,
карающих безумных горожан!
 
 
В углу рыдал гриппозный продавец…
– Вы говорите, шил колпак художник?
– Помилуйте! – А кто? – Да он сапожник,
он вертопрах и Каин, наконец!
 
 
Печальна сущность злых полугримас!
Изящен хор больных столпотворений!
Оплаканы сюрпризы повторений,
хрустально изнуряющие нас…
 
 
Я молвила: – Колпак упаковать!
Мне ненавистны нити канители,
заняться надо им на той неделе
и горестно переколпаковать.
 
 
С тех пор, томясь сознанием вины,
взывал во мне нездешний голос мрака.
Я, наконец, устала как собака
и продала колпак за полцены.
 

Баллада о Кларе
(Николай Доризо)

 
Клара,
Девочка,
Вихрем влетает ко мне.
От смущения я
Прилипаю к стене.
– Понимаете, Коля,–
Она говорит, –
У меня, понимаете,
Сердце горит!
 
 
Полюбила я Карла,
А он – идиот.
Он позорной,
Неправильной жизнью живет!
Он женат на мещанке,
На глупой козе…
Понимаете,
Он на неверной стезе!
 
 
Он меня, представляете,
Выгнал взашей
И кораллы
Из розовых вынул ушей.
Помогите! –
Подумав, я дал ей совет:
– Украдите
У этого Карла кларнет!
 
 
О святая наивность,
Ты кредо мое.
О святая невинность,
Храните ее!
 
 
…Тут она засмеялась
Светло и земно
И на крыльях любви
Упорхнула в окно.
 
 
Я к окну подошел –
Хорошо на душе!
Я не зря
На десятом живу этаже.
 

Баллада о левом полузащитнике
(Евгений Евтушенко)

 
Устав от болтовни
и безыдейности,
заняться я хочу
полезной деятельностью,
в работу окунувшийся
по щиколотку,
я в левые иду
полузащитники.
Что б ни болтали
шкурники и лодыри,
в команде нашей
стал я первым номером!
Я получаю мяч. Бегу.
Мне некогда,
тем более что пасовать мне некому,
а если бы и было –
на-кась, выкуси! –
я сам хочу
финты красиво выполнить.
И вот уже
защита проворонила,
и я уже возник перед воротами,
вопят трибуны –
мальчики и девочки, –
и мне вратарь
глазами знаки делает…
Я бью с размаху
в правый верхний угол,
бросок! Вратарь
летит на землю пугалом,
но где уж там…
Удар неотразимый,
как материт меня
вратарь-разиня!
Я оглушен
команды нашей криками,
и тренер
как-то очень странно кривится,
и голос информатора
противный:
«Счет 0:1».
Ликует… наш противник.
И по трибунам
ходят волны ропота,
ах, черт возьми,
я бил в свои ворота!
И сам себе
я повторяю шепотом:
«А что потом,
а что потом,
а что потом?..»