Текст книги "Сыщик, ищи вора! Или самые знаменитые разбойники России"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Зато казанские и астраханские татары торговать и любили, и умели. Очень быстро на Волге после долгого перерыва вновь стало очень оживленно, вновь поплыли в обе стороны купеческие корабли из многих стран с разнообразнейшими товарами. Теперь в торговле активно участвовала и Москва (во времена первого расцвета Волжского пути бывшая крохотным городишком, которому прежде не с чем было выйти на рынок). И в русских, и в татарских приволжских городах появились крупные ярмарки, торговые склады, завелось немало добра.

Видя такое дело, на Волге объявились ушкуйники. И принялись грабить напропалую, не делая абсолютно никаких различий меж православными и «басурманами»…

В 1360 году они захватили и разграбили богатый татарский город Жукотин (Жюкомень) на Каме, подвластный хану Золотой Орды Хидырбеку. А на обратном пути остановились в русской Костроме, чтобы как следует обмыть богатую добычу и вообще развеяться после трудов неправедных. Что их и погубило. Узнавший об этом хан Хидырбек не мешкая послал гонцов к костромским князьям. Те, не питавшие ни малейшей любви к речным пиратам, ушкуйников быстренько повязали и выдали татарам. Дальнейшая судьба незадачливых новгородских удальцов неизвестна, но вряд ли хан кормил их пряниками и поил кумысом…

Ушкуйников оставалось еще немало, и они затаили злобу: чуть позже выжгли и разграбили Кострому, а заодно и Нижний Новгород – и впоследствии всякий раз, плывя в низовья Волги, грабили эти города и развлекались там, как могли.

В 1374 году ушкуйники разграбили Ярославль. В 1374-м на 90 ушкуях приплыли в русскую Вятку, пограбили как следует, потом отправились в казанский Булгар. Там, правда, не грабили, а сделали великодушное предложение: если им заплатят триста рублей, они ни жечь, ни грабить не будут. Жители Булгара плюнули и откупились. В тот раз им повезло – но впоследствии ушкуйники Булгар жгли-грабили трижды…

На следующий год ушкуйники объявились под Костромой – примерно две тысячи человек на 70 ушкуях. Не ожидая для себя ничего хорошего, жители решили защищаться, и костромской воевода Плещеев вывел в поле пятитысячное войско… Ушкуйники его победили благодаря военной хитрости: разделили свой отряд надвое, половина укрылась в лесу, а когда завязался бой – ударила костромичам в спину. Костромичи бежали. Оставшийся беззащитным город новгородские удальцы грабили неделю, пытками выведывая у обывателей, куда те заховали ценности. Взяв немало пленных, отправились в Нижний Новгород и устроили там то же самое. Потом поплыли в Булгар (к тому времени уже звавшийся Казанью), где преспокойно продали тамошним «басурманам» своих православных пленников (у мусульман, кстати, существовал строжайший запрет продавать в рабство единоверцев).

Между прочим, командовали этой вольницей не какие-то выборные атаманы, а официально носившие звание воевод некие Прокофий и Смолянин. Ничего удивительного – чуть раньше, в 1365 году, когда ушкуйники отправились в очередной поход на Волгу, двумя сотнями кораблей командовали сразу трое воевод… Городов в том походе ушкуйники не грабили, ни русских, ни татарских, зато захватили немало татарских и армянских торговых кораблей, плывших с товарами, по злой иронии судьбы, как раз в Новгород. Но зачем платить за то, что можно взять даром? Товары забрали себе, купцов перебили вместе с женами и детьми, а корабли сожгли.

Кстати, уточню не без злорадства: воинство Прокофия и Смолянина кончило плохо. Очень уж разгорелся у них аппетит. Захватив в Казанском ханстве немало татарских пленников, они решили отправиться в ханство Астраханское и бросили якорь в порту его столицы, города Хаджи-Тархан (нынешняя Астрахань). И для начала потребовали у хана Салгея (Салчея) немаленькую дань. У хана не нашлось под рукой достаточно войск, чтобы схватиться со столь сильным отрядом, он и не пробовал задираться. Беспрекословно заплатил, сколько потребовали, потом за хорошие деньги купил захваченных в казанских землях пленников (чем безбожно нарушил упоминавшееся мной правило – пленники были его единоверцами). После чего с самым невинным видом предложил господам ушкуйникам за хорошее жалованье перейти к нему на службу – мол, ему такие удальцы ох как нужны. Ушкуйники, не ломаясь, согласились. Хан закатил им роскошный пир. Потерявшие бдительность новгородцы перепились вдрызг – халява же! Коварный хан позвал своих нукеров, и они перерезали ушкуйников всех до одного. Что называется, дешево и сердито…

Но ушкуйников оставалось еще немало. В конце концов они обнаглели до того, что с налету захватили, разграбили и сожгли столицу Золотой Орды, город Сарай…

Собственно говоря, на фоне царивших тогда нравов ушкуйники вовсе не выглядели какими-то извращенцами. Как и в случае с Балтикой, все так делали. Русские княжества, то и дело воевавшие друг с другом, поступали точно так же: безбожно грабили церкви в захваченных городах (порой рубя священников и монахов и насилуя монахинь помоложе), а захваченных пленников, таких же православных, продавали в рабство. Разбойничьи набеги за «закамским серебром» и на новгородские земли устраивали и москвичи. Нормальный уровень средневекового зверства, как выражался дон Руммата…

Однако была одна серьезная проблема: своими разбоями на Волге ушкуйники откровенно подставляли другие русские княжества, к этим разбоям не имевшие никакого отношения. До Новгорода татарским ханам было не добраться, да они особенно не разбирались, кто именно на них нападает – «урусы», и точка. И потому сплошь и рядом отыгрывались на совершенно безвинных – то в отместку за очередной налет ушкуйников перебьют русских купцов, не имевших к Новгороду никакого отношения, то устроят набег на Рязань, опять-таки непричастную к новгородским делам.

И русские князья (не только московские), и татарские ханы не раз отправляли в Новгород «ноты протеста», требуя пресечь разбои. Однако из Новгорода всякий раз отписывались стандартно: дескать, это все «робяты молодые балуют» и власти не в состоянии справиться с этим юным хулиганьем. Другими словами, и русским князьям, и татарам предлагалось поверить, что новгородское крутое боярство, располагавшее немалой военной силой (в том числе личной дружиной митрополита), не в состоянии было справиться с ватагой дерзких юнцов…

Никто и не верил, в общем. Разведка существовала уже в те времена. Было доподлинно известно, что разбойничают не просто «молодые робяты», а воины, прекрасно вышколенные опытными новгородскими воеводами (которые, как мы видели, сами порой руководили набегами), а хорошим оружием, доспехами, деньгами, провизией (да и самими ушкуями) пиратскую вольницу втихомолку снабжали новгородские купцы – за долю в прибыли.

К слову, лет через двести точно так же будет разводить руками официальный Лондон в ответ на многочисленные жалобы испанцев на английских пиратов, которые не только перехватывают испанские корабли, но и грабят в Южной Америке прибрежные испанские города. Ответ опять-таки был стандартный: это хулиганят отморозки и беспредельщики, не имеющие никакого отношения к английской короне, которая не в состоянии с ними справиться. Вот только как-то так получалось, что изрядная часть награбленных пиратами в Испанской Америке ценностей неведомо откуда оказывалась в казне английских монархов, иные из пиратов получали дворянское достоинство, а самый знаменитый из них, Генри Морган, как уже упоминалось, остепенившись, стал даже губернатором английской Ямайки – должно быть, как большой специалист по тамошним делам…

В конце концов часть ушкуйников решила, так сказать, пуститься в самостоятельное плавание. Они устроили этакое подобие знаменитой Тортуги, пиратской столицы Карибского моря. Захватили крепость Хлынов на реке Вятке – очень удобное было место, чтобы совершать набеги как за Обь в поисках «закамского серебра», так и плавать на Волгу в русские и татарские города да вдобавок перехватывать купеческие корабли. Новгороду эта крепость уже не подчинялась, в Хлынове всем заправляли выборные «ватаманы».

Знаменитый наш историк Карамзин по этому поводу ухитрился отмочить, иначе не скажешь, уморительную фразу: «Малочисленный народ Вятки, управляемый ЗАКОНАМИ ДЕМОКРАТИИ, сделался ужасен своими дерзкими разбоями…»

Демократия, ага. При такой демократии никакой тирании не нужно, пожалуй. А в общем, Карамзин в чем-то и прав – стоит устроить где бы то ни было разгул демократии, начнется такое воровство и разбой, что только успевай прятаться…

Хлыновская «демократия» (хотя в народе тамошних обитателей именовали гораздо непригляднее – «хлыновские воры»), эта русская Тортуга благоденствовала более ста лет. Чтобы покончить с этим пиратским гнездом, на Хлынов не раз ходили войной и московские воеводы, и татарские ханы, но крепость всякий раз успешно отбивалась, продолжая рассылать во все стороны пиратские флотилии.

Покончить с Хлыновым удалось только в 1489 году – чуточку забавно, но с помощью русско-татарского братства по оружию. Отец Ивана Грозного, великий князь Московский Василий III (сам нрава отнюдь не голубиного), договорился с казанскими татарами, для которых Хлынов, как и для русских, давненько был костью в горле. И к Хлынову подошло немаленькое, числом в 64 000 человек, объединенное войско – москвичи во главе с воеводой и казанские татары под командой хана Урака. Обе армии имели категорический приказ: без победы не возвращаться. На сей раз после долгой осады и нескольких кровопролитных штурмов «русскую Тортугу» все-таки взяли. «Ватаманов» перевешали тут же, на месте, остальных расселили по городам Московского княжества. Правда, часть «хлыновских воров» (надо полагать, самые предусмотрительные) сумела бежать еще до того, как окончательно сомкнулось кольцо осады, и основалась на Дону, где, по некоторым сведениям, занялась прежним ремеслом, хотя уже без прежнего размаха (некоторые исследователи считают, что именно хлыновцы были предками донских казаков).

Примерно в те же времена прекратились и лихие походы на Волгу ушкуйников новгородских. По чисто техническим причинам: в 1478 году Новгород после поминавшегося сокрушительного разгрома на реке Шелони попал под протекторат Москвы, а там и стал частью Московского государства. В таких условиях уже не попиратствуешь…

Так вот что любопытно: по каким-то неведомым причинам о художествах новгородских пиратов вплоть до последнего времени старались помалкивать, в крайнем случае романтизируя их походы, как это сделала в поминавшейся повести Полежаева-Барская. Причины лично мне решительно непонятны. Хотели умолчать, что наши далекие предки, отнюдь не ангелы, частенько воевали друг с другом и друг друга грабили? Такое объяснение категорически не подходит: о других русских княжествах часто и откровенно писали довольно неприглядную правдочку. Поименно были известны русские князья, не раз выжигавшие и грабившие Киев. Без особого стеснения описывалось, как воевали москвичи с суздальцами и рязанцы с тверичами, преспокойно продавая единоверных пленников в рабство «басурманам». Не менее подробно излагалось, как русские князья убивали и ослепляли друг друга (порой – ближайших родственников). Одним словом, все шло в соответствии с другим высказыванием дона Руматы: «Не воротите нос, ваши собственные предки были не лучше».

И только на историю Новгорода, что четко прослеживается, было наброшено этакое покрывало мифологии и романтики. Здесь и сказочки о новгородском вече как островке невероятно развитой демократии, и замалчивание «подвигов» ушкуйников, и многое другое.

Порой точно так же «облагораживали» историю и других городов – к примеру, Пскова. Сплошь и рядом выставляя его безвинной жертвой крестоносных «псов-рыцарей». Так вот, знаменитая сцена из кинофильма «Александр Невский», где садисты-крестоносцы хладнокровно швыряют в огонь псковских младенчиков, – откровенная ложь. В то время, что показано в фильме, псковичи сами открыли крестоносцам ворота – и какое-то время жили под их управлением, не испытывая никаких таких зверств и притеснений. Вообще Псков достаточно долго поддерживал с ливонскими крестоносными орденами если не дружеские, то вполне ровные отношения – а порой псковичи и крестоносцы, как поминалось, ходили в совместные военные походы на Новгород.

И все равно Новгород стоит на первом месте по числу сплетенных вокруг него романтических мифов – и замалчиванию иных неприглядных сторон тамошнего житья-бытья. Причины, повторяюсь, лично мне решительно непонятны.

А меж тем, если откровенно, Новгород довольно долго представлял собой натуральную занозу в теле государства Московского – сущий очаг сепаратизма. Вздыхавшие о былых вольностях (надо полагать, в том числе и пиратских) новгородские бояре не раз вступали в тайные сношения с польскими королями, всерьез собираясь им «передаться», как выражались в те времена. Знаменитый разгром, учиненный Иваном Грозным в Новгороде, объясняется как раз тем, что тайные агенты Грозного отыскали в тайнике за иконой одной из новгородских церквей подписанное немалым числом бояр письмо польскому королю, в котором те сообщали, что готовы устроить переход Новгорода под польскую корону.

Вообще-то письмо это до нашего времени не дошло. Иные утверждают, что его вовсе не было. Другие говорят, что было. Однако, если качать на косвенных, как выражались смершевцы из романа Богомолова, то есть если учесть все сепаратистские поползновения и заговоры, которые новгородское боярство плело против Москвы, теоретически рассуждая, такое письмо могло быть. Очень уж в новгородском духе…

Одним из косвенных доказательств может служить и то, что, в отличие от Новгорода, соседний Псков, куда тоже наведывалось опричное войско Грозного, никакому такому разгрому и особым притеснениям не подвергся – видимо, не за что было…

Можно еще добавить, что по какому-то загадочному стечению обстоятельств именно из Новгорода частенько расползались по Руси всевозможные ереси вроде «стригольников» или «жидовствующих» – духовная отрава для умов, переполненная еретических нападок на сами основы церковной жизни, богослужебные правила и православные каноны. Вот так уж сложилось…

И кстати, пресловутый «погром Грозным Новгорода» в реальности был далеко не столь зверским и уж безусловно не сопровождался столь уж фантастическим количеством жертв, о каком до сих пор порой пописывают недоброжелатели Грозного. В конце концов, иные европейские короли со своими сепаратистами порой расправлялись и покруче…

И напоследок – история, иллюстрирующая злопамятство новгородцев…

В начале сентября 1862 года, когда в Новгороде с превеликим размахом, с участием императора Александра II и всех членов императорской фамилии праздновалось тысячелетие России, был торжественно открыт памятник, так и именовавшийся: «Тысячелетию России». На нем изображено множество старинных князей, царей, государственных деятелей…

Так вот, среди них нет Ивана Грозного! Первого русского царя, завоевавшего Казанское и Астраханское ханства, в несколько раз увеличившего территорию России. Царя, заложившего основы государственного устройства, проведшего серьезнейшие реформы во многих областях жизни. Создателя первого в истории России регулярного войска. Судебная реформа, церковная, создание постоянных государственных учреждений… Введение по всей стране выборных из самого что ни на есть «черного народа», ограничивавших власть всесильных прежде воевод… Чтобы рассказать обо всем подробно, понадобилась бы целая книга (и она есть).

На памятнике изображены во множестве деятели, чьи труды не стоят и сотой доли того, что совершил Грозный для блага державы. А вот великого царя – нет…

И ведь проскочило! Уверен, при Николае I такое ни за что не прошло бы. А вот его сынок (о котором подробный разговор впереди), заигравшийся в глупый либерализм до того, что разбудил «демонов революции», в конце концов метнувших ему бомбу под ноги, отнесся к отсутствию Ивана Грозного совершенно спокойно. Выразил свое монаршее расположение, наградил автора памятника орденом Владимира 4-й степени и ежегодной пенсией в 1200 рублей. И глазом не моргнув выслушал патетическую речь губернского предводителя дворянства, вещавшего, что новгородское дворянство-де всегда испытывало к царям московским «горячую любовь и преданность» (хотя в реальной истории сплошь и рядом обстояло с точностью до наоборот)…

Автор памятника Микешин – скульптор весьма небесталанный, прославившийся не одним этим памятником. Вот только по происхождению он – новгородец. Что многое объясняет. Прямых свидетельств нет, но известно, что и в те времена иные новгородские уроженцы питали к Грозному потаенную лютую ненависть, как раз за тот пресловутый «погром».

Хорошенькое историческое злопамятство, не потускневшее и за триста лет…

Глава четвертая
Сыщик, ищи вора!

Впервые столетия Русского государства система борьбы со всевозможной уголовщиной не блистала ни отлаженностью, ни организованностью. Судил-рядил обычно сам князь и его близкие люди, «посадники» и «тиуны» (сплошь и рядом происходившие из холопов). (В общем, в Европе обстояло примерно точно так же, регулярная полиция была делом будущего, а знаменитые английские шерифы одно время выполняли чисто административные функции.)

Что характерно, обязанность доказывать совершенное против тогдашнего жителя то или иное преступление сплошь и рядом лежала на нем самом. И истец, и ответчик должны были непременно привести с собой «послухов», свидетелей, которые должны были подробно (причем без разночтения в показаниях) рассказать, кто именно был зачинщиком драки, закончившейся ранами или увечьями.

Гораздо проще обстояло с вором-«татем», пойманным с поличным на месте преступления, – тут уж хватало свидетелей, показывавших одно и то же. А вот если вор успевал скрыться с добычей, разыскивать его приходилось опять-таки самому «истцу». Потерпевший ходил по базару, выискивая, не продает ли кто его вещи, – и, усмотрев свое кровное, хватал продавца за шиворот и предъявлял властям. Если продавец не мог доказать, что он сам эти вещички у кого-то купил, не подозревая, что они краденые, и предоставить свидетелей, автоматически признавался вором.

Существовал еще обычай под названием «вервь», охватывающий территорию какой-то конкретной общины. Этакая круговая порука. Если на территории общины находили убитого, община должна была сама разыскать убийцу, а если этого не удавалось (ищи ветра в поле!), должна была заплатить денежный штраф князю («виру») и родственникам убитого («головничество»). Если на дороге случался разбой (чаще всего страдали купцы) и след вел к какому-то селу, его жители опять-таки должны были самолично изловить разбойников – или доказать, что к «следу» этому не имеют никакого отношения.

Система эта, когда потерпевший сам себе сыщик, охватывала не только «простой народ», но и людей побогаче. Владелец беглого холопа должен был сам его разыскивать, и только в том случае, когда беглеца удавалось обнаружить и опознать, можно было обращаться за вооруженной подмогой к посаднику. Правда, со временем появились люди, которых можно назвать первыми на Руси частными сыщиками: они за деньги искали и ловили беглых холопов (чем-то напоминая появившихся несколько сотен лет спустя в США профессиональных охотников за объявленными в розыск бандитами, что отлично показано в классическим вестерне «На несколько долларов больше»).

Позже прогресс в сыскном деле, если можно так выразиться, шагнул вперед. Появились особые судейские чиновники, именовавшиеся в официальных бумагах «ябедниками». К доносам это не имеет никакого отношения: ябедник был родоначальником уже государственных сыщиков – искал воров и грабителей по горячим следам. Вот только, даже если виновный оказывался под судом и получал свой приговор, о возмещении убытков приходилось заботиться опять-таки самому потерпевшему: получить награбленные вещи или деньги, увести к себе домой неисправного должника, которого мог преспокойно запродать в холопы.

В XV веке в русских источниках в дополнение к «ябедникам» появляются и люди под названием «погонные мужи» (явно от слова «погоня»). Они только тем и занимались, что преследовали воров, разбойников и прочих преступников. Судя по всему, состояли они на жалованье у государства – так что понемногу зарождалась и профессиональная полиция, точнее, тогдашние «разыскники».

Понемногу развивались и писаные своды законов – так называемые Судебники. В Судебнике 1497 года 12 статей из 68 как раз и посвящены наказаниям за всевозможные уголовные преступления. Судебник перечисляет такие виды преступлений, как «татьба» (грабеж), «душегубство» (убийство), «разбой» (грабеж с опасностью для жизни потерпевшего), «ябедничество» (ложный донос). Впервые появляется термин «ведомый лихой человек» (субъект, о чьей преступной деятельности окружающим известно немало, и они готовы показать это под присягой). Есть в этом Судебнике и «церковный тать» (грабитель церковного имущества), «головной тать» (грабитель-убийца), «подымщик» (преступник, скрывающийся под чужим именем) и «зажигальщик» (поджигатель).

За все эти преступления полагалась смертная казнь: виновному оттяпывали голову на площади без лишней волокиты. Исключение делали только для тех, кто попался на грабеже впервые: им устраивали так называемую торговую казнь – драли кнутом на площади и конфисковывали все имущество, из которого следовало возместить убытки потерпевшему.

Судебник 1550 года в основном пополнил список «политических статей: теперь кроме «коромольника» (мятежника) строгой каре подлежали и «градский здавец» (изменник, сдавший город неприятелю), и «подметчик» – составитель и распространитель «подметных писем», «мутящих народ». (Как видим, с самиздатом боролись уже в те времена…)

Английский капитан Ченслер, побывавший в России во времена Ивана Грозного, писал: «По их законам никто не может быть повешен за первый проступок; но виновного долго держат в тюрьме и часто бьют плетьми и иначе наказывают, и он должен оставаться в тюрьме, пока друзья не поручатся за него. Если вор или мошенник, которых здесь очень много, попадется вторично, ему отрезывают кусок носа и выжигают клеймо на лбу и держат в темнице, пока он не найдет поручителей в своем добром поведении, если же он попадется в третий раз, его вешают».

Между прочим, записки Ченслера полны неподдельным удивлением по адресу такой гуманности «московитов». У себя дома англичанин привык к другим порядкам: там, за редкими исключениями, преступников вешали и рубили головы уже после первого правонарушения…

Что интересно, в XVI веке на ночных улицах Москвы вовсю проказили не только двуногие хулиганы-воры, но и… четвероногие. В те времена прямо-таки модным поветрием среди более-менее зажиточного народа было держать у себя на подворье ручных медведей (иногда на цепи, иногда свободно). Есть подозрения, что это снижало процент краж: забравшийся в чужой богатый двор ворюга рисковал угодить в дружеские объятия косолапого сторожа…

Так вот, с наступлением ночи всю эту мохнатую ораву хозяева в массовом порядке выпускали на улицу погулять – и мишки целыми толпами бродили до рассвета. Что удивительно, ночных сторожей и припозднившихся прохожих они не трогали – иначе власти довольно быстро покончили бы с этим обычаем, а он продержался достаточно долго. Зато меж собой медведи не раз выясняли отношения (правда, до смертоубийств вроде бы не доходило) – а с рассветом возвращались каждый на свой двор.

Серьезный вклад в борьбу со всевозможной преступностью внес Иван Грозный. До него страной управляли воеводы, назначавшиеся на пост, как тогда простодушно выражались, «на кормление». Вот они и «кормились», как могли… На них же лежала обязанность бороться с преступностью. Какое-то время они справлялись, но позже, с образованием Московского государства, стали относиться к этому спустя рукава – да и старая система уже выглядела пережитком.

Грозный принял довольно эффективные меры. Создал «приказы» – аналог нынешних министерств и выстроил, как сказали бы мы теперь, «властную вертикаль», чувствительно прищемив бояр, которым отныне жилось не так вольготно. Теперь уголовщиной занимались приказы, названия которых говорят сами за себя – Разбойный, Сыскной, Разрядный и Холопий. Кроме того, по приказу Грозного на местах были созданы особые учреждения для борьбы с преступниками, причем большинство должностей в них были выборными. В каждом уезде землевладельцы – не только князья и дворяне, но и крестьяне – выбирали из дворян «губного старосту» и «губного дьяка», а крестьяне еще губных целовальников, сотских и десятских. Все эти выборные составляли так называемую «губную избу», должны были отлавливать преступников, судить их и казнить. Губные избы подчинялись Разбойному приказу. Это уже, по сути, был первый тогдашний аналог МВД и управлений внутренних дел на местах – разве что с сильными элементами выборности.

И наконец, самый полный перечень уголовных преступлений содержит Соборное уложение 1649 года. Оно тщательно отсортировало злодеяния по их опасности: на первом месте стояли преступления против Бога, Церкви и Государя, далее шли уголовные и другие преступления. Система наказаний была прописана четко: богохульника (мешавшего отправлению церковной службы или совершившего убийство в церкви) сжигали на костре. Грабителям церквей рубили головы. За совершенные в церкви преступления «рангом» поменьше (нанесение ранений в драке, «непристойные речи и оскорбления») полагалась «торговая казнь» либо тюрьма. Жестоко наказывались «драка и брань» на царском дворе.

Особо жестокая смертная казнь в XVII веке грозила фальшивомонетчикам – им заливали в глотку расплавленный металл. Возможно, кто-то и удивится, но казнь эта была даже гуманнее европейских: в Германии задолго до того фальшивомонетчиков варили в громадном котле с кипящим маслом, но не бросали туда сразу, а, подвесив на веревке под мышки, опускали медленно: по щиколотки… по голени… по колени… Что было гораздо дольше и мучительнее, чем заведенная в Московском государстве казнь.

Уголовные преступления против «простых» граждан тоже карались без особого гуманизма. За убийство полагалась смертная казнь, за увечье – аналогичное калеченье и денежный штраф. Теперь за первую кражу отрубали левое ухо, сажали в тюрьму на два года, а потом ссылали в «украинные города», то есть на границы государства. За вторую отсекали оставшееся ухо, отправляли в тюрьму уже на четыре года, потом опять-таки ссылали. За третью – казнили.

Однако давно известно: никогда и нигде жестокость наказаний не приводила к значительному ослаблению преступности. Причины тут чисто психологические: всякий вор-разбойничек считает себя самым хитрым и ловким, полагая, что уж его-то ни за что не поймают. Давненько уж англичане отметили: самое большое количество карманных краж случалось в толпе, собравшейся поглазеть, как вешают карманника или иного уголовника…

Соборное уложение вынуждено констатировать: «А которые воры на Москве и в городах воруют, в карты и зернью (игральными костями. – А. Б.) играют, и проигрався воруют, ходя по улицам, людей режут, и грабят, и шапки срывают… будет где такие воры объявятся, и их всяких чинов людем имая, приводите в приказ…»

Бывали и чисто анекдотические истории. У некоего Михаила Тихонова украли со двора черную курицу (которую он на другой день опознал в торговых рядах, где ее как ни в чем не бывало продавал некто Андрей Аникеев). Михаил, не растерявшись, тут же ухватил Аникеева за шиворот и поволок на «съезжую избу» (некий аналог ГОВД), но по дороге на него напали какие-то субъекты, скорее всего, дружки Аникеева, побили, сорвали шапку и разбежались. А курицу Аникеев тут же задушил и бросил. До съезжей избы Тихонов Аникеева все же доволок и даже предъявил в качестве улики задушенную курицу, но вот свидетелей-то у него как раз и не имелось. А Аникеев с честнейшими глазами твердил, что курицу купил честно, а придушил ее Мишка, напавший ни с того ни с сего. В конце концов, выражаясь современной терминологией, дело прекратили за невозможностью установить виновного и обоих отправили со двора…

Но так благостно обстояло далеко не всегда. Власти принимали все возможные меры: по примеру Ивана Грозного отправляли в ночные дозоры стрельцов и сторожей, на ночь перегораживали улицы решетками и «рогатками» (нечто вроде шлагбаума), – но грабежи и убийства оставались ночным кошмаром для горожан. Голландский дипломат Николас Витсен писал в 1665 году: «Теперь мы, идя по улицам, заметили озорство русских: в сумерках у некоторых из наших отняли ружья (а вы так и отдали, орлы боевые? – А. Б.) и нам сказали, что за одну ночь были убиты 12 человек, им перерезали горло, и что это здесь часто случается».

Ему вторит австриец Корб, писавший в 1698 году: «На многолюднейших улицах столицы найдены два московита, которым неизвестные люди отсекли головы. По ночам в особенности невероятное множество всякого рода разбойников рыщет по городу».

В утешение нашему оскорбленному чувству национальной гордости можно сказать лишь, что в те же самые времена криминогенная обстановка где-нибудь в Париже и в Лондоне (где регулярные полицейские силы появились только в начале XIX века) наверняка обстояла не лучше – не от хорошей жизни, как уже упоминалось, в Англии отрубали голову уже за первую кражу…

Пытаясь хоть как-то сбить эту поганую волну ночных разбоев и убийств, еще Борис Годунов, разбив Москву примерно на 12 участков, назначил в каждый так называемых объезжих голов – этаких начальников мобильных патрулей. Им предписывалось с отрядами стрельцов и ночных сторожей (так называемых решеточных приказчиков) объезжать все улицы и переулки «день и ночь беспрестани», пресекать не только преступления и драки, но и тайную торговлю спиртным, курение и продажу табака, бороться с уличной проституцией, а особенно с поджогами, и следить за соблюдением тогдашних правил противопожарной безопасности (то есть ночью держать у себя дома открытый огонь, что, главным образом летом, часто вызывало пожары).

О том, какое важное значение придавалось этим патрулям, лучше всего говорит то, что командовать ими назначались люди ох как не последние – князья, бояре, дьяки (довольно высокопоставленные чиновники).

Этот обычай продержался больше пятидесяти лет, но пользу приносил далеко не всегда. Дело тут было не только в наглости уголовного элемента – с ним-то порой как раз было проще всего. Самые что ни на есть законопослушные граждане как могли пытались увернуться от «мобилизации» в эти караулы, а к противопожарной безопасности относились наплевательски. Уже в 1695 году один из объезжих голов, Никита Головин, не раз жаловался царю на жителей Ордынки, Пятницкой и Екатерининской улиц: «Чинятся непослушны… дневных и ночных караулов нет, и надолбов на ночь не закладывают, и избы и мыльни (бани. – А. Б.) топят безвременно, и чинятся бои и драки, и ножевое резанье, уличные караульщики не стоят николи, и ночью в объезд ездить опасно…»