Текст книги "Лесная легенда (сборник)"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Не видел я смысла тащиться слишком далеко. Отойдя метров на десять, вошел в лес, подсвечивая себе свободной рукой фонариком, прошел метров пять, переложил фонарик в левую руку, а банку взял в правую, размахнулся как следует и запулил цветики-лютики в чащобу. Далеко банка не улетела, влепилась в замшелый ствол сосны неподалеку. Стекло посыпалось, вода брызнула, цветы разлетелись…

Сулин без команды запустил в лес свою. То ли он специально, то ли вышло такое совпадение – вторая банка вмазалась в ту же сосну, только чуточку пониже. С теми же последствиями.

– Вот так, – сказал я ободряюще. – Пусть себе тут распевают арии ежикам и белочкам, если им охота… Пошли досыпать.

И спали мы до подъема нормально, без всяких песен и прочих посторонних звуков, которым и быть-то не полагается…

Второе прочесывание тоже не дало ни малейших результатов – хотя они и успели прихватить еще кусочек леса сверх предписанного. Разве что на сей раз собаки с начала и до конца вели себя без всяких капризов, как хорошим служебно-розыскным собакам и положено. Майор выглядел еще более сокрушенным, а вот я по-прежнему никакого разочарования не ощущал: как-то незаметно свыкся с мыслью, что ничего мы не найдем и никого. Мысль эта мне не нравилась оттого, что соотносилась с одной фразочкой Томшика из рассказа о Боруте (уведенные им девушки всегда пропадали бесследно) – но она, подлая, сидела в мозгу, и я с ней свыкся. В конце концов, при чем тут Томшик с его Борутой? Мы прочесали лишь небольшой участок окружающего лесного массива, и к черту мистику…

На ночлег майор со своими людьми оставаться не стал, сказал, что у него приказ: по завершении операции возвращаться немедленно, пусть по темну. Благо на дорогах здесь не шалят. Распрощались мы, в общем, равнодушно: оба понимали, что таких вот мимолетных встреч-знакомств на военных дорогах не перечесть, какие тут эмоции?

А назавтра мне – да и всем – вышел нешуточный сюрприз.

У нашей крайней машины остановился «виллис», где рядом с водителем сидел Первый, полковник Крутых. На заднем сиденье – два автоматчики охраны. Места тут были в некотором смысле чистые, но никто не отменял приказ по фронту о том, что определенная категория лиц, старших командиров и начальников (в которую полковник как раз входил), обязана в любую загородную поездку выезжать исключительно с охраной.

Я подошел, вытянулся, отдал честь, по всем правилам отрапортовал: то, сё, и ещё это, во вверенном мне подразделении произошло ЧП – пропала без вести старший лейтенант Камышева… Из ощущений присутствовало лишь легкое, смутное опасение, знакомое каждому послужившему офицеру: вроде бы ни в чем не виноват, но мало ли что означает внезапный приезд непосредственного начальства. К тому же, как ни крути, ЧП у меня произошло…

Полковник вылез из машины, потянулся, сделал несколько энергичных движений, разминая затекшие суставы, спросил преспокойно:

– Ребят моих накормишь? Выехали с рассветом, позавтракать не успели. А у тебя, я отсюда вижу, кухня еще дымит…

Невозможно было определить по тону, в каком он настроении, – но с ним всегда так… Я повернулся к сидевшим в машине:

– Бойцы, ступайте во-он туда и скажите, что и распорядился. Товарищ полковник, может, и вы…

– Потом, – отмахнулся он. – Есть у тебя местечко, где мы могли бы побеседовать с глазу на глаз? Вот и отлично. Веди.

Я прямиком повел его к своей палатке, прекрасно знал, что она пуста: Ружицкий, прихватив верного Санчо Пансу, уехал в деревню по каким-то своим делам, предупредив, что вернется поздно, может, даже к завтрашнему утру. Походило на то, что и у него что-то резко сдвинулось с мертвой точки.

Полковник, с сомнением покосившись на хлипкий раскладной стульчик, – скорее уж табуреточку, не по его комплекции сделанную, – присел на мою раскладушку. Выглядел он, как всегда, внушительно: метр восемьдесят, сложение соответствующее, холодные серые глаза, лобастый, голова брита наголо, если широко улыбнется во весь рот, видно, что добрая половина зубов справа, и в верхней, и в нижней челюсти – сплошные стальные фиксы. Еще до войны, на дальневосточной границе, замешкался однажды на пару секунд, и ему прилетело по зубам прикладом карабина. Хорошо еще, успел уклониться – приклад с самого начала в висок шел…

Молчание подзатянулось, но я, понятно, дисциплинированно молчал – а он меня разглядывал с непонятным выражением лица.

У нас его серьезно уважали – правильный был начальник. Любимчиков не заводил, наушников не терпел (штатные осведомители – это другое), заслуги подчиненных, в отличие от некоторых, себе не приписывал, в полном соответствии с фамилией – случаются же совпадения! – бывал не просто крут, лют, но никогда не лютовал понапрасну. Все у него разложено по полочкам: заслужил – поощрит так или иначе, за мелкую провинность или упущение по службе пропесочит так, что иные от него после разноса выходили с мокрой от пота на спине гимнастеркой, а уж за серьезные мог устроить так, чтобы небо с овчинку показалось. В отличие от некоторых других, под чьим началом мне приходилось служить, с ним служилось, в общем, легко. Он никогда таких вещей вслух не высказывал, но я по некоторым признакам давно понял, что числюсь у него на хорошем счету, а это тоже весьма немаловажно на военной службе.

– Ну что? – спросил он наконец с ухмылочкой. – Дожился? Доспекулировался керосином и сольцой?

Я молчал. Началом разноса это никак не могло оказаться – ни за что не стал бы он устраивать разнос из-за нашей мелкой торговлишки, которую сам же и санкционировал. Опять-таки в отличие от иных начальников, которые в сложной ситуации порой открещиваются от данных устно распоряжений…

– Радистки у него пропадают… Средь бела дня и в безопасных местах… – продолжал он чуть сварливо.

Воспользовавшись паузой, я сказал:

– Товарищ полковник, вот, кстати, о радиоигре…

Он ухмыльнулся во все свои фиксы:

– Переключить меня хочешь? Ну ладно, можно, только ненадолго. С функельшпилем, тьфу-тьфу-тьфу, все идет, как по маслу, и разговаривать о нем особенно нечего. Есть, правда, новости, которые тебе по отведенной роли положено знать. Прогалину, полностью отвечающую требованиям «заказчика», ребята Петренко отыскали еще вчера. Размеры даже чуть побольше нужных, нет ни поваленных стволов, ни пней, ни рытвин. Хоть пляши. Вот, посмотри.

Он достал из планшетки две карты и сунул мне. На одной, крупномасштабной (польское военное ведомство), нужное место было обозначено лишь маленьким красным крестиком. Зато на второй (совершенно такой же «двухверстке» повятового лесничества, что у меня и комбата, только места другие) прогалина выделялась четко среди обозначавших лес значков и для наглядности была обведена синим карандашом.

– Вот так, – сказал полковник. – Решено, там решено, – ткнул он в потолок пальцем, – не спешить, не передавать координаты сразу, несколько дней подержать немцев в напряжении, пусть сучат ножонками от нетерпения, как мы столько дней сучили. Дело, конечно, не в мелкой мести – кто бы в серьезных играх таким детством заморачивался? Тут другое. Они считают – и я с ними полностью согласен – что излишняя поспешность может абвер насторожить. Отыскать за сутки требуемую площадку для группы окруженцев не вполне и реально – в конце концов, тот лесной массив им плохо знаком, да и поиски надо вести с большой оглядкой, в любой момент можно наткнуться на наших. Одним словом, неделю тянуть не будем, но дней несколько выждем. После того, как немцам понадобилась площадка, учитывая, что за это время возле объекта «Хутор» так и не появился их высмотрень, – есть все основания полагать, что немцы клюнули, и выброска будет. Карты я оставлю тебе, изучишь как следует, потому что брать их тебе придется – ты чуть ли не с самого начала в игре, к чему расширять круг посвященных… вот, кстати, – продолжал он с прищуром: – Как полагаешь, парашютисты это будут, или планер?

Не особенно и раздумывая, я ответил:

– Полагаю, все-таки планер. Для парашютистов больше подошла бы площадка, близкая контурами к квадрату или кругу. А здесь – ярко выраженный овал, пусть и не вполне правильный. Длина относится к ширине примерно как пять к одному. Это больше подходит для планера.

– Вот именно, – кивнул он. – И большинство планировщиков, в том числе столичных, того же мнения. Видимо, решили, чтобы два раза не ездить, прихватить еще и полезного багажа, – он сменил тон. – На этом все с радиоигрой. Поговорим о твоем ЧП, то есть пропавшей без вести радистке. В других обстоятельствах меня бы вполне устроил твой доклад Ульяшову – подробно, четко, обстоятельно.

Но не в обстоятельствах нынешних. Объясни-ка ты мне, сокол ясный, почему намеренно утаил часть имевшейся у тебя информации? Я имею в виду всю ту историю с лесным чертом, ворующим девушек, и прочей чертовщиной?

– Потому что это и есть чертовщина, – сказал я. – В которую верить как-то и не полагается.

– Крутишь, сокол, – сказал он. – Уж тебе ли не знать, что есть еще и категория «слухи, циркулирующие по поводу случившегося». Что их, слухи эти, тоже полагается освещать все. А ты утаил. И в лагере у тебя ползут мистические разговорчики, и кое-кто из твоей группы треплется в корчме о лесном черте…

– Мои люди не трепались, – сказал я.

Да знаю я, что трепался тот капрал, – сказал полковник. – Так что с этой стороны к тебе претензий нет, пусть поляки сами разбираются… хотя крепко сомневаюсь, что станут. Религия у них веры в чертовщину не исключает, наоборот. Вон, сколько у них в Войске Польском ксендзов – что ж, коли есть указание уважать чувства верующих католиков… Ладно, пусть капрал… Все равно ты обязан был и его болтовню отразить. А ты этого не сделал, – он чуть наклонился вперед, впился в меня взглядом: – Уж не привиделось ли тебе самому что-нибудь… эдакое? А? Если так, выкладывай как на духу. У нас сейчас идет «неофициальная часть», так что можешь смело. Ну?

Здесь и в самом деле не было никакого подвоха, никакой ловушки. Это у него было в обычае – частенько устраивать сначала «неофициальную часть», когда обсуждались самые дурацкие, нереальные, даже чуть сумасшедшие версии, идеи и гипотезы. И лишь потом, отсеяв, как решетом, все лишнее, начинали уже сугубо официальное обсуждение.

Полковник ласково пообещал:

– Будешь молчать, осерчать могу…

А он мог… и я, уже не колеблясь, стал говорить: про всё, что слышал от Томшика о Боруте, историю с цветами, даже упомянул про того старикана, сболтнувшего тогда, будто бы лагерь устроили «на плохом месте».

Дослушав, полковник кивнул:

– Если не считать цветочков, обо всем остальном у меня есть примерно такая же информация. Ты так не смотри, я не волшебник и осведомителей возле тебя не держу. Ларчик просто открывался. В деревне с рассветом начали работать поляки, оперативники из КБВ. Я по дороге завернул к ним, их старшой мой давний хороший знакомый, он и поделился. Они уже успели выяснить, кто вел в корчме те разговорчики, я поговорил неофициально с вашим Томшиком, он без особого запирательства изложил мне все, что говорил тебе, – благо прекрасно понимал, прохвост, что ничего ему за это не будет… Значит, вот так… Лесной черт Борута… Выкладывай: ты, часом, не поверил ли всерьез, что он есть? Мое слово, ничего тебе за это не будет. Я не замполит. И случалось мне уже встречать людей, которые в нечистую силу верили всерьез, хотя не должны бы: кадровые офицеры, члены партии, хорошие специалисты… Ну?

И я ответил честно:

– Не знаю, что и думать теперь…

Полковник явственно поморщился:

– Сказать по совести, такая позиция мне очень не нравится. Предпочел бы услышать твердое «верю». Или столь же твердое «не верю». А вот это «не знаю что и думать» мне как-то поперек души. Что-то тут есть неправильное, выглядит так, будто ты вихляешь мыслью, не в силах будучи занять какую-то твердую позицию. Как-то оно… не особенно и красит твою персону, уж извини…

– Виноват, товарищ полковник, – сказал я. – Впервые со мной такое…

– Ну что ты скукожился? – хмыкнул полковник. – Не стану я тебя нести по кочкам, не обмирай заранее. Розыскник ты хороший, службу знаешь, орденов полна грудь, и пользы от тебя еще будет немало, чует мое сердце. Ну, завилял мыслями в необычной ситуации, дрогнул, готов поддаться мистике… Бывает. Самое главное, что это не халатность, не упущение, не промах – нечто, уставом вовсе не предусмотренное. Так что не стану я тебя разносить, попробую выправить мозги. Заодно лишний раз и прокачаем кое-что… – Он устроился поудобнее, оперся спиной о тугую стенку хорошо натянутой палатки, положил ногу на ногу. – Итак… Знаешь, мне страшно нравится версия насчет гипнотизера. Что бы там ни плел твой Томшик, будто версия Боруты все прекрасно объясняет… Вздор. Это как раз версия гипнотизера все прекрасно объясняет. Сильный гипнотизер – а вдобавок еще и малость тронувшийся умом половой выродок (термина «сексуальный маньяк» тогда еще не было). Не помню, знаешь ты или нет, но начинал я в НКВД с МУРа. Давненько то было, но два года опером оттрубил. Повидал всякое, и половых выродков тоже, хоть и не обладавших гипнозом. А ваш, выходит, обладает. Вот и вся разница. Я не советовался еще с медиками, но допускаю, что и у тронувшегося умом гипнотизера могут сохраниться его способности в полном объеме. Если так, головоломка отлично складывается. Потянуло мужика на изнасилования – а тут твоя Катька-раскрасавица. Воспылал. Заморочил, увел за собой подальше. Получил свое. Раз он местный, лес знает как свои пять пальцев, что ему стоит подыскать укромное местечко. Потом… То ли убил, то ли до сих пор держит под гипнозом в своем логове… хотя, как ни грустно, мне больше верится в первое, второе больше для романов годится… К чему ему такая обуза?

– Местные говорили, что прежде никаких изнасилований в округе не случалось.

– Может, это у него дебют, – хмыкнул полковник. – Или… Это они так думают, будто ничего не случалось, а на деле может оказаться, что случалось, и не раз. Просто он потом приказывал этим дурехам все забыть – сильному гипнотизеру такое по силам, уж об этом в свое время медики мне говорили. Потому и не было прежде никаких загадочных исчезновений молодых красоток. Что до Камышевой… Он, скажем, мог решить, что с советскими обстоит как-то иначе, что гипноз на них как-то по-другому действует. Потому и увел, потому и убил. Тело мы можем никогда и не найти. Чтобы качественно прочесать всю округу радиусом километров в десять, нужно работать не одну неделю и иметь не менее полка. А полка нам никто не даст, не настолько уж важная персона – Камышева… Вот кстати… Я вполне допускаю, что он и в самом деле, когда бродит по лесам, одевается именно так, как Камышева тебе описала. Просто-напросто косит под Боруту. Чтобы народец посуевернее, завидев его издали, обошел бы десятой дорогой и помалкивал потом. Был у меня похожий случай в сороковом, на Дальнем Востоке. Клиент попался с фантазией. Он был контрабандист, челночил через границу, таскал разное, что можно продать с прибылью. А попутно шпионил для японцев. Ты же начинал на границе, должен знать, что сплошь и рядом контрабандисты путаются с разведкой – на любой границе, не только на Дальнем Востоке. Очень уж легко разведке их вербовать – всего-то пригрозить, что дадут своим пограничникам смотреть за ним в оба и быстренько прикроют его гешефты… Много было примеров. Согласен?

– Согласен, – сказал я. – Знаю примеры, сам сталкивался…

– Ну вот… Хочешь знать, что устроил тот прохиндей? Чтобы не заморачиваться с тайниками в тайге, устроил себе самую натуральную «чертову избу». Стояла там не так уж и далеко в глуши заброшенная фанза, то бишь избушка. Он там жег всякую химию, которая давала разноцветное пламя, и огни на тропинках ночами жег типа бенгальских, и орал-ухал там и сям нечеловеческим голосом, и другие номера откалывал. И добился-таки своего, поганец: корейцы, люди суеверные, очень быстро поверили, что в избушке поселился черт, – и обходили ее десятой дорогой. Да наши, деревенские из приграничной полосы, сплошь и рядом верили во всякую чертовщину – ну, в основном старшего возраста, молодежь-то уже советское воспитание получила… В общем, какое-то время он благоденствовал. Пока мне не поручили вплотную им заняться. Ну, я не верю ни в бога, ни в черта, поработал немного, смекнул, что к чему, – и взяли мы голубчика целым и невредимым, без пальбы и драки. В той самой избушке. Выгребли из подвала все его захоронки, под метелку… Вот так и твой Факир может косить под Боруту в расчете на темноту народного суеверия… Ну, что ты ерзаешь? Сказать что-то хочешь? Пожалуйста.

– Хорошо, – сказал я. – Допустим, он наряжается под Боруту. А внешность? Она ведь остается прежняя. Если это человек, он должен жить не особенно далеко, не за сто верст. Что же, местные лица не опознали бы? В такой глуши, вообще в деревне все друг друга знают. Давно пошли бы разговоры, что в виде Боруты попадался в лесу такой-то и такой-то. Но нет таких разговоров…

– Или твои люди их попросту не зафиксировали, – уточнил он педантично. – Согласись, не могли же они, пусть и каждый вечер сидя в корчме, дознаться обо всех остальных разговорах, имевших место быть в деревне? Ну вот не говорят об этом в корчме, и все тут… Ситуация на этот счет следующая: в деревне уже вовсю работают, я уже говорил, польские оперативники. Их там человек двадцать, и ожидается подкрепление. Все согласовано на очень высоком уровне. Когда закончат здесь, отработают каждую деревушку, каждый хуторок и округе, радиусом километров в девять. Деревушек и хуторов, как мне сказали, всего-то десятка три с лишним, так что работа надолго не затянется. Не может быть, чтобы они при столь плотном охвате населенных пунктов не зацепили ни малейшего следочка этого «лесного черта»… – Он чуть подумал. – Да, если уйти в сторону, разговор все равно насквозь неофициальный… Ты ничего не слыхивал о «лесных людях»?

– Приходилось, – сказал я. – В Белоруссии. Причем от людей, которым стоит верить. Правда, судя по всему, там никакой мистики…

И в Белоруссии они есть? – чуть дивился он непритворно. – Вот не слышал… Хотя ничего удивительного: в Белоруссии тоже чащобы добрые, иные нашим сибирским не уступят. Все правильно, никакой мистики. Мы с отцом в тайге такого собственными глазами видели, да и многие наши деревенские… Годов до тридцатых их в тайге не то чтобы кишмя кишело, но обитало немало. Это потом пошли стройки-лесоповалы, и они ушли, я так полагаю, на север, в места необжитые. И точно, никакой мистики. Это не леший и не черт, просто животное такое, хоть и очень умное – ну да медведь с росомахой тоже не дураки… К чему это я? Животное. Здоровенный такой дядя, весь в шерсти, и рожа, довольно-таки обезьянья, сплошь заросла диким волосом, такая, что не только красотка – ни одна баба не польстится. Да и говорить они не умеют, достоверно известно, и в жизни я не слышал, чтобы они баб уманивали или обижали как-то, случаев не было. Они вообще никого первыми не обижали, если их не трогать, – ну и не было дураков их первыми трогать. Отношение к ним держалось самое спокойное, они, в отличие от прочего зверья, никому никогда вреда не приносили. К чему я клоню? Да к тому, что верю я исключительно в ту разновидность лесного черта, который и не черт вовсе… Что у тебя еще?

– Странно, что Сидорчук вдруг заплутал в трех соснах. Старый лесовик, и вдруг…

– Тоже не ребус, – моментально ответил полковник. – Вот об этом я обстоятельно поговорил с медиками, было время. Объяснение есть. Твой старшина, не забывай, чуть ли не десять дней каждый вечер в корчме бимбер[10]10
  Бимбер – польский самогон.


[Закрыть] пивком лакировал. Верю, что не увлекался, и тем не менее… Медики уверенно говорили: подобных случаев немало, и они им прекрасно известны. Понимаешь ли, при достаточно долгой, пусть и умеренной, но регулярной выпивке любого может торкнуть хоть и не белая горячка, а кратковременное помутнение сознания. Потом проходит без всяких последствий. Крайне это похоже на то, что с твоим старшиной произошло… Еще что?

– Поведение собак, – сказал я.

Он даже рассмеялся, без малейшей насмешки, искренне, весело:

– Ну, тут уж ответ долго искать не надо. Ты же вроде охотничал?

– Да так, баловался, – сказал я. – Исключительно по птице, раз только на кабана ходили…

– Значит, с медведями дела не имел?

– Не приходилось как-то…

– Вот то-то и оно, сокол мой! – нацелил он на меня указательный палец. – А у меня дед с отцом знатные были медвежатники, да и меня первый раз взяли на берлогу, когда мне шестнадцать стукнуло – аккурат в последний год перед Великой Октябрьской. Ну, тогда не я один по нему стрелял, но лично за мной два медведя числится. Так вот, чтоб ты знал… Только зверовая лайка, как раз и натасканная медведя за «штаны» хватать, попав на его след, преспокойно по нему пойдет, без малейшего страха. А все остальные, попав на медвежий след, будут себя вести в точности так, как ты описывал Ульяшову. В точности. Собачки у нас хорошие, охулки на лапу не положат, но натасканы они исключительно на человека. И нет у меня никаких сомнений, что там крутился медведь. Они ведь тут водятся, насколько я знаю?

– Водятся, – сказал я. – Но гораздо выше, у самых гор, и сюда забредают редко.

Но ведь забредают? Вполне мог забрести и сейчас – тем более что они, вылезши после спячки, худющие и голодные. Вполне мог рыскать возле деревни в надежде чем-то да поживиться, да хотя бы оплошавшей собакой. У нас одного такого мужики застрелили по весне, потому что он с голодухи в овчарню полез, когда еще и не стемнело толком. Медвежий запах – это я тебе скажу, такая штука… Если снова чуть отклониться от главного… Случались, знаешь ли, штукари, выдававшие себя за колдунов выгоды и уважения ради. Вот едет свадьба, прямиком в распахнутые ворота, и вдруг кони встали, шарахнулись, упираются, во двор не идут. «Колдун» стоит тут же и ухмыляется: мол, не позвали меня на свадьбу, вот я и изладил, в следующий раз зовите заранее, да на почетное место. А это он, хитрован, столбы у ворот заранее медвежьим салом намазал! У лошадей зрение плоховатое, а вот нюх отличный, они почуяли и шарахнулись. Не только колдуны самозваные, но и обычные парни из ухарей порой так шутили. Но редко. Потому что, если свадьба дознается, били крепко. Вот тебе и объяснение. Что-то еще не слава богу?

– Цветы, – сказал я. – Вот как вы их объясните? Ведь мы, слово офицера, их оба с Сулиным слышали. Я не большой знаток психиатрии, но вроде бы двум людям одновременно одни и те же галлюцинации привидеться или услышаться никак не могут. Дело сугубо индивидуальное…

– Цветы, цветы… – барабанил он пальцами по коленке. – Верю я, что вы все это слышали, оба вместе. И не допускаю даже мысли, что вы, сговорившись, меня разыграть решили – прекрасно понимаете, что не время и не место. Да и в спокойное время, в спокойном месте не стали бы начальство разыгрывать, не курсанты сопливые. Цветы… Ладно, согласен, что это самое темное местечко во всей этой истории. Однако само по себе это никак не доказывает реального существования лесного черта. И нет доказательств, что это вообще с ним как-то связано. То, что подарил их именно Факир, ничего еще не доказывает. – Он помолчал. – Ты знаешь, твой капрал-мистик прав в одном: в глуши порой и в самом деле случается всякое. Не лезущее в обычные рамки. Сугубо между нами… Не только отец с дедом, но и наши мужики, и я сам видели в тайге кое-что такое… не лезущее. Но лично я, в отличие от стариков, уверен на все сто: никакая это не чертовщина, а попросту неизвестное пока что науке, непризнанное ею явление природы. Некий природный феномен. Ну не докопалась еще наука до разгадки! Кстати, она очень многое далеко не сразу признавала – те же метеориты вспомнить, да мало ли случаев… Кстати, в «лесных людей» она тоже пока что не верит, хотя они есть. Говорил я с одним ученым еще до войны, как раз на их тему. Он мне так и отрезал: пока, мол, этот ваш лесной человек не попадет нам в руки живым или мертвым, пока мы его не исследуем со всей скрупулезностью, не признаем. А он не такой дурак, чтобы им в руки попадаться… В общем, запишем ваши цветочки в разряд неизвестных пока что науке феноменов природы. Тем более что опровергающих такую точку зрения фактов у тебя наверняка нет? Ну вот видишь… Нехай себе проходит как загадка. Загадка природы. Их до сих пор хватает. Так оно выйдет материалистичнее, что ли…

Меня так и подмывало спросить: а что же он в тайге видел своими глазами? Не лезшее в рамки? Но крепко я подозревал, что не расскажет…

– Вот так, – сказал полковник. – Ну что, сокол, сбил я тебя с этой паршивой, откровенно говоря, позиции? «Не знаю, что и думать». Или как?

Собрав все свое скудное лицедейское мастерство, и сделал вид, будто чуть призадумался, потом сказал медленно:

– Пожалуй что сбили, товарищ полковник…

Отчаянно кривил душой: на самом деле с моей позиции он меня изрядно потеснил, но полностью не сбил, краешек позиции я все же удерживал. Краешек… Где-то на обочине сознания прочно угнездилось прежнее «не знаю, что и думать».

Крутых так и впился в меня пытливым взглядом, но, видимо, сыграл я хорошо – он определенно поверил, что полностью поставил мне мозги на место. Ухмыльнулся удовлетворенно:

– Ну вот, порой вовремя проведенная профилактическая беседа с людьми чудеса делает… Держи хвост пистолетом, не лезь в мистику, и все обойдется. А Факира твоего поляки накроют, не могут не накрыть. И если нас к тому времени не передислоцируют– что вряд ли, не будут они месяц копаться – я с ним, паскудой, лично побеседую… Ну что, все обговорили вроде? Теперь можно и пообедать? Вообще-то несолидно начальнику у подчиненных их пайком харчиться, но, я так понимаю, у вас найдется что-то… внештатное, не из казенного довольствия?

– Так точно, – сказал я. – Суп сегодня с зайчатиной, а к каше найдется и ветчина, и колбаса домашняя. Самогон мы, согласно вашей инструкции, тоже берем, иначе получилось бы подозрительно – что это за унтера, которые каждый вечер бимбер в корчме попивают, но в уплату за керосин и соль его не берут? Не бывает в жизни таких унтеров. Но, опять-таки согласно инструкции, выливаем ночью до капельки. А вот съестного хватает.

Он даже причмокнул:

– Супец с зайчатиной, говоришь? Ветчина с домашней колбаской? Кучеряво живете. Выгодное это все же, выходит, дело – казенным имуществом спекулировать среди местного населения… Ладно, веди к супцу и прочему.

Когда он уехал, снова подступили скука и безделье. И я, как уже не раз, сидел у палаточного окошка, смотрел на дорогу. Довольно быстро отметил: у Мазуров кое-что изменилось. Понаблюдав еще с полчаса, понял, что именно.

Они больше не отпускали девушек и женщин в одиночку, не то что раньше. Всякий раз, шла ли мазовшанка пешком или ехала в повозке, рядом обязательно шагал хмурый мужик или парень. У парочки сзади торчали из-под домотканых пиджаков топорища, а у одного парня, местного ухаря на вид, правый карман очень уж многозначительно и знакомо оттопыривался – ну да, война в эти места не заглянула, но пистолетик и тут раздобыть, сдается мне, не особенно и трудно, скажем, в повяте, на тамошнем базаре, из-под полы, да в особенности если еще на золотой песочек… Чем только на базарах во время войны ни торговали из-под полы…

Вот, значит, как. Быстренько они сориентировались и приняли меры, хотя и непонятно пока, откуда узнали, Сидорчук с Томшиком ни за что не проговорились бы. Ну мало ли как. У Мазуры та натура…

А еще через полчасика меня словно бес попутал. По всем правилам оставил за себя Сулина, как старшего по званию, взял «виллис» и поехал в деревню, благо запрещавших бы это инструкций не было. Поехал отыскать Конрада и потолковать кое о чем, если согласится. Нет, я ни во что мистическое по-прежнему не верил, да и паршивая, по выражению полковника, позиция «не знаю, что и думать» понесла значительный урон. Просто… Просто-напросто розыскник и должен был отработать все источники, даже такие, как Конрад. Так я себя, по крайней мере, убеждал…

Корчму, где каждый вечер сиживали наши, я, по их рассказу, нашел легко. Время было еще раннее для выпивки, но за столами уже наливались четыре человека, судя по облику и замашкам, записные местные пьянчуги. Корчмарь, сразу видно, продувная бестия, как его и описывали наши, ко мне прямо-таки разлетелся. Чуть поскучнел, узнавши, что мне не нужно ни обеда, ни выпивки, но быстренько растолковал, как найти домишко Конрада. Я туда прямиком и поехал. Пару раз попадались шагавшие с деловым видом польские розыскники, но всякий раз ограничивалось взаимным отданием чести – ну, понятно, у них своих забот по горло, а мне их спрашивать и не о чем…

О Конраде, как обо всех заметных в деревне персонах (от старосты до самых искусных браконьеров) наши успели кое-что разузнать. В том числе и вызывавшее к нему определенную симпатию оказалось, он не поляк, а чистокровный немец (дед с бабкой и мать с отцом по каким-то своим причинам обосновались в этой глухомани еще до создания империи, когда здесь была не она, а Пруссия). Тем не менее он, когда пришли немцы, не записался в фольксдойче[11]11
  Фольксдойче – этнические немцы, жившие до войны не в Германии.


[Закрыть], хотя имел к тому все основания. Автоматически стал бы полноправным гражданином Рейха, что в оккупацию несло немалые выгоды, – но вот не захотел. Был в его биографии и такой интересный момент: он, оказалось, не в местной четырехклассной школе учился, а закончил полноценную гимназию, даже не в повяте, где ее не имелось, а в воеводстве. И после того, да еще отслужив обязательную военную службу при кайзере, вернулся в деревню, где безвылазно и обитал до старости. Жил с огорода, с курятника, но главным образом зарабатывал тем, что лечил травами. Круг пациентов у него был обширный, ездили даже из довольно отдаленных деревенек и хуторов, так что шарлатаном он наверняка не был: крестьяне – народ прижимистый, и зря выкладывать денежки, да не один раз, не станут. Забавно, но те же самые люди, что у него лечились и исправно платили, в то же время считали его кем-то вроде деревенского дурачка или по меньшей мере блаженного. То ли какие-то его высказывания их на это толкнули, то ли своим практичным мужицким умом не могли взять в толк, как такое может быть: чтобы челочек, единственный на всю округу, закончивший воеводскую гимназию, не стал делать карьеру в городе, а вернулся сюда на всю оставшуюся жизнь. Откровенно говоря, у меня самого такое не вполне в голове укладывалось…

Я без труда нашел его избу. Вот он, немаленький огород, окруженный хлипким плетнем, вот он, курятник – он вместе с изрядным куском земли отгорожен проволочной сеткой, и там разгуливают куры, каких я уже видывал в Польше, – побольше наших деревенских и как-то даже посолиднее. И вот что интересно: яблоньки, в отличие от тех, что я видел на других здешних подворьях, не укутаны внизу так, чтобы зимой оголодавшие зайцы их не обгрызли, а курятник, в отличие опять-таки от других, сколочен тяп-ляп, с изрядными щелями меж досками – а ведь тут хватает лисиц, без зазрения совести шаривших по курятникам во все времена года, и в иные щели лиса протиснется запросто…