Текст книги "Стервятник"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава седьмая
Знамение в мягкой кобуре

Старательно застегнув куртку, чтобы не видно было рубахи без единой пуговицы, он спускался по чисто подметенной лестнице, испытывая самую приятную усталость, даже ноги слегка подгибались, но настроение было прекрасное. Приключение отнюдь не закончилось, и это форменным образом окрыляло. Он даже мысленно показал язык Лике.

А потом мысленно же помножил пятьдесят тысяч долларов на рубли по нынешнему курсу – и невольно приостановился на лестнице, чуть не споткнувшись. Сумма впечатляла. В голове вихрем пронеслись самые шальные, бредовые мысли – и еще дежурная фраза из газет и телепередач: «Киллеры бесследно скрылись»…

– Идиотство какое… – тихо пробормотал он себе под нос, возясь с железной дверью в подъезде.

Идиотство, конечно. Но грустно думать, что кто-то получит пятьдесят тысяч долларов только за то, что всадит парочку пуль в двуногого скота, дерьмо человеческое. Без всякого ущерба для пресловутой мировой гармонии, надо полагать. Грустно и завидно, что уж там. А риск, она говорила, минимальный…

Его белая «единичка» стояла на прежнем месте, не прельстив угонщиков. К ней за это время присоседились темный блестящий БМВ и темно-красная машина неизвестной ему марки. В этом соседстве «жигуль» казался Золушкой-замарашкой, даже обидно было за нее, но он – в голове еще бродили чуточку Иринины коктейли, – мысленно показав язык неизвестно кому, усмехнулся: вам, ребята, поспорить можно, бабам всякий раз платить приходится в той или иной форме, а у нас, плебеев, случается и иначе. В общем, он чувствовал себя витающим в эмпиреях: если подумать, совершил дерзкий рейд в расположение самого ненавистного противника, успешно выиграв сражение…

Сев за руль, зажигание включать не стал – отыскал в бардачке и старательно сжевал подсохший мускатный орешек. Потом закурил, откинулся на спинку сиденья, оттягивая возвращение к постылому домашнему очагу…

Что-то скрипнуло, сиденье словно бы застряло.

Сунув горящую сигарету в пепельницу, перегнулся назад, на ощупь пошарил там. Пальцы ощутили что-то твердое, заклинившееся меж сиденьем и полом. Подумав, Родион вылез, распахнул заднюю дверцу, нагнулся, пытаясь разглядеть в тусклом свете крохотной лампочки под потолком, что там такое мог обронить чертов муженек.

И не поверил сначала глазам – но мигом позже, когда вытащил застрявший под сиденьем предмет, уверился окончательно. Быстро, воровато оглядевшись – ни души, – шмыгнул на переднее сиденье, захлопнул дверцу, опустив находку ниже приборной панели, стал рассматривать.

Мягкая коричневая кобура, словно перчатка дамскую ручку, обтягивала довольно большой пистолет, немного превосходивший по габаритам «Макаров», – и курок иной формы, и рукоятка с двумя винтиками, державшими черную рифленую накладку…

Осторожно отстегнув ремешок с черной металлической кнопкой, Родион вытянул тяжелый пистолет, взвесил на руке – чуть ли не кило, пожалуй… Повертел. Заглянул в дуло – там явственно просматривалась косая нарезка, а вот перемычки не было – ну да, крутой мэн не станет таскать при себе газовую игрушку… Вот и запасная обойма в кармашке, иной, непривычной формы, и сверху выглядывает красивый патрон с коричневой головкой…

Первым его побуждением было подняться в квартиру и отдать Ирине пропажу. Будь это деньги или какая-то драгоценная безделушка, он так и поступил бы, честное слово.

Но благое желание стать «благородным возвращателем» тут же улетучилось без следа. У него не хватило духу вернуть это…

Кто-то иной внутри него, холодный и расчетливый, тут же подсказал: никто на тебя и не подумает, решат, что пушка потерялась где-нибудь в ресторане или по пути к остановке, крутому муженьку будет не до раздумий, Ирина определенно устроит ему веселую жизнь, все утраты будут списаны на хмельной ресторанный поход…

Повернув пистолет другой стороной, всмотрелся. Ближе к мушке довольно большие буквы: «SIG SAUER»… Ага, ну, конечно, «Зауэр», значит, и «Сиг» читается как «Зиг». Пистолет по имени «Зиг-Зауэр», будем знакомы. Родион – это «Зауэр», «Зауэр» – это Родион…

На другой стороне затвора – буквы «Р-226» и мелкая надпись на английском, возвещавшая, что оружие сделано в Германии. Он нажал кнопку на рукоятке и угадал – на колени ему упала длинная тяжелая обойма. Патрона в стволе не было.

Сдвинув колени, он довольно ловко выщелкивал большим пальцем патрон за патроном – как-никак после института стал офицером запаса, бывал на сборах и к оружию привык. Набралось пятнадцать – не слабо…

Отведя большим пальцем курок до щелчка, прицелился в лоснящийся бок БМВ и плавно потянул спусковой крючок. Пистолет послушно щелкнул. Судя по всему, он был хорошо смазан, обихожен – алкаш там или нет, а за оружием следит…

Повозившись немного, он быстро разобрался, что к чему, благо ничего особенно сложного там и не было, предохранитель, кнопка выщелкивания обоймы да затворная задержка. Кобура крепилась к поясу удобной подпружиненной застежкой, но добротно сработанное импортное изделие вряд ли было рассчитано на вдребезину пьяных рашен суперменов. Видимо, так и оставшийся Родиону неизвестным по имени Иринин муженек, неловко барахтаясь, ухитрился отстегнуть скобу, и кобура свалилась на пол. Вот так подарок судьбы…

Он загнал обойму в рукоятку, застегнул ремешок и без малейших колебаний повесил кобуру на пояс. В нем что-то мгновенно изменилось самым непостижимым образом, он и сам бы не смог связно рассказать, в чем заключается метаморфоза, вспомнил лишь фразу из какого-то боевика: «Мужчины делятся на две категории – у одних есть оружие, а у других его нет…» Все точно. Человек без оружия в одночасье стал человеком с оружием. Он ощущал себя совершенно трезвым, голова была ясная, но тело чуть заметно трепетало в соблазнительном предвкушении плохо понятных ему самому перемен, что-то происходило с ним, принося сладкое ощущение полета над неведомыми просторами…

Он завел мотор, медленно проехал вдоль длинной девятиэтажки, свернул за угол, чтобы вырулить на улицу. И тут же нажал на тормоз.

Дорожка, стиснутая высокими бетонными поребриками, была узенькой, двум машинам ни за что не разминуться, и одна-то проезжала впритирочку С Котовского как раз свернула синяя «тойота» годочков этак десяти от роду, оглашая окрестности громкой музыкой, едва успела затормозить, и две машины стояли лоб в лоб, кому-то следовало уступить и отползти задним ходом, освободив проезд.

Родион видел, что машина битком набита коротко стриженными молодчиками в коже и их накрашенными подружками. По совести, дорогу должны были уступить они – «Тойота» задними колесами стояла на проезжей части, ей было проще, а ему пришлось бы сдавать задом метров несколько.

Правая передняя дверца распахнулась, высунулся их водитель и тоном, исключающим всякие компромиссы, заорал:

– Сдай назад, деревня очкастая, чего встал?!

В нем вскипел гнев. Словно бы кто-то невидимый дергал за ниточки, тело действовало само. Двигаясь легко, окрыленно, словно во сне, он неторопливо вылез из машины, встал рядом с распахнутой дверцей, вытащил пистолет, медленно оттянул затвор и замер, держа оружие дулом вверх в полусогнутой руке.

Несколько секунд царило озадаченное молчание, только музыка в машине надрывалась. Потом водитель молниеносно втянул голову, хлопнул дверцей, отчаянно проскрежетали шестерни в коробке передач, взвыл мотор, «тойота» бешеным рывком прямо-таки выпрыгнула на дорогу, визжа покрышками, описала короткую дугу, вновь проскрежетали шестерни – и сопляки унеслись на полной скорости, под нелепо орущую музыку.

Родион, щеря зубы, смотрел им вслед. Он чувствовал себя победителем – впервые после неисчислимых приступов бессильной злости, испытанных при встречах с этими самозванными хозяевами жизни. Выходит, можно и так, это они понимают прекрасно и в дискуссии не вступают… Вспомнил, как убегали те, на берегу, – кругом правы американцы насчет своего полковника Кольта, уравнявшего шансы…

…Издали ему показалось, что на обочине возле Вознесенской церкви стоит женщина в странном, немодном платье, но это оказался священник, самым обычным образом голосующий машине. Родион притормозил – сейчас он был умиротворен недавней победой и полон всеблагой любви к человечеству.

– Вы меня на Лебеденко не отвезете?

– Пожалуйста, батюшка, – сказал Родион, неизвестно чему улыбаясь. – Нешто ж мы не самаритяне?

Священник с некоторым сомнением присмотрелся к нему, даже крайне деликатно потянул носом воздух, но, не уловив запашка алкоголя, сел в машину, ловко подобрав рясу.

Какое-то время оба молчали. Родион верующим человеком никогда не был – конечно, как и положено интеллигенту, любил порассуждать о печальном упадке истинно православного духа во Святой Руси, знал, что к церкви положено относиться с неким экзальтированным трепетом, но все это была чистейшей воды теория, так ни во что конкретное и не вылившаяся. Года два назад Лика вдруг предложила ему обвенчаться в церкви, он воспринял неожиданную идею с энтузиазмом, решив, что это будет красиво и современно, но ей стало не до того, да и Родион особо не настаивал. Зойку они, конечно, не крестили, а сам он, как легко догадаться, был тоже некрещеным, твердокаменная бабушка Раскатникова скорее удавилась бы…

В общем, сейчас он испытывал что-то вроде легонького любопытства, словно столкнулся с негром или премьер-министром. Однако к этому чувству примешивалось и кое-что еще – имевшее вполне практический интерес…

Как же это у них называется? Ага…

– С вечерни, батюшка? – спросил он.

– С вечерни, – кивнул священник, чей возраст Родион, как ни приглядывался, не мог определить, борода мешала. – А вы не ходите?

– Не сподобился как-то… – произнес он, боясь обидеть экзотического пассажира какой-нибудь не такой фразочкой. Кто его знает, что считается обидным…

Ожидал чего-то вроде укора, но священник молчал, глядя вперед, – то ли устал, то ли не собирался вести религиозную пропаганду.

– Извините, а можно вас спросить…

– Да? – сказал священник так ободряюще-охотно, что Родион решился.

Тщательно подыскивая слова, сказал:

– Я о грехе… «Не убий», «Не укради» и так далее… Грех убить единоверца, это даже я знаю, атеист по жизни… А если – не единоверцы и вообще не христиане?

– Простите, я не понял немного…

– Я – не христианин, вообще неверующий, – сказал Родион. – Предположим, я убил такого же, как я, неверующего, взял вот и убил. Это грех? Перед Богом? Перед вашим Богом?

– Нет Бога «вашего» и «нашего», молодой человек. Господь един…

– Я понимаю, – сказал Родион, мучительно ища слова, словно пытался говорить на иностранном языке, которого почти не знал. – В принципе, я не об этом… В общем, это грех?

– Конечно, грех.

– А почему? Ни он, ни я в церковь не ходим и в Бога не верим. Значит, и его заповедей не нарушаем. Где же тут грех?

– В самом поступке. Жизнь дана не вами, а Богом, ему и решать, когда ее взять… Подождите. А человеческих законов вы, значит, в расчет не принимаете?

– Давайте для чистоты эксперимента считать, что не принимаю, – усмехнулся Родион.

– Вы боитесь Божьего наказания? Хоть и не верите, но для подстраховки боитесь? Или нет?

– Нет, – сказал Родион. – Мне просто интересно. Хочу знать, есть в этом случае грех или его нет. С вашей точки зрения.

– С моей точки зрения – безусловно, есть.

– Нет, но почему? – не без упрямства спросил Родион. – Мы же не христиане, я и т о т… Значит, на нас его законы и не распространяются.

– Скажите, а вы способны изнасиловать мусульманскую девочку лет семи? При условиях, когда власти не узнают? А перед их Аллахом у вас тем более не может быть страха…

– Да ну что вы! – сказал Родион в сердцах. – У меня у самого дочка…

– А не будь у вас дочки?

– Все равно не стал бы.

– Вот видите, – сказал священник. – Грех – это не запрет, установленный Богом или людьми. Это нечто, состояние или поступок, самой душою человеческой признаваемый за крайне отвратный, и потому пойти на него человек не может. А поскольку душа вложена в человека Господом, воздержание от греха есть акт принятия Господа…

– Туманно немного.

– Возможно, – согласился священник. – Немного устал, простите великодушно, день был тяжелым… Если попроще… Человек не должен грешить, потому что грехом сам себя ставит вне законов и установлений, неважно, Божеских или человеческих. Свобода воли для того и дана, чтобы каждый решил: погубит он душу или сохранит в чистоте. И страх перед грядущим наказанием здесь не должен становиться решающим мотивом…

– Ну, а если не верю я в посмертное наказание? Не верю, уж простите…

– Я понял, кажется, – сказал священник. – Вы от меня ждете чего-то вроде некой универсальной формулы?

– Пожалуй.

– Не бывает таких. И в христовой церкви не бывает. Вы сами должны искать… Приходите как-нибудь в храм. И не затем, чтобы искать формулы – просто попытайтесь понять…

Он замолчал, видимо, и в самом деле очень устал, а Родион не стремился продолжать разговор – не то чтобы он чувствовал себя неудовлетворенным, просто-напросто и сам толком не понимал, какие ответы ему нужней. Когда священник протянул деньги, Родион отмахнулся:

– Не надо, батюшка, честное слово, не обеднею…

– Ну, в таком случае, спасибо, что подвезли. Я бы вас благословил, но вы же не верите? – Он распахнул дверцу, но не вылез, наморщив лоб и склонив голову, сидел рядом, будто забыв, где находится.

Родион тоже замер. В сердце отчего-то понемногу заползала сладкая жуть. Вокруг стояла тишина, в доме, у которого они остановились, горело лишь два-три окна.

Священник пошевелился, повернулся к нему и, глядя почти в упор, тихо сказал:

– Одумайтесь, молодой человек, вовремя.

– Вы о чем? – наигранно бодро спросил Родион.

– Одумайтесь, – еще тише повторил священник и грузно вылез. Не оборачиваясь, направился к подъезду.

Родион мельком глянул ему вслед, хмыкнул и тронул машину.

Глава восьмая
Стимулятор «Сделано в Германии»

На следующий день он вопреки обыкновению проснулся поздно, чуть ли не в одиннадцать утра, но на дворе стояла суббота, и спешить было некуда. Как всегда, моментально перешел от забытья к яви, открыл глаза.

И в первый миг подумал, что все вчерашнее приснилось. И очаровательная пассажирка в светлом плаще, и ее золотая клетка, и пистолет.

Рывком приподнялся в постели – и с превеликим облегчением сообразил: ничего не привиделось, все было… Протянув руку, нашарил пачку, сунул в рот сигарету и с наслаждением втянул полной грудью первый утренний дымок.

Надел очки и, прошлепав босиком к тумбочке, достал обретенное вчера сокровище. Ни жена, ни дочка не входили в комнату, если считали, что он спит, так что ненужных свидетелей опасаться не приходилось.

Несколько минут он играл пистолетом, как ребенок – только что подаренной, давно желанной игрушкой. Вынул обойму, несколько раз взвел затвор и спустил курок, вышелушил все до одного патроны и снова старательно наполнил обойму. Указательным пальцем отогнул занавеску, посмотрел вниз, во двор.

Сосед – тот, что когда-то приставал к Лике и был научен уму-разуму – стоял у зеленой лавочки, о чем-то болтая с двумя словно бы двойниками: такие же куртки, спортивные мешковатые брюки, бритые затылки, громкие уверенные голоса…

Первая пуля ему и досталась – в лоб, навскидку. Потом был убит тот, что стоял справа, с синей сумкой на плече. И, наконец, свою пулю получил третий.

Они безмятежно курили, похохатывали, не подозревая, что за окном третьего этажа только что трижды щелкнул вхолостую направленный на них германский взаправдашний пистолет. Родион, оскалясь, еще какое-то время смотрел на них поверх ствола, пока не пресытился зрелищем. Вставил обойму и, не загоняя патрона в ствол, убрал пистолет вместе с кобурой на самое дно тумбочки, завалив сверху старыми номерами «Нового мира». В тумбочку никто без него не полезет, так что особо изощряться, выдумывая тайники, не стоит…

Подошел к зеркалу и тщательно осмотрел тело, выгибаясь и поворачиваясь. На груди предательски виднелись сразу три отпечатка зубов – впрочем, не столь уж глубокие, как он сначала опасался, скоро сойдет без следа… Вчера, когда он вернулся в первом часу ночи, обе его дамы уже спали, что позволило обойтись без заготовленной по дороге легенды о жуткой драке на стоянке – с вмешательством милиции и безжалостным задержанием на пару часов всех правых и виноватых. А если учесть, что Лика никогда прежде не устраивала ему допросов насчет позднего возвращения – чему друзья отчаянно завидовали, – согласно теории вероятности, не станет проводить дознания и сегодня…

Вышел в коридор, натянув предварительно спортивные брюки и рубашку, тщательно застегнув ее на все пуговицы. Из ванной доносился шум стиральной машины. Белье Лика обычно носила в частную прачечную, обосновавшуюся в соседнем доме, но иногда на нее нападали легкие приступы тяги к домоводству, «жажда опрощения», как она сама, смеясь, выражалась, – и тогда сама на скорую руку стирала, что подвернется.

В Зойкиной комнате работал телевизор, снова доносилась заокеанская мова с гнусавым дубляжом. Вздохнув, Родион совершил прогулку в туалет, критически обозрел поцарапанный живот – черт бы побрал ее брильянты, весь пуп изодрали! – и решил податься на разведку, непринужденно выяснить настроение противника, сиречь любимой некогда женушки, – просто так, от нечего делать, он не опасался никаких разборок. Не без удивления вдруг понял, что не ощущает ровным счетом никакой закомплексованности, все прежние привычно-зудящие неудобства, проистекавшие из положения принца-консорта, куда-то улетучились. Это было так ново и неожиданно, что Родион почувствовал себя моложе, в походке появилась этакая фривольная легкость. Неужели достаточно ощутить на поясе приятную тяжесть оружия?

Как и вся квартира, ванная была громадная, с высоким потолком – во времена товарища Сталина царили контрасты, либо бараки, либо размах и простор, третьего, кажется, и не было. Что, впрочем, на фоне мировой истории никак не являлось чем-то оригинальным…

Вот только санузлы даже в роскошных по тем временам квартирах делали совмещенными, однако Раскатников-дед еще до появления Родиона на свет божий не пожалел денег и трудов, разделив капитальной стенкой собственно ванную и собственно сортир. Герой польского похода преследовал в первую очередь, честно признаться, собственную выгоду – любил по примеру многих российских интеллигентов посидеть на унитазе полчасика с познавательным чтением в руках…

Бесшумно отворив высокую дверь, Родион просочился в ванную. На полу, кое-где заляпанном пушистой белой пеной, лежала груда простыней и рубашек, шумела машина, Лика, в любимом черном халатике с золотыми драконами, что-то старательно полоскала в ванне – работящая, домовитая женушка, глянет со стороны непосвященный, узрит идиллию…

– Явился, гуляка? – громко спросила она веселым голосом, не оборачиваясь. – Это кого же ты возил за полночь? Стриптизерок из «Жар-птицы» по домам вдумчиво доставлял?

– В аэропорт ездил, – сказал он самым естественным тоном. – Хороший клиент подвернулся.

– Ну, на зубную пасту себе заработал, и то ладушки… Молодец ты у меня, рыночный мужик. Иди на кухню, я там в приступе опрощения супчик изобрела, мы с Зайкой живы пока, так что есть можешь смело…

И, каким-то неведомым образом дав понять, что аудиенция закончена, еще энергичнее заработала локтями. Русый короткий хвостик, перехваченный резинкой, подпрыгивал на спине.

Глядя ей в затылок, Родион представил, как приставляет дуло чуть пониже хвостика, отведя его стволом, медленно, плавно нажимает на спусковой крючок. Совершенно отстранение, словно речь шла о научном эксперименте, подумал: «А вот интересно, череп разлетится или все будет чище?» Эта мысль, холодная и сладострастная, ничуточки его не ужаснула, не удивила даже.

Он остался стоять у двери, глядя на жену тяжелым, новым взглядом. Она старалась со всем прилежанием, водя намыленной рубашкой по рокочущей волнистой доске, подол коротенького халатика то и дело подпрыгивал, смуглые от искусственного загара ноги были обнажены на всю длину и более того – и его мысли приняли новое направление, просыпалось желание, отчего-то стройные ноги жены перед мысленным взором причудливым манером сочетались с образом прекрасного германского пистолета, Родион явственно видел, как, приставив ей к виску дуло, заставляет повернуться к нему, опуститься на колени, и, не отнимая дула, сжав другой рукой в кулаке девчачий хвостик русых волос, пригибает ее голову к напрягшемуся достоинству, с наслаждением слушая испуганное хныканье…

Прилив возбуждения пронзил поясницу острой судорогой. Родион отступил назад, тихонько запер дверь на задвижку и двинулся к жене, чувствуя горячие удары крови в висках. Все лицо пылало. Положил ей руки на бедра, прижимая к себе. Лика недоуменно дернулась, выпрямилась, он не дал ей повернуться к нему лицом, прижал еще теснее, запустил руки под халат, ощущая бешеный прилив сил, провел ладонью по плоскому, совсем девичьему животу, грубо, по-хозяйски, опустил руку ниже. Когда правая рука замерла на ее груди, Лика знакомо встрепенулась, закинула голову, услышав ее учащенное дыхание, Родион рванул поясок халата, повернул к себе и стал теснить к стене. Она ошарашенно подчинялась, закрыв глаза. Прижав ее к стене, словно распяв, Родион, не в силах избавиться от мысленного образа черного пистолета, взял ее удивительно ловко и быстро, с первой попытки. Он не спешил и не был груб, но прекрасно понимал, что насилует Лику самым бесстыдным образом. А вот она этого, кажется, и не понимала, обхватила его спину, выдыхая со стоном:

– Милый… какой ты сегодня…

И пыталась отвечать, но он напирал так, что у нее перехватывало дыхание. Лика по прошествии довольно долгого времени кончила первой, вскрикнула и обмякла. Тогда Родион, чувствуя себя наконец-то настоящим суперменом, отчаянно желая стереть всякие воспоминания о недавнем постыдном бессилии, опустил ее на кучу простыней, не встретив ни малейшего сопротивления, теплую, раскрывшуюся, покорную, оскалясь, медленно овладел ею, так, словно хотел уничтожить, раздавить. И когда в конце концов после упоительнейшего оргазма, от которого потемнело в глазах и голова стала вместилищем звенящей пустоты, Родион оторвался от нее, повалился боком на простыни, понял, что одержал не просто победу – триумф. Не хватало только фанфар и серебряных труб. Над головой у него шумно выключилась стиральная машина, Лика, не открывая глаз, придвинулась и положила голову ему на грудь. Он мстительно ухмыльнулся в пространство. И спросил:

– Тут кто-то собирался меня к доктору отправить? Импотентом обзывал?

– И вовсе не обзывала, – все еще задыхаясь, сказала Лика.

– А подразумевала?

– Ты не так понял…

– А еще хочешь?

– Ой, Родька, хватит… Что с тобой сегодня такое?

– В настроении, – сказал он покровительственно.

– Почаще бы такое настроение… – фыркнула она. – Нет, чтобы собственный муж изнасиловал в собственной ванной, как Шарон Стоун…

– А она здесь при чем?

– А ты вспомни – ее чуть ли не в каждом фильме непременно к стеночке приставляют и именно в такой позиции. Имидж у нее такой, что ли?

– А еще?

– Родик, хватит, пусти… Ну правда, хватит с меня, все было просто прекрасно… – Она забарахталась, высвобождаясь. – Спасибо, а теперь пусти…

Он поднялся следом за ней, спокойный и гордый победитель, по-хозяйски стиснув тугое бедро, хмыкнул:

– А может, и пойти к тебе в шоферы? Чтобы драть на заднем сиденье по шоферскому обычаю?

Лика внимательно посмотрела на него:

– Положительно, не узнаю я тебя сегодня, уж не наркотиками ли начал баловаться на склоне лет…

Но особой серьезности в ее голосе не было, и Родион, с победительным видом шлепнув женушку ниже талии, отпер дверь. Направился в кухню, посвистывая и ощущая волчий голод. Сидевшая там Зойка, торопливо прожевав бутерброд, ухмыльнулась:

– Ну, родители… Прелюбодеи. Запереться в ванной и нагло амурничать – это можно, а в кино с одноклассниками некоторых и не пускают безжалостно.

– Помалкивай, – сказал Родион беззлобно. – Помалкивай, развитой не по годам ребенок. Это не с тем ли одноклассником, у которого родители финку нашли?

– У него такой период, – сказал развитой не по годам ребенок. – Поиска себя и осознания места в мире. Зато, между прочим, ни разу с руками не лез, а это плюс, поверь моему женскому чутью…

– А что, кто-то лез? – спросил он настороженно.

– Папочка… – страдальчески сморщилась она. – Не на Марсе живем. У нас в классе уже три женщины образовалось…

…Полной семейной идиллии не вышло. Часа через два за Ликой заехал некий элегантный субъект средних лет, изысканно вежливо раскланявшийся с открывшим дверь Родионом. Оказалось, в концерне снова возникла некая нештатная ситуация, позарез требовавшая Ликиного присутствия, – и она, быстро приведя себя в парадный вид, укатила.

На сей раз Родион не испытывал по-настоящему ни злости, ни ревности непонятно к кому. Принял все совершенно спокойно. Немного повозившись с пистолетом, достал с полки бордовый томик Светония и углубился в жизнеописания двенадцати цезарей.

Конечно, среди вереницы давно ушедших в небытие римских императоров попадались и вполне приличные даже по сегодняшним меркам люди – вроде благородного Тита, возможно, не столь уж и облагороженного серьезным историком Светонием. Но почти все остальные привлекали его воображение еще с детских лет именно дичайшими выходками, оставляя смешанное чувство зависти и легкого страха. Нельзя даже сказать, что Гай Калигула или Нерон были аморальными субъектами – они вели себя так, словно никакой морали на свете не существовало вовсе, или, по крайней мере, лично они ни о чем подобном не слыхивали отроду Они попросту были какими-то другими. Военный поход Калигулы против моря даже нельзя было назвать капризом или причудой – нечто качественно иное, чему не подобрать слов в бессильном языке трусливой толпы…

Отложив книгу, он достал заряженный пистолет и вновь встал у окна, глядя на редких прохожих во дворе. И внезапно почувствовал, что понимает Калигулу. Теперь, когда он сам стоял с боевым оружием в руке и мог выстрелить в любого из появлявшихся внизу, совсем по-иному виделась знаменитая сцена на пиру: когда консулы, возлежавшие поблизости, льстиво поинтересовались, отчего изволит смеяться божественный император, а Калигула, хохоча, ответил: «Тому, что стоит мне только кивнуть, и вам обоим перережут глотки…»

Он понимал Калигулу. Вдруг осознал, что такое власть над чужой жизнью. Они были правы, поглощенные вечностью императоры: люди делятся на стадо и на тех, у кого хватало силы подняться над толпой…

Зародившееся у него решение окрепло. И уже не казалось блажью. В конце концов, он ничуть не представал извращенцем или моральным уродом: там, где воруют все, там, где в хаосе первобытного капитализма не осталось ничего запретного или аморального, нельзя упрекать человека, если ему вдруг захотелось урвать малую толику для себя. Даже не алчности ради, а затем, чтобы доказать, что он мужчина, не жалкий приживальщик при барыне, нечто среднее меж альфонсом и подкаблучником. Случайно оброненный в машине пистолет – это знамение судьбы. Главное, он не собирался отнимать что-то у тех, кто и сам еле сводит концы с концами. Во все времена хватало ему подобных, нелишне вспомнить, что иных пиратов вешали на рее, а иные становились лордами и губернаторами…

Чуть позже в жизнеописании Тиберия ему попались замечательные строчки: «Быть может, его толкнуло на это отвращение к жене, которую он не мог ни обвинить, ни отвергнуть, но не мог и больше терпеть…» Пожалуй, это тоже было знамением. Правда, речь шла как раз о противоположном, о решении Тиберия отойти от дел и удалиться из Рима, однако такие мелочи не следовало принимать в расчет…

Не питая особенной любви к детективам – как к книгам, так и фильмам, – он все же кое-что слышал в жизни. И случайная встреча с тем бандитом не открыла, в общем, Америки.

Главное – не попасться. А там – ищи ветра в поле. Он не принадлежал к кругам, которыми вдумчиво интересуется милиция, – это плюс. Насколько помнится, всевозможные воры-разбойнички во все времена проваливались как раз на том, что начинали спускать денежки по кабакам, развязывая спьяну языки. Что ж, он и до этого не питал особенной любви к кабакам и язык по пьянке не особенно и распускал…

И вообще, следует знать меру. Помнить, что жадность фраера сгубила. Взять энную сумму – и завязать. Пусть ищут до скончания времен. Надо еще прикинуть, как легализовать деньги…

«А что тут особенно думать?» – радостно встрепенулся он, увидев притормозившую у подъезда белую «Оку», из которой вышла девушка в кожаной куртке. Вот и очередное знамение, судьба к нему определенно благосклонна…