Текст книги "Россия 2020. Голгофа"

Автор книги: Александр Афанасьев (Маркьянов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В восьмидесятые Казань была центром молодежной преступности. Дрались просто так, дрались от отчаяния, от безвыходности, от беспросветности. Потом настали девяностые, и стали драться и убивать друг друга уже за деньги. За контроль над десятком ларьков, мойкой, автосалоном, продуктовым рынком. Потом город стали отстраивать, отстраивать быстро, помпезно, но по-прежнему не для них. Из тех, кто дрался в восьмидесятые, кто-то упокоился в могиле, кто-то скатился на самое дно, сгнил в тюрьмах, сторчался. Кто-то стал уважаемым человеком, бизнером, с квартирой в центре, виллой в Испании, кредитом на строительство торгового центра и лишь изредка проскальзывающим волчьим оскалом. Власть в городе взяли другие – бизнеры, чиновники, менты. Выхода наверх не было никакого – только пахать и пахать, бегать торговиком, пока ноги до ж… не сотрешь, вкалывать на заводе, на нефтепереработке…

Впервые за тысячу лет своего существования Казань на короткое время стала мировым городом, ничем не уступающим столице. С торговыми центрами, с шикарными автосалонами, с гостиницами, с ночными клубами. С иномарками по двести тысяч баксов, с модерновой новостройкой министерства сельского хозяйства, в котором сейчас заседало правительство. Казань включилась в процесс, в сеть, стала одним из городов, где есть настоящая жизнь, где бьется пульс современного мира. Где ты живешь, а не существуешь.

Проблема была только в одном.

Как-то так получилось в процессе строительства этого сверкающего стеклом потребительского рая, что часть людей просто выкинули на обочину. В спальные районы. В пригороды. Далеко от центра. Да, им тоже что-то досталось: деревяшки, старые дома, еще купеческие, которым по сто, по двести лет, сносили, давали квартиры, благо еще Шаймиев запустил этот процесс массового строительства. Но эти пацаны с окраин, их новое поколение – они очень остро чувствовали, что в своем родном городе, в своей родной республике они становятся чужими. Что модерновый небоскреб на набережной не для них, им не светит, если они туда и войдут – так только прислугой. Что все магазины и кафе, открывающиеся в центре, что все автосалоны, модные бутики – все это тоже не для них. Что если даже они накопят когда-нибудь достаточно денег, чтобы шикануть, – это все равно будет не для них, на них там будут смотреть как на собачье дерьмо, приставшее к ботинкам. Город становился все более чужим для них, понимаете? Уже не прогуляться по улицам, не поплевать, не подраться. Не подождать кого-то, даже просто не зайти во двор – дорогие иномарки охраняет решетка и кодовый замок. Что их девчонки, которые по праву их, которые росли рядом с ними, идут танцевать топлес в центровые бары и мечтают совсем не о них, а о каком-нибудь манагере, слабом и гнилом изнутри. И всем на это было плевать, было плевать на то, что часть общества осталась на перроне и с тоской и злобой смотрит на стремительно удаляющийся от них поезд жизни. Весь мир был не по ним – и пацаны окраин это понимали. Они шли по Казани и понимали, что она уже не для них.

Все изменилось. Сильно. Если в восьмидесятые сдерживаемая, безадресная злоба находила выход в драках, в диких избиениях и убийствах и сверстников, и взрослых, в поездках в Москву «одеваться», то есть грабить прохожих, то новый мир… он был не сильнее. Он был вязким, как болото. Не прорвешься, не вырвешься. У каждой витрины охранник – только попробуй что сделай. У каждой шишки тоже охрана. Даже криминал, и тот давно поделен между старой гвардией и ментами. Менты действовали быстро, жестко, слаженно. Восьмидесятые, кто их помнил, это детский сад был. Тогда пойманных пацанов стыдили, стращали, передавали на поруки. Кого-то сажали, но очень немногих. В нулевые, десятые били. Били страшно, жестоко, калечили. Били даже не для того, чтобы наказать, а для того, чтобы подорвать здоровье, покалечить, чтобы человек навсегда выбыл из игры…

Никто не понял, когда и как пришла беда…

В конце нулевых – начале десятых был достигнут серьезный прогресс в борьбе с бандформированиями на Северном Кавказе. Наконец-то была завершена работа по созданию сети осведомителей и наблюдателей, ловчей сети. Наконец-то отработаны методики вербовки, расколот психотип кавказцев, что позволяло вербовщикам быстро добиваться результата. Система, включающая в себя наблюдение, прочесывание, реагирование, действие, работала как часы. Один за другим уничтожались полевые командиры, не успевали назначить амира какого-либо сектора, как его уничтожали. Спецназ мог появиться через двадцать-тридцать минут после того, как джамаат зашел в адрес, были отработаны технологии блокирования и зачистки, уйти уже не удавалось. В Имарате Кавказ сложилась критическая ситуация – обученные кадры были выбиты почти все, а приток свежих не покрывал потери, спецназовцы убивали быстрее, чем новички приходили в лес и успевали там освоиться. Были созданы и отработаны методы провокации. Не раз и не два было, когда кто-то из новичков, перебив свой джамаат, шел сдаваться. И получил помилование.

Перед угрозой полного разгрома эмир Имарата Кавказ Доку Умаров издал фетву (приказ), предписывающий моджахедам Имарата Кавказ оставлять поле битвы и переселяться в мусульманские республики России. Прежде всего в Поволжье – Татарстан, Башкортостан. И там строить новый фронт джихада. Новый виляйят.

Действие это произвело страшное.

Во-первых, в Поволжье последние триста-четыреста лет был мир, это был глубокий тыл России, Русского государства. Здесь просто не знали, что такое война – ни гражданская, ни обычная. А это породило бесстрашие – то, которое хуже любого страха. Если в генетической памяти народа не сохранилось, что такое улица, полная вдов, или побирающиеся на улице калеки, – это повод к тому, чтобы попробовать. Рискнуть. Никто просто не понимает, что потом уже не остановиться – ни вовремя, ни вообще…

Во-вторых, в Татарстане продолжались религиозные искания. Люди здесь были богатые, республика вообще была очень и очень благополучная, одна из самых благополучных в стране. Люди жили хорошо, материальные потребности были удовлетворены, и пришла пора духовных потребностей и исканий. Осознания самих себя и осознания народа. Духовное управление мусульман не всем и не всегда могло дать ответ. Кроме того, оно обладало имуществом, зависело от власти во многих вопросах (например, в строительстве и ремонте мечетей, на что нужны деньги) и с властью ссориться не могло. Власть тоже была не безгрешной.

После распада СССР стало можно ездить на хадж. Раньше нельзя, а теперь можно даже не очень богатым людям. Все-таки жили богато. По шариату каждый мусульманин должен хоть раз в жизни совершить хадж. Сто – сто десять тысяч и даже меньше (если не шиковать) – цена поездки на хадж, это может себе позволить даже небогатый человек. Богатый же столько зарабатывал в месяц, а то и в день…

Ехали на хадж. Как и все неофиты, новообращенные старались «быть святее самого Папы Римского» (в данном случае – самого Пророка). Жадно смотрели на новостройки, на роскошь Саудовской Аравии, единственного государства в мире, где официальной религией является ваххабизм. Как раз король построил рядом с мечетью аль-Харам, где и проходит хадж, огромный комплекс зданий, целое скопление башен, входящих в число крупнейших в мире. Москоу-Сити, не говоря про казанские небоскребы, по сравнению с этим – детский сад. Люди смотрели. Сравнивали. В голове откладывалось – ваххабизм не так страшен. Ваххабизм – это хорошо, вон как люди живут! Богомольно и в то же время богато…

Тем, кому надо, помогали. Почему-то в России всем казалось – очень ошибочное впечатление – что Саудовская Аравия этакая богатая, но безобидная страна. Что у нее нет армии. Разведки. Национальных интересов. Что она никак и никогда не может посягнуть на Россию. Впечатление ошибочное – как раз во время хаджа подсаживались к нужным людям. Расспрашивали. Рассказывали. Обещали помощь. Исламские банки не берут процент за кредиты, у них свои схемы финансирования. Для России что для бизнесмена, что для обычного работяги это дикость, Россия сидит на проценте. Клевали и на это.

Возвращались к себе домой – Казань, Нефтекамск, Набережные Челны. Вокруг – мерзость, даже не на улицах, а в душах людских. Сотрудники врут, воруют, хапают откаты. Чиновник так и норовит взятку взять, а глаза такие честные-честные. В начальственных кабинетах нагибают, везде и во всем ты виноват, хотя бы потому, что встал и что-то начал делать, пока эта чиновная рожа пухла от безделья в своем кабинете.

Мерзко…

Начинали жертвовать ваххабитам. Покупали квартиры, делали из них молельные дома. Оплачивали хадж группам молодежи, совсем еще пацанам. Многие после хаджа сразу уходили в джихад…

По лесам здесь пока не шарахались. Пока. А чего шарахаться, если в той же мечети Кул-Шариф, главной мечети республики, мулла – ваххабит и на намазе не протолкнуться от ваххабитов.

Работали и с другой стороны. В республике к девяносто первому году практически не было нормальных священнослужителей, мулл. Мечети открывались, а кто намаз читать будет? А? Вот и посылали молодежь учиться – сами не зная куда. А откуда знать-то – сами как дети, тыкались как слепые кутята. Посылали в медресе в Деобанде, медресе при Красной мечети в Пакистане – это там, где в две тысячи восьмом, кажется… шел многочасовой бой с идущим на штурм мечети пакистанским спецназом. Исламский университет Аль-Азхар в Каире – его закончил Айман аль-Завахири, преемник Усамы бен Ладена. Исламские школы в Саудовской Аравии – в одной из них учился сам бен Ладен. Медресе Хаккания – оттуда вышли практически все лидеры Талибана, сетей Хаккани, других террористических организаций, действующих в Афганистане.

Учились. Возвращались. Начинали преподавать, учили ровно тому, чему сами научились. Благодаря иностранному духовному образованию быстро продвигались наверх. Возьми с одной стороны, молодой парень, закончил Аль-Азхар, Коран знает наизусть, глаза горят, а с другой стороны – старичок из сельской мечети, который знает не шариат, а адат [37]37
  Конфликт между шариатом и адатом – ключевой конфликт и на Кавказе, и сейчас в Татарстане. Шариат – канонический свод текстов и правил в изначальном виде. Адат – это смесь шариата с народными верованиями и традициями, сложившийся за время изоляции местного ислама. Конфликт шариата и адата – жесткий, с трупами, примером такого конфликта может служить убийство шейха Саида Афанди в Дагестане смертницей (русской, кстати). По меркам шариата – следование адату является бид’а, то есть нововведением. В исламе бид’а запрещено под страхом смерти.


[Закрыть]и даже по-арабски-то говорить не может. Кого назначать? Понятно, кого, а то стыдно будет перед гостями, право…

Чему учили? Ну, например, в медресе Нефтекамска учили худуду, то есть практике телесного наказания людей. И не поркой, а отрубанием рук. Согласитесь, вовсе даже не бесполезный предмет в демократическом, правовом государстве как руки рубить.

Ну, и по мелочам там. Ваххабизм – это религия-оборотень. Например, относительно употребления спиртного ваххабиты говорят, что Аллах запретил хмельные напитки из виноградных плодов, а водка разве из винограда делается? Ничего не сказано в Коране и про наркотики – прямо не сказано. Значит, можно употреблять и наркотики. Относительно женщин – можно иметь четырех жен, а для того, чтобы развестись, – просто три раза сказать «талак». Причем женщина в этом случае уходит только в том, что есть на ней. (Вот почему на Востоке женщины носят столько золота.) Согласитесь, для общества, где мужчины «затюканы» равноправием женщин, а женщины держат мужчин в семье угрозой забрать детей, отобрать половину имущества, выселить из квартиры – шариат для мужчин очень привлекателен. Еще и «шариатские» браки, вроде как то же сожительство, что и у русских, но в то же время религиозные люди харамом это не считают. И на душе спокойнее.

Наверное… если бы прошло время… лет двадцать-тридцать – ваххабизм адаптировался бы к татарским условиям. Превратился бы примерно в то же самое, во что ваххабизм превратился в богатейшей Саудовской Аравии. Религия для внутреннего пользования, с мракобесием, со скотским отношением к женщинам – но в то же время более-менее пристойная. Ведь в Саудовской Аравии никто не идет в пустыню воевать, мало кто вовсе идет на джихад. Если не считать джихад-туризм: это когда богача с сильной охраной перевозят куда-нибудь в Афганистан или Йемен, подвозят на безопасное расстояние к посту миротворцев или правительственных войск, он делает несколько выстрелов из автомата «в белый свет как в копеечку» и возвращается домой к своему ловчему соколу и гоночному верблюду. Уверенный в том, что он делал джихад – и значит, его ждет рай, даже несмотря на то, что он каждый день из-под полы пил харам, насиловал маленьких мальчиков и давал деньги в рост. Сказано ведь, что джихад смывает все грехи. И вот за фасадом такого внутреннего ваххабизма скрывается жесточайшая эксплуатация в Саудовской Аравии миллионов и миллионов гастарбайтеров из Пакистана, Йемена, Сомали, Палестины точно таких же мусульман, как и сами саудиты, но которые живут в Саудовской Аравии на положении рабов. Вот такой вот «ваххабизм» очень устроил бы верхушку татарского общества, татарский истеблишмент. Вот ради такого джихада они и молельни покупали, и в сомнительные фонды отстегивали, и на джихад ездили.

Но в это самое время в республике рос другой джихад. Джихад окраин. Джихад тех брошенных, всеми забытых, озлобленных пацанов, которых лишили их места в жизни. Они готовы были бороться за это место сами, и инструментом борьбы был джихад…

Переезжая в Татарстан, «лесные люди», джамаатовцы из Дагестана словно оказывались на другой планете, в другом времени. Уж точно в другом государстве. Для того чтобы чувствовать это, надо побывать в Дагестане не раз. Дагестан – это не Россия. Уже не Россия. Там живут намного беднее, чем в России: зарплата в шесть-семь тысяч рублей считается нормальной, и даже такую попробуй найди. На улицах Махачкалы, вопреки тому, что пишет Юлия Латынина, не так-то много иномарок, дорогих джипов и «шестисотых» «Мерседесов». Гораздо больше там «Лад»-«шестерок», ижевских «каблучков». Встречаются микроавтобусы «РАФ», которые прекратили производиться с распадом СССР, значит, им как двадцать с лишним лет, и там они вовсю работают, перевозят людей! Самое распространенное средство для перевозки мелких партий грузов и людей знаете какое? Мотороллер «Муравей», который тоже лет пятнадцать уже не производится, а в Дагестане их полно, латаных-перелатаных, с кузовами, переделанными под двух-трех пассажиров, как в Индии или Пакистане, но не как в России. Дагестан словно застрял в девяностых, из которых Россия давно вышла. Там почти ничего не строят, несмотря на то, что жилья катастрофически не хватает. Вместо бутиков там одеваются на вещевых рынках, женщины точно так же ездят в Турцию и Китай за дешевым тряпьем. Там почти нет супермаркетов, вообще почти нет сетевых магазинов – одному хозяину принадлежат максимум две-три лавки, и он знает всех покупателей в лицо. Там до сих пор процветает давно изжитый в России рэкет – просто слишком много сильных молодых людей, которым нечем заняться и негде заработать. Наконец, там еще во что-то верят, в то время как в России давно не верят уже ни во что…

Первым делом начинали заниматься рэкетом. Криминальные традиции в Татарстане богатые, но джамаатовские дали им новое наполнение. Теперь рэкет назывался или джизья, или закят. Означает это вот что: в один прекрасный день успешный бизнесмен получает диск или флешку. На ней правоверный в маске на фоне флага сидит и говорит: ты такой-то, жена у тебя там-то работает, сын в такую-то школу ходит, дочь в такой-то садик. Мы знаем, что ты дела делаешь… – дальше в зависимости от того, кому послали флешку. Если неверному, ты должен платить джизью, налог на немусульман, потому что живешь и работаешь на мусульманской земле. Если правоверный, значит, ты должен платить закят, или ты, получается, нарушаешь Коран и Аллах тебя накажет. Дальше к тебе начинают приходить молодые люди, у которых была борода, но не было усов, и они этот налог собирали. Все просто, только это называлось не рэкетом, а богоугодным делом.

На самом деле ситуация эта не была новой. В Дагестане лишь один из десяти подпольщиков живет на нелегальном положении, остальные живут в городах и под видом джихада занимаются банальным рэкетом. Отстегивают настоящим джихадистам, чтобы те не имели претензий и поддерживали страх в обществе актами устрашения. В Пакистане ситуация точно такая же, дошло до того, что в две тысячи двенадцатом начальник полиции Карачи отдал приказ расстреливать религиозных рэкетиров на месте. В Татарстане изначально никакого джихада, кроме такого вот рэкета и еще убийства священнослужителей, не было вообще, не хотели рисковать, связываться с государством. Но тонкость в том, что если ты причисляешь себя к подполью, если говоришь, что ты подпольщик, боевик, дать заднюю ты уже не можешь, хода назад нет. Сначала вымогаешь деньги. Потом тебя попросят укрыть разыскиваемого, подержать на квартире взрывчатку или автомат. А потом принять участие в теракте: и вот ты из мелкого бандита превращаешься во врага государства, хода назад из леса уже нет.

Некоторые бизнесмены из тех, кому пришла флешка, заявляли в полицию, и религиозные рэкетиры оказывались на скамье подсудимых, а потом и в тюрьме. Каждый салафит – пристойное название ваххабитов – готовый религиозный наставник. Одного салафита на тюрьму хватает, чтобы ислам приняло полтюрьмы. Вышел такой вот… голубь – герой асфальта, можно сказать. За веру отсидел! Не за бабло – за веру!

В две тысячи двенадцатом убили заместителя муфтия Валиуллу Якупова, только тогда кто-то что-то начал понимать. Резко усилили контрразведывательную и профилактическую работу по линии «терроризм». Беда была в двух вещах. Первая – было поздно, салафизм уже пустил корни в республике, в Казани были уже мусульманские стоматологии, парикмахерские, аптеки, где тебе могли подобрать лекарство от сглаза. Вторая – салафизм имел глубокие социальные корни, и корни эти были в укоренившейся несправедливости, в выброшенности из жизни целых социальных слоев, в том, что одна часть общества давно махнула рукой на другую. Другая же решила, что если в новом мире не предусмотрено место для них, значит, надо просто сломать весь новый мир и построить другой. Простой и понятный для них.

В две тысячи тринадцатом году произошел первый серьезный теракт. Подрыв шахида в супермаркете. Так и не удалось установить, был ли это сознательный акт смертника или просто бомба, сделанная не совсем опытным минером – взорвалась раньше, чем было запланировано, на входе. В пользу второй версии говорило то, что бомба взорвалась не в толпе, не при скоплении народа – всего двое погибших, не считая самого смертника, и шестнадцать раненых. А вот через несколько дней могло произойти кое-что более серьезное: смертника удалось остановить на станции метро, вернувшийся из Дагестана боец внутренних войск заподозрил неладное.

Сразу после этих событий власть приняла обычное в такой ситуации решение – закручивать гайки. Чесать мелким гребнем. При облавах использовались части внутренних войск. Это привело к тому, что те, кто собирал закят и джизью, были поставлены перед необходимостью определиться. Их конкретно считали бандитами и террористами, готовы были поступать как с бандитами и террористами. Так в республике появилось подполье, в том числе и лесное. Поскольку сам Татарстан в большей его части безлесен – лагеря боевиков появлялись на границе с Башкортостаном, в Удмуртии, даже в Пермском крае. Там лесов было вполне достаточно. Неизведанных, непуганых лесов…

В две тысячи четырнадцатом году в Казани произошли три теракта, еще несколько удалось предотвратить. В две тысячи пятнадцатом – уже одиннадцать…

Марат Каримович Тайзиев, бывший полковник полиции, помощник министра внутренних дел Республики Татарстан по спецоперациям, борьбе с терроризмом, а ныне амир вилайета Идель-Урал, выгрузился из «Ленд Крузера», раздраженно поправил болтающийся на груди автомат, подтянул ремень. К гостинице было не пройти – настоящий шабаш. Молодые, бородатые, вооруженные, хвастающиеся друг перед другом своей удалью и своим оружием, гортанно произносящие славицы Аллаху. В кои-то веки ставшие сами собой. Невысокие и злые пацаны окраин, промышленных пригородов. Этот город был чужим, он был не для них, он строился не для них, он развивался не для них. Теперь он принадлежал им, целиком и полностью. Прав был тот, у кого был «стечкин», автомат, граната. Москва – умная, Казань – сильная. И эти пацаны, с грехом пополам окончившие девять лет изуродованной реформой школы, сейчас на подступах к гостинице хвастались перед другом оружием и говорили о том, что надо идти и брать на абордаж Москву…

Перед Тайзиевым расступились. Он тоже был невысок, но крепок, властен, его постоянно окружала аура опасности, как вожака собачьей стаи. Расступались молча, в спину смотрели со злобой. И сам Тайзиев, и его боевики, в основном бывшие менты и военные, перекрасившиеся и служащие теперь самим себе. Слишком часто в прошлой жизни пацаны с окраин тряслись в пропахшем мочой коридоре и слышали дикие крики своих друзей из-за запертой двери…

Дальше стоял джип «Ламборджини», один из немногих в Казани. Около него – Айтемиров. Тимур. Босс всех боссов. Вор в законе. Невысокий, плотный, бородатый с обманчиво добрыми глазами. Хромой – хромоту заработал при бунте на мордовской крытке, тогда они прорвались на крышу, и снайперы начали стрелять, выцеливая паханов. Показательно любезный как раз к Тайзиеву и таким, как он, показательно религиозный – при том не верящий ни в Аллаха, ни в Христа, ни в черта. Около него такие же… гаврики. Личная свита. Старше собравшихся со всей Казани отморозков, вооруженные до зубов. Вон… пулемет на пикап взгромоздили, откуда взяли только…

Тимур заступил дорогу, раскрыл для объятий коротенькие ручки.

– Салам алейкум.

– Ва алейкум ас салам…

Поцеловались. От вора пахло дорогим одеколоном, коньяком и кровью…

Боишься, гнида… Правильно, есть чего бояться, ох есть. Вот для этой отмороженной шушеры все твои регалки воровские – плюнуть и растереть. Нет Бога, кроме Аллаха – вот и все, что они понимают. И ты это знаешь. Знаешь и то, что позиции твои тебе не удержать. И закят тебе платить придется, хотя ты его никогда не платил, вору платить западло, что налоги, то закят. И все равно тебе не выжить в этом зверинце. Не выжить, вор! Потому что ты можешь только на сытом, благополучном паразитировать! Вон как отъелся. Но ты умный человек, вор, базара нет. И потому пока эти щенки радуются, по-своему, по-щенячьи, – ты уже союзников присматриваешь. Чтобы набраться силы и загнать восставшую рвань под каблук.

Базара нет, вор. Только вряд ли ты это сделаешь. Потому что они за веру. А твои люди за бабки. Разницы ты никогда не понимал и не поймешь…

– Марат, дорогой. Заезжай ко мне, в Зеленый Бор на шашлык. Не побрезгуй стариком…

Тайзиев улыбнулся. Нехорошо, как волк, обнаживший клыки, но пока не рычавший.

– А как же закон? Не побрезгуешь мусором?

– А… – махнул рукой Тимур, – при нынешних блудняках какой теперь закон. Да и какой ты сейчас мент. Приезжай. Дел много – перетрем…

– Не нуждаюсь…

Тайзиев двинулся вперед, вору пришлось отступить. Злой взгляд пронзил спину…

Гостиница была перед ним – старая, похожая на московские башни-высотки. Сорванная реклама, выбитые стекла, шелуха от семечек, толстый слой грязи на ступеньках, которую никто не убирал, скоро крысы шнырять начнут. Черный флаг «Аль-Каиды» и джихада, водруженный повыше советского герба как знак того, что город захвачен. Какой-то урод, от избытка чувств палящий с верхотуры в сторону Казанского кремля, вот урод, пуля – она летит-летит, но когда-то и на землю упадет. Цепочка боевиков на ступеньках – молодых, бородатых, черная форма, автоматы на груди, как эсэсовцы, которые в каком-то другом мире до Казани так и не дошли…

– Э… куда прешь?

Тайзиев, не глядя, перехватил, вывернул руку.

– Уй!!!

– Грабли не тяни, лишишься.

Подошел эмир. Этот не местный – глаза волчьи, крепкий. Те, которыми он командует, – сопляки еще, а этот уже на человечину изрядно натаскан. Поэтому такие по пустякам не понтуются, оружием не машут…

– Чэго забыл, дорогой?

– Звони Саиду…

– Какой-такой Саид, дорогой? Ты откуда?

– Саид Арзамасский. И не тяни. Пока кровь не полилась.

Эмир злобно глянул, но Тайзиеву было не привыкать к таким взглядам. Две командировки как-никак. Достал телефон, набил номер…

– Саид-эфенди… Тут какой-то…

– Тайзиев, – подсказал бывший полковник.

– Тазыев, – перекрестил мента бородач, – У. У. Бичичъана [38]38
  Да. Да. Понял ( аварск.).


[Закрыть].

Отключил трубку. Дал знак.

– Бегъула [39]39
  Можно ( аварск.).


[Закрыть].

Бывший полковник полиции и действующий амир бандформирований смерили друг друга недобрыми, откровенно оценивающими и обещающими взглядами. Взгляд одного говорил – «ты на моей земле, тварь немытая, а не на своей». Взгляд другого говорил – «еще посчитаемся. Хоть ты и перекрасился, а как был мусором, цепным псом неверных, так и остался. И то, что ты знаешь Саида Арзамасского, для меня ничего не значит, в бою пуля не только спереди летит…»

Сверху уже спускался человек от Саида Арзамасского, бородатый, вооруженный и деятельный…

С самого начала в городе и в республике установилось двоевластие. Остатки правительства, посаженного русистами, с вовремя перекрасившимися ментами, генералами, частично бизнерами, так и заседали в правительственных зданиях, приняв на себя обязанности Временного правительства вилайета Идель-Урал и даже пообещав в течение года провести всенародные выборы, чем вызвали бурю восторга у международного сообщества, точнее той ее части, которая еще не воевала. Они издавали какие-то декреты, принимали какие-то законы и вообще вели себя так, как будто ничего не произошло – просто раньше была над головой Москва, а сейчас Москвы не стало. Они занимались какой-то хренью, бизнеры лоббировали какие-то свои интересы; те, кто еще не хлебнул кровушки, не поддался революционной горячке, ставил вопросы об уборке зерновых, картошки, о создании каких-то запасов, о подготовке к зиме. В целом они цеплялись за старое, отжившее, по умолчанию полагая, что все должны подчиняться им, что милиция, что армия, что внутренние войска тоже должны подчиняться им… понятно, в общем. Что-то вроде Временного правительства в семнадцатом, но среди тех, кто заседал днями и ночами, не было особых знатоков истории, и подсказать, чем это все может кончиться, никто не мог.

Вторым параллельным центром власти была «Шура».

«Шура муджахеддинов Идель-Урал» формировалась спонтанно и включала в себя самых разных людей. Это были моджахеды, как легализовавшаяся городская герилья, так и вышедшие из леса. Пришлые моджахеды с Имарата Кавказ [40]40
  Кавказ (Имарат Кавказ) стал независимым в 2018 году в результате «оранжевой» революции и предательства новых властей. Все это закончилось потоками беженцев, боями на Ставрополье и на Кубани, дестабилизацией всего юга России. Не в последнюю очередь это сыграло роль и в объявлении независимости Татарстана и Башкортостана, массовым выступлениям кавказцев в Москве, убийствам мирных жителей в городах России, где сильны кавказские общины. Весной 2020 года это привело к контрреволюции и физическому уничтожению «демократического правительства» России и многих сочувствующих ему.


[Закрыть], которых перебрасывали сюда самолетами и которые сами ринулись сюда на запах денег и крови. Вышедшие из-под контроля военные и милицейские части, в которых было немало бывшей казанской гопоты (дрались-то в восьмидесятые практически все). Сотрудники частных охранных предприятий и армий, почему-то бизнеры, те, которые создавали, вооружали эти армии, платили им, и думать не думали, что при определенной ситуации их же цепные псы могут вырвать у них из рук весь их кусок, оторвать вместе с руками, отобрать бизнес вместо того, чтобы довольствоваться зарплатой. Ну и, конечно, казанская молодежь, привлеченная сюда революционной романтикой, возможностью безнаказанно пограбить и быстро подняться наверх. Социальные лифты, до этого безнадежно заржавевшие и заросшие пылью, сдвинулись и пошли, перемалывая в кровавую кашу тех, кто оказался на их пути, и нужно было просто уметь кричать: «Аллах Акбар», отращивать бороду (борода – ваджиб!) [41]41
  Борода обязательна. Такой лозунг был повсюду в Казани вместо рекламы жвачки «Стиморол».


[Закрыть]и иметь хоть какое-то оружие, чтобы влезть в этот лифт. Вывезет… куда вывезет.

Взаимоотношения с этими двумя параллельными центрами власти строились как это обычно и бывает. Официальная власть по старой советской привычке «Шуру» старалась не замечать. Просто прятали голову в песок, по принципу «что не нравится – того нет». С другой стороны – ни остатки полиции, ни ВВ – с людьми «Шуры» не связывались: себе дороже. «Шура» же постоянно вела какие-то заседания, выступали мусульманские богословы, авторитетные и самозваные, громили словами власть, и на этом… все как-то заканчивалось. «Шура» управлялась по принципу Запорожской Сечи, амиры со злобой и подозрительностью поглядывали друг на друга, а основной массе боевиков совсем не улыбалось схватываться пусть даже с остатками военной силы в городе. Грабить, вымогать, захватывать дорогие квартиры и заправки намного безопаснее и выгоднее, чем идти на власть. К тому же Временное правительство признало ОБСЕ, послали международных наблюдателей, а к этому даже самые темные и убогие амиры испытывали непонятное почтение…

Тайзиева со всем почтением провели в конференц-зал, где какой-то мулла, бородатый и в черной чалме – черная чалма была признаком благонадежности и поддержки революции среди священнослужителей – гневно вещал относительно распада нравственности в молодежной среде и насчет того, что в Казани до сих пор не искоренена продажа спиртных напитков. Тайзиев лениво подумал, что лучше бы они взялись за искоренение наркоторговли, вон – все углы использованными шприцами завалены. Чурки…

Усевшись на предложенное ему место в первых рядах, Тайзиев включил предохранитель на автомате – мало ли – и начал слушать муллу.

Примерно через полтора часа бывший полковник полиции и куратор ОМОНа от центрального аппарата МВД начал подозревать неладное.

Пока священнослужители меняли друг друга на трибуне один за другим – ни один из них не понимал вопросов на татарском языке, которые задавали из зала, и просто предпочитал делать вид, что не слышит их, Тайзиев украдкой, но цепко огляделся по сторонам. То, что он увидел, ему не понравилось. Вон – Маркасов из УФСИН, колонии имели вооруженную охрану, неплохой спецназ и укрепленные пункты, в которых можно было и прятаться, и жить. Вон… Давлетов из ФСБ, тоже перешедший на их сторону. Вон… Проблема была в том, что в зале были довольно серьезные фигуры «гражданского» политического расклада, если и не тузы, то картинки уж точно. И в то же время Тайзиев не увидел ни одного мало-мальски значимого амира, из тех, которые управляли исламским подпольем. Ни одного! А это могло значить очень и очень нехорошее…

Тайзиев нехорошо ощерился, улыбаясь своим мыслям. Твари бородатые… Чурки черно…ые. Думаете, самые хитрые, да? Щас посмотрим, у кого яйца железные, а у кого так – серебрянкой покрытые…

Тайзиев и так был отчаянным с детства, драчуном и хулиганом, а армейская и потом ОМОНовская закалка и море командировок в разные «горячие» точки сделали его одним из самых опасных людей в этом зале.

Рука скользнула в карман. Телефон… сотовый телефон. Он специально отрабатывал это. В памяти был забит «быстрый» номер, он не глядя прямо в кармане вызвал его по памяти и прозвонил. Для тех, кто сейчас ждал его на площади, такое могло означать лишь одно – тревога. Рука сместилась чуть в сторону, пальцы нащупали холодную, ребристую поверхность гранаты…