Текст книги "Нам не прожить зимы (сборник)"

Автор книги: Александр Кабаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Ну, любимую, естественно, и похищают… Предположим, она оказалась случайным свидетелем какого-нибудь политико-криминального события – передача денег, стрельба… Или просто видела убийство и убийцу… Или частный, совсем классический конфликт: кто-то позарился на принадлежащую герою землю…

Или, может, пусть это будет его дочь, уже взрослая, с которой до поры нет душевного контакта, но тут ее похищают… А потом в нее может влюбиться этот, сын мертвого отца и миллионер, и в конце он говорит: «Дядя Миша… вы только не волнуйтесь… но мы с Верой… вы только не расстраивайтесь…» И на ходу улыбка в стиле жанра: глядя вслед уехавшим в модном БМВ кабрио молодым – уже лето, и все хорошо, а джип, конечно, взорвался, да и бог с ним, чтоб у нас не было большего горя, как утешала семью моя бабушка, – Виктор задумчиво говорит: «Ну, пенсионеры, порезвились и хватит. По рюмке от давления?..»

Вокруг дощатого стола, вкопанного перед домом, сидят четверо стариков, разливают бутылку водки по граненым стаканам, режут на газетке хлеб и колбасу – только домино не хватает для полноты картины. И невозможно представить, что это они всех победили…

Вон они уже прощаются, обнимаясь: «Ну, звони, если что… И ты, если что… Не пропадай надолго, старик… Не пропадай надолго…»

Как грустно быть старым!

Но какой стильный кайф в этой грусти.

Ты еще это узнаешь через недолгие годы – старишься, будто стираешь все, кроме чистой свободы, нужное больше не нужно, важное больше не важно, счастье – быть вечно недужным и не казаться отважным.

Примерно так.

Все это было прекрасно известно нам с № 1, поэтому всякий раз, когда мы погружались в сюжет, сбегая таким образом из жизни, отвратительной, глупой и бесцеремонной, как соседка-активистка, – всякий раз не удавалось нам продвинуться до самого конца, последовательно и подробно перемещаясь от картинки к картинке. Увлекательное это занятие через некоторое время теряло свое очарование, превращаясь как бы в обязаловку, поскольку канон тем и хорош, что с ним все понятно, качество драматургии гарантировано, – но тем же и плох. Покупаешь levi’s 501, свой размер 34×34 – и точно знаешь, что все будет хорошо, удобно и прочно, но уже пятую, допустим, пару просто не замечаешь – оделся, и всё.

И жизнь, бесконечно изобретательная в создании дискомфорта, сыпавшая все новыми и новыми мерзостями, обязательно оказывалась сильнее сюжета.

18

№ 1 вернулся в ресторан.

К счастью, обед тут естественным образом завершался, и № 1 (напомним: он по абсолютно бессмысленной прихоти рассказчика называется № 1) порадовался, что временное отсутствие помогло ему все перенести, не потеряв контроля над собой и не нахамив приятелям: увы, в последнее время такое случалось, а ведь раньше никто даже не представлял, что он может с кем-нибудь поссориться…

Кроме домашних, разумеется.

Но постепенно № 1 стал совершенно невыносим. Задумываясь над причинами этого – видимо, возрастного, вроде склеротических холестериновых бляшек в сосудах, – явления, мы с № 1 пришли к выводу, что дело тут не только в изменениях характера самого героя, но и в переменах окружающей жизни.

Получилось так, что человек и время с какого-то момента двинулись в разные стороны, постоянно увеличивая скорость расхождения. Именно: не просто время ушло от человека, что бывает довольно часто и даже с не очень старыми людьми, а они взаимно разбежались, причем скорость упрямого и осознанного бегства человека не уступала скорости течения времени – а оно, следует признать, в описываемые годы неслось как очумелое.

Многократные попытки выделить главную причину такого, самого трагического из всех, развода привели к тому, что она была найдена. Внимание! Вот:

время, безусловно, несмотря на все зигзаги и даже краткие возвращения, вело послушных к жизни в толпе (коллективе, community, соборности, общине), а строптивец все более отдалялся от общности, дичал, отгораживался, будто старался оправдать еще школьную злобную характеристику: «…отметить наряду с этим проявления индивидуализма, высокомерия, противопоставления себя классу…»

Собственно, можно и не продолжать. Можно не вдаваться в объяснения, почему № 1 пришел к выводу, что время, в которое он, по своему невезению, угодил, есть эпоха окончательного торжества количества над качеством и большинства над отщепенцами. Сам № 1 накопил множество наблюдений, убедительно подтверждавших: покончив с самым ярким и отвратительным рассадником коллективизма, человечество немедленно – и даже еще до этого – принялось компенсировать потерю эпидемическим распространением той же болезни, но в латентной, вялой форме. Хамскую рожу, которая есть такой же признак этой инфекции, как «львиный лик» – запущенной проказы, № 1 замечал везде, она то высовывалась из-за знамени, безусловно, гуманистической организации, то кривлялась над трибуной, с которой обращался к миру уважаемый мыслитель и общественный деятель, то пролезала между строк самого интересного современного сочинения. Иногда он пугался: а уж не мания ли у него, уж не сошел ли он с ума, что всюду и во всем ему мерещится кроваво-красный цвет их торжества? Но, как это, впрочем, и бывает с сумасшедшими, немедленно находил десятки логически безукоризненных аргументов, доказывавших, что он здрав и ясен умом. Единственный же его недостаток, из-за которого существование внутри данного времени делалось все невыносимее, – нежелание и даже неспособность № 1 превратиться из целого в часть.

19

Однако вернемся же и мы следом за героем в этот чертов ресторан – кстати, совсем неплохой на фоне бесчисленного количества заведений, появившихся и продолжающих, несмотря ни на что, появляться в бывшей столице мира и социализма даже и после крушения краткого пира глупых победителей. Большею частью новые рестораны в Москве производили на нашего № 1 впечатление неаккуратно сбитой картонно-фанерной декорации с бутафорской едой из папье-маше и идиотскими ценами из оперетки про трансильванских бояр. Он никак не мог поверить, что эту пошлость и свинство можно всерьез сравнивать хотя бы с любой захудалой кафешкой хотя бы в районе площади Италии – ну не придет же в голову хозяину, какому-нибудь Бернару или, скажем, Полю в пятом поколении, в связи с чем и место называется «У Поля», затащить в зал телегу и использовать ее вместо стола с hors d’oeuvres, эдакую пейзанскую пошлятину, или совать в гарнир консервированный горох!

Хотя, подумал № 1, каждый народ заслуживает не только своего правительства, но и своих рестораторов, архитекторов, певцов и полицейских. Не нравилось бы, подумал он, как обычно, старым анекдотом, не ели бы. Собственно, додумал он построение до конца, каждый народ и есть сам себе ресторатор в широком смысле слова.

Тем временем подошел срок расплачиваться, и, после жеманных препирательств с приятелем и пихания каждым денег за всех, № 1 вложил свою долю – дама, понятное дело, не платила, хотя пила, само собой, не дешевую водку, а дорогой мартини. Подавив очередной приступ сожалений, № 1 выполз на воздух, сердечно расцеловался с друзьями и немедленно свернул за угол, чтобы перебить вкус, оставшийся от еды и общения, нормальной рюмкой в одиночестве малюсенькой полустоячей забегаловки, в которой с ним уже давно здоровались.

Здесь нас настигло следующее обострение не прерывающегося, к сожалению, ни на минуту мыслительного процесса, неизменным предметом которого оставался сам № 1.

20

Прогрессирующее ослабление памяти, думали я и № 1, связано не только с вредными привычками (в объявлениях пишут «без в/п», а мы, если бы нанимались в водители «на инофирму», в охранники или в мужья к «молодой сексуальной блондинке с ч/ю, без мат. и жил. проблем», должны были бы написать «с в/о и с в/п») и вызванным ими склерозом, но и именно с разрывом между временем и рассматриваемым субъектом.

На первый взгляд парадокс, но на самом деле вполне логично. В ушедшем прежнем времени, с которым еще не было таких противоречий, все слилось в ясную, не раздражающую ум картину, где свет и тени распределены нормальным, естественным образом, – а потому в воспоминаниях остались только отдельные сцены, пейзажи, ощущения, последовательности же и связи выветрились – незачем помнить то, что полностью подчинено известным и простым закономерностям, достаточно знать сами закономерности. Хранится как бы рассыпанный пазл и общий рисунок, который нужно сложить… А во времени настоящем (Как будто бывает искусственное! Идиотский оборот.) так много раздражающего, задевающего и оскорбляющего разум и вкус, чувства и даже инстинкты, что царапины постепенно покрывают все зеркало памяти, на нем появляются темные ободранные углы, расползаются пятна как бы плесени – сдирается амальгама.

И в результате возникают провалы во времени, а оно смыкается, срастается, поглощая эти разрывы, – и укорачивается, как неправильно сросшаяся сломанная нога. Человек становится хром, ходит медленно, переваливаясь и припадая на плохо сросшееся время, а когда смотрится, бреясь по утрам, в зеркало, видит свое лицо в темных пятнах и провалах, будто уже начавшее распадаться…

Да гори оно огнем, это накручивание метафор одна на другую!

Конечно, грустно.

Быстро прошло все, что не проходило, быстро пройдет и сама эта грусть… Все я забыл… Да и ты ведь забыла? Ладно, оставим. Потом разберусь…

Это начало романса. Ладно… Лучше подумаю о том, решил № 1, беря из рук сочувственно улыбнувшейся ему буфетчицы вторую рюмку, почему так часто люди, разделяющие – или высказывающие – социалистические идеи, склонны хамить прислуге, не отдавать долги, подделывать документы на подотчетные суммы и пить на чужой счет.

Однако ответ оказался очевидным, попросту лежащим на поверхности самого вопроса, поэтому № 1 рюмку выпил быстро и вышел на мокрую и грязную, как всегда, улицу.

21

На улице под влиянием окружающего он вернулся к размышлениям о времени, прежде всего о прошедшем – прошедшем длящемся (Past Continuous), прошедшем совершенном (Past Perfect), ну и, конечно, о прошедшем, черт его возьми, неопределенном (Past Indefinite fucking Tense).

Начнем с длящегося.

То ли так коротка человеческая жизнь, то ли так мало людей живет на земле, но обратите внимание: вы постоянно встречаете одних и тех же. Начавшись в раннем детстве, приобретение друзей, приятелей и знакомых идет с переменной скоростью – достигает максимума в то же время, когда вы сами находитесь в зените, когда достигли в завоевательном своем походе, подобно Александру Македонскому, границ представляемого мира; потом замедляется довольно быстро, сходит к началу старости до нуля, чем, собственно, и можно определить это невеселое начало; и дальше до конца движется в отрицательном направлении через Николо-Архангельское, Митинское, Востряковское и другие пересечения координат… Но пока вы живы, время от времени выплывают из прошлого знакомые очертания, иногда, правда, с трудом узнаваемые, однако присмотришься – нет, даже и изменились мало. Кто-то как бы совсем исчезает, отплывает в невообразимую удаленность, в Австралию или Южную Африку, не пишет, конечно, никогда после первого года, растворяется и стирается из той памяти, которая занята только еще действующими факторами прежней жизни – бывшей женой, которую встречаешь на улице с каким-то нескладным малым; прежним начальником, от которого так нахлебался, что до сих пор вкус во рту; другом, раза три в год наезжающим в командировки и ночующим на диване… Но вдруг раздается телефонный звонок – а то и у двери, – и все возвращается. В разгар текущего жизненного процесса, в мешанину новых связей, отношений и интересов влетает нечто совершенно постороннее, ненужное, безразличное: твоя старая жизнь. Инстинктивно пытаешься изолировать зону вторжения, не знакомишь с новыми приятелями, разве что близким покажешь: вот, видите, это тот самый, о ком рассказывал, помните, когда в армии служил, он был сержантом… Потом выпиваете вдвоем, после твоего короткого рассказа о теперешней жене и квартире, о нынешней работе и осторожного сообщения о заработках – кто его знает, может, ему не везло все это время – говорить абсолютно не о чем. Женщина в ответ показывает фотографии внуков, а мужчина переходит на политику и, понося начальников, вскользь материт твоего хорошего знакомого, милого и честного парня. У метро вы прощаетесь, но знай – теперь эта тень будет возникать часто, пока снова не рассеется надолго… Надолго. Не навсегда. И, появляясь, это будет уже не часть прошлого, а досадная деталь настоящего, никогда не возникнет снова тех ощущений, которые когда-то давно были испытаны, и даже завалявшиеся по углам разрозненные картинки воспоминаний, на которых вы вместе, не приобретут большей яркости – наоборот, нынешнее изображение заслонит их, размоет очертания, приглушит цвета.

Такова уж эта глагольная форма.

В отличие от прошедшего совершенного.

В нем до поры до времени хранятся именно эти самые картинки, в беспорядке, без всякой последовательности и иерархии пришпиленные вспомогательными глаголами. Никакого особого смысла в каждой из них нет.

Вот узкие, потрескавшиеся асфальтовые дорожки, ничем не обрамленные и нечеткими, изъеденными краями сползающие в пыль, как ручейки, катящиеся от маленькой лужи у забора, а вдоль каждой дорожки, как лес вдоль просеки, стоят заросли таинственного кустарника – или высокой травы? – известного в городке под ненаучным названием «веники», и мальчик в кожаных, кустарного изготовления тапочках со шнурками, обернутыми вокруг щиколоток, в коротких брюках-шароварах с дурацким названием «гольф», стянутых под коленками узкой застегивающейся манжетой, в вискозной, обтягивающей узкую грудь и тощие плечи тенниске с длинными острыми углами воротника быстро, уже задыхаясь, уже почти без сил, бежит между пыльных темно-зеленых «веников» по одной из этих дорожек… то ли гонится за ним кто-то, то ли он спешит куда-то по важным и срочным делам… неизвестно…

Вот большая квартира, в окнах сизо-стальной свет раннего, очень морозного рассвета и огненный отблеск встающего солнца, в квартире спит большая молодая компания, крепко, видать, по молодым их меркам, гулявшая здесь допоздна, здоровый парень, опасно закинув назад голову, свешивается и ею, и ногами в сползших бумажных носках с короткой тахты, две девушки, втиснувшись в кресло и накрывшись пальтишками, обнялись, пара на сброшенных на пол диванных подушках, с головами укрывшись волосатым верблюжьим одеялом, повернулась друг к другу спинами, видно, до ссоры ночью довели неубедительные его просьбы, и так по всем комнатам, а в спальне открывает глаза на хозяйской кровати растрепанный бледный юноша, подслеповато щурится и морщится от подступающей нестерпимой тошноты, осторожно приподнимает стеганое одеяло в пододеяльнике с прошвами вокруг центрального вырезанного ромба и видит с одной стороны хозяйку, по-домашнему спящую в ночной рубашке, а с другой еще какую-то, тоже довольно толстую девицу в шелковой розовой комбинации, поднявшейся, как и рубашка, складками до самой шеи, видит худые свои ноги и закинутые на них с двух сторон крепкие, выпуклые женские – и зажмуривается, когда взгляд, скользя выше, цепляется за каштановые, пепельно-русые волосы и выше, выше, стараясь не задерживаться, до розово-бежевых кружков, с тех пор всю жизнь напоминавших ему бледные парковые грибы… Было это в действительности или приснилось ему новогодним утром?.. нет, после празднования Дня Конституции… нет, все же первого января, наверное… вот он тихо одевается, выходит на пустую, в заледеневших сугробах улицу, быстро идет к остановке, а трамвай уже выворачивает на конечном круге…

Вот сиреневое, запорошенное золотой пыльцой небо между высокими крышами…

22

Тут № 1, которого мы бессовестно бросили наедине с его размышлениями о времени и временах, решительно и эти размышления прервал, поскольку дальше тоже все было ясно. Я могу коротко пересказать. Значит, коллекция картинок, альбом – прошедшее совершенное. Уже не изменишь, не сотрешь и не подправишь – будет заметно, – и выкинуть никогда не решишься. Подбор картинок вроде бы случайный, какие-то лица, пейзажи, компании, города, где с тех пор никогда не был и, вероятно, уже не побываешь, сцены, неизвестно чем начавшиеся и кончившиеся… Однако эта необъяснимость подбора кажущаяся. Если вдуматься, обнаружишь общий принцип: в тот момент, когда картинка отправлялась на хранение, зафиксированное на ней происходило с тобою впервые. В первый раз ты заметил, какое небо над переулком в начале весны, в первый раз испытал утреннее сожаление и испуг, в первый раз почувствовал свое бессилие перед миром… Первое и хранится, коллекция первых ощущений и остается от жизни, и чем их больше, тем больше сама жизнь.

Небольшое открытие, подумал № 1 и не стал уже углубляться в неопределенное прошедшее, болтающееся где-то между бесповоротно миновавшим и нынешним, залетающее даже в грядущее и потому неприятное, чреватое проблемами. Можно было бы додумать и про него, но ведь опять изобретешь велосипед, откроешь жуткую банальность, как всегда бывает, когда задумываешься о серьезном. Между тем, напомнил себе № 1, я ведь настоящий № 1 и, следовательно, должен тратить свои силы только на действительно серьезные вещи, а не на поиски смысла жизни или ее универсального определения. Иначе ничего не успею…

Действительно серьезными вещами № 1 считал те, которыми заниматься приходилось не по желанию, а по необходимости – чтобы заработать на жизнь, и заработать как можно больше, чтобы утвердиться в глазах тех, от кого зависели возможности зарабатывания на жизнь, чтобы в дальнейшем его способность сделать нечто, дающее заработок, меньше подвергалась сомнению или вовсе не подвергалась, чтобы в конце концов он и сам поверил в то, что он может и должен зарабатывать все больше и больше…

Короче говоря, № 1 занимался вот чем: он служил начальником отдела в большом учреждении, которое организовывало перемещения различных вещей из одних мест в другие. Это не была транспортная контора, нет – учреждение не имело дела с вагонами, автомобилями, самолетами, кораблями или трубопроводами. Сутью дела было само перемещение в принципе, а уж техническими вещами занимались другие учреждения, с которыми то, где служил № 1, сотрудничало. Оно обнаруживало где-нибудь какие-нибудь имевшиеся там предметы, находившиеся там по природным причинам или изготовленные на каком-нибудь тамошнем заводе, и организовывало отправку этих предметов туда, где прежде их не было. Какие предметы? Ну, бревна какие-нибудь, или песок, или бумажные рулоны с мятыми краями и грязным верхним слоем, или мед в стеклянных банках в виде бочонков, или оружейный плутоний, или мелкие осколки гранита с искрящимися острыми краями, или электронные приборы для измерения небесных координат любого райцентра, или заготовки спичек без серы, или неквалифицированную рабочую силу в количестве восьми человек мужчин с незаконченным средним образованием, отслуживших в армии и до тридцати пяти лет… Кстати, люди в терминологии учреждения тоже назывались «п. п.» – «перемещаемые предметы», но, чтобы не возникало недоразумений, обозначались так: «п. п. п.» – «первыми перемещаемые предметы». Или «три пэ». Действительно, людей отправляли раньше горючего сланца крупного дробления или, допустим, наборов кухонной мебели, отделанной резьбой по мотивам национального эпоса, но значения им в учреждении придавали не больше и не меньше, чем любым другим п. п. Во всяком случае, «п. п. п.» приносили дохода не больше, чем все остальное, а поскольку именно доход был единственным свидетельством того, что учреждение существует – а существование, как известно, есть самая высшая цель деятельности любого учреждения и человека, – то и людям как предметам перемещения особого внимания не уделяли.

Впрочем, именно потому, что его отдел занимался «первыми перемещаемыми предметами», мы и назвали этого господина «№ 1», а не как-нибудь еще. Понятно?

И вот он ходил на службу и считал это очень серьезным делом, поскольку в зависимости от количества перемещенных отделом «трипов» (от «три пэ», что давало основания называть работников отдела, соответственно, «триперными» – дурная учрежденческая шутка) он получал деньги – и немаленькие, а в удачные месяцы даже очень большие. Размышлял же о прошедших временах, о различных человеческих типах, о женщинах и книгах, придумывал сюжеты и пил водку в кафетериях и закусочных он в свободное время…

Экую же ахинею производит моя голова, снова прервал себя № 1, если дать ей волю! Надо ж выдумать про себя такую чушь… Слушай, обратился он ко мне, кончай эту ерунду, ей-богу, давай лучше займемся чем-нибудь полезным, послушаем, например, что говорят серьезные и умные люди.