Текст книги "Завороженные"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Александр Бушков
Завороженные

Внезапно он обернулся ко мне и сказал так просто, как говорят о погоде и самых обыденных вещах:

– Вы, конечно, слышали о переселении душ. А вот случалось ли вам слышать о перенесении тел из одной эпохи в другую?

Марк Твен. «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура».

Глава I
Загадочный батальон

Поручик Савельев был мрачен как туча. Окружающий мир не давал к тому никаких поводов: петербургская ранняя весна, как и следовало ожидать, оказалась гораздо теплее сибирской, градусник на перроне показывал даже пару градусов выше нуля по Цельсию, на небе ни облачка, светит солнце, резвая и сытая извозчичья лошадка, ничуть не похожая на заморенную клячу, бодрой рысцой несет санки по весеннему снегу, начавшему кое-где твердеть и проседать…

Причина таилась в нем самом. Точнее, в той официальной бумаге, которой его форменным образом огорошили…

Поначалу он явился в соответствующую инстанцию в самом хорошем расположении духа. Единственное, что чуточку смущало, – пуговицы на его мундире. В Главном штабе, как и следовало ожидать, полностью перешли на новую форму одежды, здесь мундиры всех без исключения оказались на крючках, без пуговиц, уж штабные, тем более столичные, шагали в первых рядах реформы. Поручик со своими отмененными пуговицами за версту выглядел провинциалом из захолустья. Правда, на такие мелочи, если рассудить, не следовало и обращать внимания – лично его никак нельзя уличить в небрежении, он не виноват, что форма нового образца еще не успела распространиться на окраины необозримой Российской империи…

Так что он особенно не удручался. И лишь бегло пробежав взглядом врученное ему предписание, испытал нешуточную оторопь. Такую, что в растерянности не удержался и задал неподобающий вопрос:

– Простите, господин капитан… Здесь не может оказаться никакой… ошибки?

Вальяжный капитан в безукоризненно сидящем мундире с несколькими орденами (все до одного без мечей) воззрился на него именно так, как и должен был небожитель из Главного штаба взирать на провинциальную мелюзгу с тремя звездочками и единственным просветом на погонах. Но до ответа все же снизошел:

– У нас, господин поручик, ошибок в подобных делах не бывает, да-с…

Это было произнесено без враждебности, но так спесиво, что поручик невольно ощутил себя карликом у подножия некоего величественного монумента. Только подумать, а он еще радовался, что эта странная фраза «в распоряжение полковника Клембовского» никаких хлопот не принесла и никакой заминки не вызвала, ей ничуть не удивились и равнодушно, без малейшей заминки назвали Савельеву номер комнаты, куда ему следует незамедлительно проследовать…

Небожитель все же снизошел до простого смертного. Капитан с неким страданием на лице произнес почти вежливо:

– Поручик Савельев Аркадий Петрович? Служили в расформированном ныне сорок четвертом пехотном? Направлены в распоряжение полковника Клембовского? (он произнес все это, не заглянув ни в одну бумажку, и явно был этим горд). Вот видите, никакой ошибки. Не бывает у нас ошибок, знаете ли, здесь вам не инвалидная команда и не сибирская линейная пехота, а Главный штаб… Можете идти.

В некотором отчаянии, подсознательно пытаясь компенсировать глупость своего вопроса демонстрацией отличной муштровки, поручик прямо-таки рявкнул:

– Слушаюсь!

Повернулся через левое плечо, четко приставив ногу, и двинулся из комнаты едва ли не парадным шагом. Пока за ним не затворилась массивная дубовая дверь, он не мог избавиться от ощущения, что хозяин кабинета ухмыляется ему в спину…

С той самой минуты его уже не отпускали тягостные раздумья и полное непонимание происходящего.

Поскольку в предписании аккуратнейшим писарским почерком было выведено: «В распоряжение командующего Гвардейского Гатчинского саперного батальона», только человек, абсолютно несведущий в армейских делах, мог бы сглупа решить, что поручику следовало себя не помнить от радости. Ну как же, из простой армейской пехоты да в гвардию, мало того, в Гатчину, императорскую резиденцию, где государь и высочайший двор проводят значительную часть года!

Вот только поручик армейские дела понимал как раз очень хорошо, поскольку именно им должна быть посвящена вся его сознательная жизнь…

Все упиралось в одно-единственное, вроде бы ничем не пугающее слово: саперный…

Спору нет, инженерные войска, не только гвардейские, но и обычные, обладают нешуточными привилегиями перед простыми армеутами: здесь вам и ускоренное чинопроизводство, и более высокий оклад денежного содержания. Порядок этот установлен еще Петром Великим, дабы отличать ученых офицеров от тех, кто служит, как выразился государь в одном из сих указов на этот счет, «ординарной шпагою».

Вот именно, господа мои, ученых… Чтобы не только сделать успешную военную карьеру в инженерных войсках, но хотя бы просто-напросто исправно служить, не вызывая нареканий, саперный офицер должен заранее получить специальное образование. А откуда оно у Савельева, которого учили именно как офицера пехотного?!

Не так уж и давно все обстояло иначе: из всех военных училищ лучшие юнкера выпускались и в артиллерию, и в инженерные войска. И знания в училище получали соответствующие будущему возможному месту службы.

Однако восемнадцать лет назад этот порядок отменили. Из пехотных и артиллерийских училищ юнкера в артиллерию и инженерные войска более не выпускались. В связи с чем в означенных училищах были максимально сокращены курсы артиллерии и фортификации, за счет чего увеличились курсы других наук, как раз и необходимых будущим пехотинцам и кавалеристам, в первую очередь тактики. Через некоторое время, правда, оказалось, что артиллерийских офицеров в армии сильнейший некомплект, – и снова, в виде временной меры, выпускников пехотных и кавалерийских училищ стали выпускать в артиллерию. Но не в инженерные войска… С этой практикой, похоже, покончено раз и навсегда…

Поручик вздохнул, поднял голову, огляделся. Лошадка шла все той же бодрой, уверенной рысью, но Гатчина осталась позади, вокруг тянулись невысокие холмы, перелески, присыпанные снежком стылые болота.

– Эй! – окликнул поручик. – Точно знаешь, куда ехать?

Извозчик обернулся к нему, без малейшего смущения ухмыльнулся:

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие. Господ саперных офицеров возить приходилось несчитанные разы. Доставим в лучшем виде, не сомневайтесь. Вот проедем еще пару верст, там увидите забор – и, можно сказать, прибыли, хотя ехать нам вдоль забора и ехать, до самых ворот. Далеко располагаются господа саперы, хитрая служба, мы понимаем, не темные какие…

«Хорошо тебе, – подумал поручик. – Все-то он понимает, извольте знать. А я вот, хотя никак не отношусь к темным и не одну пару казенных сапог успел стоптать, ничегошеньки не понимаю…»

Он вновь погрузился в безрадостные думы. Загадка представала столь головоломной, что взвыть хотелось от собственного унылого бессилия ее разрешить. Он никогда не смотрел на жизнь сквозь романтические очки да и послужил достаточно, чтобы понять: в противоположность тому, что пафосно декларировал тот напыщенный капитан, в армии, как и в любом другом учреждении, есть место и ошибкам, и откровенному головотяпству, и Российская империя вряд ли являет собою печальное исключение. И все же происходящее удивляло безмерно: направить не обладающего специальным образованием пехотного офицера в инженерные войска… Это уж чересчур, господа мои. Или он был лучшего мнения об отечественной военной бюрократии?

А впрочем, от тоски начало понемногу проступать некое подобие отгадок. Вот только радости от этого не было ни малейшей: окажись догадки верными, жизнь его это отнюдь не облегчило бы, наоборот…

Как ни плохо он знал быт инженерных войск вообще и саперных батальонов в частности, можно предположить, что в них существуют некие военные команды, выполняющие некие третьестепенные задачи, – и вот ими-то как раз и командуют офицеры, должного образования не имеющие, которым достаточно обычного пехотного училища. Что-то такое вполне может существовать.

Если это правда, это означает лишь, что роль ему уготована незавидная. В пехотном полку поручик был бы равным со всеми прочими офицерами, не отличавшимися от него образованием и подготовкой, – и успешная карьера зависела бы в значительной степени от его собственных дарований и усилий. Совсем другое – саперный батальон, где роль ему изначально отведена незавидная, третьеразрядная, ставящая его наособицу от всей офицерской семьи, наподобие полкового квартирмейстера в пехоте. Должность нужная, необходимая, и занимающий ее носит офицерские погоны – а все равно он не такой какой-то, что-то неуловимое отличает его от строевых офицеров. Как бы ни был толков и честолюбив полковой квартирмейстер, а нормальной военной карьеры ему ни за что не сделать, о чем все, в том числе и он сам, прекрасно осведомлены.

Кажется, нечто подобное ожидало и его неисповедимой волей высокого начальства. Участь, мягко скажем, незавидная – а потому мало утешает, что служить придется в гвардии, да не где-нибудь, а в Гатчине…

Какая радость в том, что вполне возможно, проходя по гатчинским улицам, лицезреть государя императора собственной персоной? «Однако, бравый офицер, подтянутый! Кто это? – О, поручик этот совершенно не заслуживает вашего внимания, ваше величество. Это – начальник пехотной команды при саперном батальоне…» И государь скучающе отворачивается…

– Вот, извольте, ваше благородие! Можно сказать, почти что и прибыли…

Поручик встрепенулся, поднял голову. Санки как раз миновали очередной невысокий холм, свернули вправо. Справа показался угол длиннейшего, высоченного забора, одна сторона его уходила перпендикулярно дороге в перелески, а другая тянулась вдоль дороги на небольшом отдалении.

Тянулась, казалось, нескончаемо. Добротнейший забор не менее чем пяти аршин высоты – некрашеные, но тщательно оструганные доски сколочены без малейшей щели, на совесть, даже дырок от сучков не видно: по гребню тянется нескончаемый ряд внушительных железных шипов в локоть длиной, насаженных настолько густо, что самому ловкому лазальщику препятствие не преодолеть. Очень обстоятельный забор. Вокруг малозначимых военных объектов такие не сооружают…

Лошадка бежала все так же резво, а высоченный забор все не кончался. Извозчик обернулся, блеснул зубами, сказал с некоей гордостью, словно он имел к этому прямое отношение:

– Версты две, не менее, я прикидывал. Вот такие у нас тут заборы, ваше благородие. Изволите…

Он замолчал. Справа, за забором, не так уж и далеко, вдруг послышался странный переливчатый свист – басовитый, могучий, словно исходивший из пасти сказочного дракона. Он усиливался, можно бы даже выразиться, густел… и завершился звонким взрывом, превосходившим выстрел обычного артиллерийского орудия. Походило на то, как если бы взорвался немаленький заряд то ли пороха, то ли иного бризантного вещества.

Лошадка шарахнулась влево, в высокий снег, но извозчик ее проворно усмирил и снова направил на дорогу. Ухмыльнулся:

– Такие вот дела, ваше благородие. Хи-итрая часть…

Действительно, подумал поручик. Добротный забор, окруживший немалое пространство, отдаленность, загадочный взрыв… Весьма похоже, что батальон не простой. Военному человеку объяснение найти нетрудно: такими бывают, выражаясь языком саперов, полигоны, где в строжайшей тайне испытываются новые орудия и взрывчатые вещества. Именно для этих задач создаются такие вот места. Быть может, это меняет дело? И не стоит впадать в уныние? Служба в подобной части – знак немалого доверия начальства, кого попало сюда не определят. Или он просто-напросто пытается себя убаюкать?

Ну, в конце концов, предстоящая ему служба не выглядит столь уж тяжким испытанием после челябинских передряг…

Прибывши в Челябинск, им всем пришлось хлебнуть горького. Не будь в составе обоза есаула Цыкунова с казаками, очень может случиться, они договорились бы меж собой накрепко молчать о приключившихся с ними злых чудесах, разговоры об этом велись. Однако кто-кто, а есаул молчать не собирался, и поручик его прекрасно понимал: нужно же как-то объяснить, куда девались три пуда вверенного тебе казенного золота… Так что и речи быть не могло об умолчании. Есаул немедленно кинулся к начальству. И закрутилось…

Всех до единого, вплоть до последнего ямщика, всех, включая Лизу и жандарма, два дня подряд подвергали длиннейшим расспросам. Полицейские чины, воинский начальник, жандармы, судебный следователь, чиновник для особых поручений при губернаторе, офицер от генерал-губернатора, какие-то вовсе уж непонятные господа в вицмундирах… Все они, что легко понять, были настроены недоверчиво, а некоторые так и прямо недоброжелательно. По слухам, даже обладавшего дипломатической неприкосновенностью японского офицера допрашивали, пусть и с величайшим тактом. Утром второго дня появились даже два загадочных цивильных человека, не соизволивших представиться, – и очень быстро поручик сообразил, кто они такие, когда оба со врачебной вкрадчивостью и обходительностью, заходя издалека, вежливейше, но настойчиво стали интересоваться, как часто и в каких количествах поручик употребляет спиртное, а также копались в его родословной чуть ли не до десятого колена: не злоупотреблял ли водочкой троюродный дед, не было ли у бабушки привычки регулярно убегать из дому с офицерами, не страдал ли какими-нибудь душевными болезнями дядя… Поручик крепился, относясь к этому тяжкому испытанию как к неизбежности. Впрочем, психиатры вскоре пропали и более не появлялись. Зато на смену им, как чертик из коробочки, возникали все новые и новые официальные лица – с откровенным недоверием в глазах, поджимавшие губы, крутившие головами, пытавшиеся ехидствовать. Поручик испытал нешуточное злорадство, когда прокурор, крупный красивый мужчина с лицом провинциального светского льва, сибарита и покорителя дамских сердец, растерявши всю вальяжность и хладнокровие, в совершеннейшем ошеломлении, нимало не стесняясь поручика, в неподдельной растерянности, жалобно воззвал к своему спутнику в мундире того же ведомства:

– Евгений Львович, я начинаю с ума сходить! Они все говорят одно и то же! Шестьдесят с лишним человек! Медицина в тупике! Помилуйте, так не должно быть!

Спутник смотрел на него столь же скорбно и растерянно. Поручик втихомолку злорадствовал.

И вдруг все кончилось, как-то рывком. Утром третьего дня никто уже их не расспрашивал, не таскал в присутствия и не являлся на квартиры, где их разместили. Появился офицер от воинского начальника и, не особо искусно скрывая то самое ошеломление, сообщил, что поручик может следовать далее, к месту своего назначения. Всех остальных, как вскоре выяснилось, тоже перестали мытарить…

Деревянный забор перешел в кирпичный – такой же высоты, с такой же шеренгой острых железных шипов поверху. Над ним видны были длинные крыши, крытые черепицей и окрашенным в зеленый цвет кровельным железом. Высоко поднималась дымящая кирпичная труба наподобие фабричной. Кирпичный забор по длине значительно уступал деревянному, но тоже был немалой протяженности. А там показались и ворота, двустворчатые, огромные, сделавшие бы честь иной старинной крепости, – и караульная будка возле них, как полагается, в бело-черную полоску, с двускатной крышей.

Поручик соскочил на снег, размял затекшие ноги. Сказал извозчику:

– Подождешь, братец? Договоримся…

– Отчего ж не подождать? Дело известное…

Едва поручик сделал шаг в сторону будки, из нее моментально выдвинулся высокий, статный унтер-офицер, судя по возрасту и нарукавным шевронам, из сверхсрочнослужащих. Ружья у него не было, но на поясе висела револьверная кобура. Странная какая-то кобура, ничуть не похожая на уставную, гораздо более плоская, непривычной формы. Он лихо отдал честь, как и позволено часовому без ружья, вопросительно произнес:

– Ваше благородие?

– Поручик Савельев, – сказал поручик, с трудом отведя взгляд от абсолютно неуставной кобуры. – Имею предписание явиться к командующему батальоном.

– Соблаговолите предъявить, ваше благородие, – сказал часовой с той же смесью почтительности и достоинства, свойственной бывалому сверхсрочному солдату. – Требование устава…

Поручик в жизни не слыхивал о таком требовании устава – предъявлять предписание часовому у ворот. Но прекословить не стал, чтобы не попасть впросак: мало ли как тут заведено у этих гвардейских саперов, да еще, чрезвычайно похоже, особой части…

Предъявил. Часовой окинул бумагу беглым взглядом, свойственным человеку грамотному отнюдь не поверхностно. Возвратив, козырнул вторично:

– Сейчас, ваше благородие…

Он шагнул под козырек крыши, поднял руку и нажал большую черную кнопку посреди начищенного бронзового полушария. Ого! Электрический звонок, вот что значит столичный военный округ…

Буквально через несколько мгновений в будке задребезжал звонок, часовой удовлетворенно кивнул и показал на высокую калитку сбоку от ворот:

– Проходите, ваше благородие, вас там встретят.

Поручик взялся за начищенное медное кольцо. Высокая тяжелая калитка подалась неожиданно легко, и он шагнул во двор.

Все, что он увидел, было насквозь привычным: слева от ворот солидный кирпичный домик гауптвахты, перед ним деревянная платформа, на которой караул может при необходимости встать развернутым строем, окруженная в полном соответствии с уставом деревянным барьером в косую черно-оранжево-белую полоску. Будка, навес с колоколом… Все, как обычно.

Вот только двое сверхсрочных, застывших у барьера и не сводивших с поручика бдительного взгляда, оказались не вполне обычными. Вернее, сами они ничем удивить не могли: обычные сверхсрочные, усатые, статные, справные. Но их оружие…

Винтовки у обоих висели самым необычным и неподобающим образом: перекинутые на ремне через правое плечо, горизонтально, параллельно земле. Да и не винтовки это, если присмотреться: покороче не только обычной берданы номер два, но и карабина, приклад короткий, снизу от казенной части странная рукоять со скобой и спусковым крючком, а там, где кончается ложе, вниз торчит плоский короб, по виду металлический. В жизни поручик не видывал столь странных винтовок и ни о чем подобном не слыхивал.

Он с сожалением отвел глаза от этого диковинного оружия – стыдно пялиться, словно деревенщина на паровоз, мало ли какие у них тут столичные новшества, даже слухов о которых еще не долетело до захолустных гарнизонов…

Со знанием дела он ожидал появления караульного офицера – и таковой, действительно, тут же появился: грузный, в годах подполковник, вислые усы с проседью, осанка облеченного немаленькой властью начальника, на поясе кобура столь же непривычного вида, что и у часового. Поручик успел подумать, что чин, пожалуй что, великоват для обычного караульного начальника – и тут же, не раздумывая, вытянулся в струнку. Очень уж суров был взгляд у подполковника да и весь его вид – старого служаки, казарменного бурбона, не склонного давать спуску молодым офицерам…

Безукоризненно отдав честь, он отрапортовал, чувствуя волнение в собственном голосе:

– Разрешите доложить: поручик Савельев прибыл в распоряжение командующего батальоном согласно предписанию!

Подполковник бросил руку к козырьку с небрежной ловкостью человека, проделывавшего эту процедуру в миллионный раз:

– Подполковник Златолинский, комендант батальона. Прошу вас, господин поручик.

Он четко повернулся на каблуках, небрежным жестом приглашая поручика следовать за ним. Поручик повиновался, снова впав в совершеннейшее смятение.

Ну, что поделать, любой военный на его месте удивился бы точно так же… Батальонных комендантов попросту не бывает, не значится такая должность в уставах. Коменданты бывают городские и этапные, а также корпусные – в военное время. Есть комендант крепости, железнодорожного или водного участка, комендант главной квартиры главнокомандующего или командующего отдельной армией. Но батальонный комендант ни единой строчкой в уставе не прописан, ему просто не полагается существовать…

Однако свои мысли и замечания поручик, как легко догадаться, удержал при себе – высказывать их вслух в обществе сурового на вид подполковника и объяснять ему, что его, в общем-то, и не должно существовать… как-то не хочется. Что ж, будем молча принимать столичные странности, которые упорно множатся, прямо-таки друг на друга громоздятся…