Текст книги "Один день в древнем Риме. Повседневная жизнь, тайны и курьезы"

Автор книги: Альберто Анджела

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Но разве азартные игры не запрещены? Да, это так. Как и пари (за пределами Большого цирка и Колизея). Закон ясно гласит: наказание в виде штрафа до четырехкратного размера ставки на кону. Кроме того, римским правом не признаются игровые долги, поэтому ни один адвокат не сможет помочь вернуть деньги, потерянные в азартной игре.

И тем не менее все играют… Действительно, хотя закон и осуждает пари и азартные игры, власти закрывают на это глаза и никто не осуществляет проверок. Главное – не играть при свете дня: поэтому все и происходит здесь, в "подсобке". Место действительно похоже на те, что показывают в фильмах про игроков в покер. Разумеется, игральные карты появятся только спустя много веков. А пока что их с успехом заменяют кости (tesserae).

Игроки спускают порой целые состояния. Многие даже находят свою смерть. Встречаются и "крапленые" кости. Одна из них прибита к стене, в качестве предостережения, как бы говоря: лучше не передергивай. Нам хочется получше рассмотреть ее, и мы подходим поближе: внутри кость полая и закрыта двумя заглушками. Снаружи она должна была выглядеть безупречно. Но к одной из внутренних сторон прикреплялся свинцовый "грузик", так чтобы кость чаще выпадала определенной стороной. Хозяин заведения и его друзья, очевидно, заметили обман. Кто знает, что приключилось с шулером. Несколько плохо отмытых бурых пятнышек в одном из углов комнаты позволяют догадываться, чем все кончилось…

Мы незаметно подходим к столу. Мужчины кричат и сквернословят при каждом броске костей. Их бросают по две, три или четыре, в зависимости от партии, с помощью терракотовой рюмки (fritillus) с забавной ножкой: кажется, будто она отломлена. Поэтому рюмка неустойчива и падает при любом прикосновении. Возможно, это способ избежать того, чтобы кто-нибудь незаметно подсунул в нее кость "с секретом"…

Правила такие же, как и всегда. Подсчитываются очки на тех сторонах костей, которые выпали вверх. Разные варианты комбинаций выпавших очков по-разному называются. Когда на всех костях выпала единичка, явно неудачный бросок, то говорят, что это "собачье очко". А если все кости показывают самое большое число, шестерку, тогда говорят, что выпало "очко Венеры".

По краям стола разложены маленькие кучки бронзовых сестерциев и серебряных денариев. Здесь играют на большие ставки. Все это вполне отражает ту страсть к азартным играм, что испытывают римляне. Удивительно, все в Риме играют или делают ставки. И речь не только о простонародье. Вошел в историю случай с Августом, умудрившимся проиграть целых 200 тысяч сестерциев (что соответствовало бы в наши дни 400 тысячам евро) за один день. Если бы он жил в наше время, этот великий человек римской истории был бы помещен в психиатрическую лечебницу. Для него игра действительно была настоящей болезнью: когда он приглашал к себе в дом гостей, то вручал каждому из них мешочек с 25 серебряными денариями для игры (и часто вновь раздавал свои выигрыши, чтобы продолжить игру!)…

Выйдем из зальчика. Крики и напряжение настолько усилились, – того и гляди влипнем в неприятную историю.

Выходя, мы вновь видим старичков, шумно играющих в "угадайку". Чуть поодаль за стол уселись двое солдат и начали партию в "двенадцать надписей" (duodecim scripta, игра, похожая на наш трик-трак или нарды), еще одно излюбленное развлечение римлян.

10:00. Латынь на улицах Рима

Смогли бы мы объясниться на улицах Рима эпохи Траяна с помощью латыни, которую изучали в школе? Нам с самого утра не терпится это выяснить. Давайте проведем эксперимент: подойдем под портики, к паре женщин, рассматривающих шелка в лавке. Это дамы из высшего сословия, им вроде бы не пристало ходить за покупками на многолюдные улицы простонародья. Но мы догадываемся, что их привел сюда особый повод: женщины выбирают ткани для свадебного наряда. Это мать и дочь. Вот что они говорят:

– Placetne tibi, mater, pannus hic, ut meam nuptialem pallam conficiam? (Мама, тебе нравится эта ткань для моей свадебной накидки?)

– Paulum nimium speciosus est. Tamquam meretrix ornata nubere non potes, filia. (Она слишком броская. Тебе не пристало выходить замуж наряженной подобно проститутке, дочь моя.) Certe, matrimonium hoc primum tibi non erit, sed maiorum mores servandi sunt. (Конечно, это не первый твой брак, но нам надо соблюсти традицию.)

– Mater, festina. Nam cena parandest, musici conducendi, eligendique nuptiarum testes… (Мама, поторопись. Нам еще надо решить, что подавать на пир, нанять музыкантов и выбрать свидетелей…)

Женщины заходят в лавку, продолжая беседовать. Но мы не можем следовать за ними: на пути вырос рослый и плечистый бритоголовый раб и выразительно на нас уставился. Все ясно, "закрыто на спецобслуживание". Придется отойти. В любом случае, мы уже поняли, что дочь выходит замуж не в первый раз и это никого не смущает (разводы столь же распространены в римском обществе, как и в наше время).

Другой интересный аспект – это язык. Некоторые слова произносятся почти так же, как в современном итальянском. Например, cena (ужин) через "ц". Это важная деталь. Ведь в начале римской истории и, возможно, до эпохи Юлия Цезаря, как полагают многие ученые, латинский язык отличался от того, который нам преподавали в школе.

Слово ancillae, которое мы читаем в школе как "анциллэ", произносилось "анкилла-э". То есть вместо "ц" произносилось "к", а "ае" читалось раздельно, а не как "э". Возможно, так говорил сам Юлий Цезарь (Caesar), произнося свое имя как "Каэсар".

Так что подслушанная нами беседа, случись она полутора веками ранее, звучала бы совсем иначе.

В общем, тенденция заключалась в том, что латынь со сменой поколений все более смягчалась, пока не появилась манера произносить слова, общая для многих европейских языков: итальянского, испанского, португальского, французского, румынского, английского…

В том Риме, который мы рассматриваем, эти изменения уже выражены в значительной степени, что позволяет нам различать многие слова. Процесс будет идти в течение всей древнеримской истории и в Средние века (и окажет глубокое воздействие на зарождающиеся новые европейские языки). Что, напротив, усиливает различия между латынью римских улиц и школьной латынью, – это то, как на ней говорят. Фразы произносятся с интонацией и акцентами, часто искажающими слова до неузнаваемости.

То же самое происходит и в наше время: достаточно переехать в другой город или область, и услышишь, как на том же языке говорят чуть иначе. Представьте себе затруднения туриста, знакомого лишь с началами итальянского и слышащего венецианский, флорентийский или неаполитанский говор…

На улицах Рима происходит то же самое: более того, мы улавливаем в толпе значительные различия в произношении, говорящие о том, что многие люди прибыли сюда из самых дальних уголков империи.

Например, жесткий выговор двух высоких светловолосых солдат, проходящих мимо нас, выдает в них уроженцев Северной Европы. Точно так же, как и в наше время…

10:10. В школу… на улицу

Мы останавливаемся: до наших ушей доносится хор детских голосов где-то вдалеке, с трудом пробивающийся через выкрики торговцев и шум ремесленников за работой.

Попытаемся выяснить, откуда он идет. Свернем в переулок: голоса становятся все слышнее. Мы ускоряем шаг, нам навстречу попадается двое рабов с тяжелыми корзинами на головах.

Переулок выходит на второстепенную улицу, где не так людно, она окаймлена длинными портиками. Вот откуда слышались детские голоса. В месте, где портик образует угол, сидят на простых табуретах около тридцати ребятишек, читающих наизусть какой-то текст. Косые лучи солнца ласкают их головки, превращая волосы в светящиеся ореолы. В лучах летают мухи, становится заметной летающая в воздухе пыль. Солнце освещает и ритмично покачивающуюся в воздухе указку, задающую темп нашему "хору". Это указка учителя, пожилого, худого, лысого мужчины с бородой. Рядом с ним примитивная школьная доска. Люди проходят мимо, не обращая никакого внимания на урок, лишь некоторые останавливаются и, прислонившись к колонне, пытаются уловить суть, "подслушивая с галерки".

Дети перестали скандировать двадцать три буквы алфавита и теперь читают хором "Законы двенадцати таблиц", первые записанные законы Рима. Некоторые отвлекаются. Неожиданно указка резко ударяет одного из учеников по плечу, подобно молнии, со свистом рассекая воздух. Мухи разлетаются. Сдавленный вопль лишь на мгновение прерывает хор голосов. А затем все продолжается, как будто ничего не случилось…

Образование в древнем Риме допускало телесные наказания. Об этом хорошо помнят Ювенал и Гораций: последний всегда носил с собой портрет старого учителя, которого называл plagosus (то есть "избивающий")… Таковы начальные школы в Риме и на всей территории империи. Порой уроки проводятся в обветшалых заброшенных лавках, но чаще на открытом воздухе, под портиками.

Большая часть римлян ограничивается этим уровнем образования: они умеют только читать, писать и считать. Освоив эти нехитрые азы школьной премудрости, они отправляются работать: детский труд в римском обществе не преследуется по закону.

Отпрыски богатых семейств, которым не нужно работать, продолжают учиться дальше, еще и потому, что их родители прекрасно знают, что хорошее школьное образование очень важно для их карьеры и социального статуса. Подростки от двенадцати лет и старше занимаются в "частных школах", где изучают грамматику, а также греческую и латинскую литературу. Ведь для аристократических семейств греческий – статус-символ, обозначающий их принадлежность к "благородному" сословию.

Что изучают на этих уроках? Грамматик (grammaticus), то есть преподаватель, начинает обучение с разбора поэтических текстов древних авторов: "классиков", как сказали бы мы. При объяснении этих текстов он должен искусно коснуться также тем из области астрономии, музыкальной метрики, математики, географии… Таким образом грамматику удается "припудрить" своих учеников знаниями из области общей культуры.

Интересно заметить все же, что в древнеримских "средних" школах дается преимущественно "классическое" образование, как мы бы сегодня сказали, при этом не преподаются ни технические, ни естественнонаучные предметы. Плюс ко всему есть предмет, которого не найти в современных школьных расписаниях: мифология.

Любопытно, что выбор учебных текстов напрямую влияет на издательский рынок: переписчики сосредоточены на "издании" некоторых из классиков (произведения Гомера или Энния, позднее – Вергилия, Цицерона, Горация и так далее), а труды многих других авторов быстро выпадают из оборота. Возможно, именно благодаря выбору этих безымянных школьных учителей сегодня до нас дошли те произведения, которые иначе бесследно канули бы в Лету. После получения "среднего" образования, в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет юноши из зажиточных семейств сменяют грамматика на ритора (rhetor): он обучает их золотым правилам красноречия, чтобы подготовить к публичной карьере.

Студенты выполняют письменные и устные задания. В частности, они должны произносить речи, анализируя за и против в определенном вопросе, отстаивая точку зрения знаменитого персонажа прошлого. Это чрезвычайно полезное упражнение, потому что оно оттачивает ораторские навыки в ключевой области римской общественной жизни: политике. Второй тип упражнений заключается в "спарринге" двух учеников, которые должны защищать противоположные точки зрения. Эта практика закладывает основы для успешных выступлений в суде. Римляне называют эти упражнения соответственно suasoriae и controversiae.

Разумеется, "средняя" и "высшая" школы располагаются уже не в уличной пыли, а в домах учащихся или в специальных аудиториях, подобно той, которую Траян предоставил для занятий на своем большом форуме в самом центре Рима.

Ни грамматик, ни ритор, хотя и находятся в самом тесном контакте со сливками римского общества, не пользуются тем не менее особыми привилегиями; за редким исключением, они воспринимаются как что-то вроде книжной лавки или компьютера. Но тяжелей всего приходится учителю начальной школы. Человек, который вертел указкой над головами скандирующих ребятишек, стоит на одной из самых нижних ступенек римского общества. Римляне называют "уличных" учителей начальных классов ludi magistri или litteratores и не выказывают к ним особого уважения. Платят им родители учеников, но заработки столь скудны, что приходится подрабатывать, чтобы свести концы с концами. Многие предлагают свои услуги в качестве писцов. Как вон тот человек, что сидит на другой стороне улицы, спиной к колонне. Он пишет письмо под диктовку хорошо одетого пожилого мужчины, вероятно, бывшего раба, сколотившего состояние торговлей, но так и не освоившего грамоту. Подобную картину можно увидеть и сегодня на индийских улицах или в Юго-Восточной Азии, где часто встречаются уличные писцы.

Сколько римлян умеет читать и писать?

Только сейчас мы замечаем, что хор детских голосов смолк. "Кафедра" опустела: учитель встал и прохаживается, прихрамывая, между учениками, склонившими головы над вощеными дощечками. Начался урок орфографии, если можно так выразиться. На доске и на первой линейке дощечек учитель написал первые десять букв алфавита, а ребятишки теперь старательно их повторяют.

Кто-то чересчур надавливает на стиль, проскребая воск до деревянного основания, а у кого-то не получается выводить буквы одинакового размера. Сидящие рядком дети сосредоточенно трудятся, кто-то высунул язык от усердия, лица низко склонились над досками (очки еще не изобрели!), но есть и такие, кто задрал нос кверху, витая мыслями где-то далеко. Сухой удар указкой по спине возвращает замечтавшегося к суровой действительности.

Одному мальчику, похоже, труднее, чем остальным: буквы выходят корявыми и некрасивыми. Он левша. Но учителю нет до этого дела. У римлян все должны писать правой рукой… Проходя между "партами", учитель вглядывается в работу своих питомцев, часто останавливаясь и помогая выводить буквы, положив свою руку поверх руки ученика.

Мы замечаем, что у нескольких детей нет вощеных дощечек, они держат в руках простые деревянные доски, на которых вырезаны буквы алфавита. Дети терпеливо водят по ним деревянной палочкой: это упражнение развивает правильные движения и помогает запомнить различия между буквами. Точно так же, как если бы их рукой водил учитель. Деревянная дощечка выполняет роль "обучающего робота", заменяющего собой учителя: первый образец учебных пособий…

Последний любопытный факт – то, что в Риме принято читать вслух, даже если ты один. В лучшем случае шепчут, едва шевеля губами. Чтение про себя появится лишь в монастырях, чтобы "впустить в себя" священный текст и не мешать другим молящимся.

Мы удаляемся с урока под портиками, и случайно наш взгляд падает на стену, где что-то написано. Это сообщение о предстоящем забеге колесниц в Большом цирке. Буквы тщательно выведены красным: настоящее художественное произведение, выполненное опытными мастерами.

Сколько же человек сумеют прочитать эту надпись? Вообще, сколько людей в Риме умеет читать и писать? Гораздо меньше, чем сегодня, разумеется, но все же значительно больше, чем в предшествующие эпохи. Ведь римское общество первым осуществило "демократизацию" алфавита: никогда доселе в древности не было стольких людей, в самых разных слоях общества, которые бы умели читать, писать и считать: мужчины и женщины, старики и молодежь, богатые и бедные…

У египтян, к примеру, только писцы умели читать и писать. В Средние века лишь монахи будут обладать этими знаниями. Остальная часть населения будет пребывать в невежестве. Включая правящую верхушку: Карл Великий умел читать, а писать – нет. Если вы спросите, как такое возможно, подумайте про живопись: мы все можем оценить красоту картины, но мало кто умеет рисовать. И в отношении чтения и письма происходило нечто подобное.

Такое положение сохранялось на протяжении многих столетий: в Италии в 1875 году 66 процентов населения все еще было неграмотным, то есть два итальянца из трех… Большая часть неграмотных жили в сельской местности, а в городах было больше умеющих читать и писать. Это верно и для Рима эпохи Траяна, который мы рассматриваем.

Этим же можно объяснить и наличие большого числа надписей в римских городах: это и надписи на храмах, и цены в харчевнях, имена рабов на "ошейниках", этикетки амфор, надгробные надписи (даже на кладбищах рабов), не говоря уже о многочисленных надписях на стенах и в лупанариях. Вот уж кого нельзя было назвать "темным народом".

И правящий класс отличается от ему подобных в другие эпохи: среди аристократов имеет широкое распространение владение двумя языками, латинским и греческим. А ведь в ту эпоху, вспомним, достаточно знать лишь один из них…

Размышляя об этом, мы тем временем миновали длинную череду портиков и попали в средоточие римской утренней жизни: на рынок.

10:20. Бычий форум, рынок скота

В Риме с давних веков существуют два знаменитых рынка, масляный рынок (Forum Olitorium), где продают плоды земледелия, и Бычийфорум (Forum Boarium), где торгуют скотом. Оба они тесно связаны с историей рождения Рима. Город зародился в ключевой точке – близ первого брода через Тибр, ниже по течению от острова Тиберин. естественно, в ту пору еще не шла речь о вечном городе или о легионах: там были только первобытные стоянки на вершине Палатинского холма, где жило смешанное население, «латиняне», которые таким образом контролировали весь поток товаров и людей с севера на юг и обратно. Наподобие того, как сейчас контролируется Суэцкий канал. Не должно удивлять поэтому, что в этом месте, куда стекались, как в воронку, торговые пути, родились крупные рынки, где продавали свой товар земледельцы и скотоводы. Масляный рынок и Бычий форум возникли как раз в ту эпоху.

Мы сейчас пересекаем второй из них, рынок скота. Он действительно огромный. Перед нами открывается большая площадь, окруженная колоннадой. Можно заметить навесы с колоннами и черепичной кровлей, защищающие торговцев и скот. Но в остальном этот рынок сохранил свой традиционный облик: вся площадь, куда ни кинь взгляд, уставлена множеством прилавков, изгородей, лачуг и палаток. В центре возвышается бронзовая статуя быка, используемая многими в качестве ориентира для лавирования среди лабиринта прилавков. Давайте и мы поступим так же…

Попробуем нырнуть в середину рынка. Первое ощущение – почти испуг: в этом бедламе немудрено заблудиться, нас затолкают, запинают и наверняка обчистят… Люди суетливо снуют по рынку, как муравьи внутри муравейника.

Больше всего нас поражает оглушительный шум: уже с первых шагов мы погружаемся в густой поток голосов, возгласов, смеха, громких выкликов и конечно же мычания, хрюканья… Не останавливаться! Вот кто-то двинул вам по плечу: надо уступить дорогу человеку, ведущему под уздцы лошадь, или крестьянину с двумя связками живых кур, которых он держит за ноги вниз головой, а те, выпучив глаза, отчаянно хлопают крыльями.

Запахи тут как в конюшне или курятнике, смотря по какой части рынка идешь. Да, рынок делится на специализированные ряды. Сейчас мы движемся по ряду, где торгуют овцами. За загородками, среди оглушительного блеяния, мелькают завитки козьих рогов. Глаза с характерным поперечным зрачком следят за нескончаемым потоком прохожих; в них застыло смятение и страх. Их пугает и запах крови. Ведь со следующего прилавка начинается ряд мясников.

Здесь все впечатляет с первого взгляда: рядком на прилавке выложены отрезанные козьи головы с остекленевшим взглядом и вывалившимися через полуоткрытый рот языками; над этими "трофеями" смерти уже роятся мухи, никак не решаясь, куда же им сесть, на головы или на освежеванные туши, подвешенные над прилавком на острых крючьях.

Есть тут даже пара оленьих туш. В противоположность нашему времени, римские рынки отличаются большим изобилием дичи, добытой охотниками: тут и кабаны, и зайцы, косули и почти все виды птиц, пойманных сетями.

Глухой удар привлекает наше внимание, и мы оборачиваемся. Тяжелый тесак членит еще одну тушу. Тут уже не коза, а нечто покрупнее: целый бык. При каждом ударе тесак прокладывает путь между позвонками, будто это огромная раскрывающаяся застежка-молния. У раба-рубщика мускулистые руки, его полуобнаженный торс забрызган кровью. Еще двое рабов придерживают четверти туши. Отойдемте-ка подальше.

Теперь ряды выглядят иначе, над ними, связанные за ноги, висят ощипанные куры. Внизу вместо прилавков – деревянные клетки, из которых высовывается множество темных кроличьих мордочек. Здесь заправляет женщина с волосами, уложенными в пучок на затылке. Ее присутствие здесь – необычное явление. Действительно, оглядевшись вокруг, мы видим одних мужчин. В отличие от того, что принято в наше время, рынки (и магазины) – это места "для мужчин": мужчины-торговцы, мужчины– покупатели. Женщины тут попадаются редко, они спешат своей дорогой, закутанные в покрывала, возможно подталкивая сына-подростка.

Покупки – мужское занятие: вы не увидите здесь торгующую или совершающую покупки женщину. Этим будет заниматься муж или слуга, раб. Самое большее, что дозволено женщине, – стоять в сторонке не вмешиваясь. В этом смысле обстановка на рынках императорского Рима та же, что и на рынках и в переулках многих исламских стран.

Женская эмансипация – явление, характерное для верхушки общества, где женщины занимаются музыкой, литературой, спортом, порой даже правом и бизнесом. Но на улице простолюдинки должны следовать предписаниям традиции.

Естественно, встречаются многочисленные исключения, когда этого требует жизненная ситуация. Женщина за прилавком, возможно, вдова или заменяет заболевшего мужа. Не случайно рядом с ней стоит бородатый раб, как бы восполняя нехватку "мужественности" и придавая женщине авторитета.

В этот момент она торгуется по поводу корзины яиц и старается держаться бойко, чтобы не поддаться на уловки стоящего у прилавка покупателя. Наблюдая за ходом "переговоров", мы обнаруживаем нечто чрезвычайно любопытное: манеру счета римлян, совершенно отличную от нашей.

Система счета

В этот момент женщина складывает пальцы, будто показывает "рога"^[14]. Но клиент не смущается, значит, это не оскорбление. Что же может означать этот жест? Подойдем поближе. «Четыре!» – говорит женщина. Значит, «рога» означают «четыре». Женщина не спеша начинает считать перед клиентом, несомненно чужеземцем: не упустим эту возможность понять, как считают римляне. Женщина показывает клиенту ладонь руки с выпрямленными пальцами, затем сгибает мизинец и говорит «один». Потом сгибает безымянный и говорит «два». Потом средний: «три». Мы ожидаем, что сейчас она согнет и указательный. Нет, женщина, наоборот, разгибает мизинец: получаются «рога» – «четыре». Разогнула безымянный: «пять». И так далее.

Мы не будем вдаваться в детали счета: скажем только, что пальцы, согнутые «пистолетом», означают «девять», еще один жест, похожий на наше «о'кей», – указательный прикасается к середине внутренней стороны большого пальца, – «десять» и так далее. В общем, существует настоящий числовой код «на пальцах».

Удивительно, что для чисел меньше сотни используется одна рука, а для сотен и тысяч – другая. Так, те же "рога" означают "четыре" на левой руке и "четыреста" на правой. Таким образом, используя и левую и правую руку, можно досчитать до десяти тысяч! Сейчас мы так уже не умеем… По словам Плиния Старшего, даже статуи умели считать: статуя двуликого Януса показывала на пальцах обеих рук число дней в году, 365…

К сожалению, статуя эта утрачена, иначе можно было бы понять, что показывали левой рукой, а что – правой. Ведь мы сегодня не знаем, как их использовали. По словам Ювенала, левой считали от нуля до сотни, а правой указывали сотни и тысячи. Ровно противоположные сведения оставил нам Бéда Достопочтенный, бенедиктинский монах раннего Средневековья, благодаря которому до нас дошел точнейший список римских жестов, скопированный им у древних авторов.

От Беды мы узнаем, кроме того, что после 10 000 (открытая ладонь, как если бы хотели сказать: "хватит") в счет вовлекались другие части тела: трогали сердце (300 000), живот (500 000), бедро (600 000), ягодицу (800 000), талию (900 000)… Наконец, миллион показывали, соединяя пальцы над головой, подобно балерине.

Кстати говоря, следы этой практичной системы римского счета и сегодня можно встретить, например, в способе счета, который применяют на арабских рынках.

Торговка в мясном ряду вот-вот потеряет терпение. "Давайте посчитаем на камешках". Она зовет раба и требует абак (abacus), калькулятор древних римлян. Это карманные счеты, сделанные из бронзовой пластины с равномерными прорезями, в которые вставлены стерженьки с надетыми на них сферическими головками. Эти шарики называются calculi, то есть камешки (именно на камешках дети учились считать), и это слово лежит в основе названия нашего калькулятора. Быстрыми движениями торговка щелкает на счетах и подносит абак к носу клиента. "Как ни крути, ты мне должен за все четыре сестерция!"

Так считают римляне. Существует самый настоящий «код» в зависимости от расположения пальцев. Для чисел до сотни используется одна рука. Для сотен и тысяч – другая. Таким образом, используя и левую и правую руки, можно досчитать до десяти тысяч!

Продолжим наш путь под навесами Бычьего форума. Теперь мы в самой важной его части: это ряд, где торгуют крупным рогатым скотом. Навесы исчезли, образовалось нечто вроде площади внутри площади. Перед нами лишь мычащая рогатая масса. Мы пересекаем главный "проход", смешавшись с толпой рабов и свободных граждан, занятых продажей. Воздух пропитан резким запахом животных, и часто чувствуешь, что наступил во что-то мягкое (повсюду наложены свежие кучи). Мы прислоняемся к загородке: быки и коровы, которых мы видим, не совсем такие, как у нас. Они более низкорослые и тщедушные. И так повсюду в империи. Если бы древний римлянин мог посетить нашу ферму, он бы поразился размерам скота. Коровы показались бы ему огромными, да и свиньи тоже (к тому же с несколькими парами сосков, результат современной селекции, чтобы свиноматка могла выкармливать сразу много поросят, повышая доходы фермера). Даже лошади показались бы ему гигантами. Римляне ездят на низкорослых лошадках, которые нам бы показались большими пони: зато они выносливее и лучше подходят для бездорожья, где наши "большие" лошади быстрее бы выдохлись и охромели, споткнувшись.

Зато у них есть животные, ценность которых мы готовы были бы признать немедленно. К примеру, свиней часто отпускают пастись на опушке леса, где они спариваются с дикими кабанами. Результат – гибрид с необыкновенно вкусным мясом.

Гул возбужденных голосов привлекает наше внимание. Напряжение повисло в воздухе. Продажи животных по традиции совершаются путем публичного обсуждения цены. Вокруг покупателя и продавца всегда собирается группка зевак и знатоков. Но та сделка, что мы видим перед собой, особая. Перед нами разворачивается заключительный этап продажи мощного быка (по римским меркам, разумеется). Его крепко держат двое рабов, ухватившихся за кольцо в носу. Мы стали свидетелями сделки, которая в наши дни была бы невозможна: это животное будет принесено в жертву Митре, божеству восточного происхождения.

Его приобретает важный патриций, в чьих владениях находится митрей^[15], храм в форме пещеры, где регулярно собираются все члены братства. Жертвоприношение быка – особый обряд, он совершается только во время торжественных императорских и «государственных» церемоний, но, поскольку заклание быка является одной из основ митраизма, мы полагаем, что в определенных, редких случаях оно символически воспроизводится.

Патриций по понятным причинам предпочел действовать не напрямую. Его личный отпущенник договаривается о покупке, и все знают, сколь ловок он в подобных делах. Поэтому вокруг собралась кучка зевак. Продавец перечисляет достоинства своих быков, говорит о том, сколь они редки, о том, как он их взрастил, о долгом пути в Рим. Но перед ним подлинный эксперт ораторского искусства, ловкий как змея, по мнению многих, способный пробить брешь в защите соперника и, проникнув в нее, загнать в угол противоречий своего визави. И это ему удается. Страсти накаляются, дискуссия обретает почти театральные жесты и мимику, как предписано традицией. Наконец продавец уступает, он знает, что перед ним человек, представляющий власть. Но в глубине души он прекрасно понимает, что в будущем сможет воспользоваться этой своей щедростью, когда придет в особняк патриция в качестве клиента, чтобы попросить об услуге. Сделка завершается рукопожатием и обменом дипломатическими улыбками. В выигрыше оба…

Толпа рассеивается, мы тоже отходим в сторону вслед за ней и попадаем на противоположный конец рынка. По дороге мы замечаем на прилавках животных, которых никак не ожидали здесь встретить: здесь и дикобразы, и павлины, щеглы, черепахи, попугаи, фламинго…

Наше внимание привлекает прилавок, отличающийся от остальных: ни подвешенных туш, ни клеток с животными, только несколько поставленных в ряд терракотовых сосудов. Что в них? Продавец предлагает нам открыть один из них: мы осторожно приподнимаем крышку. Внутри темно и, похоже, пусто. Потом мы замечаем каких-то зверьков, похожих на мышей, копошащихся на дне. Это сони. Римляне их выращивают и откармливают в этих специальных амфорах с дырочками для воздуха и идущей вдоль внутренних стенок спиралью – своего рода миниатюрной "водосточной трубой". Она служит для того, чтобы зверьки могли побегать (аналог беличьего колеса в клетке). Вот одна из сонь выбралась наверх и уставилась на нас своими черными блестящими глазками на крохотной мордочке. Трудно представить, что ее пустят на жаркое. А бот римляне считают сонь настоящим лакомством.

И это не единственный сюрприз нашего рынка. На соседнем прилавке сидят две обезьянки. Их привезли сюда из Африки. Посаженные на поводок, они нервно бегают взад-вперед по прилавку, пытаясь укусить дразнящих их мальчуганов. Возможно, они окажутся в домашнем саду богача, желающего удивить своих гостей. Но не исключено, что он решит удивить их иным способом, подав обезьян к столу в качестве экзотического кушанья.

Рим, куда стекаются все товары

Не успеваем мы выйти с рынка, как нас снова привлекает вихрь красок и ароматов. Это магазинчик, где торгуют специями. Он очень похож на те, что в наши дни встречаются в Йемене или Пакистане. Внутри царит теснота: повсюду терракотовые миски и мешки со всевозможными специями. Посередине выделяется островок баночек и блюдец с разноцветными порошками, которые насыпаны желтыми, черными, красными конусами… Мы с удивлением обнаруживаем, что уже в ту эпоху можно найти в магазине любые специи, даже те, что прибывают издалека по длинной торговой цепочке.