Текст книги "Катька. Тридцать восемь историй о любви"

Автор книги: Алекс Грас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Догадались ли родители о нашем сговоре или нет, я не знаю до сих пор, но привозить в деревню свинку Катьке не разрешили. Через несколько лет, так и не обучившись трюкам, бедняга умерла от неизвестной свиной болезни.

«Давай лучше черепаху научим», – предложила Катька.

«Черепаху ничему научить нельзя», – рационально предполагала я.

«Зато ей можно панцирь красками разрисовать и перед шоу выпускать ползать, чтобы все посмеялись», – Катька всегда любила творчество.

Мы насобирали карманных денег и купили черепаху у соседа. Дома никто не возражал – черепаха сидела тихо, питалась капустой и никого не трогала. Иногда её нужно было купать, а после этого втирать в сухие черепашьи лапки детский крем. Мне нравился его запах и запах черепахи. Правда, панцирь раскрасить не получилось – на нём не держались краски. Кто-то из друзей рассказывал, что панцирь черепахи сзади можно так заточить, чтобы она царапала гостей, но до этого дело не дошло.

Мы с Катькой и её родителями поехали на неделю на море, а, вернувшись в деревню, черепахи не обнаружили.

«А, эта, – долго чесал в затылке дедушка. – Ну я её.. того.. в город в зоомагазин отнёс. Скреблась сильно громко, надоела».

Август приближался. Программа шоу была пока не очень. Мы научили кроликов гулять на поводках. Выбрали Катьке курицу поспокойнее. Выпросили во временное пользование козу. С меланхоличной курицей на голове Катька выглядела очень по-королевски. Коза тоже выглядела по-королевски – особенно когда отказывалась стучать копытом.

Но этого всё равно было мало.

«Вот бы поймать лисёнка», – мечтала я. Мы знали, где в лесу лисья нора. Лисы жили там не каждый год, но несколько раз мы заставали выводок лисят – их было то трое, то четверо. Я была готова часами наблюдать за тем, как играют на солнце лисьи дети и мне ужасно хотелось, чтобы один такой жил у нас дома; но поставить ловушку я так и не решилась. Хотя дедушка рассказывал: делаешь петлю…

В гости на выходные приехали друзья Катькиных родителей. Привезли с собой собаку: чихуа-хуа. Не лисёнок, конечно, но тоже ничего.

«Может, её в футбол играть научим? С соседским Шариком как раз? Я слышала, гости может задержатся, как раз до шоу».

«Не, – протянула Катька, – они сказали, чтобы мы с собакой очень аккуратно играли. Нельзя в футбол. Потому что её если по голове ударить, у неё глаза вывалятся. Придется тогда их в тряпочку заворачивать и в больницу везти, чтобы обратно вставили».

«Ладно. Тогда у нас будет дрессированный дельфин», – достала свой самый главный козырь я. – «А ты тигром будешь, через обручи прыгать».

И Катька почему-то согласилась.

«Шоу! Дрессированный! Дельфин! И другие животные! Приходите! Завтра! Недорого!».

Пришли соседи с собакой и с козой. Пришли родители и их друзья. Пришла наша бабушка и ещё одна бабушка, которая живёт через дорогу. Пришли какие-то дети, мы их раньше не видели.

Я гордо прогуливалась по арене с курами на вытянутых руках. «Может хватит кур-то мучить, нестись не будут», – пробурчал дедушка с первого ряда.

«Тссс», – шикнули родители.

Коза стучала копытом и дважды попала мне по пальцам, но я крепилась.

Курица по плану должна была изящно слететь с Катькиной головы, но вместо этого она так вцепилась в нёё когтями, что пришлось её оттуда выпутывать прямо на глазах у изумлённых зрителей.

Собака наотрез отказалась играть с нами в футбол, отвлекаясь на заносчивую чихуа-хуа.

И лишь дельфин с тигром не подвели.

Тигр – потому что он был Катькой. Потрёпанная курицей грива развевалась во время каждого прыжка, добавляя эффектности всему мероприятию.

Ну а дельфин не подвёл потому, что он был лейкой. Он прыгал, кувыркался и поливал зрителей водой. Они не оценили, но нам с Катькой было весело.

Мы заработали кучу денег. Хватило на пакетик чипсов, пачку сушёных кальмаров и пачку сухариков с хреном, вкуснотища. Мы съели их прямо на площади – потому что дома такое не разрешалось – и твёрдо порешили: больше никаких животных не дрессировать.

«Будем учёными, – предложила на следующий день Катька. – Дрессировать никого не нужно, только резать и изучать. Учёные режут лягушек и смотрят, что внутри».

Резать лягушек я оказалась не готова, поэтому мы начали с комаров. Катька изучала, а я записывала.

«Комар номер один. Раздражение булавкой. Особенно реагирует на раздражение головы. При раздражении глазок вырвался и улетел без трёх лап.

Комар номер два. Раздражение жидкостями. При погружении в жидкость для снятия лака вырвался и улетел без двух лап. После вскрытия живота продолжал жить сравнительно долго».

Что произошло с комаром номер три и всеми последующими, я не знаю: из тетрадки с нашими лабораторными работами сохранилось только два первых листка. Одно знаю точно: до лягушек мы, к счастью, не добрались.

Про то, как я не поменяла ящерицу на папу

Лепестки яблонь и солнце – Катька делает себе маникюр.

Полосочку белого на мизинец. Побольше, с желтоватым отливом – на безымянный. Вот этот, кругленький, с коричневой дырочкой – на средний. Тоненький прозрачный – на указательный. Я заворожена Катькиной сосредоточенностью: кончик языка высунут, Катька почти не дышит. Теперь нужен лепесток побольше, ну-ка, сорви мне, одной рукой неудобно. Готово. Она изящно приподнимает кисть и разводит пальцы в стороны: пусть просохнет.

«Просохнет? Так давай я тебе подую», – от чистого сердца предлагаю я, и старательно дую на Катькины бело-желто-розоватые ногти. Лепестки разлетаются в разные стороны, как снежные хлопья. Дурища ты! Сама дурища. Пойдём яичницу готовить, что ли.

Яичница – это серый лишайник на яблонях. Мы аккуратно счищаем его пластмассовыми ножиками на большие листья лопухов, жарим на горячих камнях – готово. Кого угощать? Кавказская овчарка Лана от жары спряталась под дом, забралась туда через дырку в фундаменте и знать нас не желает. Выманить её оттуда можно только сыром. Сыр… бабушка не даст. До обеда только если ждать. Долго.

Мы забираемся на кучу тёплых брёвен – их привезли в начале лета, строить баню. Лазить на брёвна нельзя – вот как придавят вас, без ног останетесь – но бабушка на кухне и ей нас не видно. В брёвнах поселились ящерицы и мы собираемся их ловить.

Лучше всего получается у Катьки: в удачные дни в её банке копошится по десять штук. Я слишком медленная и за ящерками не успеваю, мне часто достаются одни хвосты.

Вот и сегодня в Катькиной квартирке для ящериц – трёхлитровая банка, лопухи, марлевая сеточка с резинкой вокруг горлышка – уже три жительницы, а у меня – никого.

«Есть! – вскрикивает радостно Катька. И сразу же: «Фууу! Отпустила!».

«Отпустила» на нашем языке значит «отбросила хвост». Ящерица осталась у Катьки в руке, а хвост извивается на брёвнах живым обрубком. Капли крови, пена – это Катька не любит, и неожиданно кидает бесхвостую ящерицу в меня. Я не успеваю поймать; беглянка скрывается в тени.

Тянусь в сторону, где видна следующая любопытная головка ииии… хлоп! Опять слишком поздно. Я теряю равновесие и царапаю коленку.

Хлоп! – у Катьки в банке уже четвёртая.

Вдруг я замечаю в тени кое-что, чего не видит Катька. Не шевелясь и почти сливаясь с бревном, там сидит огромная толстая ящерица. Беременная!

Такие у нас ценятся отдельно. Каждый хочет поймать её и держать в банке до тех пор, пока у неё не появятся дети. Маленькие ящерята. Таких никто из нас никогда не видел, но однажды беременная ящерица поселится у кого-то в банке и …

Я поднимаю голову. Катька изучает солнечную сторону брёвен и не смотрит на меня. Если она заметит, то, конечно, успеет быстрее. Но беременная ящерица должна быть моей. Катька замечает мой взгляд и оборачивается: «Что?».

«Ничего», – для пущей наглядности я достаю козявку из носа и внимательно её рассматриваю.

«Фу, прекрати!».

Чистюля Катька не любит крови, хвостов, козявок. Это мне сейчас на руку.

Катька отдвинулась от меня подальше.

Я вглядываюсь в тень, вживаюсь в неё, становлюсь её частью. Ящерица меня не видит. Она медленно-медленно закрывает глаз. Мне в этот момент очень интересно посмотреть, закрыт ли и второй глаз, но поймать её важнее. Я смотрю. Смотрю. Смотрю. ХЛОП!

Вот это да. Ящерица у меня в руке. Такая огромная, не умещается, хвост торчит между пальцев, но она его не отбрасывает. Я тянусь к банке… готово! Натягиваю марлю на горлышко и победно улыбаюсь.

«Что там у тебя? Ну-ка покажи».

Катька тут как тут. Она вцепилась в банку и я дёргаю её к себе – отдай, уронишь.

– Ого, – говорит она. – Беременная. Я только посмотрю.

Катька прижимается носом к стеклу. Там ящерица нервно встаёт на задние лапы, пытаясь выбраться из банки.

– Отдай, уронишь, – повторяю я зачем-то ещё раз, хотя банка уже стоит у меня на коленях.

– Какая красивая, – говорит Катька. – Смотри, пятнышки на спинке.

Я молчу.

– Слушай, можно я её домой возьму? Только до пятницы? В пятницу вечером мы опять приедем.

– Ещё чего. В город с ящерицей. Чем ты её кормить будешь?

– Мух наловлю, – говорит Катька.

– Ну уж нет, она моя.

– Ну пожалуйста! Я тебе … ну хочешь я тебе свой попрыгунчик дам поиграть?

Попрыгунчик – это мечта. Он большой, почти прозрачный, с блёстками. Он взлетает выше третьего этажа, если как следует стукнуть им об асфальт. Но я держусь.

– Что мне твой попрыгунчик в деревне, тут с ним играть негде.

– Ну пожалуйста! Я тебе… пластилин привезу. У меня новая коробка. Двенадцать цветов!

Пластилин – это интересно. В деревне можно лепить только из глины. Фигурки я обжигаю в печке, там они часто трескаются. Их нужно склеивать перед тем, как красить, а клей есть только у дедушки и даёт он его неохотно…

Я вдруг понимаю, что у меня в банке целый мир. Я могу сделать с ним всё, что захочу. Могу выменять на всё, что угодно. И, кажется, я понимаю, что мне нужно.

– Папу, – говорю я. – Я тебе ящерицу. Насовсем забирай. А ты мне – папу.

– Это как?

– Ну как. Вот у тебя есть папа. А у меня нет. Пусть твой папа будет как будто мой папа.

Катька молчит.

Кажется, сделка не удастся.

– Ну, хотя бы на выходные, – пытаюсь как-то спасти ситуацию я. – Например… по субботам. По воскресеньям это будет твой папа. А по субботам – мой.

Катька молчит.

Молчит.

Молчит.

Потом поднимает глаза и говорит неожиданно серьёзно, без тени обычной насмешки: «Так не получится. Папа у каждого свой должен быть. Мой папа тебе дядя».

Это правда. Катькин папа мне дядя, потому что он брат мамы. Это я знаю. Но, может, это ещё можно как-то поменять?

Ящерица забыта. Я вдруг задумалась о том, откуда люди берут пап.

– Кать, а ты как узнала, что это твой папа?, – спрашиваю я

– Ну как-как, – говорит она. – Он к нам вечером домой приходит и там спит. Ещё со мной играет иногда. И говорит «веди себя хорошо».

Я перебираю в голове всех знакомых, которые когда-то вечером бывали у нас дома. Кто из них оставался дома спать? Я не помню. Обычно я ложусь спать раньше, чем взрослые. Кто из них со мной играл? Кажется, никто. Иногда они приводят с собой своих детей и тогда мы играем вместе. Кто говорил «веди себя хорошо»? Да все так говорят. Особенно когда день рождения.

Вечером, когда Катька уже сопит за стенкой, я решаю написать письмо. Никогда не видела, как взрослые пишут письма, но точно знаю, что для этого нужна специальная бумажка. Взрослая такая.

Я выбираюсь из кровати и роюсь в дедушкином письменном столе. Вот какие-то бумажки, выглядят серьёзно. Я подношу один такой листок к окну – снаружи ещё светло – и разбираю маленькие напечатанные буквы: ТЕ ЛЕ ГРА…. Наверное, подойдёт.

Зелёным фломастером, не умещаясь в напечатанные строчки, я вывожу: ДА РА ГОЙ ПА ПА ЧКА. Больше места на бланке нет. Я переворачиваю его, но «ПА» и «ЧКА» просвечивают с другой стороны, так что больше ничего написать не получится.

Взять второй бланк я не решаюсь. Дедушка не любит, когда мы роемся в его столе.

Я забираюсь в кровать и складываю листок в четыре раза. Прячу его под подушку и закрываю глаза. Я не дописала до конца, но это не страшно, потому что он всё равно всё поймёт. Я ведь только хотела сказать: «Дорогой папочка, приходи, пожалуйста. Я буду вести себя хорошо».

Наутро листок оказывается всё там же – под подушкой. Это не страшно. Если папа приходит вечером, то, наверное, он уже приходил и всё прочитал. И скоро придёт.

Я прячу письмо поглубже в свои игрушки и иду будить Катьку.

Бланк телеграммы я найду через много лет во время переезда.

Тогда я уже выясню, кто папа. Догадаюсь, что моё письмо он не получил.

И буду рада тому, что изобрели WhatsApp.

Правда, в нём иногда всего и не напишешь.

А тогда, давно, на следующее утро мы обнаруживаем, что беременная ящерица из банки пропала. Это уже не первый раз. Мне кажется, дедушка их втихаря выпускает; но он, конечно, не признаётся.

Мы снова идём ловить ящериц, но за весь день Катьке попадается только одна (а мне – ни одной). Мы решаем выяснить, умеет ли Катькина добыча плавать, но после минуты в поилке для коз ящерица не хочет открывать глаза. «Давай искусственное дыхание сделаем», – с энтузиазмом предлагаю я. Каждый вечер я подслушиваю через стенку бабушкин сериал про скорую помощь и давно уже хочу применить знания на практике.

Я дышу, дышу в маленький ящеркин рот, который Катька держит открытым, но ничего не происходит.

«Наверное, заснула», – говорит Катька. – «Не будем мешать».

Про липу и детей подземелья

«Значит, так, – сегодня за завтраком бабушка очень разговорчива и это по умолчанию не сулит ничего хорошего, – будете липу собирать. Две полные корзины чтоб собрали, ясно? И даже не начинайте спорить».

Мы и не пытались. Спорить с бабушкой бесполезно. Загубленный день замаячил на горизонте. Вы знаете, каково это – собирать липу? Ещё и две полные корзины?

Стоишь на эстакаде. Это такие ржавые железные штуки, они стоят у нас перед домом. На них машину можно загонять для того, чтобы ремонтировать. Бабушка говорит, дедушка их у себя на заводе стащил. Я не представляю, как такие огромные железки можно было, во-первых, стащить незаметно, а во-вторых – привезти из Москвы за триста километров к нам в деревню; но подробностями взрослые делиться не хотят.

Стоишь на эстакаде. Лучше всего босиком. Если в сандалиях стоять, в них муравьи заползают и начинают кусаться, не выловишь их оттуда. Босиком на тёплом металле стоять приятно – если с утра успеть. После полудня эстакада нагревается и мы постоянно подпрыгиваем, остужая ноги.

Стоишь на эстакаде. Сверху солнце печёт, жарко. Сбоку соседские козы пристают, им нравится на эстакаду запрыгивать, когда там мы. «А ну пошла», – пищит Катька. «Пошла, пошла!», – подхватываю я. Козы слушаются только соседа дядю Володю, который их пасёт. К сожалению, он обычно либо курит, либо спит; наши проблемы с козами его не особо интересуют. Одна слишком любопытная коза подцепляет рогом подол Катькиного платья. «Дядьволодяяяя!», – кричит она. «Что? – из-за старой ветлы в отдалении появляется лохматая голова Дядьволоди. – А ну пошла!».

Козы слушаются, но этого хватит ненадолго; скоро всё повторится.

Стоишь на эстакаде. Сверху солнце. Сбоку козы. Вокруг комары – сколько мазью не мажься, всё равно искусают, чешись потом. И липа. Эта огромная бесконечная липа, и её крохотные цветки, которых даже не видно на широком тёмном дне корзины. А таких корзин нужно две.

Мы в деревне постоянно что-то собирали. Липу. Ромашку: это ещё хуже – её велено обстригать ножницами; от ножниц на пальцах мозоли. Календулу – ноготки. Лепестки роз. Шиповник. Зверобой. Чёрную смородину. Сливы. Яблоки. Созревание этих трав, ягод и плодов делило лето на куски, отмечало его серединку (ноготки) или близость скорого конца (яблоки).

Если бабушка за завтраком говорила «значит, так» – что-то опять созрело и нам предстоит приниматься за работу.

«Как древние люди, – бурчу я. – Как дурацкие древние люди!».

«Мели, Емеля, твоя неделя, чего ещё выдумала».

Бабушке невдомёк, что в груде макулатуры на растопку у печки я недавно нашла старый учебник истории для пятого класса. Теперь я знаю всё про феодалов и про то, что древние люди занимались охотой (как дедушка) и собирательством (как мы). Но от липы это нас не спасёт.

Жёлтые цветки падают на дно корзины. Скучно. Как быстрее собирать? Если бросать в корзину по одному? Или набрать полную горсть – и потом бросать? А, может, сначала собирать вдвоём цветки в одну корзину, а потом – тоже вдвоём – в другую?

Катька не соглашается.

Дурацкая липа. Не люблю липовый чай. Его заваривают, когда болеешь, и нужно пить его, пить без остановки, пока из ушей не потечёт жёлтая сладковатая вода.

Скучно. Жарко. Я читала, если думать про холод, будет легче. Мы пытаемся вспомнить новый год.

– У нас в саду ёлка была, – это Катька. – Я была знаешь кем? Снегурочкой! Вооот в таком длинном платье, мама сшила. Со снежинками такими блестящими и с короной.

– Подумаешь, – фыркаю я. – Я тоже была Снегурочкой. В платье.

Правда, в отличие от Катьки, радости мне эта роль не принесла.

В спектакле мне хотелось играть злого медведя, который притаился под елочкой и грозится Снегурочку, она же заблудившаяся девочка Машенька, сожрать. Тщедушный заморыш с двумя короткими тощими хвостиками на злого медведя не тянул никак. Роль косолапого досталась громкоголосой девочке Жанне, на которую после елки обрушилась вся моя сила мщения. Жаннины игрушки были поломаны и попрятаны по углам, а Жаннины косички изрядно поредели. К лету мы так и не помирились, а осенью увидимся снова и она у меня дождётся.

Впрочем, рассказывать об этом Катьке было бесполезно. Она правда не понимала, как может кто-то добровольно отказаться от Снегурочкиного платья. Это меня злило. Проще было поменять тему, но настроение уже портилось. Я отлично умела портить его себе сама. Вот и сейчас – совершенно некстати вспомнился Катькин день рождения, который был месяц назад.

– Тебе что на день рождения подарили?

– Ну много чего. Куклу большую, которую можно за руку водить и ещё она говорит. Наряды для Барби. Детскую косметику «Маленькая фея». Набор для парикмахера. Ещё кота из Тома-Джерри. Вы мне подарили. – Вообще-то это мне должны были кота подарить.

– Как тебе? У тебя день рождения в декабре.

– Да, но я этого кота хотела. Его заранее купили, он лежал на шкафу, я его видела. Только брать было нельзя, потому что это на день рождения. А потом мне сказали, что его тебе подарят. И подарили. А это мой кот был!

Однажды вечером мне очень хотелось громко петь песни. Взрослые считали, что надо спать, но уговорить меня им не удалось. Тогда они закрыли двери в свои комнаты, а я осталась в коридоре. Петь песни без зрителей было скучно. Я залезла в шкаф с зимней одеждой и вытащила оттуда все шарфы и шапки, ого-го как много их там оказалось! Шарфы я привязала к ручкам дверей, а шапки разбросала по всей квартире. Было ужасно весело. До того самого момента, пока не оказалось, что мой кот отправляется к Катьке.

– Я не хотела такого кота, я Тома-Джерри не смотрю. Значит, для меня не стали подарок покупать, а твой подарили! Вот я маме расскажу, она тоже тебе нормальный подарок не купит.

– Вы всё? Побыстрее давайте, сколько можно возиться. Меньше слов, больше дела! – выглядывает в окно бабушка.

Наши корзинки полны лишь до половины. День обещает быть долгим.

Рвём липу. Руки устали, тяжело их всё время поднимать. Нижние ветки уже оборвали, теперь приходится вставать на цыпочки.

«Давай листьев накидаем», – приходит мне в голову ценная мысль. – Листьев побольше, а сверху липу, и сбежим гулять быстренько, пока никто не заметил».

«Точно, – подхватывает Катька. – И травы ещё накидать можно».

Мы активнее, чем раньше, принимаемся за дело. Корзины заполняются в считанные минуты. Отлично! Но что будет, когда бабушка решит пересыпать липу на противни для просушки? Просчитываем варианты.

Придётся собирать липу дальше завтра? Ну, это не страшно, гулять-то хочется сегодня.

Останемся без десерта? Это вряд ли. На десерт у нас почти всегда ягоды, а ягоды – это витамины; бабушка считает, что детям нужны витамины. Значит, ягоды не отберут.

Будет ругаться? Ну, это не страшно, я научилась так немножечко поднимать уши, что они как будто закрываются и бабушку становится хуже слышно.

Крапивой отхлестает? Не думаю. Она только грозится. На самом деле крапивой нам досталось только один раз, когда мы бросались с заброшенной колокольни пакетами с водой и попали в священника и его жену. Бабушка тогда себе самой сильнее руку обожгла, чем нам ноги, не захочет повторять.

Родителям пожалуется, а они возьмутся за ремень? Так тоже только один раз было; и вообще, родители, может, в эти выходные ещё и не приедут.

Но если приедут…?

«Давай играть, как будто мы дети подземелья», – предлагаю я.

«Это как?».

«Оденемся в грязную одежду, в волосы репейников напихаем. Лицо грязью намажем, палки возьмём и пойдём босиком по деревне. Будем к людям стучаться, они нас будут кормить. Переночуем где-нибудь на сеновале и дальше пойдём. Люди детей любят. И липу можно будет не собирать. Никогда».

Сказано – сделано. «Бабушка, готово! – кричит Катька. – Мы в туалет и гулять!».

На самом деле, мы проносимся мимо туалета и забираемся на чердак. Тихо-тихо, чтобы не греметь и не топать (бабушка в сенях услышит) подбираемся к мешкам со старой одеждой. Катька уже скинула платье. Через окошко пробирается солнечный луч; в нём золотятся пылинки и падают на Катьку. В потоке искр тоненькая Катька похожа на принцессу с другой планеты. Я засматриваюсь и ненадолго перестаю копаться в мешках.

«Давай быстрее, а то вдруг застукают!».

Мы достаём две пары брюк, их приходится закатать до половины. Толстые бублики у ступней мешают, но это ерунда, может, потом отрежем. Катьке даю жилетку, она ей до колен. Себе хватаю пиджак. Так, ещё вот эти шляпы; ремень мне, чтобы брюки не спадали; Катька верёвкой обойдётся. Ну-ка, а это что такое? Авоська? Пригодится. Вдруг нам кто даст еды с собой.

Мы быстро расплетаем косички, трясём головами, нахлобучиваем шляпы, смотрим друг на друга и еле удерживаемся от смеха. Осталось испачкать лицо. Я погружаю пальцы в толстый слой пыли на полу чердака. Так, теперь поплевать на ладошки, провести по щекам…

«Ну как?», – спрашиваю.

«Странно», – честно говорит Катька. – «И вид у тебя не очень голодный».

В ответ Катьке громко урчит живот.

«Ладно, пошли».

Через дальнюю калитку на огороде – чтобы бабушка не заметила – выбираемся на свободу. По дороге прихватываем парочку репейников. В волосы и на одежду.

Катька слепляет оставшиеся репейники в большой комок. «Смотри, – говорит, – какая штука получилась. Цеплялка для людей. Если с кем-то не хочешь расставаться, можно его раз – и прицепить к себе. Насовсем». Она протягивает руку и цепляется репейниковым комком за мой пиджак. «Вот так!».

Тихо, на улице никого. Похоже, обедают. Живот урчит снова.

«И теперь что?», – кажется, Катька уже не очень уверена в том, что я придумала классную игру.

«Теперь надо к кому-то постучаться и сказать «тётенька, нам кушать хочется, подайте на пропитание».

«Но к кому? Нас тут все знают».

«Пойдём к бабе Нюре через улицу, она всё равно всех путает».

Баба Нюра и правда не знает деревенских детей по именам. Ко всем обращается как «милок». В магазин ходит редко, с соседями не общается. Самый безопасный вариант.

Я стучусь в дверь.

– БабНюр…, – начинает Катька.

– Тсс, – тыкаю её под рёбра я. – Тётенька, кушать хочется, подайте на пропитание».

– Сейчас, милок, сейчас, – баба Нюра ныряет обратно в избу. Давно хотелось посмотреть, что у неё там, но заходить как-то неудобно.

Она выносит горбушку хлеба и два яблока.

– Вот, родненькие, вот, кушайте.

– Спасибо, БабНюр! – Катька сдерживает смех.

Вдохновлённые успехом, мы закидываем хлеб с яблоками в авоську и стучимся в следующую избу.

К тому моменту, как мы доходим до конца улицы, у нас уже есть много хлеба, яблоки, печёная картошка, бутылка молока, две конфеты, луковица, огурец и сорок рублей. Пару горбушек мы уже сжевали; голод пропал. Хочется продолжать.

– Куда дальше пойдём? – спрашивает Катька

– Может, на другую улицу?

– Да ну, там одни дачники живут. Пошли в Хмельники.

– Ты что, это далеко. Давай тогда лучше в посёлок пойдём.

– В посёлке тебе никто ничего не даст. В квартиры звонить нехорошо.

– А мы песни будем петь на улице.

– Не буду я ничего петь. В Хмельники пошли.

– В посёлок.

– В Хмельники.

– В посёлок.

– В Хмельники!!!

Авоська с припасами летит в пыль. Мы топаем ногами и кричим друг на друга. Уже совершенно неважно, куда мы именно пойдём, важно быть главной, главной, гла….

Я вдруг понимаю, что мы зря выбрали для ссоры центральную деревенскую площадь. Потому что рядом с нами тихо стоит бабушка. В руке у неё крапива. На руке – перчатка.

«В Хмельники они, значит, собрались. В посёлок, значит. Через лес. Чтоб в болото провалиться. Чтоб вас волки съели. Ходят они, значит, попрошайничают. Позорят бабушку. Я вас что, не кормлю? Нет, вы скажите, я вас что, не кормлю? А ну быстро домой! Быстро, я сказала! А то сейчас как…», – бабушка замахивается крапивой.

То и дело озираясь на бабушку, мы под конвоем топаем домой. Надо же было умудриться. Так хорошо всё начиналось. Надо было соглашаться с Катькой, были бы уже в Хмельниках, никакая бабушка нас бы не нашла.

И только одно не может в этой истории не радовать. В наказание нам пришлось самим раскладывать липу на противни. Траву и листья мы втихаря выкинули. А что липа на противнях лежала очень уж тонким слоем… ну что тут поделаешь, бывает.

Влетело нам только за несостоявшийся побег. Душевные и телесные раны мы залечивали сухариками со вкусом холодца и копчёными кольцами кальмаров: на это как раз хватило денег, пожертвованных нам сердобольными жителями.

В конце лета, когда машина с включённым двигателем уже готова увезти Катьку в городскую жизнь, она протягивает ко мне руку со слепленным репейниковым комком и цепляет на мою жилетку, как медаль.

«Насовсем», – подмигивает Катька.

Про ягоды средней полосы

На десерт в деревне почти всегда ягоды.

Сначала жимолость. Единственный её куст, неприметный, с вытянутыми зелеными пипками ягод, будто и не ягоды вовсе.

Ходишь вокруг него, выглядываешь каждый день – не появилась ли сиреневая пыль на боках. Не разрослись ли эти туманности, проглядывают ли еще зелёные ягодные кончики, можно ли, можно…? И вот – утро, кружка заполнена жимолостью до краёв; сверху сахар и ты понимаешь, что июнь.

Потом клубника. Клубника и соседская сметана, тяжелая, жёлтая, начинаешь из банки выуживать её пальцем, ещё не дойдя до дома. Никто не ругается – к концу дня сметаны уже не будет, а клубника будет лезть из каждой грядки наглыми своими боками, срубишь одну голову – отрастает три, и вот сметана, сахар, клубника, повторить, ты уже не можешь, июнь бьёт жарой по вишням, голодные караси выпрыгивают из пруда и вдруг как-то утром выходишь – а на клубничных грядках остались только листья. Их лениво трогают лапой куры. Брезгуют. Проходят дальше.

Потом смородина, чёрная. Десяток ягод сжевал непонятного недовинограда средней полосы, хватит.

Потом смородина красная.

Кусты росли прямо вдоль зеленого деревянного шелушащегося забора. Ухватишь гроздь и закинешь в рот, сжимаешь губы и стягиваешь со шпенька десяток ягод кислым красным взрывом. Июль, кислища, июль, озеро, июль и много книжек, и никакой школы навсегда-навсегда-навсегда.

Потом малина. Мы идём в лес, я, бабушка, Катька и кавказская овчарка Лана. Я еще не в состоянии отличать съедобного от несъедобного, а Лане просто лень, поэтому бабушка собирает ягоды: горсть – мне, горсть – Катьке, горсть – собаке. Справедливость.

Потом черника. Проклятье очкариков. Кто все эти люди, которые говорят, что вёдра съеденной в детстве черники вернули зрение всем ботаникам вроде меня – враньё! Зрение мне вернула лазерная коррекция в восемнадцать, спасибо, пап; но сколько вёдер черники было мне в детстве скормлено, как я протестовала, как мне снились в кошмарах её безглазые синие плоские головки; как обогатились на мне все окрестные ягодособиратели, которые в сезон черники выстраивались в очередь под нашей калиткой!

Потом клюква. Я в детстве никогда не видела, как она растёт. Дедушка говорил, пешком до болот три часа, я не дойду. Потому клюква была для меня самой редкой, самой ценной и самой любимой.

Ещё к клюкве часто прилагались ёжики, дедушка находил их по дороге и приносил к нам на участок, зная мою любовь к зверью. Ночью ёжики уходили обратно в лес. Я расстраивалась.

Воспоминания. Паззлы, которые делают нас – нами. Картинки домов, в которых мы жили детьми.

Запах трав и цветов, росших вокруг детской площадки. Скрежет, шуршание, шум и шорох тёплых гаражных крыш. Липкие почки деревьев, цеплявшихся на рюкзак. Выщербленные ступеньки музыкальной школы, пропахшие гуашью стены художки, гул голосов в холле спортшколы. Стук футбольного мяча и вкус газировки. Щелканье прыгалок об асфальт и шуршание друг об друга пальцев, которые несколько часов рисовали мелками самых разных цветов. Ощущение гладкого или щербатого, холодного или тёплого, изрезанного ножом или свежеотполированного школьного стола под локтями. Скрип двери кабинета математики. Щёлканье окошка паспортного стола. Каблуки и юбки в пыли многочасовых очередей на первый отборочный в театральном. Продавленность страниц с конспектами по биологии, литературе, сопромату. То, как колет в бок новенькая зачетка. Шнурки кроссовок, зацепившиеся за острые зубья эскалатора. Тёплые ладони любимых.