Текст книги "Ковбой"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глядя на Бестужева совершенно бесстрастно, банкир произнес на неплохом французском:

– Прошу вас, садитесь. Моя фамилия Скаддер, Джеймс Скаддер. Итак, как мне доложили, вы – один из чудом спасшихся пассажиров «Титаника»… Ужасная трагедия, о да… – он демонстративно, так, что его понял бы и человек недалекий, глянул на свои карманные часы, давая понять, что ценит каждую секунду. – И у вас какое-то дело к нашему банку? Уж не собираетесь ли вы после всех треволнений, оказавшись без гроша в кармане, просить у нас ссуду?

Иронии в его ровном голосе не слышалось ни капельки, но она, безусловно, присутствовала. Бестужев, нимало не чувствуя себя задетым столь холодным приемом, наоборот, приободрился и воспрянул, заслышав французский: здесь, по крайней мере, у него не было ощущения безъязыкости. Усевшись в высокое жестковатое кресло, он сказал на том же языке:

– Что до ссуды – хочется думать, что мои дела обстоят не настолько уж плохо… Совсем недавно, перед моим отплытием из Европы, мною был открыт счет в вашем банке, и французы по моей просьбе перечислили должные суммы. Я хотел бы знать, как обстоят дела с моим счетом…

Столь же непроницаемо Скаддер поинтересовался:

– На чье имя открыт счет?

– Это шифрованный счет, с паролем, – не медля, ответил Бестужев. – И я, разумеется, готов сообщить все необходимое…

– Сделайте одолжение, – Скаддер придвинул к нему листок белоснежной бумаги с внушительным грифом банка и остро заточенный карандаш.

Опять-таки без малейшего промедления, Бестужев аккуратно вывел несколько латинских букв (совершенно бессмысленное их сочетание), затем семизначное число и наконец еще несколько букв, опять-таки не составлявших какое-то конкретное слово. Взяв у него листок, банкир бросил на него беглый взгляд, нажал кнопку звонка, и почти сразу же в кабинете возникла девица в белоснежной блузке. Бросив всего одну длинную фразу, не понятную для Бестужева, как китайская грамота, Скаддер передал ей листок, и она исчезла с той же сноровкой опытного привидения из старинного замка.

Скаддер бесстрастно разглядывал Бестужева. Двинув по столу массивную медную пепельницу, предложил:

– Сигару, мистер…

Бестужев прекрасно помнил, что паспортов здесь не водится, и никто их не спрашивает, даже полиция. Лишний раз поминать имя Штепанека безусловно не стоило… Ага… Как же звали того мальчишку из забавного романа Марка Туэйна, который ему давала читать Танечка Иванихина… Ну да!

– Сойер, – сказал он, глазом не моргнув. – Мое имя Томас Сойер.

«Сойдет, – подумал он весело. – За банкирами как-то не водится привычки читать романы, как серьезные, так и развлекательные…»

Скаддер кивнул с таким видом, словно промолвил: «Бывает». Повторил:

– Сигару, мистер Сойер?

– Благодарю, – сказал Бестужев. – С вашего позволения… Я привык к своим.

– Прошу, конечно. Я же…

Он достал из деревянного ящичка длинную коричневую сигару с яркой наклейкой и занялся священнодействием, которое Бестужев несчетное число раз наблюдал на «Титанике»: понюхал ее с видом питерского извозчика, который опасался, что лавочник подсовывает ему несвежую колбасу, бережно обрезал конец никелированной гильотинкой, еще раз понюхал, принялся раскуривать. Бестужеву пришло в голову, что эта долгая церемония в данном случае несет еще и чисто утилитарный смысл: позволяет хозяину кабинета как можно дольше не вступать в беседу. Ну и черт с ним… Он достал пачку английских морских папирос и преспокойно закурил. Какое-то время они молча пускали дым, старательно избегая пересекаться взглядами.

Довольно быстро вернулась девица, положила перед хозяином большой, наполовину покрытый печатным текстом и цифрами лист бумаги. Улетучилась. Отложив сигару, Скаддер впился в него холодным взглядом.

Когда он поднял глаза, атмосфера в кабинете переменилась решительно и бесповоротно, что Бестужев отметил с нескрываемой радостью. Никак нельзя сказать, что банкир смотрел на него с почтением, значившаяся там сумма была значительной, но все же не могла сравниться с теми капиталами, коими, несомненно, ворочал сей банк. Теперь, вне всякого сомнения, Бестужев для него был равным.

Подчеркнув что-то красным карандашом, банкир положил лист перед Бестужевым – уже иным движением, не тем, каким совал бумажку, на которой следовало написать шифр счета. Вежливо осведомился:

– Надеюсь, никаких неточностей или разночтений? Вы должны были депонировать именно эту сумму.

Бестужев присмотрелся. Красным была подчеркнута строчка цифр. Да, все правильно, именно такую сумму называл ему французский чиновник из «Креди Лионэ», когда предупреждал, что франки будут переведены в североамериканские доллары. Никчемная в общем-то денежка, не имеющая хождения в Европе… но здесь как раз имеет хождение именно она. И бумажные доллары, как объяснял вежливый, обходительный француз, будут, конечно же, переведены в доллары, но это не должно беспокоить месье Фихте, потому что американцы у себя обменивают свои бумажки на золото…

– Да, все в порядке, – сказал Бестужев.

– Вы, надеюсь, не в претензии, мистер Сойер, что поначалу я был к вам несколько… холоден? – с самой что ни на есть дружеской и располагающей улыбкой вопросил Скаддер.

Ну конечно, банкир, как и сыщик – человек с тысячей лиц…

– Вы впервые в Штатах? Тогда вы не знаете наших реалий, нашей американской деловитости, которая себя проявляет буквально во всем, – продолжал банкир. – «Карпатия» еще не успела высадить всех, как по Нью-Йорку во множестве объявились мнимые «спасшиеся с „Титаника“». Так оно обычно и бывает… Жулики мелкого пошиба довольствуются тем, что выманивают несколько долларов у столь же мелких репортеров, которых кормят вымышленными «подробностями» трагедии, но по всем законам жанра следует ждать, что за ними двинутся более крупные рыбы…

Бестужев благосклонно кивнул:

– Пустяки. Я даже рад, что мои деньги хранятся у людей недоверчивых и подозрительных. Целее будут…

Обижаться и в самом деле не стоило. Аферисты везде одинаковы и присутствуют в немалом количестве. В России-матушке мнимые погорельцы, клянчащие вспомоществование у простаков, старательно обжигают концы оглобель: дескать, все погибло, люди добрые, прахом в трубу вылетело, последнюю телегу едва из огня выдернули, уже занялась…

С некоторой настороженностью Скаддер осведомился:

– Мистер Сойер, вы намереваетесь закрыть счет?

– Ну что вы! – живо возразил Бестужев. – Я бы сказал, совсем наоборот. Видите ли, я, собственно говоря, прибыл сюда осмотреться и сделать первые шаги. Если все пройдет удачно, мои компаньоны начнут переводить гораздо более весомые финансовые средства. Гораздо более весомые…

Вот это банкира безусловно порадовало.

– Быть может, виски? – предложил он вовсе уж радушно.

– Нет, благодарю, – сказал Бестужев. – У меня еще масса дел, и хотелось бы сохранить трезвую голову. Тем более что я нуждаюсь в ваших советах.

– О, с величайшей готовностью! – любезно подхватил Скаддер. – Я готов быть вам полезен, чем только смогу. Банкир и делец, согласитесь, сущие сиамские близнецы.

– Разумеется, – сказал Бестужев ему в тон.

– В вас сразу чувствуется хваткий делец, – значительно поднял палец банкир, решив, очевидно, что толика самой беззастенчивой лести не помешает. – Однако есть весьма существенный недостаток: вы ни словечка не говорите по-английски. Вам просто необходим надежный советчик, на первых порах, иначе, как вы понимаете, ничего не добиться…

«Золото манит людей, как зажженная лампа – ночных бабочек, – философски подумал Бестужев. – Сначала Виттенбах, теперь и этот…»

– Вы совершенно правы, – сказал Бестужев. – Мой секретарь, великолепно владевший английским, бедняга… – он сделал скорбное лицо и поднял глаза к потолку: – Я не нашел его имени в списках спасшихся…

– Да, это, безусловно, нешуточная утрата, – кивнул Скаддер, мгновенно вызвавший на лицо выражение столь же искренней печали и самого человечного сочувствия. – Я понимаю и разделяю ваши чувства… Однако жизнь продолжается…

– Вот именно, – сказал Бестужев. – И поэтому в первую очередь мне нужны советы по самым что ни на есть прозаическим вопросам, далеким от банковских и промышленных дел, – он небрежно потеребил лацкан пиджака, по-прежнему выглядевшего так, словно его старательно жевала буренка. – Мне следует как можно быстрей вернуть себе респектабельный вид, чтобы люди не косились на меня на улице и не относились с подозрением. Кроме того, я час назад вышел из больницы, и мне нужно где-то остановиться – в отеле, разумеется, опять-таки респектабельном…

– Понятно, – ничуть не удивившись, кивнул Скаддер. – Итак…

Через четверть часа Бестужев спускался по лестнице в сопровождении Хайна (почтительно ступавшего на шаг сзади) уже в гораздо более лучшем расположении духа. Теперь при нем было верное и безотказное оружие. В отличие от пистолета, тяжесть чековой книжки совершенно не ощущалась в кармане, но в данный момент она и была оружием понадежнее любого браунинга – сулила нешуточные возможности, облегчала жизнь даже там, где не знаешь ни словечка на местном языке…

Приободрился, и весьма, суета уже не казалась пугающей, а исполинские здания не подавляли так: ну, размах, ну, многолюдство, не виденная прежде помпезность буквально во всем, куда ни глянь… И что? Они тут не умнее, не хитрее и не даровитее, в точности такие же люди…

Когда подъехали к высоченному отелю «Вальдорф-Астория», заслонявшему солнце, как скала, Бестужев вошел в обширнейший роскошный вестибюль уже не робким неуверенным просителем, как давеча в банке. Тем более что и здесь, как в дорогих отелях по всему миру принято, и суета была крайне чопорной, ничуть не похожей на уличную, и публика классом повыше.

Ему навстречу, почти не промедлив, двинулся откуда-то из угла высоченный тип в элегантном костюме, но с незатейливой физиономией вышибалы – что ж, этого следовало ожидать. Однако Бестужев уже не робел, он стоял и смотрел на приближавшегося цербера с тем спокойным, холодным высокомерием, которому научился у пассажиров первого класса злосчастного корабля. Тип уставился на него не требовавшим расшифровки взглядом, переводившимся на русский легко и просто: «Куды прешь, деревенщина лапотная?!» Бестужев ответил спокойным, даже скучающим взглядом. Из-за спины вынырнул Хайн, протарахтел что-то вышибале с пулеметной скоростью, в потоке слов вновь мелькнуло «Титаник» – и враз сникнувший вышибала, послушав еще немного, вполне вежливо указал в тот конец стойки, где Бестужев, приблизившись, обнаружил изящную табличку «Здесь говорят по-французски» – понятно, на соответствующем наречии.

Служащий поначалу выпялился на него неприязненно, но тут уж не понадобилось магического упоминания о самом известном сейчас в мире на сегодняшнюю минуту корабле: Бестужев протянул ему визитную карточку мистера Скаддера (на обороте которой банкир написал несколько строк бисерным разборчивым почерком) и сказал с небрежным аристократическим высокомерием:

– Мне посоветовали именно к вам обратиться, заверили, что здесь достаточно приличное место… Я не ошибся?

Буквально через две минуты другой служащий, гораздо моложе и суетливее (а следовательно, ниже по рангу), опять-таки сносно изъяснявшийся по-французски, с надлежащим почтением проводил Бестужева к высоченной глухой двери, над которой огромная ажурная стрелка стояла у первой из множества цифр, расположившихся полукружием. Дверь распахнулась, за ней обнаружилась целая маленькая комнатка с панелями из красного дерева и мягким диванчиком, им поклонилось крайне диковинное для Бестужева создание: совершенно чернокожий человек с большими вывороченными губами и лиловатыми белками глаз, в белой с красным позументом униформе и шапочке баночкой. Негров Бестужев видел в жизни всего лишь дважды, в Париже, и то на значительном расстоянии – так что зрелище для него было предельно экзотическое, любопытнее даже, чем здешнее многолюдство и высоченные здания.

Комнатка, оказавшаяся кабиной лифта, поплыла вверх. Вскоре услужающий, содрогаясь от наигранного восторга, показывал Бестужеву номер – обширный, роскошный, но после всех нью-йоркских сегодняшних впечатлений уже ни капельки не поражавший. В конце концов, на «Титанике» были помещения и роскошнее…

– Да, я понял, – сказал Бестужев лениво в ответ на очередное пояснение. – Как ни странно, этот предмет и у нас в Европе именуется постелью, а этот – письменным столом…

Явственная ирония в голосе молодого человека ничуть не смутила, и он еще какое-то время демонстрировал ванную, кабинет, огромный пустой гардероб (коим Бестужеву не было нужды пользоваться). Наконец, то ли утомившись, то ли, что вероятнее, посчитав свою миссию оконченной, служащий вопросил:

– Месье желает отдохнуть?

И принял тот выжидательно-равнодушный вид ожидания чаевых, что свойствен его собратьям по всему миру. Усмехнувшись, Бестужев сказал:

– Вас, конечно, ожидает вознаграждение, друг мой, но – несколько погодя. Вы мне еще нужны. Не считаете же вы, что я и далее буду расхаживать вот так, словно какой-то поденщик? – он с капризным видом потеребил полу собственного пиджака. – Так что чаевые вас ждут солидные, но их, юноша, придется сначала отработать… Итак…

В течение следующих двух часов он был занят до предела. Можно бы сказать, трудился не покладая рук, но трудились-то как раз другие. Американская деловитость и размах обернулись к нему самой приятной и положительной стороной. Очень быстро нагрянул приказчик из респектабельного магазина готового платья – двое чернокожих в униформе, ничуть не похожей на гостиничную, везли за ним длинные никелированные стойки, укрытые полотняными чехлами, под которыми обнаружились аккуратные ряды костюмов. Тут же и галантерейщик нагрянул, в сопровождении увешанного картонными коробками слуги, на сей раз, должно быть, для разнообразия, самого что ни на есть белокожего. А там объявился и обувщик, за которым шагали двое, черный и белый, неся множество коробок другой формы и гораздо меньшего размера. За ними в номер влетели еще трое субъектов, опять-таки с носильщиками…

Ощущая себя этаким калифом на час, Бестужев без всякого стеснения перемещался среди этой деловитой толчеи, то примеряя что-то, то выбирая, прикидывая, прикладывая, присматриваясь и без стеснения требуя объяснений, когда считал, что таковые необходимы.

Через два часа эта коловерть прекратилась, вся орава схлынула из номера, без малейшего прекословия приняв чеки, выписанные Бестужевым без особой сноровки, но старательно (он еще в Вене попрактиковался на всякий случай в этом занятии, как-никак Фихте обязан был такое уметь). Следом испарился служащий, судя по лицу, искренне обрадованный честно выплаченным вознаграждением, – Бестужев взял в банке немного американской наличности на текущие траты и вдобавок, старательно выжимая из благоприятной ситуации максимальную пользу, расспросил Скаддера, сколько чаевых полагается давать и в каких случаях – так, чтобы и скрягой не показаться и не предстать чудаком, готовым разбрасывать направо и налево шальные деньги.

Подошел к высокому зеркалу в резной деревянной раме, необозримому, как сибирские просторы. Ну вот, совсем другое дело. В зеркале отражался респектабельный молодой человек в темно-коричневом костюме, жилете в тон, крахмальной сорочке и темно-синем галстуке, в безукоризненных штиблетах и новехонькой шляпе. В карманах имелись все необходимые мелочи вроде носового платка, блокнота с карандашиком в футляре, гребенки и тому подобного. Казенные фонды получили некоторое кровопускание – но ничего тут не поделаешь, как-никак он и не собирался наряжаться в самое дорогое, просто-напросто следовало придать себе некоторую респектабельность, потому что иначе нельзя…

Положил шляпу на столик у зеркала, скинул пиджак, распустил узел галстука, подошел к окну и какое-то время смотрел с высоты десятого этажа на уличную суету внизу – звуки не долетали, заглушённые солидными оконными рамами, люди, экипажи и автомобили выглядели маленькими и оттого не впечатляли.

Вернулся к столику, уселся в мягчайшее кожаное кресло, задумчиво повертел меж пальцами обойму от браунинга, в данный момент абсолютно бесполезную, так как вставлять ее было некуда. Ради вящего душевного спокойствия следовало бы обзавестись и оружием – чем черт не шутит, вдруг и пригодится? – но с этим следовало подождать. Он слышал краем уха, что в Америке с этим еще свободнее, чем в Европе, но воздержался от расспросов пока что: вряд ли американские вольности дошли до того, что и пистолеты доставляет клиенту на дом по первому зову обходительный приказчик с парой нагруженных, как верблюды, носильщиков…

Потом из чистого озорства решил побыть самым настоящим американцем, каковые, он уже знал из книг, на каждом шагу пьют свое виски, непременно разбавленное содовой водой. Благо все необходимое уже было доставлено и красовалось на мельхиоровом подносе с гравированной монограммой гостиницы здесь же, на столике. Налил в стакан на два пальца светло-янтарной жидкости, осторожно, чтобы не попасть на одежду, далеко отведя руку, пшикнул туда из стеклянного в никелированной сетчатой оплетке сифона. Повертел стакан, обозревая дело своих рук, взболтнул ставшую гораздо светлее жидкость, отхлебнул глоток. Поморщился, словно уксуса хлебнул или лимон надкусил. Решительно вышел в сверкающую чистотой, белым кафелем и никелем ванную, выплеснул содержимое стакана в раковину и тщательно вымыл его струей холодной воды. Вернувшись в комнату, налил на те же два пальца и хлопнул уже по-русски, благо свидетелей не имелось – одним удалым глотком.

Передернулся, крякнул, помотал головой: нет, конечно, совсем другое дело без этой дурацкой шипучей водички, вот только пресловутый (или – пресловутое?) американский виски удивительнейшим образом напоминал вкусом добрый шантарский самогон, который ему случалось пробовать в гостях у кого-то из купцов, большого оригинала, не терпевшего ничего покупного, пившего только то, что приготовляли у него.

Совершенно тот же вкус. Ну, ничего… Приятное тепло растеклось по жилочкам, снимая напряжение. Совершенно расслабившись, едва ли не умиротворенный, Бестужев закурил и рассеянно уставился на белый конверт, лежавший тут же. Американская деловитость и тут не подвела, пока он возился с многочисленными торговцами, посыльный обернулся за железнодорожным билетом. Билет в салон-вагон, на поезд, отходящий в южном направлении, в сторону Вашингтона, через…

Достал новехонькие карманные часы – серебряные, конечно. Неприлично было бы тратить казенные деньги на золотые для собственного употребления, но и вовсе уж дешевенькие не сочетались бы с обликом молодого, чуточку расфранченного дельца, каким его тут считали.

Всего-то через три с половиной часа. В его распоряжении было, разумеется, гораздо меньше времени – в экипаже, как объяснил служащий, придется добираться минут сорок, да еще некоторое количество времени прихватить в запас на случай нередких здесь уличных заторов. Ну, никаких дел нет… Перекусить, пожалуй что, перед дорогой, и можно отправляться. Здесь будут уверены, что номер остается за ним, что он вернется, и пусть их. Хотя… Как человеку честному, следовало перед отъездом оплатить все понесенные гостиницей расходы, сказавши, что он может и не вернуться в ближайшие две недели. Негоже русскому офицеру съезжать из номеров, не расплатившись, словно какому-нибудь прохвосту из коммерческих вояжеров невысокого полета либо мелкому аферисту…

В Вашингтоне его уже, должно быть, ждали: перед тем, как начать возню с явившимся его экипировать народом, он написал телеграмму на французском, велел служащему перевести на английский и отправить немедленно. Тот и отправил, конечно. Гостиница была первоклассная, а потому где-то тут располагалась и комнатка собственного телеграфиста. Короткая телеграмма, самого безобидного содержания – однако неведомый Бестужеву господин Шабранский должен моментально сделать из нее вывод, что заочно ему знакомый господин Фихте, вопреки официальным сообщениям, не мертв, а вовсе даже живехонек и намеревается прибыть при первой же оказии. Учитывая, какое значение придается этому делу, учитывая, что по дну океана меж Новым и Старым Светом давным-давно проложен телеграфный кабель… Пока Бестужев преодолеет с комфортом отделяющие его от города Вашингтона четыреста верст, известие о его чудесном воскрешении из мертвых уже наверняка достигнет и Петербурга. Нет сомнений, что Шабранский, добросовестный служака, как и предусмотрено, сообщит туда точное содержание депеши Бестужева – а уж в Петербурге-то мигом поймут, что одна из безобидных фраз сообщает об успехе дела…

Поколебавшись, он налил себе еще немного янтарной жидкости – он же не собирался нарезаться, господам русским офицерам подобные порции привычны… Поднял стакан, приветствуя свое отражение в зеркале, – ну, вылитый мистер!

Отражение, как ему и полагалось, добросовестно повторило все его жесты. Теперь, когда он знал, какого вкуса ожидать, – хорошо пошла, скорее соколом, чем колом…

Откинулся, вжался затылком в мягкую спинку кресла, закурил еще одну. Все было в порядке. Все прошло так гладко, что это вызывало некоторую тревогу – если учитывать известные обстоятельства, вполне объяснимую…

Деликатный стук в дверь. Полицейские так не стучат – но он нисколько и не опасался здешней полиции, перед коей был безгрешен и чист, аки младенчик…

Он медлил – но не мог затягивать это до бесконечности. Что бы ни ожидало его снаружи, бессмысленно баррикадироваться в номере, а в окно десятого этажа не упорхнешь, он не птичка, Бог крыльев не дал…

И ничего, способного сойти за примитивное средство обороны, вокруг не усматривается. Ну что же, в конце концов, он находился сейчас не в притоне для варнаков, зимогоров и душегубов, а в солиднейшей гостинице, чьи постояльцы неплохо защищены от жизненных неудобств, – и те, кого он опасался, должны были это учитывать, помнить, что они все же любители, частные лица, и в качестве таковых не должны особенно зарываться…

Накинув пиджак, он прошел к двери, помедлил еще миг, глубоко вздохнул и распахнул ее, готовый ко всему, заранее приготовившись отбить удар, отпрыгнуть к стене и нажать белую кнопку на белом фарфоровом полушарии, после чего очень быстро должен был объявиться предупредительный лакей. В любом случае, никто не собирается его убивать или оглоушивать с порога, непременно будут разговоры…

Ага!