Текст книги "Дикарь (Третье слово)"

Автор книги: Алехандро Касона

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

МАРГА. Мне никогда такое не приходило в голову… Наверное, ты прав.

ПАБЛО. Нет, ты прямо отвечай. Разве это очень трудный вопрос?

МАРГА. Не вопрос трудный… Когда рассуждают о приличии – отвечать трудно.

ПАБЛО. Почему же?

МАРГА. Потому что мы с тобой еще говорим на разных языках. Все, чего я никак не пойму, кажется тебе совсем простым. И наоборот.

ПАБЛО. Нет, Марга, не в этом дело… Тут вот что: вы всегда рассуждаете о словах, а я говорю о вещах.

МАРГА. Что ты называешь вещами?

ПАБЛО. Все, что можно понять сразу, без объяснений.

МАРГА. Ну, например?

ПАБЛО. Есть маленькие вещи. Твоя горячая рука. Холодный снег. Луна ночью. И еще есть большие, страшные. Смерть и Жизнь.

МАРГА (изумленно глядя на него). Ты мог бы объяснить, что такое смерть?

ПАБЛО. Я ее часто видел. Первый раз, когда мне было восемь лет. Помнишь, я рассказывал тебе о Росине?

МАРГА. Это твоя косуля, она еще убегала весной, да?

ПАБЛО. Да. Как-то вечером я был один и увидел, что она ползет ко мне по земле, а на боку у нее красное пятно… Я хотел его отмыть, но она посмотрела так грустно, как будто сказала: «Не надо, милый… не поможет». Потом легла у огня и стала ждать. И вдруг непонятный холод ворвался в дверь... Я понял, что кто-то страшный подошел ко мне и сделать ничего нельзя... Так я сидел в углу, дрожал, ждал, пока не понял, что она смотрит на меня – и не видит. Пришел отец, сказал это слово: «смерть». Только не нужно было. Я уже знал. Ты понимаешь теперь?

МАРГА. Не знаю. Смерть можно ощутить – увидеть неподвижное тело, почувствовать холод. А вот жизнь…

ПАБЛО. То же самое. Мне трудно понять пишущую машинку, если ты не объяснишь. Она чересчур сложная. А Жизнь и Смерть – такие простые…

МАРГА. Ты и Жизнь сам открыл?

ПАБЛО. И ты бы открыла. Это тоже очень просто.

МАРГА. Ну, ты хоть слышал раньше это слово?

ПАБЛО. Да, слово я слышал. Только слова ведь ничего не значат, пока не узнаешь, что там внутри. Это было ночью, я шел с охоты и заблудился в горах. Ты была когда-нибудь там, наверху, когда собирается гроза?

МАРГА. Нет.

ПАБЛО. Ночь затаила дыхание, она чего-то ждала… И тишина окружила меня, такая тишина, что я задрожал от самой макушки до копыт моего коня. Я почувствовал, как я мал и как одинок. Я дал шпоры, но конь мой не двигался с места. И тут я почувствовал, что я не один. Кто-то шел ко мне в темноте, снизу, с земли, обнимал порывами ветра, смотрел на меня со звезд. Что-то больше, гораздо больше меня хотело в меня войти, чтобы я не был один. Я не выдержал и крикнул. Позвал единственного человека, который мог прогнать мой страх. Я крикнул: «Отец!» Гром ответил мне. Молния озарила ночь. Тогда я понял: вот это-то, что было со мной, – это Жизнь. (Замолчал, отвернулся.)

МАРГА задумчиво на него смотрит.

(Оборачивается.) Почему ты задумалась? Разве это не просто?

МАРГА. Да, Пабло. У меня никогда так не было.

ПАБЛО. Ну, хватит разговаривать! Надо работать.

МАРГА. Ты хочешь сегодня еще работать?

ПАБЛО. Я?.. Нет, что ты! Это ты будешь сейчас работать… (Берет ящичек и медальон.) А у меня – большая перемена.

МАРГА. Что ты будешь делать?

ПАБЛО. Очень важное. Я еще никогда этого не делал.

(Улыбается.) Я поиграю с мамой.

МАРГА. Мне уйти?

ПАБЛО. Нет. Ты работай. Только не оборачивайся.

Не подглядывай. Хорошо?

МАРГА. Хорошо.

 

Смеркается. МАРГА садится к столу, спиной к зрителям, берет красный карандаш, поправляет тетради.

ПАБЛО расположился на полу: он заводит шкатулку до упора и слушает музыку. Потом ставит шкатулку перед собой, прислоняет к ней медальон и смотрит на него, насвистывая ту же мелодию. Берет японский ящичек, подносит к уху, трясет, как ребенок, получивший новую игрушку, ищет потайную пружинку. Выскакивает ящичек поменьше, и еще меньше, и еще… ПАБЛО свистит от радости. Вот самый маленький ящичек – в нем пачка писем, перевязанная лентой…

Во время этой сцены ПАБЛО и МАРГА переговариваются, не глядя друг на друга.

Можно попросить тебя кое о чем?

ПАБЛО. Да, только не смотри.

МАРГА. Напиши мне все это – о косуле и о грозе.

ПАБЛО. Зачем? Я же рассказал тебе.

МАРГА. Мне хочется, чтобы это всегда было со мной.

ПАБЛО. Ну ладно… Еще что скажешь?

МАРГА. Еще сделаю небольшое замечание. Европа и Америка – ладно… А вот Смерть и Жизнь пиши с большой буквы, очень тебя прошу…

ПАБЛО не отвечает. Не отрывает глаз от писем.

Слышишь?

ПАБЛО развязывает ленту.

Ты слышишь меня?

ПАБЛО (как зачарованный, смотрит на первый конверт). Аделаида… Аделаида?.. (Разрывает конверт.) «Дорогая моя Аделаида…» (Читает. Пауза. Переворачивает письмо, ищет подпись. Тихо шепчет.) Нет… (Берет другое письмо.) Не может быть!.. Не может быть!.. (Вскакивает, судорожно мнет письмо.)

МАРГА (не оборачиваясь). Что с тобой?

ПАБЛО (рвет письмо). Нет!.. Нет!.. Нет!..

МАРГА (испуганно оборачивается). Пабло!

ПАБЛО. Не может быть!

МАРГА. Пабло, дорогой!.. (Бросается к нему.)

ПАБЛО (резко отталкивает ее). Не смей!

МАРГА. Что я тебе сделала?

ПАБЛО. Не трогай меня!

МАРГА. Нет, не может быть! У тебя жар! Ты болен! Ради Бога, не смотри на меня так! Это я, Марга! Что я тебе сделала?

ПАБЛО. Ты права… Прости. Ты не виновата.

МАРГА. Что случилось, Пабло?

ПАБЛО. Ничего. Уже прошло. Ты уйди… Теперь мне, правда, надо побыть одному.

МАРГА. Нет, я не могу так уйти. Сперва скажи мне…

ПАБЛО (почти не оборачиваясь). Если тебе так интересно, посмотри, вот ответ… (Устало идет к лестнице.)

МАРГА на коленях подбирает письма, складывает кусочки.

(Оборачивается.) А, да… Спасибо, что научила меня читать. Очень интересно. Спасибо.

МАРГА (кричит). Пабло! Пабло!

ПАБЛО взбегает по лестнице. МАРГА рыдает на полу.

Уже вечер, и на сцене почти темно. МАРГА плачет.

В дверях появляется ХУЛИО, смотрит на нее.

ХУЛИО. Сеньорита Лухан…

МАРГА не слышит.

Сеньорита Лухан!

МАРГА (поднимает голову). Кто там?

ХУЛИО. Свои. Надеюсь, я не стал для тебя чужим?

МАРГА (внезапно пугается). Господи… кто это? (Бежит к лампе, зажигает свет. Смотрит на него. Оцепенела.) Хулио?

ХУЛИО. Судя по тону, ты не слишком рада… (Подходит ближе.) Ты все еще сердишься?

МАРГА. Зачем вы сюда приехали?

ХУЛИО. А мы перешли на «вы»?

МАРГА. Отвечайте! Вы собираетесь преследовать меня всю жизнь?

ХУЛИО. Я никого не преследую. Я у себя дома.

МАРГА. Вы здесь у себя дома?

ХУЛИО. Ну, у своих родственников. Я – кузен Пабло, племянник его матери. Разве ты забыла мою фамилию?

МАРГА. Хулио Ролдан… Ролдан! (Отступает.) Значит… это правда?

ХУЛИО. Успокойся. Что прошло – то прошло. Я на тебя не сержусь. Наоборот, я хочу оказать тебе дружескую услугу. Я ничего ему не скажу.

МАРГА. А если я откажусь?

ХУЛИО. Не советую. Как враг, я опасен.

МАРГА. Мне все равно. Я знала, что это кончится.

ХУЛИО. Пойми меня правильно. Речь идет не о сантиментах. Это простая сделка. Хочешь меня выслушать?

МАРГА. Говори. (Садится.)

ХУЛИО. Иногда молчание – настоящее сокровище. Если бы я был богат – я бы охотно подарил его тебе.

МАРГА. Но ты человек деловой и хочешь его продать. Правильно?

ХУЛИО. Другого выхода у меня нет.

МАРГА. А какова цена?

ХУЛИО. Пабло слушается только тебя. Ты научила его подписываться. И конечно, тебе сотни раз приходилось следить за тем, как он подписывает бумаги. Теперь нужно добиться еще нескольких подписей. Дешево, правда?

МАРГА. Под бумагами, которые составишь ты?

ХУЛИО. Как всегда, умна.

МАРГА. Короче говоря, надо узаконить кражу, да?

ХУЛИО. Ну, если дело законное, название меня не интересует.

МАРГА (встает). И ты надеялся, что я соглашусь из трусости? Ты, профессиональный соблазнитель, так плохо знаешь женщин?

ХУЛИО (встает, говорит холодно). Без истерики.

МАРГА. Вон!

ХУЛИО. Нет, не выйдет. Если ты не захочешь меня послушать – что ж, послушают другие.

МАРГА. Ты способен сказать ему?

ХУЛИО. Да, это не так уж приятно. Но если ты меня вынуждаешь…

МАРГА. Нет, не сегодня! Это чересчур жестоко!

(Робко оглядывается на лестницу, быстро, умоляющим тоном.) Хулио, пожалуйста, ну дай мне время!..

ХУЛИО. Чего мы этим добьемся?

МАРГА. Уезжай. Обещай мне, что ты уедешь, не повидавшись с ним.

ХУЛИО. А потом?

МАРГА. Потом… я все сделаю. Только не сегодня! Не сегодня.

ХУЛИО. Надеюсь, ты не думаешь, что меня тоже можно водить за нос!

МАРГА. Разве ты когда-нибудь видел, чтобы я лгала из трусости?

ХУЛИО. До сих пор не приходилось.

МАРГА. Уезжай, не беспокойся ни о чем. К твоему приезду я буду готова. Клянусь тебе.

ХУЛИО. Хорошо. Только помни, что все путешествия рано или поздно кончаются. (Кланяется, уходит.)

МАРГА торопливо собирает разбросанные по полу вещи.

По лестнице спускается ПАБЛО. Останавливается.

ПАБЛО. Зачем ты это подбираешь?

МАРГА. Я их сохраню.

ПАБЛО. Ни к чему. Пригодится на растопку.

МАРГА. Кто дал тебе право судить свою мать? Ты ее не знал.

ПАБЛО. Ладно. Жил без нее двадцать лет, проживу и дальше. (Падает в кресло.)

МАРГА (подходит к нему). Ты лучше приляг. Отдохни.

ПАБЛО. Я не устал. Я просто ничего не понимаю… Ничего. Так страшно!

МАРГА. Могу я тебе помочь?

ПАБЛО. Нет, не думаю. Вначале, когда ты меня учила здешним вещам, маленьким, все мне казалось легко. А теперь вдруг я понял, что ничего не понимаю. И никогда ничего не пойму.

МАРГА. Чего же ты не понимаешь?

ПАБЛО. Вот, например, когда я поднялся к себе… Было бы естественно, если бы я думал о маме. А я не думал! Хотел представить себе синие глаза – а видел зеленые. Хотел почувствовать ее волосы, а чувствовал запах твоих волос. Почему это? Почему, Марга?

МАРГА. Не надо, Пабло. Помни, что мы расстанемся.

ПАБЛО. Ты мне говорила об этом в первый же день. Но я этого тоже не понимаю.

МАРГА. Ты должен привыкнуть. Сегодняшний вечер может быть последним.

ПАБЛО. Нет. Ты думаешь, я могу тебя отпустить?

МАРГА. Ты не сможешь помешать – ты ведь не будешь знать. Ты проснешься как-нибудь и позовешь меня: «Марга-а-а!..» А Марги уже не будет.

ПАБЛО. Что ты говоришь? Ты как будто прощаешься.

МАРГА. Я просто предупреждаю тебя. Разве ты не был счастлив без меня?

ПАБЛО. То было другое. Когда тебя еще не было, мир был полон вещей. А сейчас есть только одно: Марга, Марга, Марга!

МАРГА. Спасибо. Если бы вся моя жизнь свелась к этой минуте, я бы не пожалела, мне не было бы жалко. Но не привязывайся к женщине, Пабло. Ты ведь хочешь вернуться в горы?

ПАБЛО. Теперь поздно. Там я не мог уснуть только от голода, боли или страха. А теперь – ты моя боль, мой голод, мой единственный страх.

МАРГА. Ты боишься меня?

ПАБЛО. Сегодня боюсь. Этот вечер не такой, как все. Даже пахнет как-то иначе.

МАРГА. Осень. Пахнет мокрой землей.

ПАБЛО. Нет, тут еще что-то… Запах земли, запах твоей кожи… Это и тогда было. Сейчас что-то другое, сильное… Что-то непонятное, как в ту ночь, когда умерла Росина или когда была гроза… (Подходит ближе, понижает голос.) Слышишь? Что-то в воздухе?..

МАРГА (поддается очарованию). Да. И мне тоже страшно, и у меня это тоже в первый раз…

ПАБЛО. Как будто передо мной ловушка, гибель. А я хочу попасть в ловушку! Почему сегодня все другое? Почему тогда, в первый день, я был сильнее, а сегодня – ты?

МАРГА. Спасайся, Пабло! Еще не поздно.

ПАБЛО. Поздно. Мне не уйти. Если б я даже мог – я не хочу спасаться! Ты все знаешь – скажи, что это со мной?

МАРГА. Не знаю. Дай Бог, чтобы то же самое, что со мной.

ПАБЛО. И у тебя дрожат слова раньше, чем ты их скажешь?

МАРГА. Да, и у меня.

ПАБЛО. Значит, больших вещей – не две. Есть третья! От нее дрожит голос!

МАРГА. Да, Пабло. Есть третья тайна. Она – как Жизнь и немножко как Смерть.

ПАБЛО. Скажи мне это слово, третье слово! Я хочу узнать его от тебя!

МАРГА. Не надо, дорогой… Это третье слово… если оно настоящее… его лучше говорить молча.

 

МАРГА нежно привлекает Пабло к себе, обнимает.

Во время их поцелуя опускается

З А Н А В Е С.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

 

 

Там же, через несколько месяцев. Вечер. Сцена ярко освещена: горят все лампы, даже в канделябрах.

Стол уставлен фарфором и хрусталем. По всему видно, что здесь готовятся к какому-то семейному торжеству.

Действующие лица в этом действии одеты празднично, и все же в их костюмах есть что-то домашнее. Тетки все так же старомодны и так же одинаково одеты, но сегодня их платья из темного старинного бархата отделаны старыми кружевами.

В камине пылает огонь.

ЭУСЕБЬО выходит из сада, ставит корзинку с бутылками на передвижной столик у камина.

В это время выходит ТЕТЯ МАТИЛЬДА, несет большое блюдо с дичью. В течение первой сцены она порхает по комнате, поправляя украшения и приборы.

 

МАТИЛЬДА. Думаю, на погреб жаловаться не будут.

ЭУСЕБЬО. Да уж. Бордо – к закускам, риоха – к жаркому. Как в хорошее время. (Протягивает ей пакет.) Свечи для пирога.

МАТИЛЬДА. Где же гости?

ЭУСЕБЬО. По усадьбе ходят, с ними сеньор Ролдан.

МАТИЛЬДА. В такой час?

ЭУСЕБЬО. Теперь ясно – луна. А вот попозже, если верить моей ноге, придут сюда. Дождик будет.

МАТИЛЬДА. У вас в ноге барометр?

ЭУСЕБЬО. Ревматизм у меня. Только это отец мне и оставил в наследство.

МАТИЛЬДА (пересчитывает свечи). Двадцать три, двадцать четыре… двадцать пять. (Вздыхает.) Двадцать пять лет! Полный год прошел, а как будто вчера… Настоящий был волчонок. А теперь… Видели, как он хорошо в смокинге? Словно всю жизнь носил!

ЭУСЕБЬО. Уж это от природы. Ну как, все хорошо?

МАТИЛЬДА. Превосходно! Все мне сегодня по вкусу, кроме наших дорогих гостей.

ЭУСЕБЬО. Вы уж потерпите, сеньора. Какие ни на есть, все-таки родственники.

МАТИЛЬДА. Дальние, конечно, но Ролданы! Вечно эта гнилая ветвь лезет к нам в дом!.. (Смотрит на столик, где стоит серебряное ведерко.) Что такое? Кто выпил две бутылки шампанского?

ЭУСЕБЬО. Я так думаю, наш молодой сеньор.

МАТИЛЬДА. Пабло? Он не пьет! Один выпил две бутылки?

ЭУСЕБЬО. С братцем, с Хулио. Недавно тут были. Очень они веселились – смеялись все, обнимались.

МАТИЛЬДА. Пабло никогда не пил. Это может ему повредить.

ЭУСЕБЬО. Не волнуйтесь, сеньора. У него голова на месте.

МАТИЛЬДА. Не уверена. С тех пор, как приехал этот Хулио, слишком много они обнимаются. Слишком много времени проводят вместе. Неспроста это и не к добру.

ЭУСЕБЬО. Что поделаешь, молодость!

ТЕТЯ АНХЕЛИНА выносит поднос.

Еще что прикажете, сеньора?

 

ТЕТЯ МАТИЛЬДА качает головой. ЭУСЕБЬО выходит в сад.

ТЕТЯ МАТИЛЬДА озабоченно разглядывает пустые бутылки,

убирает их. ТЕТЯ АНХЕЛИНА ставит поднос на стол, маши-

нально расставляет бокалы и тарелки для закуски. Видно,

что она озабочена еще больше, чем ее сестра. И причина

ее тревоги серьезней. Отвечает рассеянно, словно эхо,

не слушая вопросов.

МАТИЛЬДА. Первый праздник в его жизни! Как в старое время, когда нас вывозили на первый бал. Ты поставила пирог в духовку?

АНХЕЛИНА. Да, Матильда, он в духовке.

МАТИЛЬДА. Надеюсь, ты ее не закрыла?

АНХЕЛИНА. Да, Матильда, я закрыла.

МАТИЛЬДА. Закрыла? Да он там сгорит!

АНХЕЛИНА. Да, Матильда, он сгорит.

МАТИЛЬДА. Анхелина! Что с тобой? Ты заснула или оглохла, не дай Бог?

АНХЕЛИНА. Да, Матильда. Не дай Бог!

МАТИЛЬДА (в ужасе смотрит на нее). Анхелина!..

АНХЕЛИНА не двигается, глядя вдаль.

(Решительно подходит к ней, встряхивает ее за плечи.) Очнись! Нельзя ли узнать, что с тобой происходит?

АНХЕЛИНА. Пусти!

МАТИЛЬДА. Не пущу! Посмотри мне в глаза и отвечай. Что происходит?

АНХЕЛИНА. Пусти ты, Господи! (Вырывается, бежит к креслу, рыдает, закрыв лицо руками.)

МАТИЛЬДА (испуганно подходит к ней, говорит гораздо мягче). Значит, что-то серьезное… С кем же? (Опускается на колени у кресла.) Ради Бога, не пугай меня. Говори!

АНХЕЛИНА. Я поклялась, что никому не скажу… Но я не могу молчать… Не могу я… Марга от нас уходит!

МАТИЛЬДА. Марга уходит? Почему?

АНХЕЛИНА. Не знаю. Я к ней пошла – думала, там никого нет, а она укладывает вещи и плачет.

МАТИЛЬДА. И ничего не объяснила?

АНХЕЛИНА. Нет. Только сказала: «Так будет лучше для Пабло». И взяла с меня клятву, что никто не узнает, пока она не будет далеко. Надо что-нибудь сделать, Матильда! Нельзя ее отпускать!

МАТИЛЬДА (поднимается, говорит медленно). Так. Кажется, я начинаю многое понимать.

АНХЕЛИНА. Ты раньше замечала?

МАТИЛЬДА. Вот уже несколько месяцев она не та… Бледная, грустная… Глаза стали еще больше.

АНХЕЛИНА. Она заболела?

МАТИЛЬДА. Помнишь, она за завтраком потеряла сознание?

АНХЕЛИНА. Это ведь сразу прошло. Просто обморок.

МАТИЛЬДА. Это с ней не в первый раз. И плачет она тоже не в первый раз. Когда с молодой девицей творятся подобные вещи, тут не болезнь, тут дело посерьезнее.

АНХЕЛИНА (внезапно поняла, вскочила). Нет!

МАТИЛЬДА. Да, Анхелина, да! И хуже всего, что ее винить нельзя. Винить следует нас. Мы должны были подумать вовремя…

АНХЕЛИНА. Помнишь, сеньор Ролдан сказал: «У вас тут бочка с порохом, а вы подносите к ней спичку!» Кого же теперь винить – бочку или спичку?

МАТИЛЬДА. Вот! Это хуже всего. Неужели в проклятой нашей жизни правы оказываются Ролданы?

За сценой – песни и смех.

Появляются ПАБЛО и ХУЛИО.

АНХЕЛИНА. Вот они! Что нам делать, сестрица?

МАТИЛЬДА. Пока что перетерпеть этот благословенный ужин. Только скажи Марге, чтобы не уходила без моего разрешения. И еще – пусть сойдет к ужину, чего бы это ей ни стоило.

 

АНХЕЛИНА поднимается по лестнице.

Ну, пойду посмотрю, как там этот проклятый пирог. Если печка так же накалилась, как моя душа, вряд ли его можно будет есть!.. (Выходит.)

Из холла выходят ПАБЛО и ХУЛИО, под руку, словно поддерживая друг друга. ПАБЛО растрепан, галстук у него висит. Несомненно, он сильно навеселе. Но трудно сказать, действительно ли он в таком радушно-пьяном настроении или притворяется. ХУЛИО умеет пить, и видно, что у него показное веселье, что это ловушка. В руках у него папка с бумагами. Оба поют и сильно жестикулируют.

 

ПАБЛО (хохочет, хлопает Хулио по спине). Хулио, ты велик! Подумать только – жил я, жил и не знал, что такое истинный друг! Обнимемся! (Обнимает Хулио.)

ХУЛИО. Спасибо, Пабло! Я был уверен, что мы станем друзьями.

ПАБЛО. Эти женщины мешают нам, вечно они подкапываются, хнычут, ноют!.. Мужчины не хнычут. Мужчины пьют. А устанут пить – тогда поют. А устанут петь – тогда снова пьют. Женщина – животное чувствительное. Мужчина – животное разумное. Обнимемся?

ХУЛИО. Обнимемся. И шампанского выпьем?

ПАБЛО. Выпьем! Только ты не открывай. Я сам открою!

(Отнимает у Хулио бутылку.) Ты слишком тихо открываешь. А я люблю, чтобы шумно… выстрелило чтоб… Ш-ш-шпум! Вот так! И чтобы пена… пены чтоб побольше!.. Вот так! Так, так, так! Вот! (Протягивает бокал.) Есть ли в мире что-либо прекраснее, чем истинный друг?

ХУЛИО. Два друга!

ПАБЛО. Ну, за двух друзей!

ХУЛИО. За тебя!

 

Пьют.

ПАБЛО (пошатывается, падает в кресло). Вот чертово зелье, с ног валит! Как будто целый день скакал на коне! (Вскакивает, с силой хлопает себя по лбу.) Вот! Шампанское – тот же конь! В жилах пламя, а на морде пена. Конь в бутылке!

ХУЛИО. Здорово! Ты молодец, Пабло! Куда мне до тебя!

ПАБЛО. Правда, здорово? Обнимемся!

ХУЛИО. Друзья навеки!

ПАБЛО снова падает в кресло.

(Берет папку.) А теперь способен ты выслушать меня?

ПАБЛО. Опять дела? Заставляешь меня работать? Да ведь поздно уже.

ХУЛИО. Всего лишь несколько подписей. Такие господа, как ты, только ставят подписи… (Протягивает перо.) Вот тут.

ПАБЛО. Сейчас нужно писать? Это я не могу. Мне еще надо поучиться…

ХУЛИО. Ну что ты, подписываться не умеешь?

ПАБЛО. Еще не совсем. Эта дура Марга выучила меня писать правой рукой. А важные бумаги надо подписывать левой!

ХУЛИО. Левой? Какая чепуха! Кто тебе сказал?

ПАБЛО. А вот, посмотри… В прошлом году отца ранило на охоте, и он с тех пор не владел правой рукой. Это в октябре случилось… а тут вот его подпись за ноябрь, за декабрь, за январь… Какой же он, значит, рукой подписывал? (Встает.) Вот и выходит, что ты еще не все знаешь. Молодой потому что. Выпьем?

ХУЛИО. Нет.

ПАБЛО. А вино-то крепкое. Ты белый, как бумага. Выходит, ты пьешь хуже, чем я! (Поет.)

Однако, убежден…

Дибирия-дин-дин…

Дибирия-дин-дин…

Входит ТЕТЯ МАТИЛЬДА.

МАТИЛЬДА (решительно). Пабло! Ты считаешь возможным принимать гостей в таком виде? Иди наверх, подставь голову под кран, причешись, завяжи галстук…

ПАБЛО. Иду, иду, не ворчи! Спасибо тебе, Хулио. В жизни так не веселился. (На лестнице.) Так ты не забывай! Важные бумаги – обязательно левой рукой, вот оно как!

Однако, убежден…

Дибирия-дин-дин,

Дибирия-дин-дин…

(Уходит.)

МАТИЛЬДА. И не стыдно вам? Он ведь никогда не пил!

ХУЛИО. Не волнуйтесь. У Пабло голова яснее, чем у нас с вами.

МАТИЛЬДА. Что это вы затеяли? Ролданы шагу не сделают без умысла, и эти умыслы – всегда дурные.

ХУЛИО. Не устраивайте скандала, сеньора. Что подумают гости?

Действительно, в эту минуту из сада выходят гости со старшим РОЛДАНОМ во главе.

Доктор АУГУСТО ПЕРЕС РОЛДАН – дальний родственник Пабло со стороны матери, т.е. представитель линии, которую тетя Матильда назвала бы гнилой. Сеньор Ролдан – антрополог. Его избрали почетным членом все провинциальные академии, у которых нет более важных дел. Он педантичен, нуден, явно не привык к возражениям. Без сомнения, у него куча дипломов и медалей, но он не носит их и не показывает, чтобы они лучше сохранились.

Донья ЛОЛА ДЕ ПЕРЕС РОЛДАН предпочитает называться ЛУЛУ – по ее мнению, это куда изысканнее и, главное, молодит ее. Она – супруга выдающегося ученого и чрезвычайно этим гордится, подобно всем сюсюкающим дамам ее типа.

ФИФИ, их дочь, все время хихикает, с очаровательно глупым видом, свойственным девицам, охотящимися за мужчинами. У нее амплуа дурочки.

 

Мне очень жаль, что приходится обнародовать эти маленькие семейные тайны, но бесполезно было бы пытаться их скрыть, потому что вы сами их сразу откроете.

ЛУЛУ. Матильда, душечка! Мы осмотрели всю усадьбу. Обворожительно!

МАТИЛЬДА. Спасибо.

РОЛДАН. Это все чепуха! Вот посмотрели бы вы леса, выгоны, заповедники в горах!

ФИФИ. Ну, буквально, как во сне!

ПРОФЕССОР. А где наш молодой хозяин?

МАТИЛЬДА. Скоро придет. Он немного устал. Сейчас отнесу ему крепкого кофе. Надеюсь, вы меня простите?

ЛУЛУ. Ну, что за счеты!

МАТИЛЬДА. Хулио побудет с вами. Кажется, он большой знаток вин. Я скоро вернусь. (Выходит.)

ХУЛИО. Херес? Портвейн?

ЛУЛУ. Нет ли у вас французских марок?

ХУЛИО. Белое анжуйское?

ЛУЛУ. Все равно, только бы французское!

ХУЛИО (наливает ей вина). А тебе какого, Фифи?

ФИФИ. Я из всех вин люблю ветчину! Хи-хи!.. (Берет сэндвич.)

ХУЛИО. Вам, доктор?

ПРОФЕССОР. На ваше усмотрение. В данный момент меня занимает только один вопрос. Я хотел бы как можно скорее увидеть нашего молодого дикаря.

ХУЛИО (наливает ему). Научный интерес?

ПРОФЕССОР. Удивительно счастливый случай. Книга о современном дикаре произведет сенсацию! Мне позавидовал бы сам Руссо.

РОЛДАН. Не обольщайтесь. Год назад он, возможно, и был дикарем. Сейчас он вконец испорчен культурой.

ПРОФЕССОР. Сразу видно, что вы не специалист. Дайте мне проэкзаменовать его, и из-под наносного слоя сразу же выступят характерные черты первобытного человека.

ХУЛИО. Какие же?

ПРОФЕССОР. Низменные: страсть к охоте, рыбной ловле и войне; тенденция к удвоению слогов; пристрастие к ярким, кричащим цветам и к блестящим предметам. И в особенности, болезненная склонность к истязаниям животных, свойственная таким детям.

ФИФИ. Я буквально умираю от любопытства. Но мне так страшно… Говорят, что когда он увидел женщину, он ее… укусил!

ЛУЛУ. Дурочка! Пабло немыслимо богат. И потом, твой отец утверждает, что в первобытный период только кусались. Поцелуй изобрели позже.

РОЛАНД. Теперь он совершенно другой. Возможно, еще опасней, но совсем не буйный… улыбается, как пай-мальчик.

ПРОФЕССОР. Да, да, это опасно. Улыбающийся, смирный дикарь. Полинезийский тип.

ФИФИ. Нет, я просто уверена, что он по ночам лазит по деревьям и воет.

ПРОФЕССОР. Напрасно, дорогая. Именно так вел себя первобытный человек до открытия огня.

ЛУЛУ. Умоляю, не говори ужасов! Неужели нам представят гориллу в смокинге?

ПРОФЕССОР. Нет, нечто куда более занятное – рудимент первобытной культуры.

РОЛДАН. Вам это кажется занятным?

ПРОФЕССОР. Исключительно! Жаль, что отец научил

Его говорить. Без речи он был бы идеальным экземпляром!

ХУЛИО. Меня не интересует его научная ценность. Он унаследовал куда более ценные вещи.

ЛУЛУ. Унаследовал? Что же именно?

ХУЛИО. То, что нам весьма на руку. (Раздельно.) Вы забыли, что отец двадцать лет был вне закона… и умер сумасшедшим.

ФИФИ (испугалась). Ой, не пускайте его сюда! Не пускайте, я закричу!

ЛУЛУ. Ты будешь делать то, что я скажу… Если он пригласит тебя в сад – пойдешь с ним в сад.

ФИФИ. Там темно! Он такой дикарь!

ЛУЛУ. В темноте все одинаковы. Будешь с ним мила, ясно? Если придется принести жертву… О, простите, сама не знаю, что говорю!..

РОЛДАН. Тише!

По лестнице спускается ТЕТЯ АНХЕЛИНА.

ЛУЛУ. Анхелина, душенька! Мы как раз говорили о твоем племяннике… Фифи сгорает от нетерпения. Ах, молодость, молодость!..

АНХЕЛИНА. Вот он идет!

На лестнице появляется ПАБЛО. Он тщательно одет

и причесан. Останавливается, немного растерян.

Гости тоже замирают, смотрят на него. Женщины

невольно делают шаг назад.

ПАБЛО. Добрый вечер, господа. (Спускается еще на две ступеньки.)

Женщины отступают еще на шаг и снова застывают.

П а у з а. Входит ТЕТЯ МАТИЛЬДА.

МАТИЛЬДА. Ну, все словно языка лишились. Иди сюда, сынок, я тебя представлю.

ПАБЛО учтиво подходит к гостям.

Донья Лола де Перес Ролдан.

ЛУЛУ. О, просто тетя Лулу, пожалуйста!

ПАБЛО. Очень рад, тетя Лулу! (Решительно обнимает ее.)

МАТИЛЬДА. Нет, не так! Женщин обнимать не надо. Им просто целуют руку.

ПАБЛО. Простите. (Целует ей руку с изысканной непринужденностью.) Счастлив вас видеть, сеньора.

ЛУЛУ. О, прелестно, прелестно! Поздравляю вас с днем рождения. Двадцать пять, не так ли?

ПАБЛО. Двадцать пять.

ЛУЛУ (вздыхает). О, какой очаровательный возраст! Мне было двадцать пять десять лет назад… Но, увы, пришлось смириться!.. Фифи, моя дочь.

ПАБЛО (тете Матильде). Поцеловать руку?

ЛУЛУ. Нет, нет! Она – ваша кузина. Если хотите, поцелуйте ее в лобик.

ФИФИ (вскрикивает). Ой, нет!

ПАБЛО. Кажется, поцелуй в лоб не устраивает Фифи. Наверное, она любит, чтобы ее целовали в другие места.

МАТИЛЬДА. Просто дай Фифи руку.

ПАБЛО. С удовольствием. (Сильно пожимает ей руку.)

ФИФИ подавляет легкий крик, машет пальчиками.

АНХЕЛИНА. Не сердись на него. Он еще не научился справляться со своей силой.

ПАБЛО. Значит, тебя зовут Фифи? Странное имя. Почему тебя так назвали?

ФИФИ. Меня зовут просто Хосефина, а мама говорит –

Фифи звучит изысканней. Хи-хи!

ЛУЛУ. Фифи только о вас и твердит. Потом вы пойдете погулять, да, девочка?

ФИФИ. Да, мамочка.

МАТИЛЬДА. Доктор Аугусто Перес Ролдан, профессор какой-то непонятной науки…

ПРОФЕССОР. Антропологии, сеньора.

МАТИЛЬДА. Ну, понятней не стало. Профессор антропологии. Член всяких академий.

ПРОФЕССОР. Очень рад, очень рад.

ПАБЛО. И я рад, профессор. (Обнимает его сильнее, чем допустимо для антрополога.)

АНХЕЛИНА. Не так крепко, дорогой, ты задушишь профессора.

Тети предлагают вина, закуски. Гости – одни сидят,

другие стоят, но никто еще не подошел к столу.

ПАБЛО. Значит, антропология… А что это такое?

ПРОФЕССОР. Очень простая вещь: наука, изучающая человека.

ПАБЛО. Всего-то? Проще простого!

ЛУЛУ. Профессор – блестящий ученый. Он пишет книг. У него сорок клеток с обезьянами.

ПАБЛО. Сорок клеток с обезьянами, чтобы изучать человека?

ПРОФЕССОР. Вот именно. Я не стану утверждать – как утверждали в прошлом веке – что они являются нашими предками, но позволю себе назвать их нашими бедными родственниками.

ЛУЛУ. Вам будет очень интересно послушать, что думает профессор об обезьянах. Они заперты в подвале, а в лаборатории производятся опыты – профессор делает им разные уколы и смотрит, что получится.

ПАБЛО. Уколы? Тогда мне кажется, интереснее послушать, что думают обезьяны о профессоре.

ПРОФЕССОР (смеется несколько вымученно). Превосходно, превосходно!.. Не правда ли, какая прелестная непосредственность. Полинезийский тип.

ПАБЛО (к Фифи). Виски?

ФИФИ. Все, что хочешь, кузен. Ой, прости, я сказала «ты». Понимаешь. Ты мне очень, очень нравишься! Хи-хи!

МАТИЛЬДА. Фифи сказала тебе любезность. Разве тебе нечего ей сказать?

ПАБЛО. Славненькая! Вам, Лулу?

ЛУЛУ. О, я не пью.

ПАБЛО. Вы француженка?

ЛУЛУ. О, нет. Я просто женщина со вкусом. У нас все так грубы. А по-французски даже самое грубое слово звучит обворожительно…

ПРОФЕССОР. Разрешите задать вам несколько вопросов?

ПАБЛО. Пожалуйста, профессор.

ПРОФЕССОР (вооружается блокнотом). Вас не побеспокоит, если я буду кое-что записывать?

ПАБЛО. Я счастлив. Спрашивайте, спрашивайте. (Садится на стол боком, наливает себе виски, отвечая на вопросы, берет с тарелок то одно, то другое и ест.)

ПРОФЕССОР. Ваш любимый спорт?

ПАБЛО. Ну, это просто. Охота и рыбная ловля.

ПРОФЕССОР (торжествующе). Говорил я вам!.. Основные пристрастия первобытного человека. (Записывает.) И без всякого сомнения, еще одна страсть – война.

ПАБЛО. Нет, нет! Куда мне? Я просто жалки дикарь. Войной занимаются люди цивилизованные.

ПРОФЕССОР. Превосходно, превосходно!

ПАБЛО. Благодарю, профессор.

ПРОФЕССОР. Нравятся вам яркие краски?

ПАБЛО. Да.

ПРОФЕССОР. Блестящие предметы?

ПАБЛО. Очень нравятся.

ПРОФЕССОР. Так я и думал. (Записывает.) Какие именно блестящие предметы нравятся вам больше всего? Стеклянные бусы, блестки?

ПАБЛО (просто). Звезды и глаза женщин.

АНХЕЛИНА (сияя от гордости). Запишите, профессор, запишите!

ЛУЛУ. Фифи! Не правда ли, прелестно?

ФИФИ. Прелестно! Когда мы пойдем в сад?

ПРОФЕССОР. Позже, дети, позже! Сейчас им занимаюсь я. (К Пабло.) Какие слова нравятся вам: длинные или короткие?

ПАБЛО. Короткие.

ПРОФЕССОР. Так, так, хорошо. (Пишет.) С тенденцией к повтору слогов, не правда ли?

ПАБЛО. Простите?..

ПРОФЕССОР. Я имею в виду явление, наблюдаемое в речи детей. Утку они обозначают звуковым комплексом: «кря-кря», а колокола – «бум-бум».

ПАБЛО. Нет, я никогда не слышал таких слов. Только сегодня узнал, в первый раз: «да», «нет», «Фифи», «О, Лулу»!

МАТИЛЬДА. Записывайте, профессор, записывайте!

ЛУЛУ (гневно поднимается). Это грубо!

ХУЛИО (спешит вмешаться). Ну, не принимайте всерьез…

РОЛДАН. Не лучше ли прекратить этот опыт и спокойно поужинать?

ПРОФЕССОР. Он это нарочно сказал.

ЛУЛУ. Ты согласен слушать, как оскорбляют твою семью?

ФИФИ (встает). Идем, папа. Наш автомобиль открыт, а шофер говори, что будет дождь.

ПАБЛО. Да, мне тоже кажется, что сегодня без бури не обойдется. (Играет с ножом, подбрасывает его.)

ПРОФЕССОР. Прошу вас, господа, садитесь.

РОЛДАН. Оставьте его, профессор, лучше будет.

ПАБЛО (с трудом сдерживаясь). Я спокоен. Спрашивайте.

Все садятся. Ждут. Молчат. Только АНХЕЛИНА тщетно

ищет убежище в «Венском лесу».

Не до Штрауса, тетя. Спрашивайте, профессор.