Текст книги "Последний бастион – 2. Бремя белых (СИ)"

Автор книги: Александр Афанасьев (Маркьянов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Зимбабве, Мидлэндс, Дорога на Гверу, 08 июля 2009 года.

В отличие от Эдриана и Марины, вынужденных передвигаться вне дорог, аль-Мумит и его группа двигались по дорогам. Их было тридцать человек – тридцать обученных, с огромным боевым опытом, хорошо вооруженных исламских фанатиков. Идти по следам смысла не было – тайно установленный на Лэндровере спутниковый маяк четко показывал направление движения машины, которая их интересовала. Поэтому Аль-Мумит принял решение двигаться параллельно им, на виду не показываться – и просто ждать, пока кяфир найдет то, что он искал. И только когда он найдет – отнять это у него. Что именно кяфир должен был найти – аль-Мумит не знал, но это было нужно шейху и этого было вполне достаточно…

– Эмир! – голос Али оторвал аль-Мумита от размышлений

Черт, блокпост…

Зимбабвийцы после перестрелки начали перекрывать район, ставить блокпосты – схема была хорошо отработана во время волнений матабелов. Дорога была перекрыта легким шлагбаумом и переносными заграждениями из колючей проволоки, около заграждений стояли солдаты и бронетехника. У заграждений стояли три машины – пикап Тойота-75 с пулеметом ДШК в кузове, старый советский гусеничный БТР-50, тоже с пулеметом ДШК, установленным у люка и старый бортовой трехосный грузовик. Солдат было человек двадцать – только тех, что были на виду…

Но блокпост только с виду выглядел грозным, на самом деле разительно отличался от тех блоков, которые выставляли американцы в Ираке и Афганистане или русские – в Чечне (аль-Мумиту приходилось бывать во всех этих местах). Солдаты стояли стадом с одной стороны дороги, у ДШК на пикапе никто не дежурил. Ни укрытий, ни окопов отрыто не было…

– Передай по колонне – всем приготовиться! Особое внимание – на БТР и пулеметы! Стрелять только после меня.

– Понял, эмир… – Али в рацию быстро отдавал приказания

Аль-Мумит надеялся, что удастся проскочить без стрельбы, ведь у него была бумага, подписанная самим министром безопасности Мутасой. Африканцы вообще очень боятся власти, заискивают перед ней – поэтому вариант, что их пропустят, был вполне реален. Ну, а если нет…

Лэндровер остановился метрах в десяти от группы солдат, Аль-Мумит спокойно смотрел на подходящего к нему младшего офицера. В его руке был зажат семнадцатизарядный Глок, Али сидевший рядом с едва слышным щелчком сдвинул предохранитель Калашникова на автоматический огонь, левую руку положил на ручку двери. За Лэндровером остановилась и вся колонна. Солдаты не видели, как в последнем Унимоге один из боевиков взялся за пришитую к тенту, прикрывающему кузов, ременную петлю, чтобы мгновенно сдернуть его при необходимости. Рядом с ним замер один из боевиков, положив на плечо трубу РПГ-7…

– Документы! – командир подразделения, перекрывшего дорогу, подошел к головной машине, где на переднем сидении сидел аль-Мумит. Автомат у него был закинут за спину, он видел, что в головном джипе сидят белые, и никакого подвоха от них не ожидал. В последнее время силы безопасности Зимбабве боролись исключительно с матабелами, а про исламских террористов здесь и слыхом не слыхивали. Белый террорист – это просто не могло уложиться в голове офицера, подошедшего проверить документы. Поэтому ни он, ни его подчиненные не приняли никаких мер предосторожности. У ДШК на Тойоте вообще никто не дежурил, а солдат у пулемета на БТР уделял больше внимания косяку с бумом (так в тех местах называется марихуана, которую курят очень многие. Среди негритянских воинов курение бума считается нормальным – прим автора), чем тому, что происходит у него под носом на дороге…

– Пожалуйста, офицер – максимально вежливо ответил аль-Мумит на английском и подал документы, в числе которых было и письмо министра безопасности Мутасы…

Аль-Мумиту в этот раз не повезло. Подошедший для проверки документов лейтенант Синдеке был молодым, а поэтому малограмотным. Если при режиме Смита белые насильственно заставляли племена отдавать своих детей в школу учиться – в Родезии читать и писать умели почти все, и белые и негры – то сейчас была полная вольница. Машоны отдавали детей учиться по желанию, а матабелам и вовсе власть чинила в этом препятствия, закрывая школы, где преподавание шло на синдебеле – родном языке матабелов. Хочешь учить своего ребенка – отдавай его в школу, где обучение идет на шона, языке машонов, заклятых врагов матабелов, которые сейчас были у власти. А там твоему ребенку учителя внушат об исторической вине матабелов перед машонами и о том, что матабелы должны всегда подчиняться машонам и лично пожизненному президенту Зимбабве Роберту Мугабе. Для матабела отдать своего ребенка учиться в школу машонов – подобно ножу в сердце. Некоторые взрослые с печалью вспоминали те времена, когда негритянского ребенка белые дьяволы учили английскому языку. А теперь, после победы чимуренги (освободительная революция – прим автора) многие дети не знали даже родного языка. Какой там английский…

И поэтому, лейтенант Синдеке не только не понял ни слова из того, что ему сказал аль-Мумит – он и поданные ему документы нормально прочитать не смог. В казармах рядом с ним всегда был Мтоку – его соплеменник постарше, который выучился при белых и теперь мог прочитать своему командиру нужные бумаги. Но сейчас Мтоку рядом не было, да и если бы он был рядом – показывать белым дьяволам, что он неграмотен, лейтенант Синдеке не хотел. Как и у любого другого "ребенка революции" в Африке у него сложилась мания величия перед белыми, своего рода "кодекс поведения" для настоящего воина. И сейчас этот самый кодекс заставлял его поступить с белыми собаками совершенно определенным образом…

– Выходите из машины! – рявкнул он на шона, своем родном языке, наглому белому и швырнул документы ему в лицо. Это было последней ошибкой в жизни, которую он совершил…

Аль-Мумит поднял пистолет и выстрелил чернокожему придурку в голову, промахнуться с такого расстояния он не мог. Синдеке даже не успел испугаться – его голова взорвалась серо-красными брызгами, он начал падать на машину, словно марионетка, у которой махом обрезали все веревочки. Тотчас сидевший на заднем сидении Али рванул ручку двери на себя, плечом вышиб дверь и прыгнул из машины, стреляя по сгрудившимся, оцепеневшим от неожиданности солдатам из автомата длинной, бесконечно длинной очередью…

Когда в голове колонны грохнул выстрел, моджахед в замыкающем Унимоге рванул на себя петлю, держащую тент и тент полетел вниз, открывая кузов машины с готовыми к бою террористами. Моджахед с гранатометом встал в полный рост, привычно, как он проделывал это уже много сотен раз, совместил планку прицела гранатомета с грязно-коричневым бортом БТР и нажал на спуск…

Реактивная граната рванулась к борту БТР, огненным шаром разорвалась внутри – противопульная броня для гранаты, что лист бумаги. БТР вспыхнул моментально, зачадил черным дымом, половину сидевшего с косяком у пулемета солдата вышвырнуло на дорогу, отшвырнуло метров на десять. Вторая половина осталась в бронетранспортере, там же сгорел заживо механик-водитель….

Второй пулеметчик, спавший прямо на земле, прикрывшись от солнца Тойотой, моментально вскочил, бросился за пулемет – и упал, изрешеченный длинной пулеметной очередью. Ибрагим, настоящий ас в обращении с пулеметом, поставив сошки на борт Унимога, точной очередью снял пулеметчика у крупняка и тут же перенес огонь на мечущихся под пулями солдат. Из машин выпрыгивали моджахеды, бежали вперед, стреляя на ходу…

– Не стрелять! – аль-Мумит вышел из машины, дважды выстрелил в воздух из своего Глока, стрельба сразу стихла. Перед ним в разных позах лежали на земле перерезанные кинжальным огнем солдаты зимбабвийской армии, чуть дальше чадно горел БТР. На разгром блокпоста у террористов ушло десять секунд…

Аль-Мумит пошел к Тойоте, держа наготове пистолет. Удивительно – но по двигателю – ни одного попадания…

– Али!

К командиру тотчас подбежал Али.

– Проверь эту машину! Берем ее с собой!

Крупнокалиберный пулемет на турели – неслабый аргумент в любом споре, из него можно сбить вертолет, и даже десантный самолет. То, что он достался неповрежденным – большая удача…

Трое моджахедов побежали к машине – и вдруг от машины раздались какие-то крики. Аль-Мумит повернулся, нахмурившись – двое моджахедов волокли упирающегося чернокожего в форме армии Зимбабве. Автомат волокся по грязи за ним, но чернокожий только истерично кричал и не делал никакой попытки им воспользоваться. Следом шел третий моджахед с ножом…

– Стоять! – моджахеды сразу замерли, хлесткий окрик эмира превратил их в соляные статуи. Аль-Мумит подошел к взятому в плен солдату, присел рядом с ним на корточки, посмотрел прямо в глаза, с удовлетворением отметил плещущийся в них страх…

– Говоришь по-английски…

– Да, бвана (хозяин – прим автора), да… – запричитал солдат – не убивайте…

Аль-Мумит задумался

– Кто ты? Для чего вы здесь стояли? Какое у вас было задание? Ты меня понимаешь?

– Я Мтоку… Сержант Мтоку… Пятая бригада… не убивай, бвана… не убивай, у меня дети…

Аль-Мумит улыбнулся – он знал, что такое пятая бригада. Спецназ армии Зимбабве. За свою жизнь он имел дело и с американским и с британским и с русским спецназом, и знал что это такое. Если здесь даже спецназ так плохо подготовлен, что говорить об обычных пехотных частях… эту страну можно брать голыми руками. Интересно, интересно…

– Для чего вы здесь стояли? Какое у вас было задание? Вы ждали нас?

– Нет, бвана… нам сказали… в Матабелелэнде опять стреляют…восстание… нам сказали задерживать всех матабелов, а если они с оружием – расстреливать…

– Ты знаешь эту страну?

– Да, бвана, да…

Тем лучше…

– Хорошо. Мне нужен хороший проводник. Ты согласен быть им?

– Да, бвана, да… да…

– Хорошо. Али!

К Аль-Мумиту подбежал командир отряда моджахедов

– Это наш новый проводник, зовут его Мтоку. Поедет он в моей машине. Покорми его. Сейчас.

– Спасибо, бвана… – сержант Мтоку упал на колени и попытался поцеловать ботинок аль-Мумита, тот брезгливо поморщился. Не воин а…

– И запомни, Мтоку – аль-Мумит поднял сержанта на ноги и внимательно посмотрел ему в глаза – я не люблю предателей. Если ты будешь верно служить мне – я дам тебе денег и подарю самое ценное. Твою жизнь. Но если ты меня предашь… У тебя ведь есть жена, дети…

– Да, бвана, есть…

– Так вот. Сначала Али отрежет голову тебе. А потом мы найдем твою жену и детей и отрежем головы им. Вспомни это, если захочешь меня предать. А теперь – пошли к машине…

Зимбабве, Граница между Мидлэндсом и Западным Машоналэндом, Ночь на 09 июля 2009 года

Я встал с расстеленного на земле спальника, взглянул на свернувшуюся клубочком во сне Марину. Прикрыл ее легким одеялом, бесшумно пошел к Лэндроверу. Наощупь нашел в бардачке серебряную фляжку, отвернул колпачок и сделал большой глоток. Отвернулся от машины, держа в руке фляжку, и посмотрел вдаль, на занимающуюся над холмами зарю. Сегодня я стал подонком…

Все произошло как-то само собой. Уйдя от десантников, мы гнали машину весь день, стремясь уйти как можно дальше от места боя. Остановились на ночлег, выбрали хорошее место. Марина пошла к роднику, и что-то толкнуло меня пойти за ней…

За всю свою жизнь по-настоящему я любил всего лишь двух женщин. Помимо Марины это была Дженна. Та самая, которую я собирался вести под венец, которую представил отцу как свою невесту. И которая ушла с Ником после той встречи в ресторане. Ник потом, конечно, ее поматросил и бросил, а я назад не принял, хотя и было мучительно больно. За свои поступки надо отвечать…

Ника за тот поступок я считал последним подонком. И здорово врезал по морде, когда представилась такая возможность. Поддержал, скажем так, традицию ненависти между разными ветвями де Ветов. Но, как оказалось, точно таким же подонком был и я сам. Ник переспал с Дженной, а я теперь переспал с Мариной, когда не прошло и сорока восьми часов с того времени, как Ник погиб. Отомстил, называется…

– Не вини себя…

Я едва не выронил фляжку, обернулся. Марина стояла сзади, около машины, одетая лишь в черное покрывало ночи и внимательно смотрела на меня

– Да я и не виню… – горько усмехнулся я – просто я подонок и все. Какая тут вина…

– Ты не подонок – сказала Марина – если хочешь знать, я сама этого хотела, не меньше чем ты…

– Спасибо, ты облегчила мне жизнь… А Ник интересно этого хотел?

– Ник тут ни при чем… – вздохнула Марина – хочешь узнать правду обо мне?

– Хочу…

– Я родилась здесь, в этой стране, когда вовсю шла война. Но когда мне не было и года – нам пришлось продать все и бежать в ЮАР – впрочем, у моих родителей владения были и здесь и там. Отец всегда был предусмотрительным. В три года отец впервые вложил мне в руки винтовку, в пять я застрелила бабуина, который лез в окно моей спальни. В восемь я уже стреляла без промаха, наравне со взрослыми. А в четырнадцать, рухнула и вторая моя родина – Южно-Африканская республика…

– Так тебе получается… – я мгновенно подсчитал – двадцать девять? Больше чем на двадцать пять ты не выглядишь…

– Спасибо за комплимент Эдриан – улыбнулась девушка – но позволь, я продолжу. Когда АНК (Африканский национальный конгресс, основная политическая партия негров в ЮАР – прим автора) и Мандела пришли к власти, отец против моей воли отправил меня учиться в США.

– Где ты училась?

– В Гарварде. Так что перед тобой – доктор права.

– Рад познакомиться, советник… – протянул я

– Взаимно… Несколько лет назад в ЮАР приняли закон – о привилегиях для угнетенного коренного населения (такой закон действительно есть – прим автора). Для нигеров, то есть. Согласно этому закону – фирмам, где у чернокожих более пятидесяти одного процента акций, предоставляются налоговые льготы и преимущества – государство например, обязано заключать контракты только с ними, а не с фирмами, принадлежащими белым, землю под строительство им выделяют в первую очередь и так далее. А для фирм, принадлежащим белым – наоборот установили повышенные налоги…

– В смысле? – не понял я – у вас здесь что, налоги зависят от цвета кожи? Это же расизм…

– Да это расизм… – горько усмехнулась Марина – только за этот расизм никто никого и никогда не накажет. Любой африканец – расист и трайбалист (трайбализм – стремление продвигать интересы только своего племени и ненависть к другим племенам – прим автора). Это здесь считается совершенно нормальным – ненавидеть и убивать людей с другим цветом кожи и из другого племени. И вы, американцы, благодушно на это взираете. Но есть одно племя, права которого вы не признаёте и никогда не признаете из-за политкорректности и боязни признать свои ошибки. Это – племя белых. Наши прадеды высадились на этих берегах много сотен лет назад, киркой, плугом и винтовкой они отвоевывали эту землю. Она полита потом и кровью многих поколений наших предков – белых. Так что мы имеем не меньше прав на эту землю, чем нигеры.

Когда приняли этот закон – к моему отцу пришел некий Мбенге Мтоку. Раньше он был командиром территориальной ячейки Умконто Ве Сизве (Умконто Ве Сизве – в переводе Копье нации. Боевое крыло Африканского национального конгресса, негритянская террористическая организация – прим автора). А когда АНК пришел к власти и Мандела стал президентом нашей бедной страны – Мбенге решил переквалифицироваться в бизнесмена.

Когда приняли этот закон, началась вторая волна эмиграции белых, многие продавали доходные предприятия за копейки и бежали из этой страны – куда угодно лишь бы бежать. Но мой отец поклялся, что второй раз они его не сгонят с его же земли. Что живым он с нее не сойдет. Когда Мбенге со своими головорезами пришел к отцу и предложил ему сделку – чтобы мой отец бесплатно отдал ему контрольный пакет акций, а он обеспечил бы государственные контракты и защиту от местных негритянских банд – отец выгнал его из дома с оружием в руках.

Через несколько дней они пришли снова. Мой отец и брат с оружием в руках заперлись в доме и отстреливались, полицейские были там, но ничего не сделали. Огромная банда вооруженных негров в конце концов ворвалась в дом. Отец и старший брат живым не сдались и умерли как мужчины с оружием в руках. Нигеры отрубили им головы, уже мертвым, и повесили на заборе. Мать они изнасиловали все вместе и вспороли ей живот…

Я с ужасом слушал, не смея пошевелиться

– В живых оставался только мой младший брат, мой Микки, ему было всего двенадцать. Он был скрипачом, подавал большие надежды, сам писал музыку. Даже участвовал в международных музыкальных конкурсах. А эти скоты облили его бензином и подожгли…

Господи…

– Я вернулась из США, чтобы похоронить родных, и этот черномазый пришел ко мне вместе со своими громилами. Мне предложили сделку, от которой нельзя отказаться – так это кажется, называется у итальянцев?

– Примерно так…

– Но я отказалась. Я переиграла этого тупого ублюдка. Хочешь знать, как?

…

– Я начала жить с ним. Да, он убил моего отца, мать, двоих братьев, а я жила с ним почти год. Эти новые черные олигархи обожают жить с белыми женщинами, так они излечивают свой комплекс неполноценности. Для них красивая белая женщина в постели – это что для европейца дворянский титул. Некоторые даже гаремы заводят – только из белых, хвастаются друг перед другом… Поэтому мне не составило труда убедить этого черномазого урода, что я девушка свободных нравов, что в США все белые девушки спят с нигерами и им это очень нравится. А примерно через год я убила этого урода. Отравила его. И умирал он очень и очень тяжело…

Внезапно мне стало холодно. Очень…

Знаете… Я изучал историю средневековой Италии. Заинтересовался ей еще в школе. Монтекки, Капулетти, венецианские дожи, римские интриги, все такое…

Но в этот момент я понял – что средневековые страсти, тот накал ненависти, который был тогда, даже сравниться не может с тем, что происходит здесь и сейчас на юге Африки. Такой ужас сложно даже себе представить, в этот момент я понял, почему отец так не хотел, чтобы я ехал сюда, на его и мою родину…

Я американец. Офицер морской пехоты в отставке, агент ФБР. Мне приходилось сталкиваться в своей жизни и работе с преступниками, с врагами – но это были всего лишь роли. Мы – они. В морской пехоте мы готовились воевать с русскими, воевали в Ираке, в Сомали, наводили порядок на Гаити. Но мы никогда никого особо не ненавидели – ни иракцев, ни русских, ни сомалийцев. Командир отдавал нам приказ – мы шли и выполняли его. В нас стреляли – и мы стреляли. Но и только – ненависти не было. Мы просто выполняли свою работу. Когда я работал уже в ФБР – к нам для совместных тренировок прибыли русские полицейские из спецотряда – у них это называется милиция. После тренировок мы взяли несколько бутылочек виски, пару ящиков пива, несколько огромных кусков мяса, мангал и выехали на берег океана. И неплохо провели время – это, несмотря на то, что несколько лет назад собирались с ними воевать.

То же самое и в ФБР. Мы должны были задержать преступника и препроводить его в тюрьму или там к судье, а судья уже решал, что с ним делать дальше. Ничего личного – только бизнес. Если взять живым было нельзя – например вооруженный террорист захватил заложников – только тогда мы стреляли первыми и на поражение. В противном случае старались взять живым – мы не суд, в конце концов…

А здесь, в Африке было не так. Здесь никто не пил пиво на берегу океана с бывшим врагом, бывших врагов просто не было. Бывший враг – мертвый враг. Это была война ножей, всаживаемых по самую рукоятку, война, где убивали и умирали со словами ненависти на устах, война, где вырезали целыми племенами и считали это нормальным. Война, где молодая девушка, вернувшаяся из Штатов, больше года жила с человеком, убившим всю ее семью, а потом отравила его. И теперь эта кровавая мясорубка затягивала под свои зазубренные ножи и меня…

Говорить было нечего. Да и незачем. Я просто обнял Марину – она была холодной как лед. Господи, что же здесь творится…

– Я не все рассказала… После того, что я сделала, меня нашел Ник. Он сказал – что таким образом проблему не решить. Убьешь одного негодяя – а остальные убьют тебя, ведь полиция на их стороне. И тогда мы вместе создали структуру, основой которой стала ферма Редбуш. Стали компаньонами. Это – зародыш новой Южной Африки…

В голове у меня все смешалось…

– Так вы не…

– Когда-то давно… А сейчас – нет, мы с Ником были просто друзьями и компаньонами. Нику не нужна была любовь – он обходился девушками на одну ночь. А я так не могла…

Я держал Марину так крепко, как будто мы стояли на самом краю обрыва. И она могла упасть…

– Ты… если ты скажешь что… в общем – если ты скажешь, что не хочешь больше ничего со мной, я не обижусь. Честно…

– Дура ты… – прошептал я – какая же ты глупая…