Текст книги "Укрощение цифровой обезьяны. Как избавиться от интернет-зависимости"

Автор книги: Алекс Пан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 1. Дышите

Первым делом достаньте свой смартфон, айпад или ноутбук и проверьте почту. Возможно, вы проделываете это несколько раз в день – действие стало рефлекторным, вы не задумываетесь над его смыслом. Специалисты в области производительности советуют проверять ящик до десяти раз в день, но многие пользователи запускают почтовый сервер или нажимают на ярлычок «новые сообщения» каждые полчаса. Это механическая привычка, это все равно, что нервно поглядывать на часы. Компьютеры выполняют эту работу за нас, проверяя почту каждый час. Если у вас настроены уведомления на нескольких устройствах и в нескольких почтовых аккаунтах, ваш электронный ящик засоряют десятки ненужных сообщений.

Так что проверьте почту, однако не думайте о сообщениях, которые вас поджидают, или о том, что вы забыли ответить на письма за прошлую неделю. Не думайте ни о чем, кроме себя самого. Попытайтесь следить за своими действиями. Понаблюдайте за ответом компьютера и за вашей реакцией на него.

В особенности уделите внимание ритму дыхания. Задержали ли вы выдох? Скорее всего, так и случилось. Эта прежде незамеченная вами привычка – показатель серьезной проблемы. Связь с неодушевленным и эфемерным миром технологий вызывает физическую реакцию тела. Мы не «пользуемся» информационными технологиями таким же образом, как велосипедными насосами, лифтами или столовыми приборами: электронные устройства превращаются в продолжение нас самих. Линда Стоун -консультант по технологиям, писатель и бывший сотрудник компаний Apple и Microsoft – придумала понятие «непрерывное частичное внимание» для описания того, как мы распределяем внимание между несколькими гаджетами, ни одному из них не отдавая предпочтения. В 2008 году она заметила, что во время проверки электронной почты задерживает дыхание. Она стала наблюдать за людьми в кафе и на собраниях, расспросила друзей, провела несколько неофициальных опросов и обнаружила, что многие, подобно ей, затаивают дыхание, проверяя электронный ящик.

Стоун назвала этот феномен «имейл-асфиксией» (по созвучию с «ночной асфиксией» -расстройством дыхательной системы, когда воздух не поступает в легкие в результате физических помех или отсутствия мозгового импульса). Люди, страдающие асфиксией, десятки раз задерживают дыхание во сне, иногда на целую минуту. Как правило, это не смертельно, но может сказаться на общем состоянии организма, а также привести к ожирению и нарушениям сердечной деятельности.

Похоже, «имейл-асфиксия» распространена шире обычных расстройств дыхательной системы организма. Среди всего населения земного шара приблизительно 100—300 миллионов страдают от ночного удушья. В Соединенных Штатах эта болезнь встречается так же часто, как порок сердца, клиническая депрессия или алкоголизм.

Грубо говоря, два миллиарда человек – треть населения земного шара – пользуются компьютерами. Примерно два миллиарда имеют доступ к широкополосному Интернету. И в два раза больше людей являются владельцами мобильных телефонов.

Не будет преувеличением предположить, что «имейл-асфиксия» вредна для здоровья. Стоун предполагает, что, затаивая дыхание во время проверки почты, мы активируем рефлекс «борись или беги». Это состояние отражает нашу тревогу перед неизвестным. Вариантов развития событий множество – в зависимости от того, ждем ли мы важное письмо или получаем неожиданное уведомление об обновлении драйвера для принтера, причем как раз в тот момент, когда срочно нужно распечатать материалы для предстоящего собрания.

«Имейл-асфиксия» относится к хроническим заболеваниям, которые отравляют существование и нам, и окружающим нас людям. В конце концов, прямое предназначение всех этих шести миллиардов устройств – соединить нас всех друг с другом. Увы, сами мы вряд ли понимаем, в чем заключается суть проблемы.

«Имейл-асфиксия» проливает свет на важную, но обычно скрытую грань наших взаимоотношений с информационными технологиями: на степень внедрения техники в наше сознание. Мы привыкли считать, что разум и сознание – порождение когнитивных функций мозга. По мере понимания того, как работает мозг и как ум реагирует на новые технологии, философы и когнитологи постепенно пришли к заключению, что границы между умом и телом (не говоря уже о границах между сознанием, телом, техническими средствами и окружающим миром) довольно размыты. По утверждениям исследователей, неверно считать, что сознание находится именно в мозгу. Вместо этого ученые предлагают модель «расширенного сознания», включающую в себя мозг, тело, технические устройства, атакже социальные средства информации. Тезис «расширенного сознания» предполагает, что следует воспринимать когнитивную деятельность, или мышление, как нечто, что может произойти в любой точке этой системы: некоторые когнитивные функции мы интернализуем в памяти или в подсознании, другие передаем технологическим внешним ресурсам либо используем для достижения цели сочетания памяти и технологий. Даже такое простое занятие, как чтение, представляет собой сложный симбиоз бессознательного мышления и осознанных действий, скоординированных для выполнения элементарных заданий.

Подобная сопряженность для Homo sapiens не нова. Взаимодействие с техникой повлияло на работу нашего мозга и тела, а самосознание сформировало нас как биологический вид. Сопряженность позволяет развить наши физические и познавательные способности, делать то, что в одиночку было бы не по силам, выполнять задачи более эффективно, легко и быстро, а также достичь мастерства в области технологий, позволяющего выполнять работу без внешних помех. Сопряженность стирает границу между телом и окружающим миром. Вот почему небрежное замечание: «по-моему, айфон – часть моего мозга» на самом деле справедливо.

Термин «сопряженность» объединяет сразу несколько явлений, которые раньше изучались отдельно. Я предпочитаю понятие «сопряженность» по нескольким причинам. Термин «расширенное сознание», введенный в обращение Энди Кларком и Дэвидом Чалмерсом, имеет слишком позитивную окраску. В «расширении» когнитивных способностей или памяти нет ничего плохого. Нам требуется термин, указывающий, что некоторые виды взаимодействия с техникой не дают нам свободу, а сковывают нас. Даже за самые положительные «дополнения» приходится платить: в связи человека с техникой нет однозначно позитивных или негативных эффектов, зато существует множество полутонов.

Сопряженность также предполагает некоторую сложность и неизбежность. Мы рассредоточиваем когнитивные способности, накапливаем их как в мозгу, так и во множестве электронных устройств, а также пользуемся технологическими средствами для развития наших физических способностей. Это мы бессознательно проделываем чуть ли не с рождения. Мы не можем обойтись без техники, однако в наших силах сделать выбор: запутаться в гаджетах, как муха в паутине, или же сплестись с ними, подобно канату из множества нитей. Всем известно, что случается с мухой в паутине, однако второй вариант предполагает создание чего-то нового, более прочного, чем все части по отдельности.

Концепт сопряженности кажется чем-то из области фантастики, наталкивает на мысли о будущем, где компьютеры наделены человеческим сознанием. Разумеется, многие приветствуют стирание границ между человеком и машиной: футуролог и изобретатель Рэймонд Курцвейл, к примеру, предвидит будущее, в котором роботы сравняются с людьми по уровню интеллекта. Нанороботы смогут изучить каждый атом мозга, и мы перейдем от индивидуального сознания ко множественному – ив голове, и в роботе, и в «облаке». Впрочем, люди уже считают информационные технологии собственными дополнениями. Пользователи часто описывают свои мобильные устройства как часть себя. Многие называют себя «подсевшими» на Интернет.

Популярность этих метафор нетрудно доказать на практике. В 2010—2011 годах ученые из Мэрилендского университета провели эксперимент, по условиям которого испытуемые, студенты из десяти стран, должны были сутки обходиться без Интернета. Отложив смартфоны в сторону, многие участники эксперимента отметили, что испытали чувство глубокой потери. «Я тянулся к карману раз тридцать, думал, что мне кто-то звонит, но там ничего не было», – признался один из американских студентов. «Мне просто нравится трогать телефон. Я сразу чувствую себя полноценным», – заметил участник эксперимента из Китая. Один студент из Великобритании «так хотел коснуться телефона, что проверял карманы каждые пять минут», а другому «странно было не ощущать телефон в руке каждую минуту». Вся группа испытывала симптомы «ломки» и отвыкания. «Я весь день мучился!» – воскликнул китайский студент, а другой прибавил: «Когда срок подходил к концу, я практически сходил с ума». Американцы признали, что «чувствовали себя настоящими наркоманами», вот только недоставало им одного – информации. «Нам нужна была “доза” электроники. Когда мы не в Сети, нам плохо». Студент из Англии заявил: «Я зависим. Только мне ни алкоголь, ни кокаин не нужны. Информационные сети – вот мой наркотик. Без них я пропал». Психологи в США утверждают, что интернет-зависимость (этот термин впервые употреблен в научной литературе в конце 1990-х годов) следует признать настоящим заболеванием, таким же, как алкоголизм.

Применение терминов «расширенное сознание» и «сопряженность» помогает определить, что поставлено на карту, когда наши отношения с устройствами заходят в тупик. Электронные устройства стали нашими незаменимыми спутниками не только на работе или в учебе, но и дома, они тесно вплелись в нашу жизнь и обрели способность влиять на нас. Поломка или ненадежная работа таких устройств не просто приносит неудобства. Мы ощущаем гаджеты как нечто неотъемлемое, в то же время как нечто вне нашей сферы влияния. Они похожи на конечности, которые не желают подчиняться прямым командам. Проблема гаджетов на сегодняшний день заключается не в том, что они неотразимы для нас, мы слишком быстро к ним привыкаем. Проблема в том, что они плохо сделаны.

Осознание того, что значит сопряженность и каковы принципы ее действия – это уже большой шаг. Невозможно завязать успешные взаимоотношения с техникой, если не существует точного представления о том, какими они должны быть в идеале. Сопряженность доказывает, что не стоит беспокоиться о чрезмерной опоре на технику. На протяжении всего своего существования Homo sapiens неотделим от технологий.

Около двух с половиной миллионов лет назад наши предки впервые использовали камни в качестве орудий труда. Ашельское ручное рубило – универсальный инструмент, для создания которого понадобились недюжинные навыки. Его изобрели примерно 1,8 миллиона лет назад, и оно оставалось самой ценной собственностью человека на протяжении миллиона лет. Режущие края рубил времен раннего палеолита не утратили своей остроты и сегодня. Невозможно даже вообразить, чтобы какой-нибудь современный гаджет продержался бы столько времени, не утратив своей функциональности.

Мы никогда не жили в мире без орудий труда. Способ их использования менялся в соответствии с нашими потребностями. Мозг наших предков, особенно его лобные доли, значительно развился к тому времени, когда мы начали изготавливать и применять орудия труда. Производство орудий из кремневой гальки для охоты или рыбалки также свидетельствует о том, что наши предки планировали свое будущее.

Благодаря длительному использованию орудий труда мы менялись и внешне. Человек стал прямоходящим, руки приспособились к ощупыванию и хватанию предметов. В свою очередь это изменение повлияло на физиологическое строение человека: пальцы стали короче, когти сменились ногтями. Опыты по обучению обезьян изготовлению рубил и других каменных орудий показывают, что обезьяньи запястья не особо гибкие, пальцы -слишком короткие, и полноценное рубило такими руками не сделать. Как бы то ни было, произошедшие изменения сделали нас более зависимыми от инструментов для охоты или обороны, заставили искать защиты от погодных условий. Пример подобной защиты -обработанные шкуры животных.

Хотя за прошедшие тысячелетия мы съели несравнимо больше мяса, чем гориллы или шимпанзе, мы не отрастили острых зубов и не приобрели устрашающей скорости хищников. Наоборот, как только в рационе стало преобладать мясо, наши зубы и челюсти ослабели. Почему? Потому что им больше не приходилось разрывать плоть живой жертвы: мясо животных, добытое на охоте с помощью копий и ловушек, стали обрабатывать на огне. Вдобавок, по сравнению с нашими дальними родственниками-приматами, мы утратили волосяной покров, наш центр тяжести сместился, обеспечив способность к прямохождению. И все это благодаря еще двум древним изобретениям: одежде и обуви.

Биологические изменения – не просто результат приспособления человека к новой окружающей среде или климату. Наши тела сформировались в то время, когда стрелы, копья, ловушки и ножи стали технологическими эквивалентами убийственных челюстей и массивных задних лап, а огонь размягчал и стерилизовал еду. Мы эволюционировали с помощью технологий, преобразивших окружающий мир и предоставивших нам новый рацион.

Свидетельства когнитивной сопряженности обнаружены недавно, потому что археологи раньше не исследовали это явление. Вдобавок вещественные доказательства когнитивных изменений не так легко обнаружить. Самый яркий пример за 12 тысяч лет – это открытие психоактивных препаратов, а затем способов их разведения и употребления.

В те века, когда первобытные люди только-только начали носить одежду и есть приготовленную на огне пищу, листья коки помогали им не обращать внимания на голод и не уставать на охоте. С развитием цивилизации, торговли, миграций и имперской экспансии наркотики стали более сильнодействующими и освободились от примесей. Палеоботанические источники Старого Света (к примеру, микроокаменелости и уцелевшие семена), а также артефакты – церемониальные сосуды и жаровни – позволяют предположить, что около 10 000 лет до н. э. народы Азии жевали бетель, чтобы взбодриться. В 4000 году до н. э. китайские крестьяне уже выращивали эфедру и коноплю, а их европейские собратья начали разводить опийный мак. Две тысячи лет спустя на Ближнем Востоке и в Европе уже жевали насвай – галлюциноген из смеси табачной пыли и извести. По караванным путям конопля из Китая пришла в Среднюю Азию и Индию, а оттуда – в Африку, тогда как опиум перемещался в противоположном направлении – в Азию и на Ближний Восток.

Среди народов древней Америки были широко распространены «растения богов», поглощаемые во время определенных ритуалов для постижения неизведанных глубин сознания. В Андах уже примерно с 1300 года до н. э. готовили ритуальные напитки из галлюциногенного кактуса сан-педро, а по меньшей мере с 500 года н. э. там выращивали коку и богатую кофеином гуайюсу и торговали их листьями. Отвар айяуаски, «лианы духов», был хорошо знаком жителям бассейна Амазонки. На островах Карибского моря и в прибрежных районах американского континента использовали нюхательную смесь под названием йопо. В малых дозах она служила стимулирующим средством, в больших -галлюциногеном. Тропические джунгли Центральной Америки оказались настоящим кладезем лекарственных растений. На территории современной Еватемалы майя с 500 года до н. э. употребляли галлюциноген псилоцибин, который извлекали из священного гриба, называемого теонанакатль. Существуют описания мексиканских шаманских ритуалов в штате Оахака, во время которых используются отвары из грибов, вьюнка ололиуки и кактуса пейотль.

Другие виды сопряженности связаны с одомашниванием животных, развитием сельского хозяйства, ростом городских поселений и возникновением классовых обществ.

С развитием торговли возникла потребность в надежной коммуникации и учете, что помогло стимулировать появление и развитие письменности в Азии, Центральной Америке и на Ближнем Востоке. Письменность поддерживает социальные взаимодействия беспрецедентной сложности и оказывает мощное воздействие на человеческий разум. Как выразился Уолтер Онг, «письменность – это технология, которая перестраивает мышление».

Умение читать объединило все области разума вокруг единой цели – распознавания и расшифровки текстов.

Письменность облекает идеи в осязаемую форму, что позволяет абстрагироваться и анализировать их. В бесписьменных культурах это невозможно. К примеру, расцвету греческой философии и науки предшествовало распространение письменности через города материковой Ереции и их колонии на территории современной Турции. Ерамотность сделала возможным формирование сложных суждений на основании более разнообразных источников.

Письменность позволяет возвращаться к прочитанному и внимательно изучать аргументы автора, другими словами, анализировать его риторические и логические инструменты. С этой точки зрения, даже разговорный язык несет отпечаток когнитивных отношений, заключенных в письменной форме.

В истории древних цивилизаций заметны первые признаки того, что отношения между человеком и техникой характеризуются не только собственническим инстинктом и ценностью вещи, но и осознанием возможных изменений в использовании и владении ею – иначе говоря, осознанным и намеренным многообразием сопряженностей. Лучшее доказательство тому обнаружено в Микенах, одном из центров средиземноморской цивилизации, расцвет которого приходится примерно на 1600—1100 годы до н. э. Похоронные ритуалы этой культуры свидетельствуют о том, что мечи рассматривались как продолжение их владельцев. По утверждению Ламброса Малафуриса, преподавателя Оксфордского университета и одного из ведущих специалистов в области когнитивной археологии, микенские мечи были не просто оружием, они образовывали со своими владельцами своеобразный симбиоз типа «человек – предмет». В отличие от прежних самодельных стрел, луков и копий хорошие мечи изготавливались искусными оружейниками, стоили немалых денег и славились не только богатой отделкой, но и надежностью в бою. Не вызывает удивления и тот факт, что представители самых разных древних цивилизаций – от Греции до Японии – разделяли общее убеждение: в каждом клинке живет душа. Микенцы относились к мечам с большим уважением и хоронили их вместе с владельцами, полагая, что хозяин и его клинок связаны неразрывными узами.

Итак, в сопряженности нет ничего революционно нового. Именно она делает человека человеком, формирует наше самосознание. От нее зависело, сможет ли наш предок выжить среди грозных хищников, перехитрить своих неандертальских и кроманьонских собратьев и расселиться на огромной территории 40 тысяч лет назад. Сопряженность не потеряла своей важности и сегодня.

Давайте рассмотрим простой пример преимущественно физической, телесной грани сопряженности: воздействие, которое оказывают технологии на «схему тела». (Здесь требуется уточнение: «преимущественно физической грани», потому что четкой границы между физической и когнитивной сопряженностью не существует. Все виды сопряженности, меняющие тело, оказывают влияние на мозг и разум, а виды сопряженности, направленные на изменение когнитивных возможностей, частично включают в себя «телесный» компонент.) «Схема тела» – это модель, формируемая разумом. В ней заложена информация о том, как далеко мы можем протянуть руку, каким образом ориентируемся в пространстве и сколько места занимаем. «Схема тела» важна, поскольку помогает благополучно жить в современном мире. Чтобы взять чашку, необходимо осознавать, как длинна ваша рука и насколько широко вы способны расставить пальцы; чтобы сойти вниз по лестнице, нужно иметь представление о том, как распрямить ногу, не теряя равновесия.

«Схема тела» способна изменяться. Когда мозг Идой начал воспринимать механическую руку не как инструмент, а как часть тела, обезьяна перестала отличать ее от любой другой из своих конечностей, то есть «схема тела» макаки включила в себя руку робота. Даже если дело не касается напрямую подобных высокотехнологических изобретений, люди способны так приноровиться к управлению инструментами, что те станут продолжениями их самих.

Рассмотрим слепца и его трость (любимый пример философов). Слепец точно знает, что держит трость, когда сидит и сжимает ее в руках: он может измерить ее длину, ощущает вес, проверяет на гибкость и так далее. Как только он поднимается на ноги и прощупывает тростью путь, сознание сосредоточивается на информации, передаваемой с помощью трости: слепец может определить местоположение предметов на расстоянии нескольких шагов. Трость становится продолжением руки. Эти преобразования происходят довольно быстро. Обезьяны изменяют «схему тела», как только берут в руки простое орудие: грабли или палку с зажимом на конце, чтобы схватить еду.

Технологии беззастенчиво внедряются в «схему тела», пользуясь ее точностью, гибкостью и изменчивостью. Учитывая нашу зависимость – и обособленно, и как вид в целом – от хороших орудий труда, вполне обоснован тот факт, что мы развили в себе способность включать устройства в «схему тела». Мы учимся уверенному использованию инструментов – так, чтобы не задумываться о них постоянно, иметь возможность полностью сосредоточиваться на той информации, которую они предоставляют нам об окружающем мире.

Впрочем, не все технологические добавления к «схеме тела» идут нам на пользу. Яркий тому пример – фантомная вибрация мобильного телефона, ощущение, что сотовый телефон или пейджер гудит где-то в кармане, даже если это не так. Опрос медицинских работников в одной из бостонских больниц показал, что две трети респондентов испытывали фантомные вибрации мобильного телефона (психолог Дэвид Ларами назвал это явление «вибротревогой»). Наиболее восприимчивы те, кто регулярно носят мобильные телефоны в кармане рубашки или брюк, рядом с областями, где расположено особенно много нервных окончаний.

Что служит этому причиной? Ученые считают, что наша кожа так привыкла к вибрации мобильного телефона, что мы иногда ошибочно принимаем за телефон прикосновение ткани или простой мышечный спазм. По выражению нейропсихолога Уильяма Барра, создается впечатление, что сотовые телефоны входят в «нейроматрицу тела». «Если вы пользуетесь мобильным телефоном, он становится частью вас», особенно когда нельзя пропускать звонки. Врачи и медицинские работники бостонской больницы заметили за собой привычку непрерывно проверять свои пейджеры и телефоны и нередко ощущали фантомные вибрации. Студенты-медики усвоили, что постоянная проверка устройства позволяет избежать последствий возможной ошибки. Как объяснил старший врач, если студенты не отвечают на звонки, «все летит к чертям».

Участники мэрилендского эксперимента 2010 года, которые сутки не выходили в Сеть, также испытали «вибротревогу». «Я ясно ощущал ее признаки, даже слышал, как звонит мой выключенный телефон», – сообщил один из студентов. «Звонки, которых на самом деле не было, меня немного напугали, – признался другой. – Я еще сильнее привязался к телефону». Опросы конца 2000-х годов показали, что в таких различных местах, как Ирак и Калифорния, 70 процентов владельцев сотовых ощущают фантомные вибрации. Легко предположить, что по всему миру около трех миллиардов людей думают, что идет вызов, хотя на деле это не так. В опросе американских студентов в 2012 году 89 процентов респондентов ответили, что ощущают вибротревогу несколько раз в месяц.

Людям свойственно взаимодействовать с инструментами и техникой непринужденно и естественно, будь то кисть для каллиграфии, мотоцикл или меч. Со временем орудия перестают быть просто орудиями и становятся продолжением нас самих, еще одним органом чувств, с помощью которого мы познаем мир.

Сопряженность часто возникает без нашего ведома, однако нередко мы понимаем, что радиус наших возможностей и умений стал больше.

Именно это происходит, когда человек берет в руки музыкальный инструмент: первоначальная неуклюжесть и ощущение чужеродности струн, клавиш или клапанов уступает место «естественному слиянию с инструментом», как выразился один джазовый музыкант. Другой назвал процесс обучения «овладением новым, прекрасным голосом». Мы гораздо острее ощущаем подобную связь, если правильному пользованию каким-то устройством приходится долго учиться. Пилот и военный историк Тони Керн писал, что летчикам необходимо не только «знать и понимать самолеты и доверять им», но требуется и «искреннее желание сделать машину продолжением себя, попытаться соединить человека и машину в единую функциональную единицу». Практика обеспечивает близкое знакомство с предметом изучения, создает базовые навыки его эксплуатации, которые затем становятся основой для глубоких знаний. Со временем осознание наличия самого устройства исчезает, уступая место чувству обладания улучшенными способностями.

Кроме того, мы чутко осознаем нашу сопряженность, когда новые разработки позволяют нашему телу гораздо больше того, на что оно было способно в естественном состоянии. Это наглядно демонстрируют заметки о новейшем изобретении XIX века – велосипеде. Неизвестный автор в 1869 году отметил: «Велосипед полностью бесполезен, пока разум не направляет и не оживляет его, после чего он становится и слугой, и частью тела. Как только садишься на него, велосипед перестает быть инструментом, вспомогательным средством. Он становится частью тебя». Тридцать лет спустя еще один велосипедист написал: «Эта машина является твоим продолжением, чего не скажешь о любом другом транспортном средстве. Смысл имеют лишь воля и сила». По словам современника-мотоциклиста, «когда ты за рулем, нет больше ни тебя, ни мотоцикла, ни пространства, вы – единое целое, сочетание плоти, крови и металла». Велосипед, скорее всего, первое изобретение, которое описывали в подобных выражениях, и с момента его создания начинается отсчет истории кибернетики.

Поначалу, когда соединение с неодушевленным предметом непривычно, мы отчетливо ощущаем существование придатка, но все еще осознаем, где начинается и заканчивается наше «я» – не вполне то, каким было раньше, а усовершенствованная версия, способная на прежде недостижимое. Художникам нетрудно понять смысл широко известного высказывания Джорджии О’Киф: «Формой и цветом я могу выразить больше, чем словами». Музыканты и живописцы говорят о возможности отразить в звуке или на холсте то, что недоступно для вербального описания. Чувством преобразования обладают не только творческие личности: водители и летчики-истребители часто упоминают свой опыт пребывания «частью великолепной машины», позволяющий им «выйти за пределы ограничений человеческого тела» и двигаться с невероятной мощью и скоростью.

На пике сопряженности стираются все различия между человеком и объектом: вместе с инструментом мы действуем так складно, что невозможно сказать, где заканчивается наше «я» и начинается устройство. На протяжении веков это состояние подробно описывали мастера учения дзен. Немецкий философ Ойген Херригель так объясняет свой опыт стрельбы из лука в соответствии с учением дзен: «В итоге ученик не знает, совершает действие рука или разум». Проведя несколько лет за изучением стрельбы из лука в Япoнии, Херpигeль передает свои ощущения следующими словами: «Лук, стрела, мишень и я сам – все сливается воедино, и я больше не в состоянии отделить их друг от друга». Ему вторят азартные мотоциклисты и велосипедисты начала XX века. В 1909 году один из первых мотоциклистов восторженно заметил: «Если условия идеальны, то душевное состояние описать невозможно. Ты становишься частью машины, а машина врастает в тебя». Некий велосипедист в 1904 году утверждал: «Есть в этом что-то захватывающее. Чрезвычайная радость и легкость движения сравнима, пожалуй, со свободным полетом орла. Забываешь о конечном пункте назначения, о скорости, о напряжении в мышцах и просто упиваешься ощущением». Современному человеку это описание кажется поразительно знакомым: интенсивная концентрация, потеря себя и дезориентация во времени прекрасно описывают концепцию «потока» Михая Чиксентмихайи. Тело с готовностью принимает возможность слияния сознания и «схемы тела» с любыми устройствами, будь то рубило, скрипка или самолет-истребитель.

Программист Эллен Ульман не понаслышке знает о «близости с машиной», о том, как объединяются в единое целое компоненты приборов, строчки компьютерного кода и человеческий разум. Все начинается с возникновения намека на решение трудной задачи. «Человек и машина настроены на один лад, – говорит Ульман. – Однажды я попробовала метамфетамин. Ощущение, возникающее при зарождении проекта, можно сравнить только с таким вот кайфом: “Да, я понимаю. Да, это возможно. О да, именно так!”». Программисты не просто щелкают задачки в голове: решения выглядят понятными в принципе, но написать хороший код трудно. Теоретическое вдение изящного решения несравнимо с процессом создания конечного продукта. Чтобы перейти от идеи к коду, «программисту не остается иного выбора, кроме как уйти в себя, – говорит Ульман. – Там возможно все».

В нашем представлении типичный программист – это глубоко сосредоточенный человек, лихорадочно стучащий по клавишам. Связь с клавиатурой зажигает искру вдохновения, с помощью кнопок программист претворяет в жизнь свои идеи. Когда математики выводят мелом или маркером сложные формулы, доска для них – не просто подручный инструмент. Доска запечатлевается в кратковременной памяти, помогает визуализировать процесс решения задачи и позволяет легко находить ошибки: решение задач происходит не в голове у математика и не на доске, а в когнитивной системе, образованной ими обоими. Кроме того, по-моему, информация, получаемая программистами в непосредственной близости с машиной, не просто исходит из сознания, а скорее распределяется между мозгом, руками и клавиатурой.

В своем предположении я основываюсь на собственном примере распределенного распознавания: при печатании я чувствую ошибки на ощупь. Еще ребенком я научился печатать вслепую, и после нескольких лет занятий и десятилетий практики я могу закрыть глаза и набрать свыше семидесяти слов в минуту. Подобно тому, как владеющие техникой скорочтения распознают не буквы, а целые слова, я способен печатать, полагаясь на тактильные ощущения. Я точно знаю, как должны двигаться пальцы, под каким углом следует держать руки над клавиатурой, и сразу реагирую, если неуместное нажатие клавиши нарушает правильность написания слова. Я не всегда могу определить, в каком месте опечатался – для этого мне необходимо открыть глаза и посмотреть на монитор, но точно могу сказать, что допустил ошибку.