Текст книги "Археолог: заветный ключ (СИ)"

Автор книги: Алекс Рудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 7

Июль 1970-го года. Великий Новгород

– Дурак ты, Гореликов! – сказала Женька, щуря хитрые зелёные глаза на солнце.

Мы лежали на горячем песке городского пляжа у высокой зубчатой стены кремля. На Женьке был зелёный купальник под цвет глаз и широкополая шляпа из декоративной соломки, из-под которой во все стороны торчали непослушные рыжие кудряшки.

Рыжих людей часто отличает бледная кожа, которая боится солнца. Но к Женьке это не относилось. Она любила солнце и загорала так густо, что становилась похожей на индеанку. По характеру Женька была настоящим сорванцом – её решительные манеры и бойкий язык отпугивали самых смелых ухажёров.

– Дурак! – с удовольствием повторила Женька и высунула розовый язык.

– Почему? – лениво спросил я, надвигая на глаза шляпу.

Река сверкала под солнцем. У берега с криками и визгом плескалась малышня. Чуть подальше солидно плавали взрослые. Молодые мамы с колясками прогуливались по берегу, стараясь непременно держаться парочками.

– Надо было брать свою Светку за руку и тащить с собой. А теперь сиди тут и думай – с кем она там.

– С чего ты взяла, что я об этом думаю? – улыбнулся я.

– Сам же рассказал!

– Я рассказал, потому что ты пристала, как репей, со своими вопросами. Какая тебе разница – есть у меня девушка, или нет?

– Никакой, – легко согласилась Женька и вытянула стройные загорелые ноги.

Мимо как раз проходила молодая семья. Муж покосился на Женьку, но заметил строгий взгляд жены и отвернулся. Женька засмеялась, показывая белые зубы.

Мы с Женькой познакомились в первый же день моего пребывания в Новгороде. Крепкая девчонка в голубой футболке и коротких шортах выпрыгнула из глубокого раскопа и протянула мне перепачканную землёй ладошку.

– Привет! Я Женя! Помогаю Николаю Лаврентьевичу с находками. А ты из Ленинграда? Как зовут?

– Александр, – ответил я, пожимая руку девушки и стараясь не слишком откровенно заглядывать в глубокий вырез футболки.

Женя расхохоталась.

– Какой важный Александр! Да ещё и в ковбойской шляпе! А где кольты и верный конь?

Ответ про коня вертелся на кончике языка. Но я прикусил этот самый кончик и улыбнулся:

– Верный конь не выдержал долгого пути, а револьверы пришлось заложить в ломбард. Раскоп покажешь? И профессора Ясина.

– Гляди!

Женька гордо показала мне гигантскую прямоугольную яму, глубиной метра четыре, не меньше. Вниз уходили многочисленные приставные лестницы.

– Ничего себе, культурный слой! – присвистнул я.

– Это что! – ответила Женька. – Порой до восьми метров доходит! Хоть на лифте спускайся.

Народу в раскопе было – не протолкнуться! В основном, студенты, но попадались взрослые люди, и даже пожилые. Парни катили тачки с землёй, кто-то равнял лопатами дно раскопа, или отвесные стены. Большинство, сидя на корточках, работали кисточками и детскими совочками.

– Здесь находок – во!

Женька по-мальчишески провела большим пальцем по горлу.

– Видишь сруб?

В дальнем левом углу раскопа на несколько венцов выступал прямоугольный сруб из почерневших брёвен, с прирубленным к нему небольшим помещением.

– Остатки деревянной церкви шестнадцатого века! Сгорела, возможно, при походе на Новгород Ивана Грозного! Так мы внутри и кадило нашли, и серебряный крест, и…

– А где Николай Лаврентьевич? – перебил я болтушку.

Из-за необычного отчества я хорошо запомнил, как звали профессора Ясина.

– Вот же он!

Женька показала на группу людей, которые что-то обсуждали возле остатков деревянного сруба церкви. Среди них выделялся худощавый старик с аккуратно подстриженной седой бородой и быстрыми движениями. Он был похож на полководца Александра Васильевича Суворова.

Я взялся за выступающий над раскопом край длинной лестницы. Женька снова засмеялась:

– Да оставь рюкзак наверху, ковбой! Никуда он не денется!

Снова ковбой, подумал я. Похоже, это прозвище ко мне прилипнет. С другой стороны, на что я надеялся, покупая такую шляпу?

Я сбросил рюкзак на траву возле крепкой деревянной ограды, которая окружала раскоп. Ничего ценного в нём не было – смена белья, несколько книг по истории Ганзейского союза, небольшой запас консервов и скудные гигиенические принадлежности.

Главную ценность – медальон древних пруссов – я носил на шее под рубашкой на крепком кожаном ремешке.

Лестница скрипела и прогибалась. Спускаясь, я искренне порадовался тому, что оставил рюкзак наверху.

Я подошёл к профессору Ясину.

– Здравствуйте! Я Саша Гореликов из Ленинграда. Валентин Иванович звонил вам насчёт меня.

– Гореликов? – обрадовался Николай Лаврентьевич. – Это вы открыли священную рощу древних пруссов? Ай, молодец! Вечером приходите ко мне, расскажете подробно. Хотя, нет! Думаю, ребятам тоже будет интересно послушать. Вот что! В восемь часов вечера проведём вашу лекцию в вестибюле общежития. Решено. Евгения!

Женька немедленно подбежала к Николаю Лаврентьевичу, с интересом взглянув на меня.

– Евгения, – обратился к ней профессор Ясин, – посели Александра в общежитие, выдай талоны на столовую и занеси его в платёжную ведомость. Вы где хотите работать, молодой человек? На раскопе, или, может, быть в камералке? Желаете помогать нам с Евгенией разбирать находки? Евгения – наш главный специалист по берестяным грамотам.

– Понял? – строго спросила Евгения. – Как найдёшь берестяную грамоту – сразу тащи ко мне! И не вздумай сам разворачивать!

– Если найду, – улыбнулся я.

Живая и непосредственная Женька мне нравилась.

– Найдёшь, – Женька махнула рукой. – Все находят. Этих грамот здесь до фига!

– Кхм, – кашлянул профессор Ясин.

– Простите, Николай Лаврентьевич, – ничуть не смутилась Женька. – Я хотела сказать, что грамот здесь много. Особенности культурного слоя – его насыщенность водой и особая кислая среда – способствуют сохранности органических артефактов.

– Я бы хотел поработать в раскопе, – ответил я на вопрос Николая Лаврентьевича.

Это была неправда, но профессор Ясин по своей простоте не оставил мне выбора. Влиться в незнакомый коллектив и сразу же оказаться приближенным к руководству – самый верный способ настроить против себя остальных участников экспедиции. А нам ещё месяц работать вместе.

– Вот и отлично! – обрадовался Николай Лаврентьевич. – Не забудьте про лекцию.

Остаток рабочего дня я добросовестно катал наверх тяжёлые тачки с землёй. Во время коротких перекуров мы общались с Женькой, которая на правах старожила и профессорской помощницы сразу же взяла надо мной шефство.

От Женьки я узнал, что раскоп возле собора заложили, надеясь найти древнюю вечевую площадь новгородцев. Профессор Ясин опирался на летописи, которые утверждали, что в течение многих веков новгородское вече собиралось либо в кремле, возле Святой Софии, либо здесь – возле церкви Николая Чудотворца. Много позже церковь стала собором, но вечевая площадь перед ней служила местом сбора новгородцев до самого правления Ивана Третьего.

– И как успехи? – поинтересовался я, утирая пот со лба рукавом рубахи.

– Пока никак, – вздохнула Женька. – Николай Лаврентьевич очень расстроен. Нет, находок много, и все очень интересные. Но доказательств того, что вече собиралось здесь, мы пока не нашли.

Работы на раскопе продолжались до трёх часов дня. После этого часть ребят шла на Волхов – купаться, другие расходились по домам, чтобы утром, к восьми часам опять вернуться на раскоп.

Инструменты оставляли тут же – в пристройке собора, которая запиралась на большой висячий замок. Ключ от замка, разумеется, был у Женьки.

Сама Женька после работ на раскопе, а иногда и вместо них до самого вечера возилась с берестяными грамотами в камеральной лаборатории.

Ровно в три часа я откатил тачку в пристройку и закинул за спину тяжёлый рюкзак.

– Идём со мной, – скомандовала Женька, дёргая меня за рукав. – поселю тебя в общежитие и выдам талоны на питание. После ужина у тебя лекция, не забыл?

– Не забыл, – улыбнулся я.

Монах снова сидел на ступеньках собора. Он как будто бы и не уходил никуда. Но теперь рядом с ним стояла наполовину пустая бутылка молока, а прямо на ступеньках лежал надломленный дешёвый батон из муки второго сорта.

В пыли перед ступеньками валялись хлебные крошки, возле которых бойко прыгали встрёпанные воробьи.

– Он всегда здесь сидит? – спросил я Женьку.

Женька быстро поглядела на монаха.

– Ага. Сидит, и ни с кем не разговаривает. Странный какой-то.

За неделю мы с Женькой здорово подружились. Моя короткая лекция о древних пруссах её впечатлила до того, что девушка даже согласилась после работы сходить со мной на пляж. И теперь мы лежали на солнышке, и я чувствовал тепло Женькиного плеча.

– Хочешь вечером со мной? – предложила она.

– Куда? – не понял я.

– Посмотреть грамоты. Часть я уже перевела на современный язык.

– Конечно, – с удовольствием согласился я.

В прошлой жизни археологические находки в Новгороде как-то прошли мимо меня. А тут такая возможность наверстать упущенное.

Женька подтянула стройные ноги и, как бы невзначай, плотнее прижалась плечом ко мне.

* * *

Июль 1240-го года. Великий Новгород – Ладога – Ижора

– Умно поступил, княже, что не стал спорить с посадником, – одобрительно сказал Гаврила Олексич, миновав мост.

Александр даже не повернул голову, рассеянно щурясь на купола церквей Торговой стороны.

– Прикажи конюхам подготовить всех коней, какие есть, – ответил он, не поворачивая головы. – Пеших ратников посадим на лошадей – так быстрее доберёмся до Ладоги. Отправь вперёд надёжных людей с известием. Пусть ладожский воевода готовит войско.

Гаврила Олексич мгновение подумал и одобрительно кивнул.

– Знаешь, кто из бояр приведёт свои дружины? – спросил Александр.

– Миша Иванкич и Сбыслав Якунович, – не задумываясь, ответил воевода. – Может, и ещё кто, у кого владения по Неве и Ижоре.

– Хорошо. Сейчас отправь дружинников предупредить, чтобы все были на конях. К Ладоге пойдём быстро.

Гаврила Олексич молча ткнул пятками кожаных сапог в конские бока. Поравнялся с дружинниками и отдал короткую команду. Двое отделились от княжеской пятёрки, круто завернули коней и поскакали обратно в Новгород.

Выступили под утро. Александр едва успел пару часов поспать под тревожным взглядом молодой жены.

– Не беспокойся, – коротко сказал он ей. – Шведы нас не ждут, одолеем.

– А правда, что их пять тысяч? – широко распахнув серые глаза, спросила Саша.

Александр пожал плечами.

– Лазутчики говорят, что так.

Думать об этом ему не хотелось. Княжеская дружина вместе с боярскими отрядами Миши и Сбыслава не дотягивала и до тысячи человек. А сколько воинов сможет собрать ладожский воевода, Александр не знал.

Гонцы в Ладогу уже отправлены. Скакать им туда два дня. Войско будет добираться на конях на день дольше, да ещё день отдыха в Ладоге. Должен воевода успеть собрать людей, должен. Если будет, кого собирать. Если не решит поставленный Новгородом боярин, что безопаснее отсидеться за крепостными стенами.

Александр тряхнул головой, отгоняя тяжёлые мысли. Обнял жену, почувствовал, как дрожат её плечи. Поцеловал и решительно вышел во двор, где уже ожидала дружина. Вскочил в седло и поскакал впереди войска вдоль сонного тёмного Волхова.

Войско, растянувшись длинной змеёй, двигалось вдоль высокого берега. Дорога между Новгородом и Ладогой была наезжена, по пути попадалось немало деревень. Жители в этих местах промышляли охотой и рыбной ловлей, сеяли рожь, ячмень и лён. Да ещё подрабатывали тем, что проводили торговые караваны через грозные и шумные волховские пороги.

Низкие башни Ладожской крепости увидели только к вечеру третьего дня. Воевода Онуфрий сам вышел навстречу, низко поклонился Александру.

– Спасибо, что прибыл на подмогу, княже! У меня уж и войско собрано, стрелки на стенах караулят день и ночь.

Александр с трудом соскочил с коня. Сегодня выступили на рассвете, едва солнце выглянуло из-за еловых верхушек, и весь день гнали рысью.

Воевода перехватил повод коня, придвинулся ближе.

– Лазутчики с Вороньего мыса донесли, что два шведских корабля крутились возле устья Волхова, – тревожно прошептал он на ухо князю. – Видать, высматривали, как войти в реку.

Это было именно то, чего Александр ждал и опасался. Он сердцем чувствовал, что пятитысячное шведское войско не усидит на Неве и непременно попробует захватить Ладогу.

Александр оглянулся на новгородских бояр. Первый день он тревожился – согласятся ли Миша и Сбыслав с его решением атаковать шведов. И вечером, возле походного костра переговорил с боярами напрямую.

К его облегчению, оба боярина словно ждали этого разговора и сразу же согласились с князем.

– Нечего нам в Ладоге сидеть, – прямо сказал Сбыслав. – За это время шведы все ижорские деревни разорят. Дань не соберём потом. А подступят всем войском к Ладоге, и возьмут в осаду – так и там не отсидимся. Придётся бросать крепость, а после отбивать большой кровью.

– Шведы того и ждут, что мы в крепости запрёмся, – поддержал Сбыслава Миша. – Если б они только Неву хотели запереть – то не пришли бы таким войском. Командуй, княже, выступать к Ижоре, а мы поддержим.

И теперь Александр коротко передал боярам слова воеводы. Миша и Сбыслав только кивнули и поскакали каждый к своей дружине – устраивать ратников на ночлег в Ладожском посаде.

– Сколько у тебя войск? – спросил Александр ладожского воеводу.

– Сотни четыре конных наберу, – виновато развёл руками Онуфрий. – Больше нет. Ну, пеших ещё с пять сотен.

– Пеших не надо, – отказался князь. – Оставь их под надёжным началом защищать крепость. А конные чтобы завтра утром были готовы выступить.

– Понял, княже! – склонил голову воевода.

Только один день дал Александр на то, чтобы перековать захромавших по дороге лошадей и отдохнуть ратникам. А на рассвете полуторатысячное новгородское войско выступило по лесным тропам к Неве, в обход топкого озёрного берега.

Глава 8

Июль 1970-го года. Великий Новгород

– Жалко его, – негромко сказала Женька, держа меня за руку.

Она искоса глядела на старого монаха, который опять сидел на ступеньках собора.

Монах неторопливо ел булку, собирая крошки в подставленную к бороде ладонь. Изредка он бросал крошки птицам, которые теснились возле его ног. Брал бутылку молока, делал несколько глотков и снова принимался за булку.

– Жалко, – задумчиво согласился я. – Интересно, где он живёт?

– Наверное, где-то неподалёку, – предположила Женька. – Он на этих ступеньках сидит с утра до вечера, словно других дел у него нет.

– А, может, он прямо в соборе живёт? – продолжал размышлять я. – Собор старый, недействующий. Из нашей пристройки входа в него нет. А отсюда – запросто.

– Так дверь же заперта, – возразила Женька, кивком головы указывая на висячий замок.

– А ты знаешь, кто её запер? – улыбнулся я. – И у кого может быть ключ?

– Да ну тебя! – Женька передёрнула плечами. – Идём! Работать пора.

– Ты сегодня до вечера с нами? – спросил я.

– Нет.

Женька тряхнула рыжими кудрями.

– Пару часов покопаю – и в камералку. Там несколько грамот высохли, надо их переводить.

Берестяные грамоты мы находили свёрнутыми в трубочку, и так и сдавали Женьке. Женька обрабатывала их специальным составом, размягчала и высушивала под прессом, чтобы выпрямить. И уже после этого начинала разбирать выдавленные на бересте буквы.

– Ну, ты идёшь?

Женька дёрнула меня за рукав.

– Иди, я сейчас, – ответил я.

Женька пожала плечами и скрылась за углом собора. Ей надо было отпирать пристройку, чтобы раздать землекопам инструмент. А я нащупал в карманах банки консервов, которые захватил с собой из общежития, и подошёл к монаху.

– Здравствуйте, – вежливо сказал я.

Монах прекратил есть и посмотрел на меня.

Он был моложе, чем казалось с первого взгляда – едва за шестьдесят. Возраст прибавляли длинная седая борода и лицо, сплошь покрытое глубокими морщинами.

– Здравствуй, – ответил монах.

– Вот, это вам, – я протянул ему консервы. – Возьмите.

Обычная килька в томатном соусе. Плоские круглые банки по двести пятьдесят граммов – они удобно помещались в карманы брюк.

– Спаси тебя бог – отозвался монах, глядя на меня.

Я поставил банки рядом с ним и сам сел на каменные ступеньки. От выщербленного камня, несмотря на тёплое солнечное утро, тянуло холодом. И как только этот монах не простудится, сидя здесь целыми днями, подумал я.

Я неспроста подошёл к монаху. Жизнь научила меня, что люди часто знают не меньше, чем книги, или даже архивные документы. Да, люди забывчивы, часто путают и перевирают. Но зёрнышко истины в их рассказах есть всегда – надо только его увидеть. А ещё людям свойственно думать. И результаты этих раздумий могут дать поискам совершенно неожиданное новое направление. В общем – если есть возможность поговорить с интересным человеком, эту возможность всегда надо использовать.

– Хотите, я открою консервы? – предложил я.

Монах промолчал, по-прежнему внимательно глядя на меня тёмными живыми глазами.

Я улыбнулся ему и вытащил из заднего кармана складной нож. Незаменимая вещь – лезвие, открывашка, штопор, ложка и вилка. И ещё шило, с помощью которого удобно пришивать оторвавшуюся лямку рюкзака.

Открывашка была никудышная – тупая, и легко гнулась. Но консервные банки при некоторой сноровке можно открывать просто ножом. А сноровки у меня было – хоть отбавляй. Я упёр остриё ножа в крышку и лёгким ударом ладони пробил тонкую жесть. А потом просто прорезал её по кругу.

Так открывать банку даже безопаснее – открывашка загибает края жести наружу, и о них запросто можно порезаться. А нож загибает жесть внутрь.

Я отогнул крышку и протянул монаху открытую банку. Вытер лезвие ножа о траву, которая росла возле ступенек, защёлкнул его и открыл ложку. Ложка открывалась туго – мне редко приходилось ей пользоваться.

– Ешьте, – я протянул ложку монаху.

Он взял её и повторил:

– Храни тебя бог!

А потом стал неторопливо есть, аккуратно поддевая из банки по одной рыбёшке.

Я подождал, пока он поест. Давно надо было идти в раскоп, но наметившийся разговор удерживал меня. Успею ещё покатать тачки.

Когда банка опустела, я спросил:

– Можно посмотреть собор изнутри?

– Зачем? – вопросом на вопрос ответил монах.

– Ну, как – объяснил я. – Мы археологи. Ищем древности, восстанавливаем исторические события. А этому собору лет шестьсот, не меньше.

– Восемьсот, – помолчав, ответил монах. – Мой дед здесь служил, и отец. А я не успел.

– У вас есть ключ? – спросил я. – Можете открыть дверь?

Монах отставил пустую банку в сторону и тяжело поднялся. Ему мешал не вес – тело под рясой было тощим. Возможно, какая-то болезнь, решил я. Или голод – если он питается только хлебом и молоком. На такой диете долго не протянешь.

Вернул мне нож и достал из-под рясы ключ, висевший на длинной волосяной верёвочке. На коричневой от загара шее я увидел ещё одну тонкую тесьму – видимо, на ней висел нательный крестик.

Монах снял замок и со скрипом открыл тяжёлую створку.

– Заходи.

Я вошёл в прохладную полутьму храма. Слева была обитая листовым железом дверь с табличкой:

«Филиал Новгородского музея-заповедника».

Справа деревянная лестница уходила в подвал.

Монах повёл меня прямо – к ещё одним дверям, над которыми виднелась растрескавшаяся фреска. Эти двери вели внутрь собора.

Я догадался, что помещение, через которое мы прошли, было пристроено к собору гораздо позже – возможно, в восемнадцатом, или девятнадцатом веке. И монах подтвердил мою догадку.

– Что вы ищете? – спросил он, стоя за моей спиной.

– Вечевую площадь, – ответил я, разглядывая стены собора.

Штукатурка во многих местах облупилась, открывая красный кирпич стен. Вместо высокого свода я увидел деревянное перекрытие, словно кто-то устроил в куполе второй этаж. Перекрытие разделило пополам фреску с тремя неизвестными святыми – я видел только их ноги в сандалиях и подолы разноцветных одежд.

– Не там копаете, – сказал монах.

Я повернулся к нему.

– Почему вы так думаете?

– Я не думаю, а знаю, – строго ответил он. – Вечевая площадь была здесь.

Он показал на двери, через которые мы вошли.

– Вот на этом крыльце стоял князь Александр, когда его выбирали новгородским князем.

Монах легко топнул ногой по каменным плитам.

В его словах был смысл. Логично устроить площадь именно перед входом в церковь. А если учесть, что пристройка появилась намного позже, то… пожалуй, эта версия могла оказаться верной.

– Откуда вы знаете? – спросил я.

– Знаю, – повторил монах, чуть наклонив седую голову. – Идём. Здесь нельзя долго.

Я не стал спорить. В соборе пахло какой-то затхлостью, заброшенностью.

– А что там?

Я показал вверх, на деревянное перекрытие.

– Планетарий, – ответил монах.

Мне показалось, или он усмехнулся.

Когда мы вышли в пристройку, я снова не удержался от вопроса:

– Вы живёте здесь?

– Я здесь работаю, – ответил он. – Сторожем.

До самого вечера я катал из раскопа наверх тяжёлые тачки с землёй и прикидывал – есть ли смысл копать у западной стены собора. Конечно, разбирать пристройку никто не позволит. Но вот аккуратно вскрыть крыльцо и асфальтированную дорожку – вполне возможно. Чем чёрт не шутит – может, и наткнёмся на следы вечевой площади.

А вечером в общежитии меня отыскала Женька.

– Гореликов, – сказала она, сурово глядя на меня. – Тебе звонила эта твоя Света. Просила передать, что она в Старой Ладоге.

Сердце в груди радостно трепыхнулось. Значит, Света разыскала номер Новгородского музея, через них нашла меня и дозвонилась до общежития.

– Спасибо, Женька! – улыбаясь, поблагодарил я. – А свой номер она не оставила.

– Вот!

Женька сунула мне в руку смятую бумажку, на которой небрежным почерком были записаны несколько цифр.

– Дашь позвонить из камералки? – спросил я.

– Звони, мне-то что!

Женька пожала плечами.

Я бросился к телефону и, глядя в бумажку, набрал номер. Трубку сняли после первого гудка.

– Алло? – сказал недовольный мужской голос.

– Здравствуйте! – вежливо ответил я. – Вы не могли бы позвать к телефону Светлану Поленко?

– А кто её спрашивает?

– Это однокурсник, из университета.

– Какой однокурсник? Горелов?

– Гореликов, – поправил я.

– Понятно, – хмыкнул голос.

А затем в трубке раздались короткие гудки.

Что за чёрт?

Я снова набрал номер, но на том конце провода по-прежнему было занято.

* * *

Июль 1240-го года. Устье Ижоры

Ижору перешли выше по течению, в густом бору – старшина ижорцев Пелгусий показал подходящий брод. Он с небольшим отрядом местных охотников встретил дружину Александра возле истока Невы – там, где река вытекала из Нево-озера. Он же довёл войско лесной тропой до Ижоры.

– Ударим с трёх сторон, – Гаврила Олексич палкой начертил на земле мыс при впадении Ижоры в Неву. – Ты, Миша – вдоль невского берега. Сбыслав, ты здесь, вдоль Ижоры. А княжескую дружину с ладожанами и ижорцами поставим в середине.

Лицо ладожского воеводы Онуфрия стало озабоченным.

– У меня воины – не воины. Кто с топором, а кто – и с багром. Даже рогатины не у всех, а о броне я и не говорю.

Рогатина – крепкое копьё, с которым ходили на крупного зверя. Не очень длинное, чтобы без коня легко было с ним управляться. Рукоять рогатины толще, чем у копья. Всадив наконечник под лопатку зверя, другой конец рогатины упирали в землю и ждали, пока зверь сам себя нанижет глубже, пытаясь в предсмертной злобе достать охотника.

Такие копья были только у тех мужиков, кто мог заказать кузнецу железный наконечник и заплатить за него зерном, или мехами. Кто не мог – сам острил конец рогатины топором и обжигал на костре, чтобы придать дереву крепость.

Воинскую кольчугу и железным наконечником враз не пробьёшь – нужен умелый и сильный удар. А уж обгорелой деревяшкой…

– Пойдёте за дружиной вторым строем, – успокоил Онуфрия Гаврила Олексич. – Главное – раненым не дайте уйти, добивайте. Если конный прорвётся – бейте коня. Пешим далеко не уйдёт.

Гаврила Олексич повернулся к Мише Иванкичу.

– Миша! На тебе корабли. Руби сходни, канаты, поджигай. Проламывай борта, отпихивай от берега. Не давай шведам сесть на корабли.

Миша азартно тряхнул кучерявой головой.

– Не подведём, воевода!

Гаврила Олексич окинул взглядом всех участников совета.

– Крепостные стены у шведов ещё не стоят – только-только закончили сваи бить. Лазутчики говорят, ярлы гоняют ратников от зари до зари – боятся, что те от безделья разбредутся грабить. Если ударим за час до рассвета – у шведов самый сон будет. Бить без пощады – их больше, чем нас. Если дадим опомниться – сомнут. За свою землю бьёмся.

Гаврила Олексич неспроста взял на себя руководство битвой. Князь Александр стоял тут же и согласно кивал головой. Всё, что говорил боярин, они уже не раз обсудили между собой, пока пробирались прибрежными лесами к Ижоре. Но сейчас боярин отдавал распоряжения, чтобы дать Александру возможность настроить себя на бой. Всё же, князь был молод. Всего двадцать лет, да и молодая жена осталась в Новгороде, беременная первенцем.

Бояре разошлись по своим дружинам – давать указания сотникам. Костры в эту ночь решили не разжигать – враг был в трёх верстах, и дозорные могли увидеть дым над низким болотистым лесом.

За два часа до рассвета Ратша заухал филином на весь лес – три раза, потом два, и снова три. Это был условный сигнал полкам Миши Иванкича и Сбыслава Якуновича.

– Надеть брони, – негромко скомандовал дружинникам Гаврила Олексич.

Лица дружинников вмиг стали строгими. Стараясь не греметь железом, они доставали из вьючных тюков кольчуги и кованые шлемы. Некоторые, кто победнее, или недавно в дружине, надевали обшитые железными бляхами толстые суконные кафтаны. Такой кафтан и от стрелы на излёте спасёт, и скользящий удар меча выдержит.

Гаврила Олексич кивком головы подозвал к себе княжеского ловчего Якова. Ловчий был приставлен к Александру его тестем – полоцким князем Брячиславом. Да так и остался с молодым князем – с ним и в Новгород уехал по своей воле.

– За князем следи, – негромко сказал Гаврила Олексич Якову. – Не убережёшь – башку сниму.

Яков, не обращая внимания на грозные слова воеводы и его насупленные брови, пальцем проверил заточку длинного меча. Этим мечом Яков владел безупречно – дрался двумя руками, не прикрываясь щитом. Но редким противникам удавалось до него дотянуться.

– Пора, княже! – подъехав вплотную к князю, подмигнул Гаврила Олексич. – Миша со Сбыславом вот-вот начнут свару.

Александр крепко сжал копьё. Взмахнул свободной рукой, давая знак дружине, и пустил коня лёгкой рысью между деревьями.

Только передовые всадники выехали на открытое место – шведы вырубили здесь деревья для постройки крепости – как со стороны шведского лагеря донеслись крики и звон железа.

Новгородцы добрались до врага. Теперь таиться не было смысла – надо как можно скорее опрокинуть шведов в реку, пока не опомнились.

– Вперёд! – закричал Александр и пустил коня галопом. Он не оборачивался, но по тяжёлому топоту копыт понимал, что дружина летит следом за ним.

На широком, сплошь расчищенном мысу метались люди. Взмахивали мечами, топорами, бились и падали. Кто-то из шведов попытался с разбега вспрыгнуть на коня. Двое новгородцев вцепились ему в сапог, стащили на землю и зарубили топорами.

Слева вспыхнул высокий полотняный шатёр. Из него выбежал великан в кольчужной рубахе, с мечом в руке. Что-то закричал зычным голосом. Шведы тотчас же начали грудиться вокруг него, как овцы вокруг вожака.

Александр круто развернул коня и поскакал прямо на великана. На скаку опустил копьё. Шведы не успели сомкнуть строй, шарахнулись в стороны и тяжёлый наконечник копья ударил великана в лицо и опрокинул на землю.

В лагере шла резня. Застигнутые врасплох шведы метались в одних полотняных рубахах. Многие и оружие схватить не успели.

Дружинники Сбыслава догоняли бегущих, убивали ударами мечей и рогатин в спину. Сам Сбыслав с топором на длинной рукояти ринулся в гущу бегущих. Раскроил черев одному, ударил сверху по плечу другого – рука шведа повисла на лоскуте кожи, и он жалобно закричал. Сбыслав ударил снова – крик оборвался, перешёл в булькающий хрип.

Миша со своими молодцами рубил корабельные сходни и канаты. Два корабля, беспорядочно кружась, уже уплывали вниз по течению – без команды, которая осталась на берегу. Третий корабль тяжело осел на илистое дно – новгородец несколькими ударами топора прорубил днище, и в дыру хлынула невская вода.

Двое шведов подхватили подмышки великана, которого сбил с ног Александр. Поволокли к кораблям, которые теснились возле берега у самого устья Ижоры. Сюда новгородцы ещё не добрались.

Неужели не убил, мельком удивился Александр. Или знатный кто, что его и раненого вытаскивают?

На одном из кораблей, отчаянно крича, метался невысокий плотный швед. Он пытался остановить бегущих ратников, организовать хоть какое-то сопротивление. И шведу это удавалось.

В горячке боя Александр позабыл про осторожность. Тяжёлое копьё давно валялось где-то позади. Теперь в руке князя был лёгкий меч, которым он рубил разбегающихся врагов.

Александр направил коня вслед за раненым, которого тащили к кораблю. Но шведы уже успели опомниться, сомкнулись, ощетинились мечами. Быстрая тень метнулась сбоку, конь Александра захрипел и повалился набок. Падая, князь успел заметить, что из широкой шеи коня фонтаном хлещет кровь.

Яков подбежал к упавшему князю. Бешено завращал длинным мечом, и шведы попятились. С другого бока Ратша рубился сразу с несколькими врагами. Снёс голову одному, зацепил другого под коленки. Вскакивая на ноги, Александр увидел, как рослый швед ткнул Ратшу мечом в бок, и тут же упал сам, зарубленный Яковом.

Гаврила Олексич, тесня врагов конём, пробился к Александру.

– Сюда! – закричал он зычным голосом.

Дружинники, слыша крик воеводы, принялись прорубаться к нему, и через минуту Александра окружили свои.

Гаврила Олексич сгоряча въехал на коне на сходни вражеского корабля, но воеводу столкнули, и он, вместе с конём повалился в тёмную воду Невы. Забарахтался в тяжёлой кольчуге, но сумел нащупать дно и встал на ноги.

Шведы, испугано крича, сами рубили канаты и сталкивали сходни. Уцелевшие корабли уходили вниз по течению, к противоположному берегу Невы.

– Кажись, победа, князь! – весело и хрипло крикнул Миша. Он весь был в крови – даже курчавые волосы слиплись.

Войско русичей, довольно перекликаясь, рассыпалось по берегу – безжалостно добивали раненых шведов и собирали трофеи. В дело годилось всё – мечи, пробитые кольчуги, даже подковы с убитых лошадей. Испуганных коней ловили ватагой, набрасывая на шеи кожаные петли.

Гаврила Олексич выбрался из реки. Вода стекала с его волос и кольчуги, шлем воевода потерял в горячке боя.

– Жив, князь? – окликнул он Александра. – побили мы их, а? Побили!